Текст книги "Драгоценный камень"
Автор книги: Андрей Гуляшки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Лаборантка Рашеева или кто-нибудь из технического персонала? Он перебрал в уме хорошие и плохие стороны их характеров и в конце концов сам упрекнул себя в глупости. Прежде всего ни у кого из этих людей не было научной подготовки, достаточной для того, чтобы начертить масштабную геодезическую схему. Да и кто из них видел его почерк, чтобы суметь подделать его с такой поразительной точностью?
Открыть противника, видимо, было труднее, чем доказать, что в земных недрах таится берилл.
Кто-то должен был ему помочь. Но на кого положиться, кто поверит ему, что схема так таинственно исчезла и на ее месте так же таинственно возникла другая? Каждый скажет: это трюк, любезный, глупый фокус, который ты сочинил, чтобы выбраться из неудобного положения. Так ему и скажут: «Чтобы обратить на себя внимание (смотрите, мол, и слушайте, какой я способный геолог), ты поднял шум из-за какого-то берилла, а когда тебя прижали к стенке (то есть когда надо было доказать, что ты серьезный человек и действительно способный геолог), ты, как Пилат, умываешь руки: у меня украли план, план подменили!»
Вот в какое положение попал Андрей.
Как ему действовать дальше?
Он не привык сдаваться, но в этот час в нем что-то надломилось; он чувствовал себя, как игрок на поле, незаслуженно освистанный публикой. Он не сделал ничего плохого, даже не собирался причинить кому-нибудь зло, а с трибун, со скамеек повскакали люди и свистят и улюлюкают ему вслед, как зверю.
Скоро ему исполнится тридцать лет. Тридцать лет – это бодрый, веселый возраст. Страшно, когда в этом возрасте начинаешь сомневаться в людях, терять веру в добро, видеть вокруг только серые будни, эгоизм и холодные, безучастные лица…
Я сказал вам еще в начале этой истории, что я студент-ветеринар, и вы, вероятно, догадываетесь, что я не любитель отвлеченных философских размышлений. Но, вспоминая обо всех этих событиях, я думаю: правильны ли были философские выводы Андрея о жизни и людях вообще? Не знаю, что скажете вы, но мне думается, что его размышления о человеке были ошибочными. Он был счастливцем и смотрел на жизнь сквозь густо-розовые очки. Впрочем, это присуще всем счастливцам. Я знаю одного такого человека. Однажды шел дождь, и какой дождь! С неба низвергались потоки, а он шел себе по улице и посвистывал. «Иди сюда», – кричу я ему и показываю на сухое местечко под балконом, где я укрылся. А он подошел ко мне, улыбается и говорит: «Идем со мной! Что ты там присох! Смотри, как приятно капает!» Вы понимаете? Ливень казался ему тихим дождичком, слегка орошающим землю. И ему было весело, а я видел, что он промок насквозь. С его плеч стекала вода. Таковы счастливцы. Таким был и Андрей, пока не произошло это несчастье с планом. Как я вам уже сказал, он смотрел на жизнь и на людей сквозь густо-розовые очки. Нежный саженец казался ему огромным, как развесистый вяз. А потом, когда на него навалились беды, под влиянием своих настроений он сменил розовые очки на черные. Они черного цвета, и стекла их особого свойства: они уменьшают все видимое, доводят до ничтожных размеров. Сквозь эти стекла развесистый вяз, к примеру, выглядит маленьким, как какой-нибудь ничтожный кустик. Вот как опасно смотреть на жизнь и людей только сквозь призму своих настроений, своей судьбы… Я ветеринар, и у меня нет никакой склонности к отвлеченным философским размышлениям, но я думаю, что лучше не надевать цветных очков. Не знаю, откуда взялась у нас, особенно у городских жителей, эта мода – носить цветные очки…
Итак, Андрей стоял, высунувшись в окошко, и ветер бил ему в лицо, а стройный старший лейтенант остался один и мрачно курил в конце коридора. Вдруг Андрей почувствовал, что кто-то трогает его за локоть. Он хмуро повернул голову – вероятно, это кто-нибудь из коллег. Но у его плеча застенчиво улыбалась лаборантка Рашеева. Улыбалась робко как школьница, которую вызвали на уроке.
– Вы так простудитесь, – сказала она. – Завтра у вас будет болеть голова.
Андрей ничего не ответил. Она помолчала.
– Я вам мешаю? – спросила девушка.
Он пожал плечами.
– Пожалуйста, – сказал он и вдруг почувствовал к девушке жалость. Ему захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но все хорошие слова выскочили у него из головы. Она стояла около него – маленькая, в вытертом шерстяном жакетике, накинутом на плечи. И, неизвестно почему, он совсем не к месту спросил ее:
– А где картограф? Что ж вы его одного оставили?
Она покраснела, но глаз не опустила.
– Он спит. Он здесь, вместе с Марко Мариновым. Оба спят.
– Я просто так спросил, случайно, – сказал Андрей.
– Ничего, – улыбнулась ему девушка. – А вы помните, что в студенческие времена мы были с вами в одной ремсистской[5]5
РМС – Союз рабочей молодежи.
[Закрыть] группе?
– Давно дело было. Не помню.
– Вы кончали, а я только что поступила на первый курс.
– Давно дело было, – повторил Андрей.
– А я с тех пор вас помню, – сказала она и опять покраснела. Сейчас она еще больше была похожа на школьницу, которую вызвали отвечать.
Андрей молчал. Он все искал хорошие слова и все не находил их.
– Я ходила на все матчи, когда вы играли, – сказала она.
– И хорошо делали. Футбол – интересная игра.
– Но я не люблю футбола. Так и не полюбила.
– И я к нему остыл, – соврал Андрей.
Поезд постепенно замедлял ход, потом остановился на какой-то маленькой станции.
– До Пловдива два часа, – сообщил старший лейтенант, проходя мимо них. Откуда-то выскочила девушка с мальчишечьей прической, и он устремился к ней.
Снаружи, по другую сторону вагона, кто-то громко свистнул. Паровоз ответил коротким хриплым воем. Этот вой на миг разбудил ночь, он как будто предупреждал ее: должно случиться что-то важное.
И поезд снова помчался вперед.
– Скажите мне откровенно, – продолжала лаборантка, – скажите мне, есть что-нибудь верное в тех слухах, которые о вас ходят? Я ваш товарищ со времен РеМСа, вы ничего не должны от меня скрывать.
– Хорошие были времена, – грустно улыбнулся Андрей.
Они помолчали. Старший лейтенант и девушка с синичьими глазками тихо разговаривали в другом конце коридора.
– Может быть, я не должна была вас об этом спрашивать, – добавила лаборантка.
Она завернулась в свой потертый жакетик, как будто ей вдруг стало холодно.
– Не обращайте внимания на слухи, – сказал Андрей.
– Но говорят, что вы обманули инженера Спиридонова какой-то фальшивой схемой. Будто бы вы открыли, – она запнулась, – открыли… один редкий минерал, а оказалось – это выдумка.
Он наклонился к ней. Глаза у нее были ясные, и в зрачках таились страх и ласка.
– А вы как думаете, – спросил Андрей, – похож я на очковтирателя?
– Нет.
– А на мошенника?
– Что вы говорите!
– Это все.
– А слухи?
– Если они вас забавляют, слушайте. Ваша воля.
Она смотрела на него сияющими глазами.
– Вам безразлично, что о вас говорят?
– Мне все равно, – второй раз соврал Андрей.
– Как вам может быть все равно! – Она укоризненно покачала головой. – Вы ведь коммунист, вы должны дорожить чистотой своего имени. Разве я должна вам об этом напоминать?
– Есть вещи, которые от нас не зависят, – сказал Андрей. – Например, я знаю, что я не мошенник, а люди говорят – нет, ты мошенник. Как мне их разубедить, если обстоятельства сложились так, что я действительно выгляжу лжецом и очковтирателем? Я не создавал этих обстоятельств, они возникли не по моей воле, к тому же мне совершенно непонятно, кто их создает и кто за ними скрывается. Как и с кем мне бороться?
Он прислонился к двери и долго молчал. Было холодно, в открытое окно врывался ветер, но на лбу у Андрея выступил пот. Он машинально поднял руку и расстегнул ворот рубашки.
– Вам очень тяжело? – спросила девушка и тихонько добавила: – Как вам помочь?
Этот робкий и нежный голос заставил его вздрогнуть. Есть на свете человек, который не насмехается над его несчастьем, а доверчиво предлагает ему дружбу и помощь. Он посмотрел ей в лицо, и оно показалось ему самым красивым на свете. Он готов был поцеловать ей руки, эти маленькие руки с тонкими длинными пальцами, смущенно теребившими полы шерстяного жакета.
– Спасибо тебе, – сказал он. – Спасибо за добрые чувства.
– А тебе спасибо за то, что ты заговорил со мной на «ты», – сказала она.
Они помолчали, с улыбкой глядя друг на друга.
– Ты знаешь, что самое важное для центра нападения?
– Оттягивать среднего полузащитника в глубину и оттуда…
– Слишком сложно! – прервала его она. – Самое важное для центра нападения – вести вперед, атаковать, непрерывно бороться за победу своей команды. Это требуется сейчас и от тебя, товарищ центр нападения! Атаковать, бороться за чистоту своего имени, возвращать потерянное доверие. Не пожимать плечами и не говорить «мне все равно». Если тебе было не все равно, когда ты боролся за победу «Академика», как же необходимо воевать и бороться за победу теперь, когда дело касается такого большого открытия, – она понизила голос, – берилла!
Ему снова захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, что-нибудь очень красивое и теплое, но хорошие слова никак, ну никак не приходили ему в голову. Он вообще не был красноречив, не умел говорить гладко, и у него в запасе не было красивых слов. Но в этот вечер и то, что он запомнил из книг, куда-то испарилось и решительно не хотело возвращаться.
– Человек всегда учится, – сказал он. И, сообразив, что это плохая и шаблонная фраза, вздохнул и снова поднял руку, чтобы открыть пошире ворот рубашки.
– Тебе пора спать, – улыбнулась ему девушка и подала руку.
А он крепко сжал ее, и Елена едва не вскрикнула от боли.
– Знаешь, – сказала она, – наш картограф разлегся на моем месте. – И, украдкой взглянув на него, добавила: – А мне очень не хочется его будить!
– И не надо, – быстро согласился Андрей. – Пусть спит. Ты устроишься у меня. Иди!
Он занял свое место в углу, у окошка, а она села рядом, расправила юбку и закрыла глаза.
V
На станции Н. бригада сошла с поезда. Светало; прохладный ночной ветерок, дувший с моря, утих; небо на востоке стало бледно-розовым.
Слева от железнодорожной линии расстилалась равнина. Кукуруза, подсолнечник, вспаханное жнивье, редкие рощицы – все как будто еще спало, прикрытое кое-где легким прозрачным утренним туманом.
На юге, по ту сторону линии, горизонт закрывали лесистые холмы, и на верхушках самых высоких из них уже дрожал чистый серебряный свет летнего дня.
Вылю Власев подошел к багажу, вытащил записную книжку и проверил один за другим все ящики с инструментами, палатками и резервными материалами. Убедившись, что все в полном порядке, он привычно сдвинул на затылок шляпу, потер руки и взглянул вслед ушедшему уже поезду. Потом перевел взгляд на дежурного стрелочника – невысокого коренастого дядю, который неподвижно стоял у станционного фонаря и, вытянув шею, рассматривал их группу. Он поманил его пальцем и ободряюще улыбнулся. Когда стрелочник нерешительно подошел поближе, Вылю Власев внезапно вытащил из глубокого кармана своей кожаной тужурки круглую металлическую коробочку с нарисованным на крышке зайцем на задних лапках.
Стрелочник остановился на почтительном расстоянии и принялся внимательно разглядывать круглую коробочку. Скуластая небритая физиономия его застыла в напряженном ожидании, как будто в руках у Вылю Власева была не коробочка с конфетами, а хитрая машинка, которая могла вот-вот подпрыгнуть или вдруг как-нибудь стрельнуть.
– Возьми, гражданин, конфетку «Вальда», – любезно предложил ему руководитель бригады, протягивая открытую коробочку.
Стрелочник окинул взглядом зеленые шарики, помолчал, потом отрицательно цокнул языком. И, так ничего и не сказав, лениво вытащил пачку «Арды» и закурил.
– Как ты думаешь, – спросил его Вылю Власев, – какая сегодня будет погода? Дождь будет?
– Зачем дождь?.. – пожал плечами стрелочник. И, взглянув на небо, добавил: – А может, и пойдет.
– Лучше бы не было, – сказал Вылю Власев. – Нам целый день ехать.
– Ну, тогда не будет! – кивнул ему стрелочник и сплюнул себе под ноги.
Пока шел этот оживленный разговор, на шоссе, выбегавшем из-за холмов, показались два грузовика. За ними тянулся длинный хвост серой пыли.
– Это за нами машины, – обрадовался Вылю Власев. – Ну что ж, вовремя!
– А чего ж им не прийти вовремя! – сказал стрелочник.
– Бывало, мы и по часу и по два ждали, – улыбнулся геолог.
– Так это и поезд опаздывает! – стрелочник глубоко затянулся папиросой. – Когда на минуту, когда на час, всяко бывает.
– Это нехорошо! – нахмурился Вылю Власев. – Точность – важнейший принцип работы современного транспорта.
– Вот и я говорю, что нехорошо, – согласился стрелочник.
Когда в кузов большого грузовика стали укладывать багаж, из-за ровной линии горизонта выглянул красный диск солнца. Туман, застилавший дали, стал розовым, прозрачным и вдруг на глазах начал таять и исчезать, как дым отшумевшего поезда.
Грузовик с багажом тронулся первым.
Вылю Власев собрал людей – как руководитель бригады, он все-таки должен был им сказать несколько напутственных слов. Этого требовал порядок, и ему хотелось дать людям почувствовать, что отныне он будет требовать строжайшего соблюдения дисциплины и никому не простит какого бы то ни было отклонения от графика. Он прокашлялся, чтобы голос у него звучал чище и тверже подумал, не вытащить ли ему свою записную книжку, но, сообразив, что это может смутить некоторых, просто сунул руки в карманы потертой кожаной тужурки и открыл рот.
Неловкий, толстый, в туристском костюме и широкополой фетровой шляпе, он выглядел, вероятно, несколько странно, потому что шофер и его помощник, наблюдавшие это раннее совещание, подтолкнули друг друга, сказали что-то по его адресу и громко засмеялись.
– Подождите минутку! – не дал ему начать Павел Папазов. – Двоих не хватает. Мы не в полном составе. – И он повернулся к шоферам: – Посигнальте-ка!
Пронзительно загудел автомобильный сигнал, и на этот тревожный призыв первым откликнулся Андрей Андреев. Он выскочил из маленького станционного здания и быстро пошел к группе, вытирая носовым платком лицо.
– Ишь ты! – удивился Марко Маринов. – Побрился, навел красоту, будто к министру в гости собрался!
– Нам бы всем не мешало это сделать, – сказал Павел Папазов и недовольно пощупал свой подбородок. – Парня похвалить следует, а нас всех выругать за то, что мы за собой не следим. Знаете, что мне как-то рассказывал инженер Спиридонов? Участвовал он в одной экспедиции на север. Так там геологи каждое утро в тридцатиградусный мороз растапливали на примусах лед и брились, хотя у них мыло замерзало на лицах. А мы немытые экспедицию начинаем.
– Ну уж извините! – весело отозвалась лаборантка.
Лицо ее с детским румянцем было свежим и чистым.
– Только Делчо Энева нет, – нахмурился руководитель группы. – Тоже где-нибудь утренний туалет совершает?
– Вон он, вон! – закричал Зюмбюлев, показывая на низенькие домики, видневшиеся по ту сторону полотна.
Картограф, ухватив под руку стрелочника и сдвинув набекрень свой берет, шел оттуда и вдохновенно распевал во весь голос:
Раным рано девчинонька
На Дунай пошла широкий.
– Успел уже, голубчик! – вздохнул Марко Маринов,
А Делчо продолжал:
Чтоб умыть, ой, бело личко,
Бело личко, черны брови…
– Не мог хоть до обеда потерпеть? – встретил его охотник.
Делчо Энев помолчал, словно обдумывая что-то важное.
– Сомнительно, – ответил он наконец и весело посмотрел на лаборантку. Потом вдруг встряхнулся, будто его окатили холодной водой. – У меня зуб заболел, товарищ Власев, и пришлось забежать в заведение, прополоскать его коньяком. Нам предстоит серьезная работа, а зубная боль, знаете ли, страшно мешает.
– Верно, – сказал стрелочник.
– Что ж вы меня не позвали, и у меня зуб дергает, – засмеялся в бороду Зюмбюлев.
Вылю Власев снова откашлялся.
– Товарищи, – начал он. – Вот грузовик, который доставит нас в село Цвят. Машина, мне кажется, хорошая, покрышки, вероятно, прочные – налицо все, чтобы прибыть в село без всяких помех, в установленный срок. Прошу вас во время движения не вставать, каждому сидеть на своем месте.
– Кто его знает! – пробормотал картограф.
Вылю Власев собирался сказать еще что-то о дисциплине, но он услышал эту реплику, и ему расхотелось говорить.
– Займите свои места, – сказал он. – Я сяду последним.
– То есть передо мной! – улыбнулся парторг.
В село они приехали в обед. Встретили их старые знакомые, у которых они жили зимой, обрадовались им, помогли перенести большую часть груза в зал читалища[6]6
Читалище – клуб с библиотекой, театральным залом и т. п.
[Закрыть].
– Видите – больше некуда! – извинялся председатель сельсовета, а глаза его лукаво улыбались. – Все склады переполнены зерном, а мы еще молотим. И куда мы все денем, ума не приложу! А читалище потерпит. Все равно у нас сейчас такая горячка – не до книг. Так что не помешает.
– Вовремя зерно убрать – это сейчас самое важное! – успокаивал его Павел Папазов. – Как урожай?
– Да побольше прошлогоднего. Если и нынешней зимой к нам приедете, белыми булками кормить будем.
– Очень рад, очень рад! – кивал ему парторг. – Мы сейчас заняты, у нас срочное задание, но я постараюсь найти время, провести у вас две-три беседы на политические темы.
– Вы там смотрите получше, медь не пропустите! – подмигнул ему председатель, подкручивая ус. – Или еще что-нибудь этакое разыщите, чтоб и нашему краю разбогатеть. Летом в поле, зимой – на шахтишках! Трудодень да зарплата – вот бы житуха была!
– Кто его знает! – покачал головой Делчо Энев. Он был в плохом настроении: из-за страды хоремаг[7]7
Хоремаг – небольшая гостиница с рестораном и магазином в болгарских селах.
[Закрыть] был закрыт, и Делчо негде было прополоскать больной зуб.
Вылю Власев составил опись грузов, предложил читалищному завхозу расписаться, потом открыл свою книжку на букве «П» и написал: «Председатель опять показался мне человеком с богатым воображением. С ним надо быть настороже, когда договариваешься о ценах. Давать не больше тридцати процентов того, что он запрашивает, особенно когда будем нанимать лошадей».
К трем часам бригада тронулась в путь. За ней кротко и чинно следовали три мула, навьюченные полотнищами палаток, инструментами, походной лабораторией, двумя ящиками с продуктами и хлебом. За мулами бодро шагал высокий худощавый человек с заметной сединой; через плечо у него была перекинута старая берданка. Это был сельский страж и сторож кооперативного склада бай Стаменко. Начальник милицейского участка командировал его для охраны лагеря бригады от незваных гостей. Бай Стаменко, видимо, сознавал всю важность возложенной на него начальством миссии, поэтому гордо шагал вперед, не глядя по сторонам, и, хотя обычно не отличался молчаливостью, еле-еле отвечал разговорчивому цыгану, погонщику мулов.
Солнце припекало; от разбитого, сыпучего настила шоссе поднимался горячий, душный воздух; пахло нагретым щебнем. По обе стороны дороги тянулись низкие голые холмы, покрытые редким кустарником и пожелтевшей травой.
Вылю Власев тяжело дышал, хватал ртом воздух, по скулам стекали мутные струйки пота. Но шел он твердым, размеренным шагом и только время от времени приподнимал свою фетровую шляпу, словно здороваясь с кем-то в пути. Зюмбюлев, до пояса расстегнув рубашку, рассказывал Делчо Эневу какую-то охотничью историю, а картограф рассеянно слушал его, покачивая головой и уныло повторяя через равные промежутки времени все те же свои «едва ли» и «кто его знает».
Андрей обогнал колонну – он не чувствовал ни жары, ни усталости. Старая, знакомая дорога, чистое синее небо, простор – все это окрыляло его, освежало душу, наполняло желанием идти еще быстрее, скорее добраться до тех мест, где ему открылись следы чудесного, таинственного берилла.
А вон и поворот, там, на холме. Шоссе тянется на восток и серебряной нитью теряется среди зеленой равнины. А вправо уходит тропинка. Она спускается в глубокий дол, густо заросший орешником, потом поднимается вверх, ползет и вьется среди лесистых склонов, убегая все дальше на юг. Она пробирается по тенистым дубравам, пересекает поляны, едва различимые среди кустов и буйной высокой травы. На одной из таких полян они остановятся – там, наверное, еще видны следы их прошлогоднего лагеря.
Оттуда и начинается область неизведанного.
В прошлом году они исследовали район, расположенный на юго-восток от лагеря. Теперь они снова будут изучать тот же район, делать геодезические планы, уточнять места, на которые позднее должны прийти бурильщики.
А берилл – возможный, предполагаемый берилл – находится на юго-западе, в противоположной стороне. Как ему пойти туда, как отклониться от «графика» Вылю Власева? Теперь, когда он должен быть самым примерным, самым дисциплинированным, чтобы избежать страшного наказания, нависшего над его головой?
В прошлом году, в пору осенних дождей, он два раза ходил на юго-запад. Во второй раз он наткнулся на загадочные следы берилла… И тогда Павел Папазов смотрел на него, как на «вдохновенного фантазера», выслушивал его со снисходительной улыбкой, но все-таки старался как-нибудь уберечь от начальнической строгости, оправдать его отлучки из лагеря… А теперь?
Когда и как ему отклониться от маршрута, чтобы пойти на юго-запад? Кто позволит ему это – ему, обманщику? Допустим, он рискнет, пойдет туда на свою ответственность и действительно принесет берилл. Хорошие результаты оправдывают и самый отчаянный риск, оправдывают нарушение строгой служебной дисциплины. Тогда его не только не станут укорять и наказывать – всем придется перед ним извиняться, просить прощения – вот как тогда будет! Но где гарантия, что та жила травянисто-зеленого цвета – непременно берилл, именно берилл? По тому, как она заполнила узкую щель в граните, по ее мягкому блеску, по присутствию слюды, поблескивавшей вокруг, можно было предположить, и это казалось очень правдоподобным, что в щели залегает кристаллический берилл.
Можно было предположить… Ведь и Плиний Старший пишет, что в восточном средиземноморском бассейне, в районе Черного моря, были рудники, разрабатывались изумрудные залежи!
Андрей был геологом и знал, что самое обоснованное теоретическое предположение всегда содержит в себе долю сомнения. В природе много минералов со сходными цветом и блеском. Гипотезе, основанной только на зрительном восприятии, хотя бы и подкрепленной обстановкой и старыми историческими сочинениями, можно верить, как выражается Вылю Власев, не больше, чем на пятьдесят процентов… И все же уверенность Андрея далеко превосходила пятьдесят процентов. Инстинкт это был или чрезмерный оптимизм? Или то необъяснимое внутреннее ощущение истины, которое люди называют «предчувствием»?
Таинственная подмена схемы только усилила это предчувствие. Но каким бы сильным оно ни было, оно все же не могло толкнуть Андрея на последний необдуманный шаг. Он был не из тех игроков, которые, как сумасшедшие, мчатся за мячом и вслепую кидаются на ворота противника. Он играл обдуманно, хорошо рассчитывая каждый свой шаг на поле.
И спокойно все проанализировав, он пришел к следующему выводу. Он выберет день и, несмотря ни на что, не говоря ничего парторгу и не спросив разрешения у Вылю Власева, пойдет на юго-запад. Что может случиться? Последствия могут быть и хорошие и плохие, а при сложившихся условиях плохое может проявиться двояко: или утрата партийного билета, или преждевременная смерть. И этим двум возможным последствиям со знаком «минус» впереди противостояло одно с плюсом – берилл…
Я думаю так: если бы Андрей был от природы вполне положительным, здравомыслящим и уравновешенным человеком, он поднял бы руки вверх, он обуздал бы, хотя бы временно, свою берилловую манию. Перед цифрами и богами преклоняют колени, не правда ли? А вы видели результаты его подсчетов: на два отрицательных знака – один положительный. На два – один! Любой благоразумный человек не захотел бы ставить на карту даже свой носовой платок, когда шансы столь очевидно ничтожны: на два – один.
А вы увидите дальше, что Андрей не отказался от игры и поставил на карту даже свой партийный билет и свою молодую жизнь. Такого человека я не могу считать положительным, какие бы чувства я к нему ни испытывал. Вы, вероятно, уже поняли, что я уважаю только рассудительных и уравновешенных людей. Может быть, потому, что я сам весьма рассудителен и весьма уравновешен. К сожалению, Андрей не был таким человеком. Действуя в нападении своей команды, он был спокойным игроком – тут ничего не скажешь. Но в жизни, как вы скоро увидите, он оказался пленником одной, я бы сказал, безумной страсти. Я говорю «безумной», потому что объект этой страсти – камни. Да, камни, представьте себе… Правда, когда я хожу на экскурсии, я тоже собираю разноцветные блестящие камешки и радуюсь, если нахожу их, и кладу их в карман. Дома у меня есть коробочка со стеклянной крышкой; она лежит на видном месте на верхней полке этажерки, и в ней хранятся чудесные камешки. Прозрачные, как капля росы, красные, словно обагренные кровью, синеватые, как сумерки в поле… Я перебираю их, любуясь ими, они вызывают у меня всякие воспоминания, заставляют улыбаться, когда мне грустно, и тихонько мечтать о разных разностях…
Но я не романтик, вы, наверное, это поняли. Ни за что на свете я не стал бы рисковать жизнью из-за неодушевленного предмета. А страсть к «камням», как вы, вероятно, сами знаете, многих приводила к гибельному концу…
Но вернемся к Андрею.
Усевшись в стороне от шоссе, он все думал и думал, как ему выбраться из заколдованного круга, в который загнал его невидимый враг. Две силы боролись в нем, стремясь взять верх и подчинить себе его поведение. Страсть к камням посылала к черту мещанское благоразумие, звала к быстрым действиям, толкала на самый безрассудный риск. Но и разум не отступал – он тоже ухитрился занять выгодные позиции. Разум делал вид, что он ничего не имеет против камней, но постоянно напоминал ему о разных неприятных вещах, которые на него обрушатся, если он, Андрей, плюнув на все, отправится искать эти камни…
«Буду искать, но искать по-умному!» – решил Андрей, которому надоел этот гамлетовский спор.
Он собирался уже подниматься, когда услышал вблизи шаги. Это были легкие шаги, не похожие на мужские.
– Еле тебя догнала! – улыбнулась ему лаборантка, тяжело переводя дыхание. – Сразу видно – центр нападения: все вперед и вперед! Я думала, у меня разрыв сердца будет от усталости. Можно мне здесь сесть?
– Постой немножко, отдышись, – сказал Андрей.
Он сразу вспомнил, что вчера вечером, когда ему было особенно тяжело, она была единственной, кто решился к нему подойти. Она ему сочувствовала, она говорила ему хорошие слова, и у этих слов как будто были руки – они приподняли его, ободрили. Разумеется, он выпрямился бы и без их помощи, потому что не был слабым человеком, но вчера вечером все было по-другому, он чувствовал себя очень несчастным и впервые в жизни одиноким.
– Теперь можешь сесть, – сказал он. И почему-то, вытащив из ранца свою куртку, постелил ее на землю. – Вот по этой тропинке пойдем, – показал он. – И все лесом, лесом… километров десять.
Лаборантка Рашеева не бывала раньше в этих местах.
– Как здесь хорошо! – воскликнула она. И тут же добавила, лукаво улыбаясь: – Я постараюсь больше не отставать.
Андрей ее не слышал. Он смотрел на запад, на знакомый гребень, за который заходило солнце, и тихо вздыхал.
– Снова мрачные мысли! – она укоризненно покачала головой. – Ты мне напоминаешь героя сентиментального романа. А сентиментальные романы давно вышли из моды, как кружевные воротнички моей тетушки. Таких воротничков уже никто не носит.
– Наверное, – согласился Андрей. Потом он вдруг оживился. – Знаешь, я герой детективного романа. Ты читала детективные романы? Нет? Жалко! Тогда ты меня не поймешь.
– Постараюсь, – сказала она.
– Но ты будешь мне верить?
– Если будешь рассказывать о себе – да. Я буду верить тебе во всем.
Он помолчал.
– Даже если мой рассказ будет звучать, как фантазии из «Тысячи и одной ночи»?
– Буду верить.
Он посмотрел ей в глаза. Ясные, чистые, они были похожи на отшлифованные кристаллики сапфира. Таким глазам можно было довериться.
– И никому ни слова не скажешь?
Она удивленно посмотрела на него.
– А парторгу?
– Конечно, нет. Пока – нет!
Этот ответ смутил ее. Что же это за тайна! Она положила свою руку на его.
– Ведь ты не совершил преступления?
Он улыбнулся.
– Кто-то совершил преступление, но этот кто-то – не я. Он невидим, он бродит по свету в шапке-невидимке.
Все-таки он должен был рассказать кому-нибудь об этой странной подмене плана. Но происшествие было таким невероятным, таким фантастическим, что любой его товарищ рассмеялся бы ему в лицо. «Как ты мог такое выдумать», – скажут ему. А Павел Папазов даже обидится.
Только эта девушка ему поверит. Потому что она заранее знает, что он не лжец, что он не может быть лжецом.
И вот, спускаясь и снова подымаясь вверх по тропинке, пробираясь среди кустарников, он рассказал ей, как он приготовил ту геодезическую схему и какая метаморфоза приключилась с ней на столе у инженера Спиридонова. Лаборантка напряженно слушала, молча, не задавая никаких вопросов. «Может быть, и она мне не верит?» – на миг усомнился Андрей.
– Вот и все, – сказал он.
Они как раз вышли на маленькую поляну.
– На твоем месте я бы не бродила одна по глухомани, – шепнула она. И легонько заставила его вернуться назад, в лес. – Одной пули из засады достаточно, чтобы покончить со всей этой загадочной историей. Ведь никто, кроме тебя, не знает места, где по твоим предположениям есть берилл?
– Думаю, что раньше никто не знал, – сказал Андрей. – А теперь, конечно, знают. «Невидимый» знает.
– Если ты будешь упорствовать и снова искать этот минерал, – она подняла палец, – дело может дойти и до пули.
– Вполне возможно, – сказал Андрей. Он помолчал, потом усмехнулся. – Что же ты мне советуешь – свернуть знамя, скрестить руки?
– Но они тебя убьют! – воскликнула она. – Я уверена, они попытаются тебя убить! Те, кто не хочет, чтобы у нас говорили о берилле, те ни перед чем не остановятся, чтобы заткнуть тебе рот. Они решили тебя скомпрометировать, и это им удалось. Но это их первый и самый безобидный шаг.
– Если даже убьют, – сказал Андрей, – ничего! Я все равно оставлю их в дураках. – Он некоторое время смотрел девушке в глаза, потом доверчиво положил ей руку на плечо. – Я набросаю план этого места и дам тебе. Если со мной что-нибудь случится, ты продолжишь поиски. Согласна?
Она ничего не сказала, только сжала его руку своими маленькими тонкими пальчиками.
Потом она расспросила его о хозяевах, о квартирантах со второго этажа, о том куда выходит его окно и можно ли через окно влезть в его комнату.
– Я думал об окне, – сказал Андрей. – Целую ночь думал об этом окне. Им «невидимый» и воспользовался – это ясно. Дверь я запер, а утром отпер, и ключ был на месте. Я запираюсь, потому что держу в столе служебные материалы, те, что не для постороннего глаза. Папазов несколько раз меня предупреждал. Даже как-то сказал: «Как-нибудь ночью приду проверю, и плохо тебе придется, если дверь будет открыта». Он не знает, что я живу на первом этаже, а то бы он запретил мне и окно открывать. Помнишь, как он наказал Делчо Энева за то, что у него ящик письменного стола оказался незаперт? Так-то он милый, добродушный, зато, когда дело касается службы, он умеет быть и суровым и строгим. Я потому и запираюсь, а не то чтоб от хозяев… А окно… да, окно в ту ночь было открыто. Но я не знаю, как можно в него влезть – от земли до окна метра два с половиной. У меня рост метр девяносто, и то едва достаю с земли до подоконника. Чтобы влезть, даже мне пришлось бы прыгать, карабкаться, шаркать подметками по стене, то есть поднять такой шум, что и глухой проснулся бы… Но, так или иначе, «невидимый» пробрался в окно… Если это только не дух, – улыбнулся Андрей.
