Текст книги "Драгоценный камень"
Автор книги: Андрей Гуляшки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Папазов не помнил, чтоб он давал ему какие-нибудь «указания», но возражать почему-то не стал: промолчал, согласился с тем, что это его заслуга. «Заслуга» эта принесла ему славу, а вместе со славой и повышение по службе. С тех пор Арсов и Папазов стали неразлучными друзьями.
Той же прошлой осенью, когда Андрей рассказал товарищам о своей берилловой гипотезе, Павел Папазов вызвал к себе своего приятеля и прямо спросил его:
– Что ты об этом думаешь?
Игнат Арсов помолчал.
– Разрешите мне дать вам ответ через несколько дней, – сказал он наконец.
Прошла неделя, прошло десять дней. Игнат Арсов ездил в Софию в связи с бракоразводным делом. И однажды вечером он сам заговорил об Андрее.
– Вы спрашивали, что я думаю о его гипотезе? Я вам скажу: это наивная фантазия.
– Да, похоже на то, – улыбнулся Папазов. – Фантазия, разумеется. Но хорошо, что молодых людей увлекают большие идеи. Это красиво, благородно!
И впервые Игнат Арсов возразил ему:
– Такие увлечения – напрасная трата времени, – сказал он. – На вашем месте я бы охладил его пыл.
Эти его слова пришли в голову Папазову в то утро, когда они оба стояли перед столом Слави Спиридонова.
– В вашей бригаде есть молодой геолог, – заговорил начальник, – Андрей Андреев. Какого вы о нем мнения?
Павел Папазов взглянул украдкой на приятеля, откашлялся и с несколько наигранной веселостью ответил:
– Андрей? Прекрасный парень! Отличный. Был одно время центром нападения в студенческой футбольной команде.
Сказав это, он тут же почувствовал, что по лицу его приятеля скользнула довольная, одобрительная улыбка.
– Я спрашиваю, вас не о спортивных его качествах. Центром он был или полузащитником, – Слави Спиридонов любил футбол и разбирался в нем, – меня сейчас не интересует. Я спрашиваю вас о другом, и, надеюсь, вы понимаете, что меня интересует.
– Как вам сказать… это молодой человек новой формации, – неуверенно начал Папазов. – Когда работает – работает хорошо, на совесть. Когда веселится – веселится от всего сердца. Вообще приятный человек.
– Симпатичный человек, – сказал Игнат Арсов и поклонился.
– Говорил он вам о берилле? – спросил их Спиридонов, неожиданно встав из-за стола. – Я спрашиваю вас именно об этом, и отвечайте мне прямо, без околичностей!
Игнат Арсов вздохнул.
– Ну разумеется, сколько раз! – засмеялся Папазов. Он засмеялся, но видно было, что ему совсем не до смеха. – У каждого человека есть своя idee fixe. Что ж делать? У нас в бригаде есть один геолог, Зюмбюлев. Страстный охотник. Так он рассказывает, что видел однажды в лесу, как его собака Тотка играла в чехарду со страшным матерым волком.
– Вы лично, что вы думаете об этом деле с бериллом? – нахмурившись, прервал его Спиридонов.
– Что ж тут думать? Благородный энтузиазм, мечты, грезы. Я не вижу в этом решительно ничего плохого: молодость всюду ищет прекрасное.
Игнат Арсов кашлянул.
– Товарищ Папазов говорит о прекрасном в кавычках.
– А вы не находите, что в его гипотезах можно найти зернышко разумной вероятности?
– Мы думаем, что зернышко разума можно найти даже в бреде сумасшедшего, – поспешил ответить Игнат Арсов.
– Значит, вы, товарищ Папазов, считаете, что все это бред сумасшедшего, так?
– Я? – Павел Папазов потер себе лоб, помолчал. – О нет! Я этого не говорил. Я всегда с сочувствием отношусь к порывам молодежи. Спросите Андреева – я не только не упрекал его, я, наоборот, помогал ему, насколько мог.
– Это абсолютно верно, – дополнил Игнат Арсов. – Товарищ Папазов всегда относился к фантазиям этого юноши с благородной снисходительностью.
«Ясно, что эти люди не принимают всерьез берилловую гипотезу, считают все это пустяком, – думал Спиридонов, – но, во всяком случае, они благородно относятся к усилиям Андреева, особенно Папазов».
– Посмотрим, – сказал он. – Я предложил ему представить мне точную геодезическую схему района, где, по его предположениям, есть следы берилла. Схема покажет, серьезный ли это человек, что именно он открыл и открыл ли он вообще что-нибудь. Вы свободны.
Так развивалась до этого часа «берилловая» история. И вот теперь Вылю Власев сидел перед Спиридоновым и хмуро перелистывал свою пухлую записную книжку. И он и Павел Папазов считали гипотезу Андреева совершенно фантастической, плодом не в меру пылкого воображения. Но, в то время как отношение одного из них к подобному «бреду» было непримиримым и открыто враждебным, другой относился ко всему этому терпимее – как к наивному, но прекрасному проявлению молодости.
«По картографической схеме я увижу, есть ли в этом хоть что-либо серьезное», – решил Слави Спиридонов и распорядился, чтоб рассыльный позвал Андрея.
На этот раз молодой геолог явился к своему шефу в приличном виде. Галстука на нем не было, но он надел темный пиджак и выглядел в нем еще более высоким, казался каким-то особенно сильным.
Инженер Спиридонов предложил ему сесть, полюбовался некоторое время его атлетической фигурой и румянцем, выступившим на лице, а затем спросил без обиняков:
– Значит, ты считаешь, что в этом районе есть следы берилла, так?
– Да, считаю, – твердо ответил Андрей, глядя прямо в глаза начальнику. И еще раз повторил: – Считаю.
Вылю Власев многозначительно кашлянул.
– Скажи мне, – вмешался он, – каков по-твоему процент вероятности – до одного доходит?
– Пятьдесят один процент, – спокойно ответил Андрей.
Вылю Власев от изумления открыл рот и развел коротенькими руками.
Он не нашелся что сказать, а только покачал головой, как это делает врач у постели безнадежно больного.
– Что вы имеете в виду: залежи, пласты, жилы? – тихо спросил начальник.
– Я имею в виду следы, которые наталкивают меня на мысль, что когда-то, в древности, в этих местах добывали изумруд. В те времена обычный берилл ни во что не ценили, искали только кристаллический. Но я думаю, что там, где есть кристаллический берилл, найдется и обычный.
– То есть… вы видели кристаллический берилл… так надо вас понимать? – Слави Спиридонов выпрямился. – Вы видели… изумруд?
– Приснилось ему, – засмеялся Вылю Власев. – Во сне увидел. А потом принял сон за действительность. Вообще… сказки тысяча и одной ночи!
– Постойте, постойте! – прервал его Спиридонов. – Значит, вы видели изумруд. Прозрачный, кристаллический берилл. Почему же вы не принесли ни одного кусочка?
– Я видел что-то напоминающее кристаллический берилл. Цветом, мягкостью блеска. Я не сумел отбить ни зернышка, потому что этот камень был на высоте не меньше чем три метра над моей головой. Мне нечем было достать. Да я и не был тогда уверен, что это кристаллический берилл. И другие минералы издали выглядят так же. А второй раз я не сумел там побывать, потому что бригада перешла на другой объект.
– Сказки! Видно, что начитался книг, – стал сердиться Вылю Власев. – Это какая-нибудь древняя история тебе голову вскружила!
– Я обозначил это место на своей схеме, – сказал Андрей.
– Дай ее! – одновременно воскликнули оба.
– А без схемы вы мне не верите? – усмехнулся Андрей. – Неужели я похож на обманщика, на человека, который сознательно стремится ввести других в заблуждение?
– Некоторые женщины с виду сущие ангелы, а душа у них чернее дьявольской, – сказал Вылю Власев. – Внешности я не верю!
– Дайте схему! – инженер Спиридонов протянул руку.
– Следовало бы человеку верить больше, чем бумаге! – грустно улыбнулся Андрей. – Впрочем, вот! Смотрите.
Он открыл портфель, вынул мягкую коричневую папку и положил ее на стол.
– Я знаю в этом районе каждый овражек, каждый холмик, меня ты не проведешь! – погрозил ему пальцем Вылю Власев.
И тут произошло то неожиданное, то странное, о чем я упомянул в начале главы.
Вылю Власев и инженер Спиридонов открыли папку и жадно впились взглядом в разноцветные топографические знаки. Прошло две минуты, три минуты – слышно было только их возбужденное дыхание и шелест пальцев по гладкой чертежной бумаге. Вылю Власев почти уткнулся носом в чертеж, а инженер Спиридонов выпрямился и с застывшим лицом прошептал едва слышно:
– Это шифр… или что?
– Какой шифр, – засмеялся Андрей. – Совершенно ясная геодезическая схема, нанесенная на точный топографический план. Все объяснено внизу, в условных знаках.
Тогда Вылю Власев рассмеялся мелким и дребезжащим, неприятно хриплым смешком.
– Ну и мошенник, – сказал он, успокоившись. – Так я и предполагал. Мальчишество!
Потом по лицу его прошла тень.
– Как тебе не стыдно устраивать такие шутки с нами, взрослыми людьми? Разве можно? Мы ведь твои учителя, как же так?
– Да в чем дело, что вы? – спросил Андрей в изумлении.
Инженер Спиридонов зло взглянул на него, скрипнул зубами и жестом подозвал его к себе.
– Ну-ка, прочти эти условные знаки! Вслух! – приказал он.
Андрей наклонился над планом и в ту же минуту почувствовал, что все поплыло у него перед глазами. Это была обыкновенная топографическая карта без всяких геодезических обозначений, вся испещренная красными кружочками.
Что происходит? Уж не бредит ли он?
Вчера он работал до полуночи над этим планом и хорошо помнил, что он нанес разрез пластов и только две точки обозначил красными кружочками. Какая-то магическая сила стерла пласты, всю геодезию, какая-то магическая рука нарисовала дюжину красных кружочков и написала его почерком длинный, бесконечно длинный список условных обозначений.
Это был не его план!
Он вытер со лба холодный пот и, как во сне, услышал яростный окрик инженера Спиридонова:
– Читай!
И Андрей стал читать, запинаясь:
– «Номер один: хорошее место для купанья… Номер два: здесь водится форель… Номер три: песок, удобно для солнечных ванн… Номер четыре: отсюда до пивной «Земной рай» четыре километра».
Горячий комок встал у него в горле, он замолчал.
– Ну, что ты скажешь? – взглянул на него инженер Спиридонов. – Это и есть твои зеленые изумруды?
«Что же случилось? – лихорадочно думал Андрей. – Я этого не писал. Может быть, ночью у меня был приступ сумасшествия?»
– Произошла какая-то необъяснимая ошибка, – сказал он упавшим, чужим голосом. – Этот план… это не мой… то есть не тот!
В это мгновение в глубине души у него шевельнулся инстинкт самосохранения, желание сохранить свое достоинство и избежать позора. Этот инстинкт вызвал в нем силы для борьбы.
– Я принесу вам настоящий план. Я вчера до полуночи возился с ним. Сейчас!
И он бросился к двери.
– Слушай! – загремел ему вслед бас начальника. – Если через час ты не принесешь плана, который ты якобы сделал, не смей больше показываться мне на глаза! Понял?
Андрей не ответил. Он хлопнул дверью и быстро пошел к выходу. У него было ощущение, как будто он движется во сне, в каком-то нереальном, призрачном мире.
– Вы подумайте, вы только подумайте! – озабоченно покачал головой Вылю Власев. – Черт знает, на что все это похоже! И странно, и глупо, и обидно до крайности. Такого я не ожидал от этого парня даже тогда, когда думал о нем самое плохое. А что оказалось… Вот до чего может довести юношеское легкомыслие, суетное стремление к сенсациям и славе!
Лицо этого человека, еще недавно высокомерное и заносчивое, выглядело сейчас унылым и печальным. Как будто во лжи уличили самого начальника третьей бригады.
– Совсем запутался, бедняга, – сказал он. – Где ж ему было предположить, что вы действительно потребуете наглядных доказательств этой его изумрудной гипотезы! Он рассчитывал, да, он до последней секунды рассчитывал, что вы поверите ему на слово, что вы не станете рассматривать эту дурацкую схему… И, в сущности, какие доказательства мог он вам представить? Никаких. Именно так. Одно больное воображение, ничего больше. Но на всякий случай положил в портфель какую-то папку, чтобы, если вы спросите: «Вы представляете себе, где приблизительно могут быть эти месторождения берилла?» – ответить: «Разумеется» – и похлопать по папке. Мол: «Я все это уточнил, отметил, но вы, будьте добры, не утруждайте себя и не рассматривайте это, потому что этим вы меня обидите. Вы должны верить человеку! Вы просто-напросто доверьтесь мне и прикажите товарищу Власеву разрешить мне ходить там, где мне заблагорассудится». Именно так. Да… Но вы спросите: что это был за план – тот, что мы видели? Попался под руку, ну и сунул в папку! Он был слишком наивен и не подумал, что вы окажетесь достаточно настойчивым и захотите действительно взглянуть на его знаменитое произведение. Вообще неприятная история. Откровенно говоря, как я ни осторожен по отношению к молодежи, такого и я не ожидал от этого парня… Берилл! – Вылю Власев вздохнул и махнул рукой. – Ерунда, фантазии!
– Это еще неизвестно! – сказал начальник, устало пригладив свои седые волосы. – Представьте себе, что он действительно спутал планы! Сунул в портфель не тот план, который я у него попросил! Если папки одинаковые, это легко могло случиться. Вы склонны в каждой ошибке видеть злой умысел. А так нельзя… Молодые ошибаются более бескорыстно, чем мы, старики, уж поверьте! Наивность, невежество, горячее воображение, спешка – это все-таки лучше, чем корыстные расчеты некоторых «зрелых» хитрецов.
Слави Спиридонов закурил, задумчиво посмотрел на кудрявые завитки дыма, потом неожиданно стукнул пальцем по стеклу, покрывавшему стол, и резко наклонился вперед.
– Но если случай с планами – сознательно подстроенный блеф, если вы окажетесь правы, товарищ Власев, тогда, прошу вас, – ни капли снисхождения к этому молодому человеку! А если он еще раз попытается ввести кого-нибудь в заблуждение, докладывайте мне, и я выгоню его со службы, как последнего лжеца и мошенника!
– Разумеется! – Вылю Власев почесал в затылке, посопел и как будто с трудом улыбнулся своими толстыми губами. – Только бы он принес этот проклятый план! – сказал он, сосредоточенно глядя себе под ноги. – Только бы на этот раз случилось какое-нибудь чудо… оказалось бы, что я ошибся!
II
А тем временем Андрей шел по улице, никого не видя, не понимая, куда он идет. Пробираясь среди прохожих, он инстинктивно сворачивал то вправо, то влево, а на перекрестках ноги сами находили безопасную дорогу среди трамваев, троллейбусов и мчащихся машин.
Он был так ошеломлен случившимся, что от его обычного спокойствия, от умения владеть собой и контролировать свои нервы не осталось и следа.
Бывало, в студенческую пору, на экзаменах, он садился на скамейку у входа в аудиторию и безмятежно дремал, убаюканный тревожным жужжанием волновавшихся вокруг него товарищей. Студенты шумели, кричали, а он тихонько похрапывал, вытянув свои длинные ноги, уронив голову на грудь, и улыбался, как будто сидел в вагоне и впереди у него был далекий и приятный путь. Так же держался он и в студенческой команде. Противник мог вести с преимуществом в два, в три, даже в четыре гола, до конца матча могло оставаться всего несколько минут – это ничуть его не смущало, он и не думал нервничать, как будто мяч противника ни разу не коснулся сетки их ворот. Однажды во время последней экспедиции третьей бригады в Родопах невозмутимое спокойствие Андрея чуть не привело к трагическим для него последствиям.
Прошел ливень, я маленькая горная речушка, пересекавшая геологам дорогу, быстро набухла, заполнила узкий суходол и грозно закружила свои вспененные воды вокруг тоненьких подпор деревянного мостика, соединявшего берега. Вода прибыла внезапно, стремительно и с такой бешеной яростью, что геологи едва успели, подхватив свои ранцы, перебежать мостик, который жалобно дрожал и стонал, словно в предсмертных спазмах. Только Андрей, сидя на корточках перед своим минералогическим мешком, хладнокровно упаковывал в бумагу кристаллы и камни, отбитые за день. Каждый образец он тщательно перевязывал бечевкой и ставил красным карандашом на пакетике его порядковый номер. Под этим номером в его походном блокноте значились пояснения: где был найден, направление минеральной жилы, предполагаемый состав.
Он сидел на отлогом берегу, сортировал свои пробы, а река клокотала все более грозно, и ее мутные воды били уже по дощатому настилу моста. Еще несколько минут, быть может, несколько мгновений – и все это рухнет и скроется в пенящемся водовороте.
На том берегу коллеги его что-то кричали, размахивали руками, показывая ему на мост, а Вылю Власев подскакивал, как селезень, на своих коротких ногах и грозил ему кулаком. Только Павел Папазов, парторг, стоя в стороне, смотрел на него с застывшей улыбкой; догорающая папироса обжигала его пожелтевшие пальцы, но он не чувствовал боли.
Когда последний кристалл был упакован и снабжен номером, Андрей выпрямился, подтянул молнию на куртке, вскинул на спину мешок и широкими, твердыми шагами пошел к мосту.
– Назад! – надрывался Вылю Власев. – Стой!
Но река выла, рычала, и предупреждения руководителя бригады, не доходя до другого берега, терялись и глохли на расстоянии шага.
Потом все притихли, замерли в ожидании худшего: он вступил на качающийся мост. Только тогда он как будто сообразил, в чем дело, поколебался секунду, но назад не повернул.
Минутой позже стойки скрипнули в последний раз, почерневший настил вздохнул и ухнул в пучину; через мгновение он всплыл, безнадежно задрав кверху ноги-подпоры. И река с бешеной быстротой понесла к равнине развороченные колья, доски и перекладины.
– Видишь, что бы с тобой стало? – свирепо набросился на него Вылю Власев, безуспешно пытаясь скрыть, как дрожит его круглый подбородок. – Ты безумец, вот что я тебе скажу и вот что я запишу в свою книжку, так и знай!
А Павел Папазов горячо пожал ему руку и похлопал по плечу.
– Смельчак! Сильных ощущений ищешь, – улыбнулся он ему. – Герой!
– Не безумец и не смельчак, – сказал Андрей и облизнул пересохшие губы. Только теперь он почувствовал страх. – Я просто плохой упаковщик… Я всегда долго вожусь со своими камнями. Это дело сноровки.
Спокойствие, оптимизм, никогда не покидавший его, слепая уверенность в своих силах были врожденными чертами его характера. Но он не сознавал этого, наоборот, он считал, что природа лишила его именно этих черт. Он редко говорил о себе, но, если заговаривал, от него часто можно было услышать: «Эх, был бы я поспокойнее!» Или: «Взяться-то я возьмусь, конечно, за это дело, но что у меня получится, черт его знает!»
Отец его был учитель минералогии. Человек, восторженный по натуре, он до конца дней своих неколебимо верил, что Родопский массив – это «благословенное богом вместилище меди и свинца» и что «в недрах нашей восхитительно красивой отчизны кроются несметные залежи железа и нефти». Пока он преподавал в пловдивских прогимназиях, он подвергался, насмешкам коллег; перейдя на пенсию, был забыт всеми и умер в нищете.
Андрей унаследовал от старого минералога любовь к природе и влечение ко всему тому, что тысячелетиями таится в земных пластах. Но спокойствие, упорство, склонность браться за самое трудное перешли к нему от матери, веселой и разговорчивой женщины, которая была верной сестрой и помощницей многим подпольщикам Кючук-Парижа[2]2
Кючук-Париж – рабочий район Пловдива.
[Закрыть].
Андрей любил все, что любят обычно молодые люди: и кино, и танцы, и футбол, и прогулки с хорошенькими девушками. Но страсть у него была только одна – камни. Прозрачный горный хрусталь, в котором отражается небесная лазурь, был для него красивее самой красивой девушки. Рыться в ящичках, где лежали коллекции, которые он собирал с раннего детства, было для него занятием, куда более интересным и увлекательным, чем смотреть самый захватывающий фильм; Ни для одной девушки в мире он не стал бы карабкаться по отвесным склонам Родоп, а ради кусочка кварца, окрашенного розовым цветом зари, он готов был рискнуть всем, даже головой.
И вот теперь, оглушенный какой-то невидимой силой, он потерял точку опоры и шагал по улице с ощущением человека, неожиданно и непонятным для него образом оказавшегося на чужой, незнакомой земле. Он настолько потерял веру в реальность своих восприятий, что ему хотелось остановиться и ущипнуть себя за щеку, чтобы почувствовать боль и установить, что все его чувства в порядке и что все увиденное и услышанное в кабинете начальника не было сном. Хотя щипать себя за щеку, в сущности, и не было нужды – и так при каждом шаге ботинок касался мозоли на левой ноге, и он ощущал острую боль, словно от укола раскаленной иголкой. Боль эта доказывала, что он не спит, что все органы чувств у него в порядке и что происшествие в кабинете начальника было явью, хоть и чудовищной.
Так что же случилось?
Портфель был его, он мгновенно узнал бы свой портфель среди тысячи чужих. Да и как мог бы попасть к нему в руки чужой портфель, если он по дороге от дома до канцелярии никуда ни на секунду не заходил? Он даже газеты утром не покупал, он хорошо это помнил. А потом портфель лежал перед ним на столе, все время был у него на глазах, а сам он ни разу не вставал со стула, пока не пришел рассыльный. Следовательно, чужая рука не могла его коснуться.
Но, если чужая рука не касалась его, как же объяснить исчезновение плана и замену его чужим, фальшивым?
Притом фальшивый план во многих отношениях был похож на настоящий: топографическая схема та же, а объяснения к условным знакам как будто написаны им самим, его почерком.
Не было только пунктирных линий – ими он обвел то место, где в первый раз увидел зеленый камень. Не было и красной звездочки – условного знака, который обозначал отправную точку в сложной системе подземной ориентировки.
Вместо красной звездочки и пунктиров план был испещрен маленькими красными кружочками. Одни указывали на глубокие участки реки, другие – на песчаные пляжи; вообще это была увеселительная топографическая схема, которую он не мог представить себе даже во сне.
И все-таки эта схема была фактом, и он нес этот факт в своем портфеле, а его плана не было, его план унесли куда-то невидимые силы. Унесли – но когда, как?
Накануне он работал над планом до поздней ночи. И так устал, что лег, не раздеваясь. Из тех последних минут, пока сон не свалил его, в памяти у него сохранились два его поступка: он положил папку с готовым планом в портфель и, прежде чем погасить лампу, вытряхнул за окно пепельницу – он не переносил запаха окурков и табачного пепла. И это было все.
Потом, когда сон уже сомкнул ему веки, в затуманенном сознании ожило знакомое чувство вины. Оно всегда появлялось у него, когда уже ничего нельзя было исправить: сделает что-нибудь некрасивое, плохое, а потом сам об этом жалеет и ругает себя. Вот и сейчас – вытряхнул целую кучу окурков во двор, прямо под окно, разве культурные люди так делают? «Культурные люди не бросают мусор в окно», – отругает его завтра Савка и вздохнет: «Эх, Андрей, ну что ты всегда меня перед мамой в такое положение ставишь? Неужели так трудно приучиться к порядку?»
Савка – это дочь хозяев квартиры. Ей девятнадцать лет, у нее легкомысленный носик и веселые глаза. Ему не хочется, чтобы эти глаза грустили, поэтому он готов выскочить в окно, собрать в горсть проклятые окурки и ладонью стереть пепел.
Да, он сейчас же это сделает… Но сон оказался сильнее его желания – только рука протянулась и повисла, коснувшись пальцами ковра.
А в открытое окно задувает прохладный ночной ветер, шелестит разбросанная по столу бумага. Большая белая луна блестит на зеленоватом шелку неба и наполняет комнату мягким матовым светом… И будто не белые листы бумаги шепчутся на столе, а шумит высокий дремучий лес. Узкая тропинка, устланная прелой листвой, вьется среди мохнатых стволов, теряется в кустах ежевики и папоротника, приводит в глубокий дол и исчезает за кучей камней. Вот и та яма, окруженная шиповником и боярышником, заросшая высокой, до колен, травой. Отсюда через сводчатое отверстие можно войти в длинную, темную штольню. Все ниже спускается эта штольня, ведет его в белый кружевной лес…
Разбудил Андрея резкий, тревожный звон будильника.
Голова была тяжелая – он слишком много курил ночью. Наскоро умывшись холодной водой, он взял портфель и, чтобы не будить хозяев, перелез через подоконник, спустился на вымощенную плитами дорожку, пересек двор и вышел на улицу.
Так, перебирая в уме все, что случилось со вчерашнего вечера до этого часа, он добрался до своего дома, но, прежде чем войти, прошелся несколько раз вдоль ограды – может быть, надеялся, что за эти несколько последних минут наваждение рассеется само собой. А может быть, дело было в другом: медлить его заставлял тот особый страх, который испытывает человек, бросая в решительную и ненадежную игру последний козырь. Последним козырем была вероятность, бесконечно малая вероятность найти на столе настоящий план.
Дом, в котором он жил, был двухэтажный. Комната Андрея, на первом этаже, широкими квадратными окнами выходила во двор. Это была просторная светлая комната с высоким потолком и облицованными до середины дорогим красным деревом стенами. Видно было, что в свое время она служила кабинетом или маленьким салоном, предназначенным для игры в железку, покер или бридж. Бывший домовладелец, известный инженер, устраивал каждую субботу большие вечерние приемы. На втором этаже молодежь развлекалась, танцевала, а внизу инженер договаривался о сделках, пил горький джин, который ему доставляли из-за границы, а потом занимал место в импровизированном «каре».
Теперь в двух комнатах первого этажа жил с семьей директор кондитерской фабрики «Красная звезда». Бывший рабочий, большой мастер по части «пьяных» вишен и молочного шоколада, потом командир партизанского отряда, бай[3]3
Бай – слово, выражающее почтительное отношение к старшим.
[Закрыть] Атанас был человек веселый в личной жизни и строгий, придирчивый и щепетильно честный в общественных делах. Готовый с открытой душой голодать, чтобы помочь попавшему в беду товарищу, он на своем предприятии распекал всех за перерасходованный грамм сахара и поднимал такой шум, что даже старый вахтер начинал чувствовать себя виноватым и смущенно забивался в свою будку. Бай Атанас имел право на три комнаты, но от одной добровольно отказался: ему, мол, стыдно «располагаться помещиком», когда у стольких «молодых и способных людей» нет крыши над головой. Человек остроумных решений в своем ремесле, он выработал себе простую, но своеобразную житейскую философию, которой чаще всего делился с дочерью: «Живи честно, в своей работе стремись стать лучшим, а за правое дело, если потребуется, иди на смерть с веселой душой». Догадываясь о чувствах, которые его дочь питала к Андрею, он не пропускал случая, застав их вдвоем, заметить: «Был бы я женщиной, я бы на тебя ноль внимания, пока ты в геологии великих дел не совершил». И добавлял, поглаживая седые усы: «Сказать по правде, никакого уважения у меня к историческим личностям, вроде Наполеона, нет, но то, что он твердил своим солдатам, у меня всегда в голове сидит. То есть что солдат, который не стремится стать генералом, гроша ломаного не стоит. Ежели это на наш язык перевести, то выходит так: «Уж там как хочешь, но в этой жизни ты обязан сделать что-нибудь большое. Иначе на кой черт ты родился? Небо коптить?»
Однажды Андрей спросил его:
– Бай Атанас, а ты к каким большим целям стремишься?
Директор «Красной звезды» сдержанно засмеялся.
– Я-то? Я, парень, к тому стремлюсь, чтобы мои конфеты были самые вкусные и самые дешевые.
Жена его, Севастица, худая женщина, родом из Свиштова, из когда-то зажиточной, но давно разорившейся семьи, все еще носила на голове кок и, целыми днями тенью бродя по дому, приходила в ужас, если замечала пыль на спинке стула или окурок, брошенный на выметенные и выскобленные плиты двора. Хотя она ходила по этому двору уже много лет, она все не могла привыкнуть к статуэтке голого юноши, торчавшей посреди круглого бассейна, где в дождливые месяцы журчал маленький фонтан. Каждый раз, проходя мимо голого юноши из потемневшей бронзы, она поджимала губы и отворачивалась.
Второй этаж дома занимали два брата – холостяки, офицеры пограничных войск. Сейчас там жили их родители – кроткие, тихие люди, пенсионеры. Мать без устали вязала носки и свитера для сыновей, а отец перелистывал иллюстрированное журналы, иногда почитывая что-нибудь вслух. Вечером они сосредоточенно и задумчиво играли в домино, а в девять часов ложились спать.
Таковы были соседи Андрея.
Походив около ограды, Андрей собрался с силами и твердым шагом пересек двор.
В передней он встретил Савку. Она держала в руках толстый учебник химии: готовилась к экзаменам в университете.
В доме было светло и солнечно. Сама Савка, и свежевыкрашенные стены, и все предметы вокруг как будто излучали спокойствие и уверенность, говорили о жизни безмятежной и мирной.
Девушка смотрела на него, широко раскрыв удивленные глаза.
– Что случилось? Почему ты так рано? – спросила она.
Андрей глотнул, сделал усилие, чтобы казаться спокойным.
– Ничего, – ответил он. – Я ведь после обеда уезжаю с бригадой.
И она объяснила себе его ранний приход по-своему. «Он хочет побыть со мной в эти последние часы перед расставанием», – обрадовалась девушка.
«Как хорошо ты сделал», – улыбнулись ее глаза. Наверное, глаза говорили еще: «Спасибо тебе, милый, большое тебе спасибо!» – но Андрей не смотрел на них. Да если бы и смотрел, едва ли он заметил бы их блеск, едва ли понял бы их ласковый язык.
– Но почему ты такой бледный? – вдруг заволновалась Савка, и улыбка в ее глазах погасла.
Он был на две головы выше ее, и две такие девушки, как она, легко скрылись бы за его широкой спиной. А она смотрела на него озабоченно, с сочувствием, как на малого ребенка.
– Да ничего, – сказал Андрей. И, не прибавив ни слова, пошел в свою комнату с чувством человека, которому должны сейчас прочесть страшный приговор.
Прежде всего он посмотрел на стол. Несколько блокнотов, записных книжек, счетная линейка, цветные карандаши. И больше ничего. Ничего!
Он подошел ближе, переложил блокноты, заглянул под записные книжки. Как будто большая папка с его планом могла уместиться под ними!
Все это было глупо и ненужно.
И все-таки он порылся в книгах, осмотрел этажерку, заглянул даже под кровать, за стол.
Нигде никаких следов той папки.
Он сел прямо на кровать, уперся локтями в колени, опустил голову.
Час! Инженер Спиридонов дал ему час сроку. Но что он может сделать за час, чтобы спасти свою честь? Засучить рукава и сделать новую схему?
Он посмотрел на часы, горько усмехнулся и пожал плечами. Для новой масштабной схемы ему было необходимо не меньше пяти-шести часов…
Внимание его раздваивалось, две мысли неотступно мучали его. Одна сводилась к вопросу: когда и как произошел подмен плана? Другая вертелась вокруг него самого: что предпринять, чтобы выбраться из этого запутанного положения?
Подмена плана казалась происшествием таинственным, окутанным мраком, в котором не было ни проблеска света. Как будто он среди ночи попал в непроходимую трясину, а вокруг – густая, непроглядная темь. И стоит ему шевельнуться, двинуть ногой, он сразу чувствует, как топь все глубже засасывает его, раскрывается перед ним, чтобы поглотить его целиком. Лучше уж стоять спокойно, не двигаясь, не делая никаких усилий, пока не рассветет.
