Текст книги "Тень Феникса (СИ)"

Автор книги: Андрей Горянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Звук боевого рога раздался столь неожиданно, что я даже дернулся, испугавшись его низкого протяжного голоса. Он нарастал лавинообразно, прорываясь сквозь завывания ветра, топот сотен копыт и лязг оружия и доспехов. Фаланга опустила копья и устремилась вперед, разбрызгивая превратившуюся в грязь пустынную пыль вперемешку с песком. Мне оставалось только направить копье, а конь подо мной пустился в галоп, лишь следуя сигналу рога. Ветер ударил в лицо, ту часть его, что не была защищена маской, и обзор окончательно сократился до узкой полосы, пролегшей в неизвестность. Через несколько секунд рог взревел вновь, и впереди, всего в сотне футов возник строй неприятеля, неумолимо приближающийся, еще не до конца осознавший, откуда ждать атаки. Такой уязвимый.

– Бей! – одновременный клич пронесся по рядам инквизиторов.

Не поддержал его лишь один человек, испуганный и сосредоточенный лишь на том, куда направить своё копьё. Удар оказался такой силы, что сразу три ряда пехоты противника, не успевшей организовать оборону, оказались сметены, раздавлены и отброшены. Копьё, увязшее в одном из тел, оказалось вырвано из моих рук, и в дело пошла спата, заменившая в этой схватке родовой клинок, слишком короткий для верхового боя. Конная лавина, почти не встречая сопротивления, вгрызалась в плоть неприятеля, стремительно прорубая себе путь (вот только куда?). Я остервенело рубил и колол всех, кто не успевал убраться с моего пути, почти не обращая внимания на происходящее вокруг. Противник, ошеломленный столь неожиданным и стремительным нападением, ударился в бегство, но часть моего сознания, не поглощенная горячкой боя, отчётливо осознавала: вокруг нас еще оставались многие тысячи врагов, пусть и ослепленных стихией, но готовых биться до конца, поскольку, по крайней мере половина из них состояла из боевых братьев, не знающих страха. Гордиан, вне всякого сомнения, привел с собой последние резервы ордена, но в резервах этих, как бы ни хотелось надеяться, были далеко не одни только зеленые новички.

Пробив сквозную дыру в строю армии Великого маршала, мы буквально вывалились на открытое пространство, перебив всех, кто стоял на пути. Я понятия не имел, в каком порядке сейчас находились подразделения неприятеля, но подозревал, что к ущелью они отступали боевым маршем, а не походной колонной, а значит, вероятнее всего, схватка произошла с авангардом, то ли сильно обогнавшем основное войско, то ли брошенном на перехват.

Снова зазвучал рог, на этот раз призывающий перегруппироваться. Фаланга, по всей видимости совершенно не пострадавшая во время первого удара, превратилась в клин, ощетинившийся немногочисленными оставшимися копьями. Враг бежал, и за ним никто не гнался, а Цикута лишь выжидал. Я смотрел на его залитые кровью доспехи, припорошенные мокрым снегом, и на такой же окровавленный моргенштерн с измятыми местами иглами. Он что-то яростно втолковывал Ампию и двум другим инквизиторам третьего ранга, один из которых успел потерять в бою шлем.

Если задуматься, всё происходящее могло показаться чистым безумием. Никогда прежде, насколько я знал, не происходило битв, в которых участвовала бы только одна тяжелая конница. Стоит завязнуть в строю неприятеля, и конец. Пехота не придет на помощь, не сможет расширить брешь, пробитую катафрактариями, и всех нас просто перебьют, предварительно окружив. На месте Августина я бы попытался вразумить впавших в транс уштаров, пусть на это понадобилось бы какое-то время и какое-то количество повешенных дезертиров, но всё же…

Вьюга с течением времени только усиливалась, и теперь уже было совершенно непонятно, где враги, а где друзья. Я мог различать только несколько ближайших ко мне силуэтов, несущихся во весь опор неизвестно куда. Командованию оставалось только надеяться на донесения разведки, мне же – лишь на правильные решения этого самого командования, поскольку теперь я не мог их даже подслушать, находясь уже в некотором отдалении от Августина. Конная лавина неслась сквозь вьюгу, разбрызгивая грязь и лязгая доспехами в абсолютную, как мне казалось, неизвестность, и когда прямо передо мной возникла стена копий, я даже не успел удивиться. Удар клина оказался такой силы, что фаланга противника, пусть и подготовленная на этот раз не смогла устоять, порвавшись подобно незащищенной плоти от удара ножа. И рана эта, по мере того, как в неё вливались всё новые и новые ряды бронированных всадников, расширялась с ужасающей скоростью. Но вот затем, как и следовало ожидать, натиск стал ослабевать. Вместо четырех-пяти шеренг, встретившихся нам во время первого столкновения, здесь собрался весь костяк армии Гордиана, и конца ему, особенно в этой непроглядной мгле, не было видно. Я рубил направо и налево, всецело полагаясь только на своего боевого скакуна, яростно продолжавшего пробиваться вперед, снося доспешной грудью оказывающихся на его пути врагов и втаптывая их в землю мощными копытами. Вокруг звенели мечи, бряцали доспехи, ржали кони, кричали раненые и умирающие, и в этой какофонии звуков я совершенно тонул, будто оказавшись в самом сердце океана на утлой лодочке без паруса. Один из бросившихся мне навстречу мечников изловчился и схватил меня за ногу, в то время как двое других, вооруженных копьями, изо всех сил пытались найти слабое место в моих доспехах. Продвижение клина полностью застопорилось, и теперь вокруг меня были только разозленные враги, которые, несмотря на сокрушительную атаку инквизиции, вовсе не помышляли о бегстве. Отмахиваясь от очередного выпада, я почувствовал, что теряю равновесие и начинаю соскальзывать. Теперь врагов стало не трое, а пятеро, и двое из них слаженными усилиями стягивали меня вниз. В отчаянии я несколько раз ударил мечом почти наугад, но все удары пришлись на выставленные щиты, и только один, проскользнув в щель между шлемом и наплечником, достиг цели, впрочем, только лишь ранив неприятеля, увязнув в складках шарфа. Положение спасла десятка всадников, сумевших сгруппироваться и продолжить натиск. Нападавших тут же смело с их пути, а я, не теряя времени даром, присоединился к своим спасителям.

Неизвестно, чем бы закончилась эта мясорубка (хотя вполне очевидно, что ничем хорошим), если бы шум битвы не прорезали звуки сразу нескольких сигнальных рогов. Было совершенно непонятно, с какой стороны они исходят, и создавалось впечатление, будто трубят отовсюду разом. Сердце радостно колыхнулось, услышав боевой клич уштаров, но в тот момент я даже не сообразил, что союзников, верно, не больше четырёх сотен. В этот момент рядом со мной возникла грозная фигура Цикуты, залитая кровью с головы до ног. Моргенштерн в его руке потерял большую часть шипов и теперь больше напоминал не утреннюю звезду, а кровавую луну, обляпанную кусками плоти. Рядом с инквизитором сбилась небольшая часть отряда, составляющая теперь некое ядро сопротивления, медленно, но непреклонно продолжающее движение вглубь армии неприятеля.

– А, ты еще жив, мой мальчик, – с какой-то странной веселостью в голосе, завидев меня, воскликнул Цикута, – неплохо для человека, первый раз побывавшего в настоящем бою.

– Думаю, везения моего хватит на какое-то время, а потом нас всех перережут, – голос мой предательски дрожал, но в царившей вокруг суматохе это было вряд ли заметно.

На ответ у инквизитора уже не оставалось времени, и мне волей-неволей пришлось присоединиться к его самоубийственной атаке на замешкавшегося неприятеля, сбавившего на минуту свой яростный натиск. Снова отчаянная рубка, снова попытка прорваться. Вот только куда? В какой-то момент я заметил, что вьюга стала стихать, и впереди виднеется открытое пространство, на котором происходит какое-то действо. Я даже не успел осознать, что всё это не к добру, когда мощный порыв ветра внезапно ударил меня прямо в лицо, удар даже не урагана, а будто лапы рассвирепевшего великана в одно мгновение выбившего меня из седла. Я всем телом рухнул в истоптанное сотнями ног и копыт месиво из грязи и крови, едва не лишившись при этом сознания от удара, выбившего из легких весь воздух, а из головы – все мысли и чувства. Смягчили падение лишь пара мертвых и пара еще живых тел. Тут же в нагрудник мне ударило копыто, едва не проломившее грудину, в последний момент соскользнувшее в сторону. Ураганный ветер снес и людей и лошадей, и сейчас и те и другие, смешавшиеся в ледяном болоте, пытались подняться на ноги, не переставая при этом сражаться друг с другом. Кого-то придавило лошадиным телом, и он страшно кричал, пытаясь вытащить из-под него переломанные конечности, кто-то и вовсе упал замертво со сломанной шеей, некоторые инквизиторы в тяжелых латах, вылетев из седла, словно камни из требушета, оставили за собой целую полосу изломанных тел. Битва превратилась в побоище, и никто уже, казалось, не представлял, где друг, а где враг, поскольку багряные доспехи присутствовали и с той и с другой стороны, и при этом и те и другие покрывала бурая грязь и ледяная корка.

Я едва мог шевелиться, а всё тело, казалось, превратилось в один сплошной, непрестанно болящий ушиб. В голове звенело, а во рту было солоно от крови, текущей потоком из выбитых зубов. Чудовищным усилием, превозмогая казавшуюся непосильной тяжесть доспехов, я поднялся на ноги, неловким ударов меча отводя удар копьём. Вокруг вместе со мной поднимались и солдаты Гордиана, чему я активно попытался помешать, в итоге лишь потеряв спату, которую уже не могли удерживать отшибленные пальцы. На помощь мне пришел родовой меч, слишком короткий для конного боя, но идеально подходящий для этой мясорубки. Рукоять, казалось, жгла огнём, но вместе с тем я чувствовал странную силу, исходящую от него. Трибун оправдывал своё имя, разговаривая с врагом на языке стали, кромсая доспехи как бумагу, разрубая мечи и копья, заставляя неприятеля внимать его голосу. Никогда прежде я не чувствовал себя таким… могучим, непобедимым и искусным. И позже я еще много раз корил себя за то, что отказывался носить этот меч после того как отец вручил его мне.

Вокруг меня постепенно стало образовываться свободное пространство, и враги, устрашенные голосом Трибуна, стали отступать, а союзники, немногие из тех, что смогли подняться, собирались вокруг, прикрывая тылы и фланги. Рядом со мной внезапно возникла огромная фигура кира Амплия, лишившегося и шлема и щита, лицо которого превратилось в кровавое месиво, на котором выделялись только безумно горящие глаза.

– Нам нужно убить их инженера! – почти мне на ухо проорал он, показывая мне рукой куда-то за спину.

Я обернулся в ту сторону, и увидел знамёна Великого маршала, теперь уже отлично различимые, когда метель почти стихла. Всего в сотне футов от нас, казалось, лишь рукой подать. Я лишь коротко кивнул, и ринулся вперед, не заботясь о защите и надеясь только на прочность собственных доспехов. Трибун вспорол кольчугу вставшего на пути воина и вскрыл его от живота до подбородка, словно тот был из воска, но засел в щите следующего противника, пробив его насквозь и войдя по самую рукоять. В руку мне тут же прилетел удар мечом, звякнул погнувшийся наплечник, а в следующее мгновение нападавшего уже зарубили подоспевшие инквизиторы. Не без труда выдернув оружие, я снова бросился вперед, нанося теперь уже только рубящие удары, прокладывая путь и себе и тем, кто шел за мной следом. Усталости будто и не было, я ощущал такой подъем внутренних сил, что, казалось, мог бы рубиться бесконечно долго. Увы, врагов было слишком много.

Сложно сказать, сколько длился этот прорыв. Может быть лишь пять минут, а может быть и пять часов. Инквизиторы, шедшие со мной, падали один за другим, сраженные мечами, копьями и молотами боевых братьев, подоспевших к месту нашего прорыва. Они, в отличие от прочих солдат ордена, не знали страха, не прогибались и не отступали, и один пропущенный удар боевого молота едва не стоил мне жизни, опрокинув меня на спину. Без сломанных ребер явно не обошлось, но я уже не чувствовал боли, и даже не успел удивиться такому повороту событий. Когда я поднялся на ноги, вокруг уже лежали только мертвые тела и трое оставшихся в живых инквизиторов, среди которых был и кир Амплий, хромавший на левую ногу, но всё еще вполне боеспособный. Я оглянулся и с удивлением обнаружил прорывающийся в нашу сторону конный отряд, вне всякого сомнения, возглавляемый Цикутой. Теперь, когда метель окончательно стихла, я наконец смог разглядеть место, в котором оказался: небольшая низина, со всех сторон окруженная крутыми холмами, в которую успела втянуться основная часть армии Гордиана. По всей видимости, в первый раз мы и вправду столкнулись с авангардом, вот только предупредить идущие следом подразделения они не успели, и теперь мы оказались в самом сердце войска противника, окруженные со всех сторон. «Этот фанатик привел нас на верную смерть» – единственная мысль, которая пронеслась у меня тогда в голове. Слепая ярость захлестнула моё сознание, гнев и обида за бесцельно проделанный путь, в конце которого снова одна лишь смерть. Позади меня остались сотни мертвых тел, мясорубка, в жерновах которой продолжали перемалываться остатки ударной кавалерии инквизиции, а впереди ощетинился копьями строй личной гвардии Великого маршала, неспешно катящийся к месту нашего крошечного прорыва. Белый феникс на багряном флаге казался вымокшим и замерзшим голубем, а разверзнутый клюв будто кричал: «Беги, глупец, всё кончено!».

Но вместо этого я бросился вперед, словно герой древних мифов, в одиночку противостоящий целому войску. Из-за щитов вперед выступила шеренга арбалетчиков. Я бежал, и слышал, как за моей спиной бегут еще трое таких же сумасшедших храбрецов, сознание которых затмило какое-то странное отчаяние, граничащее с фанатизмом. Эти трое взрослых мужчин шли за мной, совсем еще юнцом, впервые увидевшим настоящую битву, идя в последнюю отчаянную атаку. В следующее мгновение все они погибли, пронзенные сразу несколькими болтами, с такого расстояния прошибающими любой доспех. А я всё еще был жив. А еще через мгновение стрелы обрушились уже на строй противника. Уштары наконец вступили в бой.

Глава 16

Фема Альбайед была образована в шестнадцатом году недавно восстановленной Шестой империи командующим остатками сил стёртого с лица земли Клемноса. Вместо восстановления древнего города легионы ушли на юго-восток, образовав военно-административный округ Альбайед на месте одноимённой варварской сатрапии. До сей поры данная территория существует на автономных правах, поскольку сложная политическая обстановка с соседними государствами и постоянные войны с местными племенами не позволяют преобразовать её в полноценную провинцию.

Ливерий Коронат, историк при дворе Октавиана Третьего.

– Не перестаю удивляться твоей живучести. Я уже не надеялся увидеть тебя после того, что устроил этот инженер.

– Кодрат Паулус. Так его звали.

– Ты знал его?

– Да, мы встречались прежде. Можно сказать, были приятелями. Нас познакомил общий друг.

– И голову ему ты отрезал тоже из дружеских чувств?

– Так уж получилось.

Когда кавалерия уштаров лавиной выскочила из-за холма за спинами гвардии Гордиана, те тут же потеряли ко мне всякий интерес, полностью переключив своё внимание на новую угрозу. Я, вероятно, должен был быть мертв, и тот факт, что после арбалетного залпа одна из четырех человеческих фигурок продолжает бежать вперед, видимо уже никого не смущал. И зря. Потому что когда гвардейцы оказались связаны боем, я оказался у них в тылу, и принялся орудовать Трибуном, превратившись в настоящее бедствие.

– И что теперь? – задал я самый очевидный для такой ситуации вопрос.

– Теперь мы пойдем в Стаферос, по пути собирая всех, кто сможет к нам присоединиться, и «убеждая» тех, кто не сможет. Затем мы разведем небольшой костёр, на который отправятся все члены совета ордена, выступавшие на стороне ныне покойного Великого магистра. Это если коротко. К тому же, придется выбрать главу инквизиции и разделить власть среди достойных, поскольку не осталось ни одного иерарха первого ранга.

– Мне кажется, ты сам не против занять это место.

– Если Антартесу будет угодно, я сделаю это. Но для начала придется дождаться окончания войны с Ахвилеей, поскольку большая часть наших воинов до сих пор сражается на землях этих еретиков.

– А тебя не беспокоит тот факт, что вернувшись, некоторые из иерархов будут не совсем довольны текущим положением дел? В их отсутствие много чего успело произойти, и по возвращении они застанут здесь пепел перегоревшей междоусобной войны.

– Не беспокоит.

– А как же император?

– Не императора стоит опасаться. Он малолетний дурак, который всё еще держится за сиську матери и играет в детские игры.

Юстиниан Третий, пусть и был гораздо моложе Цикуты, но малолетним его вряд ли можно было назвать. Впрочем, за девятнадцать лет своей жизни он, по мнению большинства, так и не принял ни одного собственного решения, всецело полагаясь на свою мать, которая, в свою очередь, делала то, что считает нужным.

– Причина, по которой меня и, вероятно, тебя тоже, не схватили носители красных шарфов, очень проста: среди людей, наделенных властью в империи, также идет передел сфер влияния. И я подозреваю, нет, даже уверен в этом, что не только твой отец заинтересован в поддержке ордена.

– Большая политика настолько запутана, что я уже даже не пытаюсь понять, кто в чём заинтересован.

– В этом, Маркус, твоя большая ошибка. Если не знать, кто за чем стоит и почему происходит то или иное событие, можешь невольно оказаться орудием в чьих-то руках, от которого затем наверняка попытаются избавиться.

– Так значит, ты уверен, что всё это, – я неопределенно развел руками, – не чья-то задумка, и ты не являешься орудием чужой воли?

– Определенно, так оно и есть. Но я-то об этом прекрасно знаю. Без денег и без поддержки со стороны мы бы уже давно лежали среди камней этой богом проклятой пустыни. Любому восстанию, как ты однажды назвал наше дело, требуется очень много денег и очень много поддержки, за которую, в случае успеха, придется отдать сторицей. Спроси своего брата, на сколько юстинианов полегчала его сума, и, думаю, ты будешь крайне удивлен ответу. Если он вообще захочет отвечать.

– Нечто подобное я и предполагал. Но чем же ты, в таком случае, намерен отдавать долг? Зачем вообще дому Кемман понадобилось вмешиваться в дела ордена?

– Как странно, что о мотивах отца меня спрашивает его сын.

– И всё же?

– Лояльность Великого магистра немало стоит, особенно в делах, касающихся политики. Орден – это не только экзекуторы и охотники на ведьм, это еще и разветвленная агентурная сеть, наделенная широкими полномочиями, это крепости-капитулы и боевые подразделения, способные тягаться даже с целым легионом. Это, в конце концов, собственная инфраструктура. Неплохое подспорье для того, кто, возможно, захочет со временем примерить императорскую тогу.

– Это то, о чем я подумал?

– Понятия не имею, о чём ты подумал, но надеюсь, что так оно и есть, потому что у меня сейчас нет настроения разжёвывать очевидное.

Из моего горла непроизвольно вырвался сдавленный смешок.

– А теперь иди и приведи себя в порядок, герой.

Последнее слово, впрочем, прозвучало совсем не обидно.

Я отошел от походного лежака Августина, на котором тот возлегал с головой, перевязанной так, что был виден только один налитый кровью глаз. В остальном Цикута казался вполне целым, но под одеялом разглядеть это было сложно.

– Я впервые увидел, как в багряном доспехе человек может двигаться с такой скоростью. Впрочем, в конном строю ты всё же похож на циркового слона с палкой, уж не обижайся.

– Ты не первый, кто так говорит.

Невольно коснувшись рукояти меча, я снова ощутил прежний прилив сил, правда, лишь на мгновение. Только теперь я осознал, насколько вымотался: битва закончилась, и внутри меня не осталось ничего, кроме усталости. Каждая клеточка моего тела болела, и страшно было представить, что я обнаружу, сняв наконец остатки доспехов и одежды под ними.

Выбравшись из палатки я понял, что ни на какие дела сегодня уже больше не способен. Уштары складывали мертвых в огромные штабеля, предварительно избавив их от доспехов и оружия. Варварство. Но здесь некому было судить, кроме шквалистого горячего ветра, несущего откуда-то издалека бурую пыль, обещавшую в скором времени замести поле боя. Под ногами всё так же чавкала холодная грязь, покрытая коркой грязного, стремительно тающего снега, и уже через несколько шагов на ногах моих налипли по паре лишних фунтов.

Перед тем как пойти проведать Августина я несколько часов вместе со всеми разгребал тела погибших, которых оказалось слишком много. Из всего отряда инквизиторов в живых осталось тридцать два человека. Тридцать два из трёх сотен. Я бы не назвал исход битвы победой, поскольку большая часть последователей Цикуты оказалась мертва, но сам Августин при этом так не думал.

– Антартес забрал тех, кого посчитал нужным, и оставил тех, чьи земные дела еще не завершены, таковы были его слова, когда подсчитали потери.

Видимо сегодня Антартес посчитал, что свои земные дела должны завершить почти все. Уштары, к моему большому удивлению, почти не понесли потерь, оставив на поле едва ли десятую часть своих воинов. Но противник, несомненно, потерял всё: главнокомандующий, весь командирский состав, инженер и три с половиной тысячи солдат армии Гордиана остались лежать в грязи посреди Сардайской возвышенности. Головы же самого Гордиана и Кодрата, его инженера-недоучки, отделенная от его тела мной лично, теперь красовались на пиках рядом с палаткой Цикуты рядом с головами всего командирского состава пятитысячного корпуса. Взглянув в лицо бывшего моего приятеля я вспомнил вдруг, как пил с ним за одним столом в обществе других инженеров, едва окончивших первый курс. Теперь, если ему вздумается выпить, всё вино выльется из перерезанной гортани прямо на песок. От этой мысли я зашелся тихим смехом, близким к истерике. Мне вдруг стало ужасно плохо, будто только сейчас я в действительности прочувствовал все те события, которые разворачивались здесь каких-то несколько часов назад. Меня била крупная дрожь и к горлу подкатил комок, отдающий желчью и кровью.

Грязь, кровь, изувеченные тела, мертвые и еще подающие признаки жизни. Уштары обирают каждое тело, деловито добивая тех, кто еще не успел расстаться со своей земной жизнью. Один удар в горло, и поверженный враг начинает биться в предсмертных судорогах разной степени интенсивности, издавая булькающие свистящие звуки, забавляющие своих палачей. Ветер треплет выцветшие знамёна с окровавленным Фениксом, рвёт полог палаток. Тревога раскаленным обручем сжимает виски и холодит сердце, я закрываю глаза, но от этого становится только хуже. Уштары продолжают резать раненых на глазах у пленников, которые теперь уже не пленники, а почти полноценные подданные Цикуты, решившие, что в их жизни есть вещи поважнее чести и долга. Я будто сквозь увеличивающую линзу вижу, как тройка воинов пустыни со смехом преследует человека, пытающегося уползти куда-то, волоча за собой наполовину отрубленную ногу. Один из уштаров быстрым и точным ударом завершает дело, отделяя искалеченную конечность от тела. Двое других хватают почти бессознательного человека за руку и пытаются теперь отсечь и её, что получается далеко не с первой попытки. Я чувствую, как тошнота подступает к горлу с новой силой, но в животе уже не осталось ничего, что можно извергнуть наружу. Желудок болезненно сжимается, и я чувствую, что еще немного, и я попросту упаду в обморок прямо в ледяную мешанину под ногами.

Судорожно сжимая рукоять меча, будто всё еще надеясь на тайную силу, сокрытую в нем, я плетусь туда, где среди обоза лежат раненные в бою уштары, не решаясь влезть в доверху набитые палатки. Для этого приходится подняться выше по склону, и ноги уже почти не держат, когда я оказываюсь рядом с кучей какого-то барахла и трофеев, разбросанных то тут то там. Никто не обращает на меня внимания, и я, бросив на какую-то телегу свой плащ, ложусь на иссушенные пустынным солнцем доски, моментально проваливаясь в сон.

***

– Прекрасная битва, не находишь?

– Бойня.

– Зато какая. Их кровь… будоражит меня.

– Вот что бывает, когда пускаешь всё на самотёк. Не стоило соглашаться на твою ставку, да уже ничего не исправить…

– Но не будешь же ты отрицать, что победа вышла очень красивой?

– Никогда не видел ничего красивого в случайности. В целой череде случайностей, если быть точным.

– Но не будешь же ты отрицать…

– Буду.

– Если отпустить вожжи, всё становится намного интереснее. Наблюдать иногда интереснее, чем править. Вместо дружеского обмена рукопожатиями и прочей ерунды, кровавая бойня. Дождь, снег, ветер в лицо! Старый добрый таранный удар тяжелой конницы в лицо. Ничто так не бодрит с утра, как звук боевого рога. К тому же, твои планы не слишком пострадали от одного небольшого кровопролития.

– Ты так считаешь, потому что ты – дурак.

– Дурак? Не ты ли согласился с условиями спора и проиграл? Я лишь показал тебе другой вариант событий. Показал, какова человеческая воля.

– Я и без тебя прекрасно знаю, какова она. Человеческая воля – это хаос и разрушение, противоположность миропорядка, построенного Антартесом.

– Результат достигнут, так или иначе.

– И всё-таки ты не смог не вмешаться. Положил ту песчинку, что сломала верблюду шею. Считаешь, твоё вмешательство, не считается?

– Я просто добавил в уравнение еще одну неизвестную. Мера хаоса от этого только увеличилась.

– Но, тем не менее, твоя неизвестная составляющая сыграла нам на пользу. Впрочем, больше я тебе не позволю принимать такие решения. Иначе мир и в самом деле захлестнет хаос.

– Природе свойственен хаос, даже человеческой. День будет сменяться ночью, зима – летом. Без твоего вмешательства.

– Всё так, но однажды это случится уже без людей, в том случае, если позволить себе отпустить поводок. С этим мы уже сталкивались, если тебе вдруг изменила память.

– Но мне всегда нравилась только весна человеческой цивилизации, ничего не могу с этим поделать. Со временем их методы ведения войны становятся всё менее интересными, то ли дело когда двое мужчин, закованных в железные одежды, лупят друг друга железными же палками…

– Займись лучше фигурами. А мне пока нужно кое-что доделать.

***

Я проснулся от того, что в глаза мне било яркое солнце, проникающее сквозь веки и задубевший от крови шарф, которым я пытался закрываться. Поначалу я даже не мог понять, где нахожусь, и что вообще происходит. Картина сегодняшнего (или уже вчерашнего?) дня расплывалась перед глазами, неумолимо ускользая подобно сновидению. Всё тело ломило то ли от усталости, то ли от боли, то ли от всего вместе, и только сейчас, при дневном свете и в трезвом рассудке я смог разглядеть, во что превратилась моя одежда и тело под ней.

Вся грудь была покрыта кровоподтёками и черными синяками, как и всё правое предплечье, на которое я приземлился при падении с лошади. На правой ноге обнаружился длинный, но неглубокий разрез, начинающийся почти у самой стопы и заканчивающийся у колена: здесь сказался недостаток облегченной брони. Одежда застыла кроваво-грязной коркой и прилипла к телу. Лицо заплыло и болело так, будто превратилось в один большой синяк, а во рту я не досчитался пары зубов с правой стороны, обломки которых теперь неприятно кололи щёку. В общем и целом можно было сказать, что из боя я вышел практически без единой царапины, учитывая ту мясорубку, в которой мы оказались и которую пережили не иначе как с высшей помощью. Всё произошедшее показалось мне каким-то чудовищным сном, и чем больше я о нём думал, тем более утверждался в мысли, будто большая часть вчерашнего боя мне действительно приснилась. Поглядев на валяющийся рядом со мной доспех, который весил никак не меньше пятидесяти фунтов, я ещё больше усомнился в том, что вчерашние чудеса лёгкой атлетики были исполнены именно мной.

Но самым странным явлением, яркой звездой выделяющимся на фоне чернеющих небес вчерашнего дня, был Трибун. Дотронувшись до рукояти, я не почувствовал ничего, кроме шершавости рукояти, никакого прилива сил, как это было еще не так давно. Да, меч превосходил в прочности все прочие, но никогда прежде мне не доводилось видеть, чтобы подобным ему рассекали доспешного человека пополам вместе с щитом. Это было попросту немыслимо. От нахлынувших воспоминаний меня затрясло, и я снова испугался того, что схожу с ума. Наверное, стоило спросить совета у Цикуты, хотя я и понимал, что толку в этом не будет никакого.

Стояла страшная жара и не осталось и следа от вчерашней метели. Поле битвы запеклось коркой, на которой в великом множестве виднелись свежие отпечатки ног. Большую часть тел уже убрали, сложив их в четыре десятка «поленниц», иначе и не скажешь. Уштары также предавали своих мертвых огню, используя в качестве топлива не дерево, ценившееся в пустыне на вес золота, а земляное масло, использующееся как основа для боевой зажигательной смеси на огненосном флоте. Сколько теперь ждать подвозов? Два дня, неделю? Мы наверняка не двинемся дальше, пока мертвые не упокоятся так, как того требует Антартес. Я сильно сомневался в том, что душа может остаться в теле, пока физическая оболочка не обратится в пепел, но, кроме меня, похоже, больше в этом никто не испытывал сомнений. Нет ничего хуже для бессмертной души, чем оказаться запертой в темнице из разлагающейся плоти, и даже враг достоин нормального погребения. Я же всегда считал, что гораздо страшнее оказаться в темнице из плоти горящей и обугливающейся, ведь кто знает, в какой именно момент твоя несчастная душа всё-таки решится оставить своё бренное тело.

Смутный образ из сна заставил меня поморщиться: уж слишком неприятное ощущение он после себя оставил. Временами мне начинало казаться, будто во сне я проваливаюсь в мир мертвых, в котором такое долгое время стоял одной ногой. Почему же мир этот в моём воображении представился таким безрадостным и мрачным местом, совершенно не похожим на Чертоги, описываемые в Книге Антартеса? Я не знал ответа на этот вопрос, как не знал и того, какая часть моих «божественных» видений, как выразился Цикута, произошла в действительности. Чем больше времени утекало с тех пор, тем бо̀льшие сомнения у меня возникали, поскольку воспоминания становились похожи на старый, почти позабытый сон, переплетающийся у меня в голове с явью. После вчерашней битвы, прошедшей рубежом через мою жизнь, все события, произошедшие в Демберге и следующие за ними, и вовсе начали казаться мне настоящим абсурдом. Мне срочно требовалось поговорить с кем-нибудь, желательно с человеком не заинтересованным, поскольку благообразные речи Августина меня ещё больше выводили из равновесия. Оказываясь рядом с ним, я непременно попадал под его одурманивающее влияние, и только больше запутывался в собственных видениях. Мне требовался ясный взгляд Альвина, который, как мне тогда казалось, был единственным человеком на всей Хвилее, способным меня понять. Его дружеской поддержки не хватало мне как никогда ранее.