Текст книги "Тень Феникса (СИ)"

Автор книги: Андрей Горянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 11

Военное превосходство ордена стоит на трёх столпах: регулярной армии, состоящей из свободных граждан империи, боевых братьев, цепных псов капитулов, и ополчения. Великий маршал ордена имеет право повелевать регулярной армией и ополчением только в военное время. В остальных случаях – лишь с дозволения Великого магистра или согласно коллегиальному решению малого совета. Боевые братья подчиняются исключительно магистрам капитулов, к которым приписаны навечно.

Основные положения о структуре ордена и разделении власти, часть 1.

Моё постоянное душевное напряжение и паранойя, так измучившие меня за последние недели, наконец оправдали себя. Вместо того чтобы напрямую войти в стабулу и беззаботно завалиться в снимаемые Альвином апартаменты, я предварительно прошел пару кругов по кварталу, приглядываясь к возможной слежке. И именно это спасло меня, поскольку доспехи имперской гвардии и красные шарфы я заметил не у себя под носом, а еще издалека. Я застыл как вкопанный, боясь пошевелиться, но сомнений не было: императорская стража пришла именно в тот дом, в который я направлялся. На мгновение даже подумалось, будто это всего лишь игра моего воображения, но я уверенно отмел эту идею: очень сомнительно, что у нас за стенкой мог обитать кто-то другой, заслуживающий визита гвардейцев.

В плечо мне сзади что-то ткнулось. От неожиданности я чуть не закричал, но в последний момент смог сдержаться, оглянувшись достаточно спокойно и с чувством собственного достоинства. Передо мной стояла старая женщина с корзиной в одной руке и палкой в другой. Видимо, этой палкой старуха до меня и дотронулась. Собравшись было возмутиться, я уже набрал в грудь воздуха, но старуха опередила меня, снова едва не заехав мне своей клюкой по плечу.

– Помоги бабушке донести её корзинку. Тут недалеко.

– А…

– Живее.

Долгих объяснений не потребовалось, я сразу же понял что к чему, и, взяв корзинку, забитую непонятно чем, направился вслед за ней. В голове крутились разные мысли, часть из которых призывала меня броситься на помощь к Альвину, или хотя бы попытаться узнать, всё ли с ним в порядке. По его словам, этот вечер он не намеревался проводить где-то еще, а значит, гвардейцы сумели застать его на месте. Впрочем, для слуг императора ничего бы не стоило найти его где-нибудь еще, пусть даже в самом университете в выдвижном ящичке стола самого ректора. Оставалось только надеяться, что приходили они за мной, а не за нами двумя, потому как, в общем-то, вменить Альвину хоть какое-то преступление, как мне казалось, было невозможным за отсутствием состава этого самого преступления. К тому же, родня его едва ли не ровня по происхождению самому императору, а значит, скандала и долгих разбирательств не избежать. Постепенно, размеренно и неторопливо шагая за сгорбленным силуэтом струшки, я смог себя успокоить, решив, что опасаться за друга нечего, и сейчас нужно как-то позаботиться о сохранности собственной персоны. В том, что моя проводница (или проводник?) – одна из людей Августина я уже не сомневался, поскольку больше вариантов у меня в голове не зародилось. Какой-то особой необходимости в подобном наряде, как мне казалось, не было, но вопросов я не задавал, полностью доверившись мнению Цикуты в деле компетенции его людей.

«Недалеко» оказалось почти на другом конце города. Мы бесконечно долго шли по каким-то окольным улочкам, наверное, для утомления возможных преследователей, пока не добрались до закутка, где прежде находился дом Корделии. Внутренне содрогнувшись, я всё же вошел внутрь, окидывая взглядом некогда знакомую обстановку, которая, к слову, почти не изменилась за всё это время. Маленькая прихожая со старым ковром посередине, деревянная лестница, убегающая в темноту, слева – кухни и помещения для слуг. Стены облупились от времени, и на них уже почти невозможно было различить никаких рисунков, которые здесь были прежде. Почему мы оказались именно здесь? Совпадение или нечто совершенно иное? Снова перед глазами у меня возник образ моей былой возлюбленной, но на этот раз к прежним чувствам примешалось нечто совершенно новое, с чем я никак не мог разобраться.

– Вот мы и пришли.

Но голос оказался совершенно не старческим, скорее, он принадлежал взрослой женщине. «Бабушка» распрямилась и оставила свою палку у стены, походка ее также претерпела существенные изменения, как и все движения, прежде будто скованные ржавчиной времени.

– Кто ты такая? – задал я первый пришедший в голову вопрос.

– И ты прошел со мной половину города, даже не зная, за кем идешь?

– Значит, здесь укрываются остальные?

– Нет, здесь укрываюсь только я.

– Кто это – ты?

– Меня зовут Сира.

Повернувшись ко мне лицом, женщина распутала многочисленные платки, укрывающие ее голову, и сняла седой парик, под которым обнаружилась короткая поросль темных волос. Грима на ней почти не было, только грязь, создающая иллюзию старческого лица. На вид я бы дал ей лет тридцать-тридцать пять, но, вполне вероятно, что хорошая ванна и нормальная одежда запросто омолодят её ещё больше.

– Сколько человек прислал Августин? Где остальные?

– Было шестнадцать. Теперь – только я.

Я не мог поверить своим ушам. Неужели орденские ищейки переловили всех, кого послал Августин? Что вообще можно сделать, если из всех, кто должен был готовить покушение на Великого магистра, осталась только она одна?

– И что теперь? – задал я самый глупый из всех вопросов, пришедших на ум.

– Пока я жива, моя миссия не отменяется. Остальных, кому не повезло попасться в руки палачей капитула живыми, вероятно, принимать в расчет уже не стоит.

– Как давно вы здесь?

– Две недели.

– Почему сразу не связались со мной? В письме Цикута говорил…

– В этом не было никакого смысла, ты, кир всё равно пребывал в беспамятстве, и потому надеяться на сотрудничество было нерационально.

Мы поднялись на третий этаж дома, и зашли в первую дверь слева, облезлую и рассохшуюся. Создавалось впечатление, будто в доме уже давно никто не живет, но все же это было не так. Сверху слышались чьи-то шаги и приглушенные голоса, грязь и пыль, хоть и не полностью, но всё-таки убирались, немного сглаживая впечатление полного запустения. Я даже заметил на окне горшки с цветами, непонятно отчего вдруг зацветшими посреди зимы. В комнате было сухо и отсутствовал вездесущий запах сырости и затхлости, пропитавшего весь остальной дом. Маленький очаг в углу аккуратно вычищен, и рядом сложен небольшой запас дров. Посредине – соломенный матрас, закрытый шерстяным одеялом, какой-то наполовину развалившийся сундук и вычищенная до блеска посуда. Единственное окно закрыто ставнями, в которые настырно ломится зимний ветер, воя в бессильной злобе.

– Августин передавал какие-нибудь приказы или распоряжения? Или полностью отдал инициативу в руки группы?

– Кир приказал уничтожить Великого магистра. Также велел во всём содействовать киру Маркусу. Полномочия по корректировке действий группы лежали на Эмиле. Эмиль покончил с собой.

Меня начинала раздражать её манера разговора. Вместо открытого диалога получался какой-то допрос, в ходе которого получать информацию приходилось едва ли не силой. Сира создавала впечатление лица незаинтересованного, и это еще больше распаляло моё раздражение, заставляя сомневаться в правильности моего поступка, приведшего меня в этот дом.

– Что теперь? У тебя есть какой-нибудь план действий, или информация, которая позволит его придумать?

– Мой координатор погиб, как и его заместители, а значит, я теперь подчиняюсь твоим приказам, кир. Так велит регламент. Я не могу самостоятельно осуществлять какую-либо деятельность, помимо той, что была обозначена приказами координатора, поскольку это может негативно сказаться на ходе операции.

Я некоторое время сидел, переваривая услышанное, и никак не мог отделаться от мысли, будто передо мной не живой человек, а тряпичная кукла, управляемая какой-то невидимой рукой: до того бесстрастным и застывшим казалось мне лицо Сиры.

– Расскажи о том, что случилась по порядку, начиная с обстановки в капитуле Альбайеда и заканчивая нашей встречей. Мне нужно знать абсолютно всё.

И она рассказала. Доклад этот, а иначе его никак не назовешь, занял у Сиры всего десять минут, и был настолько сух и монотонен, что под конец его я готов был заснуть прямо на полу. Цифры и факты, которых, как это ни печально, всё равно оказалось слишком много для адекватного восприятия, никак не помещались в мою голову, поэтому вскоре я стал просить её пропускать подобную информацию.

Сира – специальный агент капитула Альбайед, его собственность, как и боевые братья. Все отличия сводились только к специфике её деятельности, но не более того. По существу, она была даже не рабом, а оружием, поскольку рабы, в общем-то, люди несвободные, но наделенные собственной волей и желаниями. Как я уже и говорил, те, кому не посчастливилось стать собственностью ордена наподобие тех же боевых братьев, навсегда утрачивали собственную индивидуальность, чем, и была обусловлена полная бесстрастность Сиры. Отчего-то мне стало искренне жаль её, и всё раздражение оказалось полностью вытеснено этой жалостью. Я не понаслышке знал, как готовили таких агентов, но, по счастью, наблюдать за этим мне не приходилось, поскольку главный капитул в Стаферосе подобной деятельностью не занимался.

Она не знала, какие точно приказы были даны координаторам. Всего в Стаферос было отправлено пять групп из трех человек, во главе которых стоял тот самый упомянутый Сирой Эмиль, профессиональный убийца и диверсант, лучший, потому как последний. Он, как и главные в каждой тройке, были людьми свободными, в отличие от простых исполнителей, и потому в случае их гибели, как оно и произошло, управление всей операцией оказалось невозможным. Каждая из диверсионных групп добиралась до Стафероса по отдельности, и все они в этом деле преуспели, но вот дальше начались проблемы, одна другой сложнее. Мне было сложно представить, как вообще работали подобные структуры ордена, и слова Сиры особой ясности не внесли, поскольку простым языком изъясняться она не умела, а без этого понять ту систему, которой её обучали целую жизнь, понять казалось попросту невозможным. Тот факт, что Великий магистр находится именно в капитуле Стафероса и что в ближайшее время он в нем и останется, представлялся Сирой как априори известным, и я никак не мог разгадать, отчего же. Такая же «проверенная информация», как и у Августина касательно «демона».

Здесь в столице ячейка Сиры занималась сбором информации о таинственном прислужнике Великого магистра, который стоял за бойней в Клемносе и за ритуальными убийствами здесь, в Стаферосе, но все труды оказались напрасными, поскольку объект не оставил никаких следов, присущих именно тому образу убийцы, на который указал Августин. Само собой, Сира понятия не имела, откуда у мятежного инквизитора подобные сведения, однако на месте достаточно быстро обнаружилась причастность к убийствам кого-то из инженеров. Как и предполагал Альвин. Единственное, что не удалось узнать моему другу, так это то, что капитул в столице несколько раз посещала делегация из университета. Причем происходило всё в полной тайне, и потому установить личности посетителей можно было только по косвенным признакам. Альвин говорил о необходимости в строгой отчетности всех перемещений учащихся, учителей и служащих, среди которых свободно могли путешествовать только члены ученого совета и ректор. Но кто поручится, что этот же ректор, если он замешан в убийствах, попросту не мог подделать бумаги другим соучастникам или же вовсе освободить их от этой обязанности? Если в орден прибыла целая делегация, наверняка убийца – не один. К тому же, пусть и поверхностному, выводу пришел координатор Сиры, которому, однако же, не удалось проверить все путевые бумаги университета. В демоническую натуру убийцы никто в здравом уме поверить не мог, кроме самого Цикуты, а разорвать девять человек в мелкую пыль никто, кроме инженеров не способен. Кровавые следы, оставленные убийцей, для поверхностного взгляда невероятно четкие, и дойти по ним до университета не составило никакого труда. Оставался открытым только один вопрос: для чего нужна была такая открытая провокация, а самое главное, для кого? Имперские службы совершенно не торопились начинать чистку среди инженеров, и все будто замерли в ожидании непонятно чего.

– Они ждут, пока в ловушку кто-то попадётся, – озвучил я общую мысль, – но для кого она? Всё выглядит так, словно осталось во всеуслышание крикнуть: «Вот они, убийцы! Неужели никто не видит их окровавленные руки, их кривые оскалы и глаза, полные ненависти?». Но никто не решается это сделать. Толпа стоит и ждет того, кто возьмёт на себя такую ответственность.

– И когда кто-то подаст голос, всем сразу станет понятно, кто выступает против них.

Сира сидела в одной позе, совершенно не шевелясь, уже четвертый час, и от одного взгляда на неё, у меня начинали затекать ноги. На лице её, очищенном от грязи, на удивление не оказалось морщин. Ни одной, как у не слишком реалистичной восковой куклы. Но в то же время она не была лишена какой-то особой красоты, не поддающейся описанию. При совершенно типичной для приморской и центральной частям империи внешности: почти серебряные широкие глаза, узкий прямой нос, сжатые в линию губы, высокий лоб и выступающий аккуратный подбородок, она мне кого-то смутно напоминала. Но вот кого?

Сира не знала, всё ли в порядке с Альвином, как и того, был ли он в апартаментах в момент обыска. Одно она знала точно: гвардейцы пришли именно к нам, и ни к кому другому. Сложно сказать, кто их направил, поскольку помимо императора, властью распоряжаться некоторыми гвардейскими частями имели также члены консистория и особо влиятельные сенаторы. Узнать у них напрямую, к сожалению, не представлялось возможным.

Еще долго я сидел и выпытывал всё новые и новые ответы на свои вопросы, подсознательно испытывая некоторое недоверие к своей собеседнице. Недоверие это было того рода, что собаки испытывают к собственным мраморным копиям, зачем-то изображенным людьми: внешне выглядит точно так же, но не источает ни запаха, ни тепла. И, однако же, камень этот, вероятно, нельзя назвать мертвым, поскольку не может быть мертвым то, что никогда не жило. Такое же впечатление производила и Сира, при первом с нею знакомстве показавшаяся мне вполне обычным человеком. По мере нашего разговора внутреннее содержание её медленно, но неотвратимо раскрывалось передо мной какими-то незначительными деталями, и то, что я видел в нём, совершенно не походило на то человеческое, к чему я привык. Методы воспитания ордена настолько сильно исказили всё, что мы привыкли считать основой нашей сущности, и, образно говоря, создали каменную копию человека, каким-то образом наделенную возможностью осознанно двигаться и исполнять определенные команды. То же касается и отсутствия у Сиры морщин на лице, большая часть которых создается нашими эмоциями: страхом, удивлением, радостью или грустью. Ничего из этого в большей части своего сознательного возраста она, вероятно, не испытывала, или же прятала в глубинах своей души, не давая им выхода.

Осмысливая всё, что мне сегодня стало известно и пытаясь придумать, как со всем этим поступить, я сидел рядом с печью, глядя на пляску огня внутри. Сира, получив временную передышку, легла спать, вытянувшись как струна на своём незамысловатом ложе, застыв и не подавая признаков жизни. Казалось, даже грудь её не поднималась во время вздоха, и не опускалась во время выдоха, сколько я ни приглядывался в тщетной попытке разглядеть в ней хоть что-то человеческое. Сам не заметив как, я погрузился в сон, тяжелый и угрожающий, первый из своих снов, что я запомнил на всю жизнь.

***

Я открыл глаза и обнаружил себя у той же стены, возле которой так нечаянно уснул. Вокруг царил непроглядный мрак, среди которого угадывались лишь почти прогоревшие угли в печи. Холод пробирал до костей, и я незамедлительно поднялся на ноги, решив подкинуть еще немного дров. Пошарив в округе, я с удивлением обнаружил поленницу совершенно в противоположной стороне от той, в которой она прежде лежала: в самом углу у окна, до которого мне пришлось ползти в темноте, опасаясь споткнуться о спящую Сиру. Ветер стих, и в полнейшей тишине каждое моё движение отзывалось раскатами грома, грозящими перебудить не только весь дом, но и все близлежащие улицы. Замерев и не двигаясь, я начал слышать, помимо собственного сердцебиения, нечто совершенно странное. Как будто дышал кто-то огромный, сам дом, заставляя окружающий меня мрак содрогаться от его исполинского дыхания. Очень медленный вдох и такой же медленный выдох, сопровождающийся скрипами в стенах и половицах. В голове у меня засело какое-то чувство ирреальности происходящего. «Я сплю? Но что это за странный сон, так похожий на явь?». Эти вопросы пронеслись у меня в голове и вышли через рот, обратившись в яркий набор светящихся букв, на мгновение осветивших комнату. Сира исчезла, и на её месте появился кто-то другой. Внезапный страх, накативший на меня, смыл даже удивление от волшебных букв, исторгнутых мной, заставив попятиться назад, шаря рукой вдоль стены. В углу я и наткнулся на злополучную поленницу, непонятно зачем сбежавшую от меня.

Быстро набрав в руки дров, я почти бегом отправился в обратный путь, но едва различимый огонек в печи почему-то упорно не желал приближаться, сколько бы я ни прошел на пути к нему. Дом, будто разбуженный звуком моих шагов, задышал чаще и глубже, еще больше нагоняя на меня страху. Бросив дрова, оглушительно попадавшие на пол, я внезапно нашел себя снова сидящим на полу около печки. Страх будто испарился, не оставив и следа. Отодвинув заслонку и заглянув внутрь, я с удивлением обнаружил там вместо углей странные камни, которые и испускали приятный красноватый свет. Более того, на ощупь они оказались едва тёплыми, что позволило взять парочку из них голыми руками. Но как только эти камни оказались у меня в руках, свет их стал меркнуть, пока всего за несколько секунд, не исчез полностью. Тьма вокруг будто придвинулась ко мне еще больше, а дыхание дома стало еще отчетливее. Я уже чувствовал дрожь пола у себя под ногами, ощущал, как огромное чудовище пробуждается, ворочаясь в своём логове. Но страх так и не вернулся. Вместо того чтобы бежать отсюда прочь, я быстро схватил из печки еще один сияющий камень, и бросил его во тьму, в то место, где, как я предполагал, находилось нечто бывшее прежде Сирой.

Прокатившись по полу, камень остановился прямо перед ворохом какого-то тряпья, среди которого теперь можно было разглядеть маленький силуэт, похожий на младенца. Подойдя поближе, задерживая дыхание и стараясь не потревожить и без того беспокойного монстра дома, я утвердился в своих догадках: передо мной действительно лежало маленькое тельце. Крохотные ручки его замерли, поднесенные к такому же маленькому, но по-старчески сморщенному рту и казались вполне живыми, но, прикоснувшись к нему, я отчетливо осознал, что ребенок был мертв, причем уже довольно давно: так холодна оказалась его кожа, успевшая даже окоченеть.

– Беги прочь, пока тот, ДРУГОЙ не воспользовался тобой.

Звук исходил от мертвого младенца, но был голосом взрослого, почти что старого человека. Глаза младенца распахнулись, сверкнув на миг огненным всполохом.

– Посмотри, что ОН сделал со мной.

– Кто ты? – дрожащим от страха голосом спросил я.

– Я – пропащая душа, запертая в оболочке из плоти, которая мне уже не принадлежит.

– Про какого другого ты говоришь? И кто такой он?

– ОН – это я. ДРУГОЙ – тот, кем станешь ты, если останешься здесь. Слышишь? ОНИ видят тебя, чувствуют и жаждут завладеть, потому что одной ногой ты уже переступал Кромку.

– Скажи мне своё имя.

– Беги!

Весь дом содрогнулся как от страшного удара, и тьма, до той поры непроницаемая и эфемерная, будто превратилась в ледяной поток, захлестнувший меня своим течением. Страшный холод пронзил всё моё тело и я, вероятно, закричал, хотя даже не мог услышать звука собственного голоса, заглушаемого поднявшимся шумом.

***

Когда я очнулся, судорожно пытаясь вдохнуть сведенными судорогой легкими хоть немного воздуха, начинался рассвет. Ставни оказались распахнуты, и через них в комнату пробирался холод зимнего города. Сон этот, немного развеянный первыми лучами солнца, всё равно не казался мне сном. Скорее, недавним воспоминанием, но никак не вымыслом собственного сознания: до той поры мне просто не приходилось видеть сны, а те, что всё-таки приходили ко мне, казались странным, незапоминающимся калейдоскопом, в котором не проглядывало и толики смысла.

Сира уже проснулась и готовила какую-то похлебку в кастрюле над топящейся печкой. Судя по запаху, что-то очень сытное и вкусное. Взгляд её лишь на одно мгновение задержался на мне, и снова переместился на объект её деятельности, за которым она следила с тщательностью кошки, караулящей мышь. Я чувствовал себя разбитым и не выспавшимся, чему особенно способствовал сон в сидячей позе. Всё тело затекло, мышцы ныли при каждом движении, но голова при этом оставалась на удивление ясной, будто бы отделенной от телесно оболочки.

– Отличный сегодня день, не правда ли? – чтобы развеять гнетущую меня тишину, спросил я скорее больше для самого себя.

– Правда, кир.

Впрочем никакого другого ответа от Сиры я и не ожидал, и, как бы я ни пытался, организовать развернутый диалог вряд ли бы получилось. Мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться и рассказать о снедающих меня тревогах, но Сира вряд ли смогла бы помочь мне дельным советом. И потому я решил высказаться для себя самого, как частенько делал Альвин, которого я не раз заставал за разговорами с самим собой. «Приятно иногда поговорить с умным человеком», – обычно так он отвечал мне в подобные моменты.

– Мне нужно знать, где сейчас находится мой друг, и поэтому сегодня я навещу брата. Он наверняка должен быть в курсе. Тебе же предстоит отправиться к Цимбалу, и начать подготовку к нашей миссии, ему будет полезно узнать ту информацию, что ты мне вчера сообщила.

– Ты уверен в нём? Стоит ему сказать лишнее слово там, где не нужно, и всему конец.

– Другого выбора у нас нет. Вдвоем мы вряд ли сможем сделать то, что замыслили. И если ты, вместе с людьми Цимбала попадешь внутрь через стоки, я же планирую поступить наоборот.

– Что ты имеешь в виду, кир?

– Еще не знаю. Но, надеюсь, скоро узнаю.

Ни помыться, ни умыться, в этом доме было негде, и потому, дав Сире какие-то неопределенные указания, я отправился в ближайшие термы, где долго отмокал и грелся, стараясь забыть странный сон, который никак не шел из моей головы. А еще, после ночи, проведенной в доме моей покойной возлюбленной, мне снова явился её образ, испятнанный галлюцинациями, явившимися мне в Сэптеме во время предпоследнего обострения моей болезни. Как будто длинная и острая игла прошила моё сердце, на мгновение ослепив меня страшной болью. И чувства снова исчезли, спрятались где-то в той тьме, в которой мне довелось побывать этой ночью. Какое-то ощущение недосказанности между нами двумя, растущее после нашего расставания, исчезло, будто его и не было. Будто разум мой отказался признавать даже само существование тех чувств, что нас прежде связывали, и тех, что возникли после нашей последней встречи два года тому назад. Я помнил всё, как и прежде, совершенно отчетливо, но больше ничего не чувствовал, кроме тянущей ностальгии к застывшему перед моим внутренним взором образу Корделии, прекрасной и теперь уже вечно юной.

Окончательно придя в себя, я отправился к брату, надеясь застать его на том же самом месте, на котором мы с ним простились в прошлый раз, и ожидания мои сбылись. Впрочем, удивляться тут было нечему, потому как Виктор проводил в триклинии большую часть своего времени, в любую погоду, предаваясь своему любимому делу со всей тщательностью, ему доступной. Почему именно там? Ответа на этот вопрос не знал никто и, как я подозревал, даже сам Виктор, неизменно отвечавший одно и то же.

– Я нахожу в этом какое-то необъяснимое притяжение. Я будто лежу на самом дне глубокого бассейна, и наблюдаю за миром. День сменяется ночью, зима – летом, приходят облака, идет дождь, а затем их прогоняет ветер, но звезды говорят мне о том, что это – лишь шелуха нашего мира, и лишь они одни вечны. Что тысячи тысяч раз сменится день и ночь, но они всегда будут там, и так же будут светить тысячам людей после меня. Некоторые из них смогут разгадать их загадку, как я, но многие будут суетиться в своих ничтожных делах, и никогда не увидят вечности, что смотрит на них с небес. Не поймут своей ничтожности и не познают всю тщетность своих поползновений.

Виктор, как и всегда, был околдован своим дурманом, и мало соображал, отпуская свои мысли на произвол судьбы. В глазах его, казавшихся абсолютно черными и бездонными, отражались бегущие по небу облака и блики света, изредка заглядывающие в колодец триклиния. Я часто задавался вопросом, как у него получалось управлять немалым хозяйством, принадлежащим дому Кемман, всё время находясь в таком состоянии, но так и не пришел к однозначному выводу. Насколько я знал, у Виктора был целый штат личных помощников, разъезжавших по поручениям брата по всей империи, но встречаться с ними мне доводилось крайне редко, отчего создавалось впечатление, будто Виктор дни напролёт пребывает в полном одиночестве, созерцая небеса, в то время как шестерни его машины крутятся сами по себе.

– Ты еще спрашиваешь меня, знаю ли я о том, куда делся младший Марий? Я знаю всё!

Мой вопрос, казалось, искренне изумил Виктора, не потрудившегося как всегда даже взглянуть в мою сторону.

– Так что же с ним?

– Его обвиняют в убийствах девяти граждан Стафероса, и к тому же в поклонении демонам.

– Что за бред? У них ведь нет ни единого доказательства.

– В таких случаях, доказательства и не требуются, дражайший братец. Простолюдина и вовсе сожгли бы на месте, не став предаваться рассуждениям.

– А ты не боишься, что вместе с ним под удар попадет и дом Кемман? Я ведь не меньше замешан в этом деле.

– Ты абсолютно прав, – с трагическим вздохом ответил Виктор, – и я искренне удивлен, как тебе до сих пор удается разгуливать на свободе. Но это факт! На тебя и твою дружбу с этим демонопоклонником почему-то закрыли глаза, и я даже не знаю, кого же восхвалять за это.

Судя по широкой улыбке брата, он считал это собственной заслугой. Конечно же, я и представить не мог, какими силами и средствами он располагал, и каким именно образом мог приложить свою руку ко всем этим заговорам и убийствам. Но в одном я мог быть уверен точно: арест Альвина – дело рук Виктора.

– Вот так, значит, ты использовал моё доверие? Или… это была идея отца?

– Ты недооцениваешь мою подлость, весьма недооцениваешь. Но тут ты прав. Вокруг отца всегда было столько интриг, что разобраться в них мне попросту не представлялось возможным.

– Где сейчас держат Альвина?

– Ах, я так и знал, что ты сразу же бросишься спасать друга. Банально и глупо.

– А что не глупо? Одной рукой отец прикармливает мятежный капитул и устанавливает с ним договоренности, а другой…

– Ты все же еще слишком мал, Марк. В мире большой политики нет места твоим рассуждениям о подлости, двуличии и лицемерии. В ней действуют только законы выгоды. Ты боишься, что твоего друга кто-то отправит на костер за демонопоклонничество? Аррул Марий этого не допустит, пусть он уже и очень стар, но всё еще обладает большим влиянием на императора. Смысл здесь совсем в другом.

– Так в чём же?

Виктор театрально закатил глаза и вдохнул очередную порцию дыма из своего кальяна. Угли в нем на мгновение вспыхнули и погасли, подобно глазам какого-то странного и нелепого существа. Несколько минут брат лежал в полном молчании, прикрыв веки, и я уже начал бояться, что он уснул.

– Может, уже ответишь, причем здесь Альвин? Зачем были нужны такие радикальные меры?

– Вероятно, он не поведал тебе о своих поисках в полной мере и о своих успехах в них, хотя при этом большая часть его домыслов выглядит просто смешно, – совершенно бодрым голосом ответил Виктор, – Мариям плевать на политику, они одержимы войнами, на которых погибли почти все представители их рода мужского пола. Единственный их наследник – Альвин, хоть и далёкий от всего мирского и замкнутый в своём мире познания, но последний, не считая пары троюродных сестер. Его нужно было одернуть, пока не случилось беды. Пока он не влез туда, куда не следует. Или пока не сошел с ума: видел бы ты, до чего он дошел, разбираясь в этом вопросе, и какие теории придумал…

– Где он сейчас?

– В руках красных, где же еще. Не волнуйся, скоро его отпустят за недостатком доказательств, когда они разберут все его бумаги. А вот кое-кого другого наоборот водрузят на костёр.

– А причем здесь вообще политика? Разве эти убийства – политического толка? Расправу в Клемносе я еще могу отнести к ней, но эти девять в действительности похожи на действие некой секты.

– Давай объясню тебе всё подробно, раз ты такой непонятливый. С самого начала. На большом игровом поле у нас есть три ключевых игрока: император, великие дома и орден Антартеса нашего солнцеликого. Орден этот – заноза в заднице императора, поскольку обладает слишком большой властью, имуществом и богатством, чем полагается скромным служителям бога. В ордене уже многие годы идут процессы, направленные на сепарацию церкви и военных капитулов, поддерживаемые извне, которые неизбежно этим разделением и завершатся. Вопрос только в том, будет это происходить долго, мучительно и кроваво, или же пройдет безболезненно и быстро. Итог ведь один, и потому лучше всего, как всем кажется, будет провести реформы, да и наделить патриархов независимостью, остановить кровавые репрессии инквизиции, и так далее. Орден в результате теряет своё влияние, император получает в своё распоряжение церковь, которая провозглашает его наместником бога на земле, великие дома мечтают о том, как заполучат в свои руки влияние на капитулы, превратившиеся в обычные крепости, и всё вроде бы хорошо.

Вот здесь-то и оказалось, что очевидный путь, который должен был удовлетворить всех – далеко не самый простой. Великий маршал и главы некоторых капитулов, его поддерживающие, а также большая часть инквизиции, которую представляет Цикута, оказались против отделения церкви и реформ веры. Они хотят сохранить свою власть и свои деньги, вполне логично. А кто у нас на стороне маршала?