Текст книги "Тень Феникса (СИ)"

Автор книги: Андрей Горянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Проснулся я, когда за окном уже светило яркое послеполуденное солнце. Таким бодрым и выспавшимся я не чувствовал себя никогда прежде. Хотелось поскорее подняться с постели, на которой я заснул прямо в одежде и для начала привести себя в порядок, принять ванну и освежиться, а затем выйти навстречу новому дню. Состояние радостной глупости настолько сильно завладело мной, что первое время даже мысли о моём необычном ночном переживании не могли заставить меня задуматься над происходящим. От этого невероятного позыва к деятельности мне стало жарко, хотя я чувствовал, как холодны мои руки и какой холод вливается в комнату из раскрытых (но ведь когда я ложился спать, они были закрыты?) ставен с улиц зимнего Стафероса. Горячий пот в считанные минуты пропитал шерстяную рубашку, тут же неприятно прилипшую к телу.

Принесли обед. Двое стражников вошли в апартаменты и деловито всё обыскали, будто за ночь я мог смастерить из подручных средств маленький онагр, метающий снаряды из отвалившейся от стен штукатурки. Затем вышел послушник, быстро поставил на стол поднос с едой, и все трое всё так же молча удалились, оставив меня наедине с проснувшимся вдруг чувством голода.

Я ел жадно как никогда, проглатывая куски хлеба целиком, заливая их острой похлёбкой с кусками баранины. Так едят люди, голодавшие несколько дней или недель, наплевав на все приличия и самоуважение. И я был подобен пустынному страннику, проведшему в песках долгие недели, не видя человеческого жилья и даже самых чахлых оазисов. Я просто жрал. Как дикий зверь, который стремится расправиться с добычей до того момента, как на запах крови явится зверь побольше. Руки мои тряслись от этого нестерпимого голода, и даже после того как чарка с кислым вином, завершившая мою ужасную трапезу, оказалась пуста, я всё еще чувствовал, что не насытился. Мой живот просто не успел осознать, что в нём оказалась пища и даже не начал эту пищу переваривать.

Рассудок мой явно помутился, но я не замечал того. Мне было хорошо как никогда, и даже малейшей мысли о делах насущных у меня не возникало. В голове моей крутились какие-то отдельные образы неоднозначных перспектив: вот моя свадьба с девушкой, которую я даже не знаю (почему бы и нет, ведь этот союз только усилит дом Кемман), вот я занимаю высокий пост в ордене, я первый среди инквизиторов…

Эти образы вызывают странное противоречие: отец не так давно хотел, чтобы я принёс присягу Фениксу и, если меня оставит удача, ушел от мирских дел навсегда. Он готов был рискнуть, лишь бы запустить свои когти поглубже в орден. Семья для него превыше всяческих обетов, и потому он не сомневался, что я не отрекусь от неё. Не исключено, что именно после моего провала он заключил сделку с Цикутой, который и поведал ему о том, что покровитель империи если не мёртв, то, как минимум, больше не интересуется делами своего детища, и что клятва отныне не действует. В результате этой сделки я перешел под командование Августина, собравшего под своими знаменами всех недовольных нынешней политикой Великого магистра. В какой-то момент, возможно, отец стал сомневаться в успехе этого предприятия. Возможно, он захотел сделать что-то, что Августину очень не понравилось. Так не понравилось, что он решил убить меня, сделав своё ужасное дело руками своих врагов. Подстроить всё так, чтобы отец, узнав об этом, решился на месть и уже в открытую выступил на стороне мятежного инквизитора. Но ему это не удалось, а я остался жив. Планы снова поменялись. Когда же все, кто прежде был на стороне консерваторов, оказались убиты, Цикута, верно, просто отпустил меня. Он предвидел своё поражение и отослал меня к отцу. Он велел ждать тех, кто будет участвовать в покушении на Великого магистра. Так он рассчитывал, что я буду сидеть и ждать, пока всё не закончится. К капитулу Альбайеда не было приписано ни одного из тех, кого называют рабами ордена, потому как это было запрещено стратегом фемы. Я знал, но совершенно забыл, потому как не ожидал подвоха. Но кто же тогда Сира?

Среди этой мешанины образов будто чья-то невидимая рука протянулась ко мне и указала на разрозненные прежде части мозаики. И я внезапно всё осознал. Но случилось это уже глубокой ночью. Я сам не понял, как прошел целый день, как не мог я вспомнить и чем всё это время занимался. Мне просто было хорошо и спокойно, я, кажется, просто сидел и размышлял, хотя чувство было такое, будто размышляют за меня, показывая мне лишь конечный продукт этого мыслительного процесса. Мне было одновременно нестерпимо жарко, и в то же время холодно: руки и ноги мои вконец одеревенели, и я едва мог их чувствовать. Зато теперь я отчётливо знал, что мне предстоит сделать, и потому, когда дверной замок щелкнул, открываясь, я уже стоял напротив, ожидая гостей.

На пороге стоял Цимбал, как всегда гладко выбритый и блестящий даже в полумраке, царившем здесь. Позади него виднелось еще несколько силуэтов, один из которых лежал на полу, и который, по всей видимости, должен был охранять мой «покой».

– Куда делась эта девка? – вместо приветствия спросил Цимбал.

Он и его люди словно тени бесшумно подхватили тело охранника и внесли его внутрь, закрыв за собой дверь.

– Какая?

– Сира. Она должна была проникнуть в капитул еще вчера ночью и помочь нам.

– Быть может, её обнаружили?

– Сомневаюсь, кир, что мы были бы сейчас живы, если бы так произошло. Нам пришлось потратить лишние несколько часов для того, чтобы выпилить эту сраную решетку, и времени у нас теперь меньше, чем вы рассчитывали.

– Грязную одежду мы поменяли на чистую, – предвидя мой вопрос, уточнил Цимбал, – не хватало еще, чтобы нас вычислили по запаху.

– Сколько с тобой людей?

– Десять. Самые проверенные и опытные, как и договаривались.

– Превосходно.

В тот момент мне казалось, будто за меня говорит кто-то другой, а я лишь наблюдал со стороны. Губы мои одеревенели, но слова, срывающиеся с языка, были на удивление чёткими и спокойными. Наверное, я опять заболел. Невольно притронувшись к ране, я ощутил исходящий от нее жар, но никаких неприятных ощущений не последовало.

– Как рана, кир? – проследив взглядом за моей рукой, как-то даже сочувственно поинтересовался Цимбал.

– Не так страшно, как могло быть.

Во взгляде этого сурового немногословного человека мне на какое-то мгновение удалось прочесть отголоски его мыслей. Ощущение было такое, будто я смог их «увидеть», как если бы представил их перед своим внутренним взором. Ощущение нереальности происходящего усиливалось и внутри начала нарастать паника. Впрочем, при первых же уколах страха жар стал таким нестерпимым и одновременно таким приятным, что вскоре я позабыл обо всем, кроме одной своей цели. Я должен был убить Великого магистра во что бы то ни стало. Но кому должен и зачем? Я совершенно позабыл. Цикута ведь хотел убить меня, использовал в своих целях. Для всех я не более чем пешка на шахматной доске, которую можно разменять на что-то более крупное. Пешка, которой никогда не стать ферзём, по крайней мере, до тех пор, пока на доске еще остаётся достаточно фигур.

Чёрная ненависть поднялась во мне такой волной, что даже дыхание перехватило. Я едва мог удерживать себя, чтобы не броситься вперед, невзирая ни на что, с одним только мечом, зажатым в сведенной судорогой руке.

– Покои магистра находятся на самом верху цитадели, и наш путь к ним, верно, лежит через залы приемов или совета. Само собой, личная гвардия охраняет оба подхода и, вероятно, кто-то дежурит и возле него.

– Я слышал, что эти сукины дети не чета преторианской гвардии, которая только и делает, что задницу императору лижет.

– Точно. Но на нашей стороне будет два неоспоримых преимущества: внезапность и возможность драться в строю. Личная охрана магистра – лучшие мечники ордена, но они нужны для предотвращения покушений, а не для военных действий.

– Будем работать по прежнему плану?

– Нет. Пусть твои парни заблокируют оба входа, я же всё сделаю самостоятельно.

– Изнутри?

– Снаружи. Затем – уходите.

– А как же ты, кир? – нахмурился Цимбал, – тем более, в покоях наверняка будет двое или трое ублюдков.

– Там никого нет. А если и будет, я сам разберусь с ними. За меня можешь не волноваться.

Бывший легионер посмотрел на меня как на сумасшедшего, но ничего не сказал. «Разберусь с ними сам»? Мне ли принадлежат эти слова? Еще совсем недавно я был на грани жизни и смерти от полученной раны, а теперь решился вступить в бой с теми, кто в своей жизни не знал ничего, кроме битвы? Но какая-то неведомая сила несла меня вперед, убаюкивая тревогу и страх. Я чувствовал лишь, что со всем справлюсь, а до остального мне не было никакого дела. Как только я начинал размышлять, тело моё раскалялось, и мысли исчезали, оставалось только радостное возбуждение от предстоящей схватки.

Темные, освещенные редкими факелами, переходы сменяли друг друга в каком-то безумном спектакле теней. Люди Цимбала действовали по одной простой схеме: тихо подкрасться и оглушить дубинкой, если не оставалось другого пути. Кожаные мешочки, туго набитые песком, как оказалось, были отличным для этого средством: достаточно мягкие, чтобы не искалечить, достаточно плотные, чтобы оглушить на какое-то время, нужна лишь сноровка, которой у этих парней было в избытке. У них, верно, где-то внутри был безотказный механизм, рассчитывающий силу удара от необходимого времени, которое человек должен провести в отключке. В одном я решил не отходить от своего прежнего плана и не убивать без необходимости. «План – полное дерьмо», – как сказал мой верный подручный. И я был с ним полностью согласен, однако что-то в моей голове будто подсказывало верные действия и усмиряло мои страхи. На тот момент мне требовалось только добраться до покоев магистра. А что потом? Вопрос этот раз за разом утыкался на один ответ: «Всё будет хорошо». Моё сознание воспалилось до таких пределов, что услышав этот внутренний голос в очередной раз, я нервно рассмеялся, вызвав на себя шквал предостерегающих взглядов.

Могу ли я вообще доверять себе сейчас? Болезнь наверняка снова взяла верх, и у меня начался бред. Во что я втягиваю себя и этих людей, на что рассчитываю? Нестерпимый жар сжигал меня изнутри, вытесняя мысли, заставляя идти вперед быстрее. Коридоры, лестницы, узкие лазы, по которым слуги проникают в цитадель. Ноги уже будто и не принадлежат мне. Три тела позади нас, укутанные болезненным сном. Мы остановились почти у самой цели, люди Цимбала ушли немного вперед, а я же зачем-то остался с ним наедине. Зачем?

– Они не должны уйти отсюда, – голос, идущий изнутри, будто и не мой, – страшный голос, угрожающий.

Блестящая лысина легионера едва заметно качнулась. Он и так понял, кто именно, хотя даже я сам еще до конца не осознавал этого.

– Уходи тем же путём. Спустись во внутренний двор и беги, кричи о том, что в цитадели пожар. К тому времени на тебя уже никто не обратит внимания, а твоя лысина сослужит тебе неплохую службу.

Причем тут лысина, причем пожар? Снова отдельные образы всплывают перед моими глазами, снова такое чувство, будто кто-то указует мне на то, что я должен увидеть. Я воочию вижу горящие шпили цитадели, вижу бегущих людей и выбритые головы боевых братьев, по цепочке передающих ведра с водой, вижу панику и хаос. Я совсем ничего не соображаю, всё будто в тумане, но тело моё действует так, будто само знает, что делать.

Мы выходим, группа разделяется на пятёрки. Пятеро вместе со мной входят в зал приемов, большой и роскошный, излишне облепленный золотом и потому несколько аляповатый. Здесь дежурит тройка ликторов, при виде нас обнажившая мечи и приготовившаяся к бою. Молча, как ни странно. Никаких криков о проникших в цитадель врагах. Пятеро моих бойцов тут же образовали стену щитов и стремительно бросились в сторону опешивших от неожиданности врагов. Пятеро выученных бойцов со щитами легионеров в закрытом пространстве, которые несутся на тебя в полной тишине, подобны болту, выпущенному из арбалета. У трех человек, будь они хоть четырежды лучшими из воинов, нет никаких шансов против накатывающего на них строя, если у них, конечно, нет щитов. А их, естественно, не было. Слаженный выпад копейными древками, и двое уже лежат на полу, корчась от боли. В ход идут дубинки, и крики их затихают.

Последний, понимая всё отчаяние своего положения, взвившись в каком-то немыслимом прыжке, пытается оказаться по другую сторону строя, но чей-то меткий удар обухом копья сбивает его на землю, и тут же сразу несколько дубинок обрушиваются на него сверху. Бой закончен.

Я уже почти не соображаю, что происходит, и только коротким движением руки приказываю людям Цимбала выволочь ликторов за двери и накрепко закрыть их. Откуда-то я знаю, что сам Цимбал, когда это будет сделано, заблокирует двери и снаружи. Страшная смерть, для тех, кто будет заперт здесь. Даже для таких, как эти.

Провал. Я открываю дверь и вхожу в темноту. Чей-то клинок пытается пронзить моё сердце. Я отвечаю. Ничего не видно. В плече рана, но боли нет. Чьи-то глаза прямо передо мной. Снова темнота.

***

– Долго еще ждать?

– Потерпи немного.

– Как ты вообще ведешь здесь отсчёт времени?

– Считаю вот так: раз, два, три…

– И сколько уже насчитал?

– Много.

Двое мужчин сидят у потухшего костра и играют в какую-то игру. Фигурки на огромной доске неотличимы друг от друга, но эти двое, похоже, знают, что делают.

Я стою рядом с ними, но они либо не видят меня, либо делают вид, что меня нет. Одеты они в серые изорванные туники, лица их грязные и худые, а бороды подметают пепельную землю.

Я сплю? Или бодрствую? Вокруг всё то же царство мертвых, безликая пустыня, наполненная тенями. Но вот откуда эти двое, такие чуждые этому миру? Я отчетливо помню вчерашний (или позавчерашний) день, разговор с Трифоном, помню болезненное пробуждение. Это будущее или настоящее?

– В последний раз всё-таки спрошу тебя: уверен ли ты в своих желаниях? К тому же, изгнать Самуила будет весьма непросто.

Один из мужчин, более молодой на вид, похоже, никак не мог молча дождаться своего хода.

– Его тело уже на последнем издыхании. Небольшой погребальный костер – и дело сделано.

– Я не про то. Зачет тебе это? Просто ради того, чтобы вернуть себе еще одного соперника?

– Ты проиграл мне десять партий подряд, – со вздохом подняв глаза, ответил старший, – значит, будешь делать то, о чем мы договаривались. Дело здесь совсем не в том, что мне скучно играть с тобой. Дело в том, чем занимался Антартес, и что закончить не успел. Дело, в конце концов, в самих людях.

– После всего, ты продолжаешь его поддерживать.

– В тысячу и один раз отвечаю: да.

– Ни свобода воли, ни ее отсутствие, сколько он ни старался, ни к чему не привели. Идеальный мир невозможно создать. Пусть они живут как хотят, какое тебе дело?

– Ты вновь ввязываешь меня в свой философский диспут, хотя по условиям твоего семидесятого по счету проигрыша обязан был этого не делать.

– Это именно то, что я называю свободой воли. Хочу – следую правилам, хочу – их нарушаю.

– Это хаос.

– Именно так! Но, впрочем, ладно. Обещаю больше не нарушать правил, потому как…

– Потому как без них ты сойдешь с ума, как и без этой игры. Достаточно вспомнить печальную участь Мара.

– Пусть так. Но вернув нам Самуила, как мне кажется, всех проблем не решишь. Он уже успел натворить достаточно дел, пока пребывал в смертном теле.

– Порядок держится на страхе. А страх несложно внушить.

– Ты говоришь об этом странном человечке? Забыл его имя.

– Нет. Он только уничтожит всё, что еще осталось. Хотя свою роль он еще сыграет.

– Предлагаю пари! После того, как я всё сделаю, мы сыграем еще раз. И если я выиграю, ты дашь истории идти самостоятельно. Мне крайне интересно, что из всего этого выйдет без нашего участия.

– Ты еще ни разу не выигрывал.

– Тем интереснее ставка!

– Что ж, а если снова выиграю я…

Я почувствовал себя дурно, когда голова его повернулась ко мне, и взгляд его бесцветных глаз нашел меня. Снова поднялся жар, только теперь, казалось, он шел не только изнутри, но и снаружи. Я будто бы горел.

– Тебе пора просыпаться.

***

Я закричал от боли. Вокруг полыхал огонь, стремительно пожирающий кровать с балдахином, на которой металось чьё-то тело, объятое огнем. Вероятно, это был сам Калокир, судя по тому, что я оказался в его покоях. Сознание полностью вернулось ко мне, и страх, прежде притупленный, вырвался на свободу. Я кинулся к ближайшей двери, но она оказалась закрыта, затем к другой – то же самое. Обернувшись, я увидел, как покрытое золотой краской дерево на стене возле кровати начало гореть, а объятый огнем магистр перестал трепыхаться. Под моими ударами ни одна из дверей даже не шевельнулась, и я остался заперт здесь наедине с огненной стихией.

– Тебе страшно?

Голос этот я едва мог различить в той панике, что меня объяла. Он был почти идентичен моему внутреннему голосу, и, само собой, я даже не обратил на него внимания.

– Что ж, вопрос и вправду глупый. Сгореть заживо, наверное, всё-таки страшно. Хотя я об этом ничего и не знаю. Но вообще смерть обычно наступает не от ожогов, а от удушья. Для огня нужен воздух, и тебе тоже нужен воздух. Понимаешь? К тому же при горении всей этой краски, которой так безвкусно раскрашены комнаты, выделяется некоторое количество яда, что тоже, в общем-то, не очень полезно для твоего смертного тела.

Я наконец смог отвлечься от яростного штурма дверей и обратил внимание на внутренний голос, который по какой-то причине заговорил сам по себе.

– Я просто хотел помочь. Быстрее, прыгай в окно.

И вот, перед ликом смерти, я снова оказался в бреду. Пожалуй, если бы не огонь, то эта несчастная рана всё равно бы меня вскоре убила.

– Дверь всё равно не получится открыть. Она заперта ключом, а ключ в кармане.

Я машинально потянулся к тому месту, где у штанов располагается карман, но вовремя вспомнил, что на мне туника. Под поясом, впрочем, тоже ничего не оказалось.

– В кармане этого старика, я имел в виду, объятого огнём. Жуткая смерть.

Я отчаянно пытался осознать, что со мной сейчас происходит, потому как реальность, казалось, трещала по швам. Огонь распространялся всё быстрее, а удушливый дым, до сей поры скапливающийся только под потолком, начал резать глаза и жечь легкие. Воздух становился всё жарче и, пожалуй, через несколько минут я должен буду последовать тем же путем, что и покойный ныне Великий магистр.

– Прыгай в окно, – повторил надоедливый голос.

Всё выглядело так, будто я сам себя упрашиваю это сделать. Сколько здесь до земли? Семьдесят-семьдесят пять футов? Разбиться точно хватит. Поэтому я, полный странной решимости, выбежал в соседнюю комнату, где дыма пока что было меньше всего, и открыл огромной витражное окно, впустив внутрь холодную ночь. С неба на меня смотрели мириады звезд, а подо мной, лелеемый их холодным взором, раскинулся ночной Стаферос. Весь город был погружен в предрассветную тьму и спал спокойным сном, не ведая о том, что где-то здесь, на самой вершине капитула, одинокое человеческое существо решало, какой смертью ей предстоит умереть в ближайшее время. Такого всепоглощающего одиночества мне, пожалуй, не доводилось испытывать. Здесь, на пороге смерти, ты остаешься поистине лишь наедине с собой. За спиной ревёт всепоглощающее пламя, а под ногами у тебя – черная как смоль бездна. Кажется, шагни вперед, и будешь падать вечно.

– Какие поэтичные мысли блуждают в твоей голове. Звёзды, бездна…Я не вижу в тебе жажды жизни, которая должна затмевать всю эту чепуху. У тебя сейчас и вовсе не должно быть никаких мыслей, одни только действия! Впрочем, я уже успел удостовериться в том, что ты весьма странный представитель своего вида. Инстинкт самосохранения у тебя находится в каком-то зачаточном состоянии, и это при том, что боишься ты и сомневаешься практически всего и во всем. Если я тебе сейчас скажу, что, раскинув руки и рухнув вниз, ты полетишь, поверишь ли мне?

– Нет.

– И даже после всего, что произошло?

– Особенно после всего, что произошло.

– Я так и думал.

Я закрыл глаза и поднял руки в стороны. Наверное, со стороны выглядело очень глупо: мои руки – не крылья, и лишены того же изящества. Дым уже валил со всех сторон и буквально подталкивал меня к тающей под далёкими и робкими лучами восходящего солнца пропасти. Теперь уже отчетливо можно было видеть, что бездна эта на самом деле каменная мостовая, об которую расшибется в лепешку моё бренное тело. Я сделал шаг, и сердце моё рухнуло вниз. Но перед тем как я почувствовал сжимающуюся хватку смерти, крылья у меня за спиной всё-таки сделали первый свой взмах.