Текст книги "Тень Феникса (СИ)"

Автор книги: Андрей Горянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Я достаю меч и чувствую шевеление где-то справа, на самой грани бокового зрения. Одна из теней бесшумно поднялась с земли и направилась в мою сторону, закрывшись щитом и выставив меч. Действительно ли это просто видение? Оживших мертвецов не существует. Никому не под силу вернуться с другой стороны. Я безучастно наблюдаю за тем, как призрачный меч, всё ускоряясь в длинном замахе обрушивается на меня. Еще мгновение и он разрубит меня. Я, кажется, даже слышу свист рассекаемого сталью воздуха, вижу зазубренную кромку и пятна запекшейся крови. Просто иллюзия больного разума? Меч проходит сквозь меня и превращается в дым. Призрака больше нет. Есть только я и бескрайняя долина, очерченная ледяными шапками далёких гор. Я достаю свой плащ и укладываюсь спать. Прямо посреди безлюдного тракта, укутанного сугробами бурой пыли.

***

К капитулу я вышел только после полудня. По пути мне довелось пройти мимо двух маленьких поселений, состоящих из нескольких глиняных лачуг, где мне удалось разжиться водой и припасами. Истощенный длительным голоданием организм требовал пищи, причем в огромных количествах, но я знал, стоит мне по неосторожности переесть, меня скрутит в бараний рог, и разогнуться уже вряд ли получится. Поэтому, щедро заплатив найденному мной поутру местному жителю, единственному, кто кое-как понимал официальный имперский язык, я перекусил почти пустой похлебкой, после чего долго отпаивался козлиным молоком, лёжа в тени фисташкового дерева. И пока я лежал, глядя в безоблачное небо, всё раздумывал над тем, чем же здесь живут люди, поскольку на ум мне не приходил ни один вид деятельности, которым можно было бы заниматься в этой каменной пустыне. Вопрос этот измучил меня донельзя, но радушный хозяин, принявший меня под свой кров, умел произносить лишь несколько слов, среди которых главными были «вода» и «деньги».

Покидая это место, я заметил несколько коз, жевавших в загоне сено. Видимо, местные всё-таки знали, где в этой каменной пустоши найти луга, пригодные для выпаса скота. Я же за всё время моего пути, казалось, не встретил ни единой свежей травинки.

Стены капитула, вокруг которого раскинулось небольшое селение с домами из кирпичей цвета придорожной пыли, возвышались на скальном выступе близ мелководной реки, название которой переводилось с местного как «Указующая путь». Какой именно путь она указывала, я не совсем понимал, но предполагал, что путь этот – вдоль её русла до самого моря Тьмы, за которым простирался край нашего мира. Пусть астрономы и утверждают, будто земля наша имеет форму шара, но те, кто хоть раз видел чёрную стену на горизонте темного моря, с ними вряд ли согласятся.

Мне беспрепятственно дали пройти до самых ворот Альбайеда, и только затем остановили, преградив путь как какому-то бродяжке. Впрочем, я и выглядел как самый настоящий бродяга: заросшее худое лицо, грязная и пыльная одежда, да еще и пеший. Солдат удачи, ищущий, кому бы продать свой клинок, не иначе. Но стоило достать из сумки родовое кольцо, которое я бережно припрятал от греха подальше, презрительное отношение сначала сменилось подозрительностью, а после – учтивостью. Всё-таки мне повезло, и среди дозорных оказались те, кто пришел с Августином из срединной империи.

– Мне нужно срочно увидеться с Августином. Я – Маркус Кемман, думаю, он не откажется от встречи со мной. Если, конечно, он сейчас в капитуле.

– Тебе повезло, кир, преподобный вернулся только вчера, и уже к вечеру планировал отбыть, – ответил мне один из стражей, – пройдем со мной, я доложу ему.

Альбайед предстал передо мной типичным имперским укреплением: за крепостными стенами располагались казармы и складские помещения, в центре – плац, рядом с которым находится преторий и возвышается церковь Антартеса, самое высокое сооружение капитула, стрела которого видна даже с расстояния в дневной переход от крепости. Здесь даже обнаружились собственные термы, которые, вероятно, снабжались водой из какого-то подземного источника. Страж провёл меня во двор претория и оставил ждать на скамейке в приятной тени. Но стоило мне немного расслабиться и закрыть глаза, как я тут же провалился в сон.

Багряное одеяние инквизитора появилось передо мной словно видение с того света. Поначалу я даже не поверил в реальность происходящего, но через пару секунд после пробуждения уже пришел в себя и, подняв голову, встретился взглядом с пепельной бездной глаз Августина. За то время, что мы не виделись, он сильно постарел, хоть и выглядел всё так же внушительно. Шрамы на его загорелом от южного солнца лице выделялись еще сильнее, словно русла давно высохших рек на запекшейся от жара равнине.

– Ужасно выглядишь, – вместо приветствия сказал Августин.

Я не знал, что ответить, и просто молчал, пытаясь собраться с мыслями. Так много нужно было рассказать, и так мало слов нашлось в тот момент, когда я достиг своей цели.

– Великий магистр мёртв.

– Вот как? И при каких же обстоятельствах он умер?

– При обстоятельствах, я бы сказал, крайне загадочных. Вполне вероятно, что именно я помог его жизни завершиться. Нечаянно я выполнил то, что ты мне завещал сделать в своём письме.

– Ах, значит, в письме? – брови Августина стремительно взлетели вверх, образуя неподдельное выражение изумления, – пойдём со мной, дорогой друг. Нам нужно поговорить.

Мы переместились в дальнюю часть претория, туда, где располагалось малое святилище Антартеса. Я, признаться честно, чувствовал себя немного неуютно под тяжелым взглядом Феникса, изображенного здесь в человеческом обличии, но Августин, кажется, наоборот, находил в нём силы для своей борьбы. После короткой молитвы лицо его разгладилось, и, обратив взор свой на меня, он наконец заговорил.

– Я полагал, ты догадался, зачем я отправил тебя в Стаферос. Но теперь убеждаюсь, что это не совсем так.

– Я и в самом деле догадался, пусть и не слишком быстро.

– Никаких писем не было и не могло быть, ты ведь понимаешь. И это сильно настораживает меня. Для понимания ситуации мне нужно знать.

– Что именно?

– Всё. Не сомневаюсь, ты проделал столь долгий и, по всей видимости, тяжелый путь, не просто так. Ты не остался под крылом родительского дома, но…

– Выбрал путь борьбы. Пусть еще и не знаю, насколько верным этот выбор оказался.

– За что же ты хочешь бороться?

– За своё место в жизни.

– Честный ответ. Пусть у нас с тобой и разные цели, но тот, кто направляет нас, привёл тебя именно сюда и именно сегодня. А значит, нам по пути.

Вначале коротко и сбивчиво я поведал Августину всю вереницу событий, начиная с расставания в инсуле по пути в Клемнос и заканчивая миражами местных пустынь. Августин слушал и хмурился, но молчал, не задавая никаких уточняющих вопросов. Когда я закончил, мы еще несколько минут сидели в полной тишине, и я с тревогой наблюдал за ходом мыслей на лице инквизитора. После этого плотина безмолвия его будто прорвалась, и он стал выпытывать из меня мельчайшие подробности каждого случая. Особенно его заинтересовали мои видения, к которым он прицепился как клещ. Говорить так откровенно обо всём, что со мной произошло, было не так уж и просто: в собственных глазах я уже был едва ли не умалишенным, и делиться этим с кем-либо было сродни признанию в собственном сумасшествии. Но Цикута умел спрашивать. _Читай на Книгоед.нет_ Он был человеком, которому, абсолютно того не замечая, можно было выложить всего себя на блюдечке, причем с величайшей радостью. К каждому человеку он имел собственный подход и прекрасно знал, как разговаривать с тем или иным собеседником. Я был глупым юнцом, глубоко в душе жадным до славы и признания, и он прекрасно знал это, позволяя мне рассказывать о своих «свершениях», о собственных достижениях, мыслях и чувствах, играя на моих слабостях как на струнах кифары.

– Твои слова далеки от сумасшествия, – наконец заключил Августин, – по крайней мере, от сумасшествия в обыденном его понимании. В твоём рассказе слишком много того, что попросту невозможно выдумать воспалённому уму. Что же касается твоих видений, то здесь я не могу сказать ничего определенного, кроме одного имени, которое тебе довелось услышать.

– Самуил? Но я так и не смог выяснить, кем были те двое у костра.

– Может, это было и не важно. Самуил по праву считается правой рукой Антартеса, предводителем небесных легионов, самым преданным его слугой. Возможно в том, что Великий магистр в твоём видении одержим именно его сущностью, есть какой-то особый смысл, но я пока не могу сказать со всей определенностью. Во всяком случае, в Книге не единожды упоминаются случаи, когда Феникс посылает своих воинов на помощь людям в тяжелые времена, но поскольку даже у архангелов нет материальной оболочки, они вынуждены действовать человеческими руками. Как это было, например, с пророком Силуаном, обратившим в девяносто шестом году Первой империи в истинную веру все южные земли нынешней империи.

Рассказывая мне о книге бытия, Августин расхаживал из стороны в сторону, подобно учителю перед аудиторией. Слушать его, в отличие от моих школьных преподавателей, было интересно, не смотря на его лекторский тон, и с каждым его словом во мне всё яростнее разгоралось забытое еще в далёком детстве и едва начавшее разгораться за весь предыдущий опыт общения с Цикутой пламя. Пламя веры. В тот день Августин уделил мне всего лишь несколько часов своего времени, но за эти часы я, кажется, на многое в себе взглянул заново. И потому, когда к моим ногам легла багряная лорика инквизитора, я уже был готов крушить предателей веры со всей яростью, какой только могло наделить меня пламя Феникса. Впрочем, разожжённое Цикутой пламя имело странное свойство гаснуть, стоило ему разжать свою хватку и выпустить объект своего воздействия из своих рук.

Глава 15

Инквизиция в первые годы существования ордена представляла собой церковный трибунал, занимающийся исследованием ереси. Со временем, осознав неоспоримое преимущество силы в борьбе с нею, были созданы и боевые подразделения, так называемого святого воинства, предназначенного для ведения войны вне состава основной группировки сил ордена. В конце концов, инквизиция превратилась в орудие террора, занимающееся устрашением врагов ордена и Антартеса.

Святой Тит, Обличия демонов ими принимаемых, а также методы борьбы с ними.

Как получилось, что я оказался рядом с человеком, благодаря которому я едва не отправился на другую сторону? Как мог я простить всю ту боль, что испытал, мучаясь от страшной раны, от которой обычно не выживают? Ответ прост: я не верил в злонамеренность Августина, более того, проникся его идеями и борьбой с «предателями веры», как он их называл.

– В тот день я пожертвовал не только тобой, но и теми нашими сподвижниками, что прибыли в Демберг из местных приоратов. Миролюбивые клирики, ни разу в жизни не бравшие в руки оружие, их убили первыми. Тебе повезло больше всех, поскольку каким-то образом тебе удалось разминуться с убийцами, и те, посчитав, видимо, что дело сделано, наткнулись на тебя позднее. Я же с горсткой воинов демонстративно отправился на встречу с главой местной церкви, на собрании с которым планировалась расправа уже надо мной. Всё, что я мог – либо взять тебя с собой, либо оставить в Демберге, надеясь только на помощь Антартеса. С твоей смертью на нашей стороне оказалась бы сила целого дома, возмущенного этой вероломной расправой и жаждущего мести. Не буду отрицать, что я не исключал этот исход. Но Феникс в тот день направлял твоё оружие, и убийцы сами превратились в жертв. А ты теперь сидишь передо мной. Всё сложилось именно так, как было предначертано нам божьим замыслом.

Эта ситуация стала единственным моим камнем преткновения, над которым я размышлял достаточно часто, пытаясь взглянуть на поступок Августина с разных сторон. Наверное, мне следовало чувствовать злость или хоть что-то на нее похожее, но ничего не было. Я видел только то, чего смогу достичь, оставшись с инквизитором, и наслаждался видом багряных доспехов, представляя как иду с ними в бой, который, с большей долей вероятности окончится для всех нас смертью.

Ситуация, в целом, однако же, складывалась не так плачевно, как мне казалось. После бойни, учиненной в Клемносе, разрозненность в ордене только возросла, и уже большинство приоров высказывались за скорейшее отделение от ордена. Церковь, казалось, ждала одного лишь знака, чтобы начать процесс отчуждения, но собранию совета приоров до последнего времени мешало только странное поведение Великого магистра, запершегося в капитуле Стафероса. В то же время многие маршалы, осознавая неминуемость грядущего раскола, выражали своё недовольство действиями иерархов ордена, пусть пока еще тайно, опасаясь за свою жизнь. Инквизиция же, почти полностью лишившаяся высшего руководства и временно приостановившая свою деятельность на время войны с Ахвилеей, уже готова была встать на сторону Августина, особенно теперь, со смертью Великого магистра. Главной же проблемой оставалась военная сила реформаторов, возглавляемая малым советом ордена, насчитывающая более пяти тысяч человек, в то время как под рукой у Цикуты оставалось лишь чуть больше трёх сотен воинов из боевых подразделений инквизиции и затерянная в каменистых пустошах крепость. Плохой расклад, если не считать того, что за время своего пребывания в Альбайеде, Августин успел заручиться поддержкой местных князей, фанатичных приверженцев его, как он считал, истинной веры, племена которых собирательно назывались уштарами. Пусть гундарий Альбайеда и не высказался в поддержку беглого инквизитора, но помог материально, снабдив воинство Цикуты оружием, провизией и деньгами. И теперь войско общей численностью в три тысячи копий только ожидало приказа, поводом к которому и стало моё прибытие и вести, которые я принес.

– Армия их стоит всего в трехстах милях от нас. Ты их не мог не заметить.

– Однако не заметил. Мне было не до того, чтобы смотреть по сторонам.

– Как бы то ни было, они почти у наших ворот, и с ними идет боевой инженер.

При упоминании инженера я сразу же вспомнил Альвина. Вот уж кому сейчас не до нашей битвы посреди пустыни. Я искренне надеялся, что друг мой уже давно у себя дома, а возникшее недоразумение устранено.

– Разве они все сейчас не на войне? Корпус ушел уже много месяцев назад, разве что…

– Кто-то из учеников или учителей, это не так важно. Важно то, что они рассчитывают на долгую осаду. Я отчего-то совершенно не сомневаюсь: инженер этот им нужен не для локального прорыва в стене. Как говорится, мёртвый враг всегда хорошо пахнет.

– А кто ведет армию?

– Новый Великий маршал, Гордиан Бакарра, ставленник нашего общего знакомого, который нынче вошел в малый совет как представитель инквизиции. Насколько я знаю, родом он откуда-то с запада, и прежде занимал должность маршала в капитуле Авермула.

– Какой стремительный взлёт для них обоих. Я, думал, что ты прикончил Трифона ещё в Демберге.

– Он гораздо умнее, чем ты думаешь, и изворотливее, чем думал я. Я уже понял, что в твоих глазах он не более чем старый толстый дурак, но поверь мне: недооценивать врага смертельно опасно. Когда-то очень давно мы вместе приносили клятву Фениксу, и вместе начинали наш путь, и за годы нашей службы я успел узнать его вдоль и поперек. Как я думал.

На лице Августина отразилось странное чувство, интерпретации которому я не сразу смог найти. Нечто, означавшее «даже я могу ошибиться».

– И что же в итоге?

– А думал точно так же, как и ты. Он занимал должность старшего дознавателя не просто так, не потому, что ему нравились пытки или бесконечный поиск врагов Феникса. Просто с этого места всё слышно и всё видно, все нити в твоих руках. Агентурная сеть ордена порой бывает гораздо эффективнее его армии.

– Но даже после сотен бесед с ним я не смог отыскать в нём нечто выдающееся.

– Просто его ум не такой как мой или твой, вот и всё. Он мыслит иными категориями, за которыми скрывается демоны знают что. Скоро, впрочем, нам предстоит положить всему этому конец.

Августин, естественно, был абсолютно уверен в своей победе. А его уверенность была неразрывно связана с двумя столпами его мироздания: врожденными способностями и верой. Верой отнюдь не в себя самого, поскольку в таком случае ему неизбежно пришлось бы проиграть. Верил он истинно лишь в то, что сам Антартес направляет его руку, его ногу и все остальные части его тела. Он был одержим идеей того, что лишь поступая «правильно», поступая в соответствии с заветами Феникса, он и достигнет, если уже не достиг, всего, чего только пожелает. Впрочем, со временем эта война за правду сыграла с ним злую шутку. Война за истину и правильность бесконечна, и потому, стоило бы ему только принять тиару Великого магистра, кровь человеческая затопила бы империю до самых шпилей самых высоких соборов.

Следующие три дня пролетели как один: я, хоть и не принимал участия в подготовке к кампании, присутствовал на всех ключевых этапах её планирования и реализации. И, к тому же, я прошел достаточно серьезную военную подготовку для того, чтобы понимать значения всех тех решений, принимаемых Августином для достижения его целей.

Как я уже и говорил, костяк мятежной армии составляли исключительно воины-инквизиторы, тяжелая кавалерия, идеально подходящая для боя на открытой местности, но здесь, среди холмов тяжело было отыскать подходящее место для реализации всех её возможностей. Гордиан же или не знал о пополнении в армии Цикуты, или делал вид, что не знает, потому как армия его шла к капитулу Альбайеда ускоренным маршем, пренебрегая мерами безопасности. Они были уверены, что на своей земле им ничего не грозит, и я был почти уверен, стоит союзной коннице ударить по марширующим колоннам из засады, победа нам будет обеспечена. Цикута же мою уверенность совершенно не разделял, поскольку всегда руководствовался принципом «лучше врага переоценить, чем недооценить». К тому же, местные князья, с которыми мне даже удалось пообщаться в эти три дня, вызывали у меня серьезные опасения в части, касающейся боеспособности их воинства, состоящего исключительно из коренного населения Альбайеда. Ни одного из воинов гундария, как я уже и говорил, к делу Цикуты не присоединилось, а федераты, больше похожие на разбойников, не отличались ни выучкой, ни навыками боя в строю, ни дисциплиной. Бесспорно, каждый из них отлично владел и луком и копьём, но всё-таки они больше привыкли биться по отдельности, и никогда – в строю. Эти фанатики, услышав сигнал буцины, не разбирая его значения, лавиной бросятся в бой и полягут все до единого, если будет на то нужда, но вот действовать согласно выработанному плану, как воины легиона, они вряд ли смогут. Естественно, к ним требовался особый подход, и такой подход Августин к ним всё-таки нашел.

Поздней ночью, за час до рассвета, союзная конница совершила налёт на лагерь армии Гордиана. Ни о какой фортификации в условиях местных пустынь не могло быть и речи, и потому редкий частокол из привезенных брёвен, был растаскан арканами в считанные минуты, в то время как град огненных стрел сеял хаос внутри лагеря. Горцам был дан единственный приказ: нанести как можно больше ущерба издалека, и они отлично с ним справились: в результате набега удалось уничтожить большую часть припасов и воды, а также перебить вьючных и ездовых животных, сжечь телеги и повозки. Надо отдать должное, воины карательного корпуса опомнились очень быстро, и сумели дать отпор налётчикам, увлёкшимся поджогами и резнёй, но при этом лишись почти всех своих жизненно необходимых припасов. За их спинами остались три дня пути до ближайшего колодца и две недели до ближайшего города, впереди – сотня миль до хорошо укрепленной крепости, взять которую с наскока вряд ли получится. А вокруг… Вокруг рыскают три тысячи фанатичных головорезов, чьи луки грозят смертью всем, кто осмелится выйти из-под укрытия щитов. Но Гордиан всё-таки не зря оказался выбран Великим маршалом.

Впервые в жизни мне воочию удалось увидеть использование знаний и сил инженера именно тогда, в каменистой пустыне Сардайской возвышенности. К середине следующего дня обычно безоблачное, почти лиловое от жара, небо над нами начали заволакивать тяжелые тучи. Все вокруг, в особенности уштары, за всю свою жизнь видевшие дождь не более одного раза, напряженно всматривались в хмурящиеся небеса, застыв подобно каменным изваяниям: настолько зрелище это было захватывающим. Насколько я знал, подобные манипуляции с погодой были строго запрещены Верховным советом университета, поскольку последствия их могут стать поистине катастрофичными. Если дождь прольётся среди пустыни, значит, где-то этого дождя не будет. Неплохо, конечно, если засуха поразит земли противников, но никто не сможет дать стопроцентные гарантии, что этого не случится на плодородных землях империи. В любом случае, засуха в этом случае не самая страшная беда: мироздание, сотворенное Демиургом, не слишком жалует подобные попытки вмешательства в естественный ход вещей, и о последствиях их можно только гадать.

Грозовые тучи в считанные минуты налились свинцовой тяжестью, и горячий ветер донес до меня запах надвигающегося бедствия. Я невольно запахнул складки плаща и накинул капюшон, всего за пару мгновений до того, как поток воды тугим бичом хлестнул по иссушенной земле. Тут же, с первыми оглушительными раскатами грома и вспышками молний, раздались крики тысяч людей: уштары, вероятно, увидели в этом какое-то страшное предзнаменование, потому как большинство из них слезли с сёдел и принялись в едином порыве возносить молитвы Антартесу, протяжно напевая на своём грубом языке. Из-за воя поднявшегося ветра, грома и шума дождя невозможно было услышать другого человека, стоящего перед тобой на расстоянии вытянутой руки. Некоторые командиры уштаров, не предавшиеся фанатичным песнопениям и молитвам, пытались поднять своих людей обратно в сёдла, но тщетно. Хаос овладел всеми вокруг, кроме маленького островка, состоящего из воинов инквизиции, собравшегося на холме, возвышавшемся над человеческим морем.

Потратив целый час на попытки привести армию этих дикарей в порядок, командирам так и не удалось достичь никакого результата. Большая часть их вождей отказалась идти дальше, не желая ничего слушать и тем более идти за человеком, «Против которого восстал сам Отец-Небо», который, по всей видимости, был кем-то из ипостасей Антартеса.

Лицо Августина, в наступивших сумерках, разрываемых частыми вспышками молний и омываемое потоками дождя, казалось высеченным из камня. Единственными, кто не поддался всеобщему оцепенению, была только пара уштарских князей, чьи смуглые бородатые лица теперь казались черными как смоль. Цикута, зло сплюнув себе под ноги, еще пару мгновений рассматривал сошедшие с ума тучи, носящиеся по небу с какой-то немыслимой скоростью, а затем удалился в командирскую палатку, единственное укрытие, которое успели возвести на месте этого временного лагеря. Все прочие командиры, и я в том числе, тут же последовали за ним.

– В сложившихся условиях, я полагаю, Гордиан отступит к вот этому ущелью, – Августин ткнул пальцем в карту местности, расстеленную на большом дощатом столе посреди палатки, – до него почти дневной переход пути, и, заняв эти позиции, он сведет наше преимущество к нулю.

– За ущельем располагаются только маленькие горные поселения, вряд ли они смогут найти там достаточно припасов, чтобы прокормить такую армию, – почти на чистом общеимперском ответил ему один из молодых князей, промокший до нитки и в таком виде больше похожий на ворона, чем на человека.

Второй, такой же молодой, и, по всей видимости, такой же рассудительный, как и его брат (их внешнее сходство даже в таком виде не заметить было просто невозможно), утвердительно кивнул, соглашаясь.

– У них нет другого выхода. Гроза эта не продлится долго, и, пока твои соплеменники бьются в религиозном экстазе, они не успеют ни напасть на нас, ни осадить капитул. Но они наверняка отправили гонцов, которые, в свою очередь, разнесут вести о взбунтовавшихся горцах. И тогда им останется только подождать, пока официальная власть не раздавит этих дерзких мятежников. То есть, нас.

– Нам остается только немедленно атаковать, пока они не достигли ущелья, – скорее в шутку, чем всерьез, добавил я.

– Вот именно, Маркус, вот именно.

Взгляд инквизитора оставался совершенно серьезным, впрочем, как и взгляды его командиров, коих собралось в палатке семь человек.

– Их ведь больше четырех тысяч голов. Пусть среди них пять сотен уже непригодных к бою в такой дождь стрелков, это всё же не простые крестьяне с рогатинами. А тех, кто не побоится идти с нами, наберется едва ли малая горстка, – снова заговорил уштарский князь, единственный, кого помимо меня смутили слова Цикуты.

– У нас нет другого выхода, нельзя допустить, чтобы они вошли в ущелье. Не спорю, предприятие это безумное и самоубийственное, но на нашей стороне будет эффект неожиданности. Если кто-то среди них и предвидит такую выходку с нашей стороны, в такую непогоду непросто будет узнать о нашем приближении. Ваши люди, киры, – Августин кивнул замершим в напряжении князьям, – те из них, кого вы сможете образумить, должны будут выполнить две основных задачи: произвести разведку и создать эффект присутствия.

– Эффект присутствия? – брови князя нахмурились еще сильнее.

– Я прекрасно осознаю: вернуть в строй всех ваших воинов вряд ли удастся, но вот сделать вид, будто за ближайшим холмом от армии нашего неприятеля скрывается не тридцать мокрых и испуганных воинов, а три тысячи человек, оставшиеся всадники смогут. Нужно только выбрать подходящее место для битвы и вы, киры, займётесь его поисками. В идеале нам нужна котловина, по периметру которой можно будет выставить наших людей, создав эффект окружения. Приманкой… Приманкой будем мы сами. Мы свяжем боем их маршевые колонны, или ту часть их строя, которая успеет собраться. Вам же нужно будет появиться в нужный момент, чтобы вселить в сердца наших врагов страх: они должны увидеть, что окружены. А вы будете той самой кавалерией из-за холмов, которая должна будет решить исход боя.

– Но если они не побегут, преподобный?

В обсуждение вступил один из командиров Цикуты, прежде не выказывающий и следов сомнения. Кир Амплий, единственный из всех здесь присутствующих, кого мне доводилось видеть и прежде, до событий, происходящих здесь. О нем можно было сказать только одно: безукоризненный исполнитель и ревностный слуга Антартеса. Если среди окружения Августина и был кто-то, кого можно было окрестить его правой рукой, кир Амплий был бы её указательным пальцем, всегда готовым воткнуться в чей-нибудь глаз по приказу своего господина. Он никогда не раздумывал, только действовал в рамках выданной инструкции. В данном случае его вопрос не подразумевал под собой ничего, что могло означать «А если ты, мой кир, ошибаешься, отправляя нас в эту самоубийственную атаку?». Он лишь спросил, как поступить, если атака эта захлебнётся.

– Если они не побегут, нам останется только отступить, нанеся максимально возможный ущерб. В идеале, если будет на то воля Антартеса, мы должны будем уничтожить весь их командный состав. Если получится подобраться на дистанцию достаточную для удара.

И воля Антартеса действительно была. Так, по крайней мере, со стороны могло показаться. На деле же огромный вклад в общее дело внесли разведчики, сумевшие вырезать рассеянные патрули армии неприятеля, лишив её глаз и отыскать подходящее место для битвы, лишив противника права выбора. Когда Августин, скрепя сердце, и выслушав донесения и советы всех своих командиров, уже было скомандовал лобовую атаку, с севера пришел новый штормовой фронт, принёсший с собой мокрый снег. То ли инженер, пребывавший в войске неприятеля, так и задумывал, желая скрыть непогодой все следы и отогнать уштаров, то ли он просто перестарался, но это так и осталось тайной. Для Цикуты же ледяная стена, быстро надвигающаяся на нас и несущая совершенно немыслимый для местных пустынь холод, стала знаком свыше.

Битва эта стала самой первой в моей жизни, и мне было ужасно страшно. Тяжелые доспехи, пусть и позволявшие драться в пешем строю, закрывавшие меня с головы до ног, непривычно тяготили, а щит и длинное, пятнадцати с половиной футов копье, казались жутко неудобными в сравнении с лёгким мечом. К тому же, в отличие от всех остальных членов отряда инквизитора, конь подо мной был знаком со мной всего несколько дней, в то время как остальные воспитывали своих боевых скакунов уже с трёх лет и до полного их взросления. Да, конь был отлично выучен его предыдущим хозяином, неплохо держался в строю и сносно слушался команд, но при этом переносил меня с трудом. Мне оставалось только надеятся на те навыки, что мне успели привить в военной школе, и на собственное везение. Когда вокруг нас закружилась метель, видеть подобную которой мне не доводилось еще ни разу в жизни, казалось, последние душевные силы и вовсе покинули меня. Говорят, в строю все – как один, и все друг за друга. Но в тот момент я ощущал себя совершенно одиноким и покинутым: зелёный новичок среди ветеранов многих битв, которому здесь явно не место. Однако Августин решил, что мне полезно будет идти в битву вместе со всеми, и я не мог его ослушаться.

В беспросветной белёсой мгле я не видел ничего дальше пары десятков шагов, и лишь следовал туда, куда указывали командиры Августина. Здесь не было привычного для меня аппарата военного управления, присущего легионам регулярной армии, и это приводило меня в некоторое смятение, однако общий смысл всё же был примерно одинаков: десятками командовали десятники, сотнями – сотники, у которых, в свою очередь, были свои заместители. Убери несколько «лишних» звеньев, и получишь структуру командного состава боевых подразделений инквизиции. В данном случае, вся она представляла собой пятерых инквизиторов третьего ранга, имевших в своём подчинении определенное количество посвященных ими воинов, которым они имели право отдавать приказы. Среди посвященных выделялось некое количество инквизиторов четвёртого, самого низкого ранга, которым, в свою очередь, доверялось командовать какими-то произвольными на первый взгляд группами воинов, численность которых определял их покровитель. Полнейший хаос, но люди эти, все же, отчетливо знали, что и как следует делать.

Вокруг сновали вестовые, разнося приказы и докладывая о положении дел, кричали люди и обеспокоенно фыркали животные. Кажется, это продолжалось бесконечно долго, пока, наконец, не была дана команда на построение. Фаланга, выстроившись в три ряда, пришла в движение. Августин, а я не сомневаюсь, что это была именно его инициатива, отвёл мне место рядом с собой, в первой линии, и, если бы не латные рукавицы, все вокруг могли бы увидеть, как дрожат мои руки. Строй двинулся с места, через несколько минут перейдя на крупную рысь. Вокруг бушевала метель, и резкие порывы ветра то и дело бросали мне в глаза мокрый снег, колючий и холодный, оседающий крупными каплями на доспехах и прозрачными кристаллами на гривах коней. Мне было одновременно холодно, и в то же время нестерпимо жарко, как и в тот день, перед приходом Цимбала. И чем дольше мы пробирались через ледяную пургу, тем жарче мне становилось, и тем чаще билось сердце, отдаваясь молотами в висках.