Текст книги "Синельников (сборник рассказов)"
Автор книги: Андрей Лях
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Это выступ, который мы занимаем. А это уже вражеские позиции. Видите? Уже готовый клин! Вот о чем я говорю!
Я присмотрелся. Мрамор, конечно, штампованный, но высшего качества – всякие там микротрещинки, цветовые переходы, впадинки и прочая естественная текстура воспроизведена с максимальной точностью в подражание природному рельефу. Ах ты господи. Рельеф местности. Вот оно что. Примыкающий к ступеньке унитаза пестро-малиновый выступ врезался в желтое поле, а над ним с двух сторон грозно нависали такие же тупые рельефные зубцы. Ну и ну.
Я тоже наклонился и, оказавшись с майором голова к голове, постучал пальцем по соседней плитке слева.
– Что ж, все правильно. Наступление пройдет вот отсюда, восточнее, и дальше на север, правый фланг не прикрыт…
– Конечно, господин полковник, в том-то и опасность! Позиция просто напрашивается на контрудар!
Я перевел дух и попробовал поудобнее устроиться на белоснежном основании своего авторитета.
– Признаюсь, майор, я потрясен. В вашем распоряжении строго засекреченная спутниковая интерактивная карта Генерального штаба. Такой нет даже в бригаде. Не представляю себе, откуда она у вас, спрашивать не буду и знать не желаю. Но как начальник не имею права не воспользоваться этим обстоятельством.
Я сделал многозначительную паузу. Дедушка Вольф смотрел на меня с безумной надеждой ветерана умереть в бою с оружием в руках. Еще бы, столько лет каждый день видеть поле битвы с высоты птичьего полета и ждать приказа… Постойте. Эта его мраморная карта – настоящий аэрофотоснимок. Авиация. Еще бы, он же десантник!
– Прежде чем продолжить, еще один вопрос, майор. Правильно ли я понял, что у вас налажена и связь с люфтваффе?
– Разумеется, господин полковник, без этого никак нельзя. Не всегда регулярно, так сказать, с переменным успехом, но мы это осуществляем.
Боже мой, ну ясное дело, он сидит на этом унитазе и воображает себя бомбардировщиком. Бомбит. Нерегулярно. Не будем уточнять, что у него изображает пулемет.
– Да, майор. Авиация очень зависит от сил природы… Как на бомбосбросе, сфинктера не заедают?
Дедушка Вольф печально кивнул.
– К сожалению, бывает, господин полковник.
– Ну хорошо… Итак, майор, сейчас я сообщу вам стратегическую информацию исключительного значения. За ее сохранность вы отвечаете по всем законам военного времени. Итак. Прорыв, о котором шла речь – это часть большого наступления, которое последует в ближайшее время.
– Я догадывался.
– Не сомневаюсь. На нашем участке направление таково…
Вот дьявол, где тут побольше места? Ударим-ка к двери ванной, мимо биде.
– … на сей раз с правого фланга, вот отсюда, на северо-запад – вот так. Как видите, здесь выявлено много укрепрайонов противника… – я величественно махнул рукой в сторону пестрых красных квадратов. Господи, да с кем же мы воюем? – Майор, я обращаюсь к вашему опыту и военной интуиции. У вас лучшая в дивизии карта, прямая связь с воздушной разведкой, вы один из самых грамотных офицеров… короче, владеете ситуацией. Прикиньте со всеми возможным обоснованиями три-четыре варианта переброски войск по этому направлению, набросайте схемы, обеспечение, поддержку… вы меня понимаете. И будьте готовы к совещанию в штабе. Во времени не ограничиваю, время пока есть, мы нуждаемся в очень серьезном подходе. Вам ясна задача?
– Так точно! – с неподдельным чувством отозвался дедушка Вольф.
– Ну и прекрасно. А пока отправляйтесь спать, это приказ – у вас утомленный вид, а мне нужны командиры с ясной головой. Немедленно, майор.
На этом туалетно-военный совет закончился и начался семейный. В кабинете у Старого Карла присутствовали: сам хозяин, естественно, Амалия, Брунгильда и я. Руди не пригласили по той простой причине, что Хельмут вообще не считал его за человека, Магду тоже в этом доме ни к каким серьезным решениям не допускали – для Старого Карла она была таким же представительским атрибутом как, скажем, его новый «майбах». Ну положено бизнесмену такого ранга иметь роскошный, хотя и выдержанный в строгом стиле лимузин, а также красавицу жену хотя бы с намеком на какой-то вес в обществе. Кроме того, Амалия считала, что в доме, где растут две девочки, необходима какая-то постоянная женщина, обладающая вкусом и знакомая с современными течениями. Для самого же Старого Карла, насколько я понимаю, первой и последней женщиной на свете оставалась его покойная жена Мария, и никаких других больше не существовало – впрочем, тема эта тщательно оберегалась и обходилась, и задать хозяину вопрос о прошлой и нынешней семейной жизни мог разве что бесповоротно отчаявшийся самоубийца. Но я бы и такому не советовал.
– Садись, генералиссимус, – прохрипел Старый Карл, усевшись на председательское место за своим аэродромного вида столом.
С голосом у господина Хельмута Ветте тоже большие проблемы. Строго говоря, никакого голоса у него нет вообще – тот, кому хоть раз довелось слышать достопочтенного адмирала Хэккета (или непрошибаемого генерала Раама), поймет, о чем я говорю. Колебания воздуха, которые производили голосовые связки Старого Карла, можно назвать хрипением, шипением, сипением – впечатляющим по мощи, вполне модулированным по тону, так что в отчетливости речи нет ни малейших сомнений – но голосом в общечеловеческом смысле слова это становилось лишь тогда, когда он орал во всю глотку. Легко догадаться, что мне случалось сталкиваться и с этой вариацией.
– Сегодня у нас вечер чудес, – громовым шепотом начал Старый Карл. – На семейном собрании присутствует чужой… обормот… Небывалые дела. Только одно и утешает – это сын Отто Штейнглица… Скажи спасибо своей фамилии…
Тут, без всякого стука и доклада, вошла Марта – уже без шприца и прочего снаряжения – и сказала:
– Спит как убитый. Без лекарств. Это первый раз за два года, – и ушла.
Старый Карл засопел.
– Бруно. Мы любим дядю Вольфганга. С ним обошлись несправедливо… но дело не в этом. Просто мы его любим. То, что он здесь – это нарушение закона. Мы идем на это. Терпим все неудобства.
– И еще это его ружье, – вставила тетя Амалия.
– Да. Его коллекцию оружия, конечно, вывезли… что при этом было… – Старый Карл покачал головой. – Но одного пулемета так и не нашли. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что это значит. Да, с патронами. Все эти годы мы надеялись… – он вдруг вновь ударил ладонью по столу. – Вонючие психиатры, шарлатаны, дерьмо собачье, светила, мать их за ногу!
– Хельмут, – остановила его Амалия.
– Да знаю я! – вскипел Старый Карл, и живая нотка баса акульим плавником прорезала море шипа и хрипа. – Двадцать лет, чертова уйма денег, дурацкие санатории, заумные разговоры – все псу под хвост, и вот приходит мальчишка!..
– Бруно, – сказала тетя Амалия, – мы тебе очень благодарны.
– Да, – нехотя согласился Старый Карл. – Короче. Я уезжаю на десять дней, и потом сразу возвращаюсь сюда. Мы просим тебя… присматривать за Вольфгангом, поконтролировать его, что ли… Само собой, мы готовы заплатить… в разумных пределах.
Тут я преисполнился театрального достоинства.
– Дядя Хельмут. Я все сделаю, и не надо никаких денег, – и посмотрел на Брюн. Она очень мило смутилась.
Старый Карл погрозил мне своим страшенным пальцем шахтерского вида:
– Бруно, смотри, паршивец, Брюн нам как дочь! – но интонация, к величайшему моему изумлению, вышла какая-то осторожная и звучала в ней едва ли не надежда. Это как же понимать? Ладно, продолжим.
– Кроме того, дядя Хельмут, я принимаю ваше предложение – согласен работать у вас дизайнером. Стол, компьютер и свободный график. Мммм… обязуюсь не злоупотреблять.
– Хм, – сказал Старый Карл. Черт, один этот звук произвел бы фурор среди фанатов «Звездных войн». – Вернусь, поговорим. Ты видел «девятку»? Зайди к Кесслеру, он покажет. Раскинь мозгами, что к чему. Твои щечки вокруг целика понравились в министерстве. Разумеется, фрезеровка, дорого, но если они согласны платить…
– Хельмут, здесь не техсовет, – снова вмешалась матушка Амалия.
Как-то так вышло, что провожать меня пошла Брюн, и вместо парадных дверей мы почему-то оказались у дверей ее комнаты, в красноковерном коридоре над поворотом лестницы.
– Брюн, – сказал я, – у меня к вам одна глубоко интимная просьба.
– Да неужто?
– Меня совершенно пленила одна деталь вашей внешности. Пальцы. На ногах. За всю жизнь не встречал такой красоты. Вы точно в родстве с египетскими фараонами. Все одинаковой длины… словно сейчас из Каирского музея. Можно их увидеть еще раз? А то я не усну.
На мгновение глаза у нее стали как у четырнадцатилетней девчонки, она стряхнула с ноги тапок с плюшевым медведем и продемонстрировала свои феномены, даже кокетливо пошевелила ими, и после этого посмотрела на меня так, что в голове у меня перегорели все пробки и поднялись все шлагбаумы. Я качнулся вперед и обнял ее.
– Брюн, не стану скрывать – одних пальцев мне мало.
– Так-так, – произнесла она задумчиво, и ее рука осторожно легла мне на спину. – Вот уж действительно: дай Бруно Штейнглицу палец – он заберет все остальное… Бруно, вы уверены в том, что делаете?
– Уверен, но боюсь.
– Чего же?
– Брюн, я же не совсем идиот. Я вижу, что вы очень необычный человек. И я боюсь сделать что-то не так и все испортить.
– Пока бояться нечего, – вздохнула она, подняла голову, и дальше какое-то время мы увлеченно целовались.
– Господи, а ведь я давала клятву, что ничего подобного со мной больше не будет, – сказала она наконец.
– Все дают такие клятвы, но выполнять их вовсе необязательно.
– Да, незатейливая схема, – Брюн провела пальцем по моей небритой щеке. – Ты знаешь, что у тебя страшная репутация?
– Знаю. Молва, быть может, не совсем неправа… Но с той поры как вас увидел я, мне кажется, я весь переродился – вас полюбив, люблю я добродетель, и в первый раз смиренно перед ней дрожащие колена преклоняю.
– Ну еще бы. Жить в Дюссельдорфе и не цитировать Гейне.
– Почти угадала… Брюн, дай мне шанс. Больше я ничего не прошу. Ну, кроме номера телефона.
Тут мы снова вернулись к уже известной незатейливой схеме, а когда оторвались друг от друга, она сказала:
– Только не торопи меня, ладно?
Что ж, я согласился. Время – универсальная валюта человеческих отношений, и похоже, мне предстояло раскошелиться по полной программе.
* * *
Утром началось нашествие гуннов. Первым ворвался Руди.
– Бруно! – завопил он, проплясав что-то неприличное от лифта до моего дивана. – Как ты их сделал! Бог ты мой! Битва Зигфрида с драконом! Наконец-то кто-то утер нос Карлу! Я сейчас прямо в редакцию, расскажу – не поверят!
– Вот только напиши про Карла хоть полслова, и ты покойник, – пробормотал я и снова упал носом в подушку.
Руди, насколько мне известно, в настоящее время живет на содержании у Магдалены, и в трогательно-детской манере разделяет не только все ее взгляды, но даже и настроения. Переключить его приоритеты на себя – дело одного дня, но это склока, оплата счетов, и вдобавок просто лень. К тому же он выбалтывает многие ее секреты – если, например, он начал ругать Старого Карла, которого боится до судорог, значит, подспудный конфликт в семействе разгорелся с новой силой.
Руди присел возле меня с чисто танцевальной легкостью.
– Слушай, вы теперь со стариком лучшие друзья. Замолви словечко – пусть меня тоже возьмет к «Вальтеру»… на какую-нибудь хорошенькую должность. Магда, сам понимаешь, просить его не может…
– Уйди, балабол, – ответил я вместе с чудовищным зевком, сполз с дивана и побрел в ванную, еще успев услышать финальный клич: «Бруно, ты мой герой!»
Следующим номером пожаловал Макс. Это уже фигура повесомей. Тоже трудится – и вполне серьезно – у Старого Карла, эксперт-металловед, или что-то в этом роде. Те гнутые химеры с пульсирующими сечениями, загибами и перегибами, которые я малюю в блокноте, снабжая их кривыми стрелками с корявыми цифрами размеров, а после переношу в компьютер, Макс проверяет на сопротивление материалов, марку стали, композитную смесь, изгиб, удар, остаточную деформацию и еще невесть что – например, замораживает уже готовую модель в каком-то ледяном кубе. У него в лаборатории целая физико-химическая инквизиция из разных диковинных приспособлений. Человек он в научных кругах авторитетный, пишет статьи, но по каким-то причинам Старый Карл любит его не больше, чем меня. Макса, надо заметить, вообще мало кто любит.
Он вошел, пылая праведным гневом – весьма обычное для него состояние – и вперил огненный взгляд в мою обнаженную фигуру с зубной щеткой в руке.
– Оставь ее в покое! – сурово потребовал он вместо приветствия. – Эта девушка не для тебя! Развлекайся с такими, как Магда!
Злость Максу очень идет. Парень он видный, хотя далеко не красавец, с Руди не сравнить, зато внешность у него безупречно арийская – просто ни дать, ни взять, с картины «Приезд Гитлера на фронт». Я замычал сквозь толщу «Колгейта», спешно прополоскал рот, и за это время в моем мозговом реле, как в пулемете дедушка Вольфа, соединились кое-какие ржавые контакты.
– Так это к ней ты тогда мотался в Африку!
– Вот уж это тебя совершенно не касается. Запомни – Брюн особенная девушка, второй такой нет. Она из другого мира. Не лезь к ней со своими пошлыми ухватками!
– Знаешь, Макс, – сказал я, – вот это электронное устройство на стене подсказывает, что тебе давно пора быть на работе. Вот туда и отправляйся, включи какой-нибудь интраскоп.
– Без тебя разберусь, что мне включать, – огрызнулся он, сел на мою постель и уперся ладонями в лоб. – А, пропади оно пропадом, ведь обязательно все так и произойдет! Ну почему хорошим девушкам всегда нравятся вот такие стрекозлы?
– Я больше не стрекозел. Карл берет меня на «девятку». Будем плечом к плечу.
– Что? А… Да. Много шума из-за этой «девятки». Я в ней перспектив не вижу… Послушай, Бруно. Ты, конечно, свинья, но по натуре беззлобный. Ты же испортишь ей жизнь, да и сам счастлив не будешь. Зачем тебе это?
– Знаете, господин Кесслер, вы, конечно, идеал и образец, но ведь и я тоже человек. И кстати, у меня серьезные намерения.
– Тьфу! – Макс плюнул, встал и с тоской огляделся. Было ясно, что его безумно раздражает и моя холостяцкая берлога, и я сам. Что ж, в чем-то он прав, действительно, красоты особой нет, и если я женюсь на Брюн, квартиру придется менять.
Эк меня заносит. Даже страшно. Женюсь. Уже. Но был же этот младенец в моем видении…
Да, башка идет кругом.
– Вобщем, я тебя предупредил, – торжественно-мрачно закончил Макс.
– Да, понял, понял я. Иди.
А дальше начались уж и вовсе чудеса. Следующий посетитель пренебрег удобствами гаражного лифта и поднялся через цивильный вход. В замке защелкал ключ – а он на сегодняшний день есть только у одного человека. Меняем замки… Да, я знаю эти шаги, этот самоуверенно-безаппеляционный стук каблучков. Барабанная дробь, гром оваций, рев зрительного зала, прошу – хозяйка сокровищ ФридрихЭбертШтрассе Магдалена Ветте! Прошу еще аплодисментов!
Магда – явление, причем в обоих смыслах слова. Привидения, скажем, не заходят и не заглядывают, а именно являются. Знают себе цену.
Магда тоже знает себе цену. Она из числа людей-символов. Помнится, в каком-то древнем боевике один беглый каторжник говорил другому: «Ну куда мы пойдем? На нас же большими буквами написано, кто мы такие!»
Точно. Кто такая Магда, становилось ясно с первого же взгляда. В каждом ее появлении незримо присутствовал тот подиум, по которому она дефилировала в юности. Она подавала себя как зрелище и, казалось, несла громадное знамя с надписью «Я – ЖЕНЩИНА!».
Да что там знамя и надпись, это был непрерывный громовой рев: «Старцы, восстаньте со смертного одра! Младенцы, станьте мужчинами в мгновение ока! Воззрите, пред вами сама Магда Ветте (в девичестве Бергер), супержрица, чудо-дева, королева всех самок!»
И надо сказать, этот трубный глас вкупе с бронебойной пышности достоинствами действовал на мужчин с неотразимостью Большой Берты. Туманные, слегка коровьи голубые глаза взывали к трогательному сочувствию (ее любимый и, вобщем-то, единственный приемчик: сельская наивность полускрытая сельским же кокетством) и без промаха воспламеняли мужские сердца.
Естественно, никакой наивности в ней не было ни на грош, характер был как волчий капкан, а подход к жизни трезв до морозности. Сдается мне, именно такие дамы и составляли славу СС и гестапо. Разложив свою жизнь по бронированным полкам, мне она отвела роль штатного утешителя при стареющем муже.
И вот тут-то с Магдой произошла величайшая в ее жизни осечка. Случилось невероятное: нашелся мужчина, который, убоявшись невыносимой скуки ее общества и ее постели, без сожалений покинул и то, и другое. Этот факт буквально проломил ее мировоззрение; к тому же и целлюлит, несмотря на все старания, тоже запустил свой пузырчатый коготь в магдин ледяной оптимизм. Так что теперь в театральности мадам Ветте временами проступало нечто надрывно-драматическое. Она и теперь стояла как на сцене, держа под мышкой узкую белую сумочку, и я подумал, как много в ней все-таки не то от учительницы, не то от надзирательницы женского барака – непоколебимый, спокойно-торжествующий вид.
– Я пришла сказать, что у тебя ничего не выйдет.
– Это ты насчет чего?
– Это я насчет Брунгильды.
– Ага.
– Ты не первый, кто попался на ее удочку. Это ее излюбленный трюк – сначала она заигрывает с мужчиной, потом убегает. Ни до какого продолжения никогда не доходит. Знаешь почему? У нее какая-то неизлечимая наследственная болезнь. Какая именно, не знаю. Мне не сказали. Я недостойна быть посвященной в тайны клана Ветте. Кстати, тебе тоже не скажут, как бы ты ни старался им угодить с этим сумасшедшим стариком.
Прекрасно представляю себе, как вот такие холодные речи вдребезги разбивают романтические иллюзии какой-нибудь Майки или Нелле. Но мы не Майка. Мы, слава Богу, магистры.
– Знаешь, Магда, – произнес я задумчиво, – ты иногда так недобро отзываешься о людях, что я даже теряюсь. Скажу больше. Ты меня просто смущаешь.
В ответ она с невозмутимым видом дошла до моего готического кресла и уселась, положив ногу на ногу и не касаясь спинки.
– Я пришла сообщить тебе еще кое-что. Я ухожу от Хельмута. После развода я получаю фирму «Кестнер Мода». Если захочешь, она будет называться «Бруно Штейнглиц Мода». Подумай об этом. Прежде чем бежать к этой Ветте в ее Госпиталь.
Тут Магда встала.
– Да, и помни – это мое предложение не вечное.
Она перехватила свою сумочку поудобнее и чеканным шагом вышла прочь, унося с собой знамя вопиющей женственности. Вот уж действительно, как выразился мой ироничный земляк Гейне: не талант, зато характер. А я отправился бриться – собственно, в Госпиталь можно было бы пойти и так, но я как-то незаметно для самого себя дал зарок быть хорошим мальчиком.
«Вестник Альтштадта»: «В течение последних двух недель Бруно Штейнглиц был неоднократно замечен в обществе Хильды Ветте, племянницы оружейного магната Хельмута Ветте. По слухам, под влиянием нового увлечения Бруно занялся психиатрией и не на шутку взялся за излечение двоюродного дедушки своей пассии, известного ветерана майора Вольфганга Ветте. На снимке: Бруно и Хильда в страйкбольном магазине «Гуннарэйрсофт».
* * *
– Ты уверена в размере?
– Бруно, я у бабушки три раза спрашивала.
– Черт, не знаю, как выйдет. Он дядька высокий, но кожа да кости…
Нагруженные пакетами, мы с Брюн поднялись по гранитной лестнице дома на ФридрихЭбертШтрассе, миновали холл и в гостиной столкнулись с тетушкой Амалией.
– Купили-таки, – проворчала она.
– Ну, тетя Амалия, вы сами говорили, что он ужасно страдает без военной формы… А кстати, почему он не носит парадный мундир?
– Вот об этом, Бруно, спроси его сам. Это что такое?
– Это ботинки. Выбрали какие повнушительней.
– Господи, прямо танки какие-то…
– Майки двух тонов – «дикий лес», а второй… Брюн, как называется?
– Ой, не помню. Тоже какой-то лес.
– Ладно, неважно. Зимних не брали, путь у дедушки Вольфа будет вечное лето, по крайней мере, костра из паркета не разведет…
– Вы что же, нашли какой-то военный магазин?
– Нет, это все из страйкбольного клуба. Детишки ездят в Голландию играть в войну… Хотя в армии такие же… вот уж чем сыт по горло на всю оставшуюся жизнь.
– Бруно! А это что? Нет, ты точно не в себе! – Тетушка Амалия двумя пальцами с ужасом потянула из кобуры шестидюймовый «люгер» фирмы «ВЕ-Эйрсофт».
– Тетя Амалия, это пневматический пистолет, стреляет пластмассовыми шариками… Шариков нет, баллона с газом тоже, так что опасности никакой.
– Но он как настоящий… и такой тяжелый! У тебя есть на него разрешение?
– Конечно, есть. Заметьте, что и мне, и дедушке Вольфу уже исполнилось восемнадцать… А что он написал в письме?
Амалия пожала плечами.
– Стиль у него ничуть не изменился. Как всегда, сухо и коротко – все в порядке, жив-здоров, целую, всем привет. Ума не приложу, что писать в ответ.
– Да напишите, что обычно пишут в армию: дома все хорошо, давно не имели известий, волновались, пиши чаще. Дедушка Вольф сентиментальностью как будто не грешит… Давайте-ка его позовем.
Я вышел на внутреннюю лестницу.
– Майор! Здесь Штейнглиц! Спуститесь к нам!
– Майор, я только что из штаба. Получен приказ – перейти на новую полевую форму. Компьютерно-цифровую – знаете, такие квадратики. И то сказать, окопная жизнь превратила нас в каких-то робинзонов… Я захватил комплект для вас. Главное, убедитесь, что ботинки подходят, в нашем походном деле обувь важнее одежды. Майки довольно симпатичные…
Господи, ну и глаза у него. Не перегнул ли я палку? Ладно, была, не была, пошли дальше.
– Парадный мундир, как я понимаю, у вас в полном порядке… но до парадов, майор, нам пока далеко. Хотелось бы взглянуть на вас при всех регалиях… Да, и еще одно. Ваш пистолет, насколько мне известно, так и остался в сорок втором полку. Не сомневаюсь, что вы, как старый солдат, всему предпочитаете хорошую винтовку, но офицер без личного оружия это непорядок. Вот, я еще прихватил – к сожалению, ничего другого не нашлось, – и это, кстати, было истинной правдой.
Дедушка Вольф медленно вытащил «парабеллум» из кобуры, и так же медленно затолкал обратно. Как во сне, он подошел к столу, сгреб всю эту кучу пятнистой одежды вместе ботинками и портупеей, прижал к груди, словно лучшего друга после долгой разлуки и так застыл, глядя перед собой невидящим взглядом.
Мне стало не по себе. В голове этого мосластого старика с лошадиным лицом, когда-то юного честолюбца, сначала помешавшегося на войне, а потом – без войны, происходило что-то, чего я при всем желании уразуметь не мог.
Но вот он посмотрел на меня, силясь что-то сказать, дважды вытягивал губы, но явная судорога сводила ему челюсти. Две слезы пробежали по его запавшим щекам и скрылись в усах, где ржавая осень еще местами проступала сквозь зимнюю белизну. Наконец, совладав с собой, дедушка Вольф вымолвил:
– Благодарю вас… господин полковник. Простите, мне трудно говорить… – и спешно вышел прочь со своим скарбом.
Бабушка Амалия издала какой-то хлюпающий звук и нервно поправила любимую камею среди кружев на шее.
– Ну, Бруно, – сказала она, приложив платочек к правой ноздре, – надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
* * *
– Бруно, вообрази, он спит в этих твоих ботинках! – сказала Брюн. – Кстати, что это вы вчера так кричали?
– Было совещание в штабе. Дедушка устроил всем страшнейший разнос.
– Кому это – «всем»?
– Из тяжелых фигур был бригадный генерал, ну, и кое-кто помельче.
– Бруно, ты только сам не начни всех их видеть.
– Да уж, ничего не скажешь, вошел я во вкус. Ты знаешь, я бы уже дал и генеральное сражение, но девчонки говорят, что ему это не по силам.
– Их тоже захватило, – вздохнула Брюн. – Дедушка теперь все время беседует с Беккенбауэром, это его любимчик, про тебя, между прочим, рассказывает, и знаешь, что мне сказала Марта? Я, говорит, обожаю Шумахера. Попроси Бруно, пусть назначит его командиром бригады.
Тут лифт остановился, я поднял одну решетку, вторую, и мы вошли.
– Бог ты мой! – ахнула Брюн. – И здесь ты живешь? Какой-то ледовый дворец Юханнесхофф. А это что за ящик?
– Это мой кабинет. У меня там стол и компьютер. Леонардо да Винчи сказал, что малые пространства сгущают мысль… то-то, думаю, у меня в голове ветер гуляет, пора сгуститься… Купил фанеры, взял дрель, провел туда свет… Брюн, здесь же был гараж, когда я его покупал, он и четверти не стоил – того, что за него дают сейчас. Если ты выйдешь за меня, мы его продадим за сумасшедшие деньги и купим нормальный дом. Еще и останется на свадебное путешествие.
Как всегда, стоило коснуться этой темы, Брюн помрачнела. Я взял ее за руки, подвел к дивану и усадил.
– Ну объясни мне, что тебя мучает? Давай-ка расскажу тебе еще раз. У меня не просто мальчишеское чувство. Передо мной открывается четвертый десяток. Я хочу семью, и хочу только с тобой. Можешь смеяться, но ты женщина моей мечты, и никаких других мне не надо – поверь, я знаю, о чем говорю. Я, прах меня дери, меняюсь на глазах, мать родная не узнает… Вот теперь ты мне расскажи – что я делаю не так.
Брюн подтянула ноги, перевернулась, обняла меня поперек живота, прижалась щекой к моему плечу так, что я не видел ее лица, и заговорила:
– Все ты делаешь так, я все вижу и очень это ценю. Я тоже люблю тебя, Бруно – мне даже страшно как. Я возвела вокруг себя целую полосу укреплений и спряталась от мира в башне… а ты прошел сквозь все это не глядя и сразу очутился внутри… плакали все мои клятвы и хитрости. Бруно, я ведь совершаю преступление. Я уже должна быть далеко отсюда. А у меня нет сил расстаться с тобой. Это просто безумие.
– Ладно, тогда растолкуй в доступных выражениях, какая такая чертовщина нас разлучает.
– Бруно, я больна. У меня ликантропия… если ты знаешь, что это такое… в самой тяжелой форме.
– Ликантропия… Это психическое заболевание… Когда человек считает себя волком…
– Да, и еще я меняюсь физически – стоит тебе один раз увидеть меня в таком состоянии, и ты убежишь от меня без оглядки… я этого не перенесу. Я начала привыкать к тебе, – добавила она шепотом. – И еще я старше тебя. Намного.
Тут голос ей изменил, но Брюн справилась с собой.
– Бруно, я убегу от тебя. Так будет лучше для нас обоих. Я не имею права втягивать во все это.
Я прижал ее к себе, что было сил.
– Бедная ты моя… Туго тебе пришлось. Это часто с тобой бывает?
– Примерно раз в полгода… В последнее время все реже.
– А лечить пробовали?
– Все бесполезно. Это заложено генетически… в нашей семье передается по женской линии… мне нельзя иметь детей. Из-за этого я уехала в Африку – подальше от всех. Я опасна в эти моменты… Сама почти ничего потом не помню – так, обрывки. Видишь, как все грустно. Недолго простояли мои бастионы… Нет, что за ерунда! – Брюн неожиданно потрясла головой. – Ты моя радость, наша встреча – самая большая удача в моей жизни, Бруно, ты мой праздник, мне несказанно повезло. Прости, что так тебя огорчаю, я очень виновата перед тобой… Ты еще найдешь себе хорошую девушку…
– Я уже нашел себе девушку! – зарычал я с накатившей злостью на скотину-судьбу. – Брюн, я ждал тебя всю жизнь, и не надейся, что я вот так вдруг, запросто, с грустной улыбкой отпущу тебя на все четыре стороны. Махнуть на все рукой никогда не поздно – нет уж, я буду играть до финальной сирены – а там, может, и не так страшен черт, как его малюют. Садись ко мне на колени – ага, вот так – положи мне руки на плечи и скажи еще раз, что любишь меня.
– Я люблю тебя, Бруно.
– Страшно приятно слышать. А сейчас я скажу тебе одну очень неприличную вещь.
– Давай.
– Ты дьявольски красивая женщина, и я тебя хочу. Ты уступишь моим нечистым домогательствам?
– Мне тоже это страшно приятно слышать. Я уступлю всем твоим домогательствам.
– Чудесно. Предлагаю пойти под душ и там продолжить нашу беседу… Что, опять какие-то ужасы?
– Ой, Бруно, я так стесняюсь своей фигуры… вдруг тебе не понравится? У меня некрасивая грудь, слишком большая… какие-то баллоны…
– А я как раз поклонник таких форм, буду шлепать их друг о друга – считай это аплодисментами твоей красоте. Между прочим, твоя фигура восхитила меня с первого взгляда.
– Как это ты разглядел все с первого взгляда?
– Любимая, я взрослый мужчина и вполне в курсе… как бы это сказать, конструктивных хитростей, на которые пускаются женщины, чтобы изобразить себе фигуру.
– И что тебе сказали мои хитрости?
– Что ты пытаешься замаскировать именно то, что мне особенно нравится. И чужие оценки этих красот, в том числе и твои – тут я поводил пальцем перед самым очаровательным на свете носом, – меня совершенно не волнуют. Можешь называть это эгоизмом. Страдай, но не вздумай ничего менять.
С этого момента мы примерно на сутки с лишним забыли, на каком свете находимся.
Дорвались друг до друга. Не могу сказать, что в техническом отношении творили что-то небывалое (я давно остыл ко всяким сексуально акробатическим чудесам – «позиция номер сто семнадцать: то же самое, что и сто шестнадцать, только девушка висит на люстре вверх ногами»), запросы у нас вполне совпадали, и к тому же Брюн, действуя даже самым немудрящим образом, потрясала мое воображение до самых что ни на есть глубин.
Уж так она мне нравилась.
Все оставшееся от любовных утех и импровизированных перекусов время мы непрерывно разговаривали (причем регулярно умирали от смеха). Кроме того, мы запускали в ванне мою коллекцию корабликов, просмотрели с комментариями ее африканские и мои альпийские видеозаписи (кое от чего я заблаговременно избавился) и прочитали вслух по ролям «Ричарда III» (»Бруно, ну что ты так гнусавишь?»).
Некогда выведенная мной формула любви состоит из двух компонентов, причем порядок их никакой роли не играет: у девушки должна быть фигура и надо, чтобы было о чем разговаривать. Лицо – дело десятое. Так вот, за шестнадцать лет практики я совершенно отчаялся когда-либо встретить искомую комбинацию. Либо все на своих местах, но дальше мозжечка лучше не заглядывать, либо голова есть, но ей-то все и ограничивается.
И вот оно, Господи. Совпало, привалило счастье. У Брюн мне были одинаково интересны как ее взгляды на готовку и диету, так и те места ее тела, до которых я мог дотянуться языком; она оказалась для меня тем самым фактором «икс», о котором писал зануда Фрейд: черт знает откуда возникающее еще в младенчестве представление об идеальном партнере, бомба в подсознании, роковая вероятность один к миллиону – хоть пятьдесят, хоть в шестьдесят, хоть во сколько, включил кто-то, сам того не желая, этот секретный код страсти – все, никакая благополучная семья, никакая успешная карьера против этого не устоит – прости-прощай. Ах, египетские пальцы, достали до пускового механизма в каких-то моих душевных дебрях… Но у меня, слава Богу, ни семьи, ни карьеры, за выпавший мне фантастический шанс я могу схватиться обеими руками с чистой совестью, ничьих сердец не разбив, ничего не загубив и не развалив.
