Текст книги "Ожидание обезьян"

Автор книги: Андрей Битов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Так вы об удобрениях… – разочаровался ДД.

– Уточняю. Что такое уголь? Молчите. Тогда что такое нефть?

– Это правильный ряд. Я вас понял. Но только дерьмо-то у нас теперь другое. Дерьмо-то у нас теперь не говенное, химическое, нетленное. Береговая полоса – это жабры моря. Оно уже не дышит – такое количество пластика замотано прибоем в эту полосу.

– Еще и это, – сказал ПП. – Надо создавать свинью. Пока не поздно. Они выпили еще по чуть-чуть, и ПП посвятил ДД в некоторые детали своего плана преобразования мира.

– Как вы понимаете, свинья тут имеется в виду не в буквальном, хотя отчего же? и в буквальном смысле слова. Она – образец и символ. Девиз, так сказать, проекта. Проект обустройства мира «Свинья». Звучит?

– Звучит! – подхватил ДД с энтузиазмом.

– Во-первых… Не знаю, что и во-первых, потому что все – во-первых. Может быть, самое трудное и есть – выбрать, что во-первых. Это будет первейшая наша с вами задача, доктор: с чего начать. Но это потом… Тут не просто без поллитры – тут без Бога не разберешься. Труднее доказать, что Его нет, чем что Он есть. Акт Творения доказуем, как преступление. Творец попадается с поличным, ловится на каждом шагу. Иначе чем вы объясните постоянные разрывы в цепи эволюции, исчезновение необходимых для вас, научников, звеньев? Ведь вам всякий раз как раз главного не хватает: именно тут по логике должно быть, а куда-то делось. Катастрофы, говорите вы? А откуда они берутся именно в самой намеченной вами точке? Да, именно: все сшито на живую нитку – еле держится. И вот: и нитка – живая, и кто-то шил! Не кристаллическую решетку надо создать, а атом, не жизнь, а воду, не слона, а живую клетку, и тогда эволюции хватит хоть до человека. Можно произвести человека и от обезьяны, но трудно при этом наградить его, единственного, девственностью – ради самой идеи первородного греха и непорочного зачатия… Немец хитер: обезьяну выдумал. А тут не человека надо было выдумать, а цело-мудрие! Вы вот про целку сейчас думаете, а я про мудрость. Господь навесил замков как раз там, где одно с другим не сходилось. Значит, Он присутствовал, Он вмешивался в собственные законы. Там Он всегда есть как нарушитель. А вы себе мозг ломаете над тайнами мироздания. Где тайна – там и замок. Божественная тайна! В замке мы и ковыряемся. Познание наше стало отмычкой, и мы взламываем именно замки, на которые Творение от нас же и было заперто, для вашего же блага. Все мы империалисты, колонизаторы – не Америка и не Россия, – сам вид человеческий суть колонизатор Творения. Между тем призвание человека было быть Свиньею Его. Подбирать, подчищать, подъедать…

– Браво! – расцвел ДД, потирая руки.

– И любоваться! Любоваться делом рук Его!

– Любоваться… может быть, – согласился было ДД, и тут его осенило: – А вы знаете, какая самая древняя из оставшихся на земле профессий? Если о человеческих призваниях – по Сковороде?

– Охотник, наверно… Рыбак?

– Нет, музейный работник! – И ДД взглянул на ПП победно.

– Ну да, он имеет дело с древностями… – ПП оказался несколько сбит с толку, к чему не привык.

– Хорошо, я подскажу. Какое самое древнее орудие человека?

– Палка. Воин! Воин – самая древняя профессия.

– Дерутся все. Палку Энгельсу отдайте. Палкой и обезьяна умеет пользоваться. Самое первое орудие человека…

– Ну!

– Хорошо, еще подскажу. Какая первая одежда?

– Шкура.

– Шкура… – ДД в растерянности почесал себе нос. – Правильно, пожалуй. Я не так поставил вопрос. Какая первая одежда уже в более современном смысле, до сего дня?.. Не так… какая деталь одежды?.. Какой фасон, модель, выкройка?.. Тьфу! дайте хлебнуть…

– Да вы не мучайтесь, доктор. Скажите – и все.

– Скажите… – по-детски обиделся ДД. – Так неинтересно. Вот! Какую первую одежду надел человек не от дождя, не от холода, не от… для чего вообще ее надевают, будь она проклята?!

– Набедренная повязка!

– Так. А для чего?

– Вот здорово! – обрадовался ПП. – От стыда. Не от холода, а от стыда! Чтобы срам прикрыть. А я что говорю…

– А вот и не для этого! Про целомудрие вы интересно загнули, но это я еще попроверяю. Может, еще у кого найдется… Но набедренная повязка возникла вовсе не по этой причине.

– Ну ладно. А музей-то ваш тут при чем?

– Правильно. Соедините музей и набедренную повязку – видите связь? Нет? Теперь с вас бутылка.

– А мы не закладывались. – ПП, кажется, начинал злиться.

– Ладно. Первое призвание человека – собиратель. Корешки, орешки… А первое орудие, им самим изобретенное, – оно же стало набедренной повязкой карман! В страсти к коллекционированию – древнейший инстинкт человека.

– Ох! Дурак я, дурак!

– Ну что, выкупил я вас?

– Карман, согласен. Я это вам припомню. Это дело нехитрое: вычитать что-нибудь по профессии, а потом человека мучить.

– Я не вычитал!

– Что ж, сами додумались?

– Сам. Янтарь на берегу у себя собирал и додумался. Когда в плавки запихивал.

– Хвалю. Тогда бутылка с меня. Только вы мне тогда тоже ответьте. И тоже на бутылку. Вопрос не сложнее вашего. И тоже мое собственное открытие. Я когда в мебельном магазине подрабатывал, мебель таскал, все думал, как человек такие неудобные штуки повыдумывал? И вот: скажите, какая была первая мебель, из которой все произошло?

– Стул? Вернее, табуретка?

– Не-а.

– Кровать? Вернее, гамак?

– Не-а.

– Ну как же! – распалился ДД. – Ведь человек как на две ноги встал, у него позвоночник уставал. Остеохондроз, кстати, атавистическая болезнь, знаете? Вот он и сел на камень.

– Камень, – сказал ПП, – не табурет. И ветка дерева – еще не гамак. Так я вам и ваш карман спишу за счет защечных мешочков. Нет, вы мне скажите, какую он первую мебель создал?

– Стол?

– Не-а.

– Но не шкаф же!

– Хорошо, подсказываю. Шкаф – уже теплее.

ДД впал в глубокую задумчивость: стол? стул? кровать?

– Больше и мебели-то нету…

– Сдаетесь?

– Ну.

– Сундук! – торжественно открыл тайну ПП.

– Почему сундук?

– Чтобы ваши корешки и орешки прятать! Сундук есть первомебель. Из него все. Сядь – лавка. Ляг – кровать. Накрой скатертью – стол. Поставь на попа шкаф.

– Навесь замок – бог… – съязвил ДД.

– Да вы не расстраивайтесь так уж. Разошлись – и все: ни я вам, ни вы мне.

– Вы о чем?

– Бутылку, говорю, отыграл. А над замком вы зря иронизируете. Наше дело теперь их чинить.

– Кто же их будет чинить?

– А военно-промышленный комплекс! Сами говорите, атомная бомба. Что им теперь остается делать? Все эти ракеты и самолеты превратятся в металлолом, в понапрасну израсходованную материю. Они уже превратились, только военные и люди об этом еще не знают. Что тащило всегда за собой технический прогресс? Война. Больше она его за собой не потащит. Куда деть тогда агрессивный человеческий гений, где найти занятие по сродству? Не заставишь же рыцаря перековывать мечи на орала, делать из лат кухонную утварь? Человечество и не собирается стать лучше – ему скоро деться некуда будет: такой начнется мировой сифон сквозь все эти небесные дыры… И из наступления наше воинство перейдет в оборону. Займется изобретением Свиньи. Идея безотходных производств столь же заманчива в своей недостижимости, как и полет на Марс. Если что-то невозможно – чего еще надо гению? Безотходное производство – такая же черная дыра, как и война: вот куда можно ухлопать все деньги, и всю энергию, и весь талант!

– Не ожидал от такого умного человека такого оптимизма… – сказал ДД. Лицо его между тем имело самое счастливое выражение.

– Мир настолько опошлился, что теперь пессимист – всегда умный, а оптимист – либо корыстен, либо дурак. Нет людей – одни критики, мать их…

– Дорогой Павел Петрович! – прослезился ДД. – Поверьте, я несказанно рад! Я впервые в жизни, можно сказать, встретил поддержку всему тому невысказанному… Павел Петрович! позвольте, я вас поцелую! – Он попытался приложиться щекою к губам ПП, но как-то ничего не вышло: он еле-еле устоял на ногах в новом, сложном для него, пространстве и совместить обе проекции ему не удалось. – Позвольте выпить за вас!

– Па-а-а-зволяю! – сказал ПП, наливая ДД. – И себе, любимому, тоже.

Они чокнулись.

И они пошли дальше по берегу обнявшись, почти как один человек.

– …и будет обязательная воинская повинность! – говорил ДД. – Солдаты будут нести альтернативную службу. Сажать и охранять леса, разводить зверей, рыб и птиц!

– Ленина похороним за церковной оградой как самоубийцу, – говорил ПП. – А Мавзолей, нет, не разрушим, а сохраним! Пройдем в нем глубокую шахту и оградим ее бархатным барьером, как в театре. Люди будут подходить, заглядывать в этот зев, вдыхать замогильный холод и вспоминать миллионы убиенных. Вообще никакие памятники уничтожать не будем, даже Калинину. Дзержинского тоже зароем. Опять же пройдем под ним шахточку и, вертикально же, его туда опустим. А сверху асфальтом закатаем. Клумбу разобьем. Будет у нас первый в мире подземный памятник. Это я вам утверждаю как скульптор.

– А все остальные памятники, – подхватывал ДД, – всех горнистов и физкультурниц, свердловых и марксов, лениных, лениных, лениных… и всех сталиных по дворам и подвалам соберем… и в Горках… и свезем их всех куда-нибудь в одно место, и сделаем такой свой Диснейленд, куда за валюту… и будут они стоять, как китайские солдаты… недавно целую армию где-то в Гоби отрыли… свезем их в Каракум с Кызылкумом…

– Не надо пустыню обижать! Я получше местечко знаю. Там уже ничего никогда не вырастет. Есть такое местечко на Каспии, где когда-то добывали нефть… Вот туда их всех сошлем…

– Ветряные мельницы… солнечные батареи… – лепетал доктор.

– И главное, мой план ГОАЛРО! Алкоголизации России. Государственный, общий! Нельзя восстановить государство без возрождения народа. Народа без пива быть не может, он вырождается. Без пива народ окончательно сопьется. Что толку бороться с алкоголизмом, тем более большевистскими методами. Против природы не попрешь. Мы – пьющий народ, мы все равно пьем. Но, Господи, ЧТО мы пьем! Итак, категорический запрет на всю нашу бормотуху. Водка тоже только высшей очистки. Виноградные добрые вина, конечно. Коньяки – это кто любит. И – возрождение и повсеместное развитие пивоварения! Это главное! Возрожденные пивные и трактиры – это будут ступени на лестнице цивилизации. Пьяный мужик будет бабу бить не за то, что жизнь свою ненавидит, а за то, что на кухне не прибрано. Пивные должны стать такими, чтобы быт подтянулся к ним, чтобы был образец чистоты и качества, чтобы стыдно перед собой было за свой быт и вид! Представляете, в Кремле, у генсека, у нашего Андропова, дай Бог ему здоровья! на стене сталинского кабинета карта одной шестой, инкрустированная полудрагоценными (не будем разоряться…) камнями, а под камнями лампочки… Андропов нажимает на кнопку пульта – загорается звездочка где-нибудь на Камчатке… «Поздравляю, товарищи, – говорит, – еще один первоклассный Дворец пивной культуры открыт в поселке Ключи! (Это неподалеку от Авачинской сопки, вы не бывали?..) Но не надо успокаиваться, товарищи, – говорит. – Медленными, медленными темпами идет план ГОАЛРО! Реакционные силы тайно и явно сопротивляются его развитию. Разбавляют еще кое-где пиво, товарищи! Не дают отстояться пене!»

– Вам нравится Андропов? – ДД презрительно надул губки.

– А что, государственно мыслит человек! Водку обратно меньше пятерки сделал… «Коленвал» пробовали? Водочка, конечно, не самая важная, зато 4.70. И на сырок остается, и на метро. Печки разрешил на приусадебных участках – это же большое дело! Торговлю у поездов обратно разрешил: картошечка, укропчик!.. А главное, монастырь мужской в Москве разрешил! Дворцы пива и монастыри – вот что возродит сельское хозяйство. Экологически чистые фермы. Мелкие хозяйства, производящие экологически чистые продукты, вот наша перспектива! Растет экспорт – течет золото. Мы у них в ответ дешевые продукты покупаем в обмен на наши драгоценные – и копим, копим!

– Значит, сами не едим?

– По мне, так этой жратвы хоть бы и совсем не было.

– Совсем-совсем ничего не едите?

– Можно и так сказать. Разве что за компанию…

– Интереснейший случай! Мне недавно один коллега рассказывал… Талантливейший, между прочим, врач и биолог. Он где-то в секретнейшем месте, чуть ли не в Лаборатории сохранения Ильича, там отличное оборудование… Короче, занимается разработкой таблеток от похмелья, для наших шпионов, наверное. Так он говорит, что из ста процентов хронических алкоголиков четыре процента живут до старости, не попадают под транспорт, не суют руки в шкивы и шестерни и даже выполняют, а то и перевыполняют план и норму, не совершают нарушений общественного порядка, кроме разве того, что совершенно не закусывают да и вообще ничего не едят, умудряясь из чистого алкоголя получать все необходимое для жизнедеятельности организма… но что еще более удивительно, рождают нормальных детей, на которых ни в чем не сказывается алкоголизм родителя; правда, пока еще наука не установила, передаются ли по наследству эти удивительные свойства.

– Передаются, – уверенно подтвердил ПП. – У меня еще дед был такой. Про прадеда не ручаюсь… Так вы что, – вдруг насупился он, – считаете, что я алкоголик?

– Помилуй бог! Какой вы алкоголик!

– Это я-то не алкоголик! – возмутился ПП.

– Вы всегда возвращаетесь, – констатировал ДД, – возвращаетесь к мысли, к теме, возвращаетесь с бутылкой. Вы не алкоголик – вы человек будущего! Четыре процента есть в биологическом смысле цифра гигантская! Куда более важная, чем остальные девяносто шесть оставшихся процентов. Потому что тогда это уже мутация! А в наш век полуголодающего человечества, истощения природных и пищевых ресурсов на такую мутацию можно делать ставку. Ибо человек, который заправляется, как автомобиль, топливом (кстати, куда более дешевым и не ограниченным, чем бензин), исключительно перспективен в эколого-экономическом смысле. За этими четырьмя из ста может оказаться великое будущее.

– Будущее!.. – мрачно изрек ПП.

И они заговорили об Оруэлле. О незабываемом 1984-м. Мол, доживет ли Россия до будущего года?.. Из уважения к цензуре я опускаю здесь их заключение. Хотя не могу, для будущего, не отметить, что один из собеседников очень сильно Оруэлла не любит, а другой – находит в нем… Не называю имен.

– Ваш Лоренц убедительнее, – заключил ПП, еще помрачнев. – Сейчас, сейчас! Сами увидите.

Я не хотел вас никак задеть… – оправдывался ДД.

– Это я не хотел вас огорчить. Я хотел было обойти… Но, к сожалению, мы уже пришли. Здесь, за этим волнорезом…

– Что это? – шепотом спросил ДД так, что из губ его вышли одни «о»:…о-о-о-о?..

– Как вам такой памятник морю?

«Это» – огромное, белое, бесформенное – покорно лежало на берегу, прибитое приливом к столбу волнореза.

– Уже третий день здесь лежит…

Ее было много. Корова не бывает такой большой. Она была как кит. Она не отливала ни перламутром, ни даже бельмом. Свет обтекал ее, образуя лужи.

Небо, море – освещение коровы было вокруг. Никто не заметил, как изменилась погода. Белое, серое, без солнца… Она уже давно ни о чем не думала.

– Это как раз на границе двух сред, между двумя санаториями, – пояснил ПП. – МПС и ВЦСПС. Или наоборот. Так что они не могут определиться, чья это юрисдикция…

ДД, наверно, не слышал его. Он обвел отраженным, каким-то белым, оглохшим взглядом вокруг. Увидел тот и другой санатории. Увидел рыбака, закинувшего свою леску по другую сторону волнореза: разве что спиной повернулся… а так до коровы рыбаку было рукой подать. Увидел стайку смелых пляжниц, нехотя игравших в кружок в волейбол. К ним приближалось существо на двух ногах и без грудей, с усами, и они заиграли веселей.

– Господи! – простонал доктор. – На чем ОНИ ходят!! И, как спринтер, рванул в прибрежные осоки. Вернулся высоким, бледным и решительным:

– Я знаю, где.

– Тогда пойдем, – не стал спорить ПП.

И они покидают море. Они идут. Им уже недолго осталось.

Но ДД исключительно плох.

– Капитан, капитан, оттянитесь… – напевает ему заботливо ПП, поддерживая его словом и под локоток. – Ну, корова… Ну как вас утешить?.. Хотите, я вам государственную тайну выдам? Подлинную версию «Витязя в тигровой шкуре»?.. В 1978-м, как раз в самый разгар абхазских событий, тоже, между прочим, засекреченных, туристы нашли эту шкуру, причем вместе с витязем. Тоже на границе двух сред: ледника и морены. А на черепе свежая рана. Инструктор попался опытный: ледорубом дальше действовать запретил, поспешил вниз заявлять. Только ледник этот, в свою очередь, был естественной границей двух районов: одного мегрельского, а другого абхазского. Кому охота брать на себя убийство русского туриста? Мегрелы утверждают, что тело найдено на абхазской стороне, абхазы, соответственно, что на мегрельской. Турбаза заверяет, что у них ни одного русского туриста не пропадало. Тогда сам собой возникает вопрос, мегрел он или абхаз. Если мегрел убил абхаза, то тело хочет абхазская сторона. И либо отомстить, либо возбудить дело. Мегрельская же сторона не уверена, что это не абхаз мегрела убил, и тогда пусть они сами отдают и тело и дело. Запутавшись, кто из них кто, созвали экспертизу из местных краеведов, в смысле – мегрел или абхаз?.. Но витязь оказался более древним, чем существующее административно-территориальное деление. Туристы успели поработать ледорубом, но все равно он очень хорошо сохранился в своей тигровой шкуре, ибо тогда тигры еще водились в этой местности. И тигровая шкура хорошо сохранилась, и высокая козья шапка а-ля Робинзон Крузо, и, главное, оружие: и нож, и дротик, и стрелы, что характерно, с костяными наконечниками. И никто никого не убивал! Сам, дурак, попал в лавину. Однако когда прямой уголовной ответственности сторон не оказалось, спор разгорелся еще принципиальней, ибо установить его этническую принадлежность означало бы разрешить давний «спор славян между собою»: кто коренным образом, а кто нет. Пока летели к ним из Тбилиси, уже пропал нож и нательный амулет – была выставлена круглосуточная охрана из представителей обеих сторон. Прибывший поэт выдвинул, на основании высокой шапки, гениальную идею, сообщил ее секретно на ухо главе комиссии. Гипотеза не прошла – но впереди был юбилей бессмертной поэмы, ЮНЕСКО и Колонный зал, и пренебречь таким тезисом председатель не рискнул. К тому же тело, спокойно пролежавшее свои шесть-восемь тысяч лет, уже третий день было подвержено современным влияниям. Также сохранность тигровой шкуры от краеведов. Военный вертолет объявился незамедлительно, и с участников была взята подписка об ответственности за разглашение. В Тбилиси было произведено дознание. Он бы сознался и что он Шота, и что он Автандил, куда бы он… делся. Что он не абхаз, он бы сознался точно. Но дело в том, что это был первый человек, дошедший до нас в подобной сохранности, то есть событие куда более мировое, чем любой литературный юбилей. Пока летела московская комиссия из Лаборатории сохранения при Мавзолее, у витязя, содержавшегося опечатанным в центральном морге, исчезла не только тигровая шкура, но и – уму непостижимо – все его мужское хозяйство. Скандал становился действительно международным, поскольку за сокрытие находки подобного масштаба от мировой общественности нас могли чохом вычистить из всех международных ассоциаций, включая ту же ЮНЕСКО, не только из какого-нибудь антропологического, не говоря о правах человека!.. Выяснилось, что сохранение его, тем более секретное, в его уже несколько подпорченном состоянии обходилось бы нашей родине в тысячи долларов ежедневно, даже если срочно эвакуировать его в Москву, но – не рядом же его класть… Дешевле было бы отправить специальную экспедицию в какую-нибудь Швейцарию, где и подбросить его под местный ледничок, а там бы его наши же альпинисты и обнаружили бы, сохранив честь открытия за отечеством… Но и этот проект наталкивался на целый ряд технических трудностей, включая таможенный и паспортный контроль. И витязь был засекречен окончательно, то есть исчез, хотя розыск тигровой шкуры еще продолжался и в этом направлении наблюдались сдвиги: был реквизирован нашейный амулет в виде камня с дыркой, каменного века, который я по случаю получил в подарок.

С этими словами ПП рванул рубаху на груди, обнажая куриного бога.

– Веревочку, конечно, пришлось заменить. Хотите, подарю?

– Господи! – стонет усталый ДД. – Да чего же все тупо, тупо, тупо!

– Не верите? Берите, берите!.. – настаивает добрейший ПП.

– Вы ручаетесь за подлинность дырки?

– Почти. Она может оказаться и древнее…

– Дырка – древнее каменного века?..

ДД не верит ни одному слову, и как раз в этом случае зря. ПП намекает, что, возможно, интересные органы были похищены самими органами для другой лаборатории сохранения, тоже секретной, заботящейся о сексуальном здоровье руководящего аппарата. По этому поводу он начинает рассказывать новую достоверную историю, как он сам однажды попал в палату высокопоставленной клиники, именно в подобного рода отделение, потому что однажды ему прищемило…

Но эту историю он уже не успевает рассказать, потому что они достигают города, а именно столицы солнечной и гостеприимной Абхазии, города Сухум. Их победу над пространством приветствует городской духовой оркестр, исполняя «Амурские волны».

– Вот что значит «медные трубы»! – восхищается ДД. – Всегда гадал, что бы это значило. Огонь, вода – понятно, но что за медные трубы такие? А это, оказывается, слава! В смысле – фанфары. В смысле – триумф…

– Крайне сомнительное толкование! – мрачнеет ПП.

– Как я раньше-то не догадался! – ликует ДД. – Другого и быть не может.

– Почему же не может… – оживляется ПП. – Очень даже может. В выражении «пройти огонь, воду и медные трубы» нет никакой метафоры: это техническое описание самогонного аппарата.

ДД радостно приемлет новую этимологию. Потому что они совсем уж к «Абхазии» приближаются. К белоснежной красавице «Абхазии», так удачно построенной самим академиком Щусевым именно в этом, а не в другом месте. А там, в «Абхазии», уверяет ДД, его друг, коллега, англичайнин, специалист по западному расселению обезьян в неподходящих климатических условиях… и у него полным-полно всего: всяких виски-шмиски, джин-тоник-шмоник, а чачи – нет.

Но его ждет разочарование: в гостиницу их не пускают. Возможно, за внешний вид. Правда, их пока никто не обижает, милицию не зовут – их не пускают просто как посторонних лиц, указывая пальцем на соответствующий транспарант, на котором красным по белому написано, что ПОСТОРОННИМ В… Тут, на счастье, помрачневший Драгамащенка и превосходно себя чувствующий режиссер Серсов…

И беспрепятственно всех в гостиницу пускают.

Драгамащенка объясняется с ДД, режиссер – с ПП. С англичанином, за которого Драгамащенка несет, как оказывается, прямую ответственность, случилось ЧП; режиссер приглашает ПП на роль в его будущем фильме. На англичанина ночью во сне, но и наяву обвалилась с потолка фанера; нет, сам он не пострадал, он так и не понял, во сне это было или наяву. Потому что фанера эта упала на него вместе с крысой и с кошкой, которая бежала за крысой. Он решил, что у него началась белая горячка. Требовал немедленной депортации. Они такие принципиальные, эти англичане, что он на этом настоял и был срочно эвакуирован с уже неоспоримыми признаками белой горячки. А Драгамащенке, как назло, как раз удалось наконец устроить его поездку к местам расселения обезьян…

Режиссер как раз сейчас переселяется в освободившийся нумер. И никаких виски-шмиски… ПП быстро соглашается сняться в новой роли у режиссера Серсова.

– Я знаю, куда мы пойдем, – утешает он ДД. – К моему другу Семену. (Он как-то странно, с протяжкой и важностью, произносит это имя: не то Симеон, не то Семион.) Не ожидал я его здесь встретить… Вдруг гляжу – он!

Но это не так оказывается близко. Это достаточно далеко от Сухума, в большом, растянувшемся селе Тамыш. Они проклинают город, рассуждая о прелестях сельской жизни. В городах растет преступность, и нечего с ней бороться, потому что это биологический фактор. Карательные меры неизбежны, поэтому трибунал еще будет некоторое время существовать в преображенном ими человечестве, но постепенно казнь будет заменена всего лишь ссылкой в города, которые и будут выполнять свою полезную функцию помоек. В них будет производиться фильтрация и очистка всего, и город наконец обретет свое естественное назначение. Город как раз и станет той Великой Свиньей Будущего!..

Но это еще не скоро… И Тамыш оказывается далеко.

– Кто-то верит, а кто-то не верит… – ПП покрылся пылью, будто шерстью: и бровки, и щетина, даже руки. – Кто-то ниспровергает, а кто-то творит себе кумира… А я… Я восхищаюсь Господом! Я Им Самим восхищен! И не только как Творцом. Это само собой – уму непостижимо, как Он прекрасно все это произвел. Другое восхищает меня в Нем…

Усталые, брели они вдоль бесконечного шоссе. ДД безропотно плелся чуть сзади, как в поводу. Выглядывал из-за его плеча. Удивленно разглядывал пыль на руке…

– Человечность! – вот что изумительно… Он несет ответственность за каждую свою ошибку. Он присутствует. Это такая ошибка человека забросить Его подальше, на некие небеса! Он – здесь! Мы никак этого не поймем. Он послал нам Сына Своего в доказательство – мы и этого не поняли. И если мы ошибка, то Он усыновил эту ошибку. Он поставил нас этим выше всего в этом мире! Выше ангелов и архангелов! Потому что они всего лишь существа, пусть и высшего порядка, а мы – дети Его. Вы говорите, что Адам праотец наш… Нет! Он тоже всего лишь тварь Божья, потому что он не был Сыном Его. Мы – внуки Адама, но дети – Господа. И Он давно ждет. Он нуждается в нас. Он все еще надеется. Он верит в нас. Можете себе представить, как же Он верует! Мы же отчаялись и веруем во все, что угодно, кроме Него. Мы провозглашаем Его заветы, заповеди и законы и сами себе ими угрожаем. Мы запугали себя Господом как начальником, который нас осудит и накажет. А Ему не этого от нас надо. Ему бы немножко нашей веры и любви. Немножко ответной ласки Отцу… Вы не замечали, что отец всегда самый необласканный в семье человек? Он работает, и работает, и работает. Или пьет, и пьет, и пьет. И так сходит на нет, не разогнувшись… Папа! – ПП всхлипнул. – Прости меня!.. Ну вот мы и у цели, – спокойно тут же сказал он, бросив взгляд окрест. – Уже скоро. Я хочу, чтобы вы поняли, в чем наша общая ошибка. Веруете вы или нет, совсем не важно. Вы – человек. А Он… Он – не над нами, Он – в нас. Мы с Ним – одно. И не преклоняться перед Ним, не извиваться самоуничижаясь и не строить из себя богочеловека – а надо Им Самим стать. – И он опять взглянул окрест. – Вот и кладбище показалось… Тут уж рукой подать.

С кладбища доносился негромкий, ненадрывный, умеренный плач. Хоронили Сенька, Семена, Семиона или Симеона. Он пропал, и его хватились лишь на третий день. Нашли его в разрушенной церкви уже застывшего. В красной рубашке, он обнимал большую, ведерную бутыль чачи, которую украл у мамы Нателлы. Это она плакала так ненарочно, так честно и ровно: разве я ему не наливала?.. разве бы я ему и так не дала… Он так и не прикончил всю – достиг половины. Но он и не расстался с ней. Кто-то даже высказался похоронить их вместе. Потом решили этими же остатками его помянуть.

– Запомните, доктор, – сурово изрек ПП. – Похмелка – это все то, что ты выпил вчера.

ДД было отказывался – все порывался в соседний санаторий. Там одна сотрудница… видел бы, какими глазами посмотрел на меня утром ее сын… Но воля ДД была уже сломлена.

– Что вы все топчетесь, как Наполеон! – сказал ПП, равномерно стукаясь лбом о крышку простого гроба. И ДД сломался…

– Что же вы так плачете, доктор??

– Я представил себе биомассу червей…

Так умер русский бич, Божий человек Сенёк-Семион.

И здесь, на скромных поминках, над свежей могилой, ПП потерял ДД и отключился сам.

III. ОГОНЬ

1. Кот

Вопрос о том, кто я такой, встал необыкновенно остро.

ОН опускался – меня опускали.

Встречи хватило дня на три. Объятия распались. По телефону ЕГО заверили, чего ОН стоит, и я согласился. Я растянул осень, и тем более состоялась зима. Из окон дуло очередной ноябрьской годовщиной – шестьдесят пятой? шестьдесят шестой? шестьдесят седьмой. Три дня превращались в три года, и три года пролетали, как три дня. Шуба на мне развалилась. Вот уж не знал, что стоит достаток! И очки могут стоптаться на носу, как подметки, – что уж сетовать об обуви. В квартиру набежали тараканы. Сопли охватили меня пожаром, платки сохли по батареям. Я просыпался от нестрашных, занудных кошмаров, все менее отличавшихся от жизни.

Сначала будто бы ничего, сплю. Звонок – иду открывать. Извиняются, не туда попали. Ничего, ничего. Иду досыпать, лег – проклятье! – забыл свет в квартире погасить: из-под двери бьет. Иду гасить, а они уже на кухне, с тортиком, чай пьют. Очень миролюбивы, объясняют, что раз уж у них так и так адрес неправильный, а они специально на новоселье на поезде приехали, то они уж у меня и чтоб я присаживался. Я им что-то насчет того, что как-то так… а они: ничего, ничего, не стоит, мол, мне беспокоиться. И все такие круглые, провинциальные, не нервные, как бы даже застенчивые, но наглые. На звонок уже сами пошли открывать, а там еще такие же и опять с тортиками. Я их выталкиваю, а они становятся как бы вялые, бессловесные, валятся, я в них путаюсь, вязну, все более зверея. Накидал полную лестничную площадку каких-то ватников, валенок, ушанок – последние так вообще превратились в половую тряпку. Только снова лег – шкаф стал потрескивать, форточка распахнулась, искры из всех щелей, и дымком повеяло. Надо форточку бы затворить, – сил встать больше нет. А в форточку уже какой-то ватник лезет, ушанку обронил, ворчит. Шкафчик мой в углу задел, со шкафчика бюстик Наполеона начал валиться. Я еле его поймал, чтобы не разбился. Выпихиваю ватного обратно в форточку; он раздался, как пролез, и обратно не пропихивается. Искры сыплются, как от сварки, Наполеон посверкивает бронзой в их свете, а глазницы у него пустые, как у античных статуй. Наполеон-то у меня откуда? Не было у меня отродясь Наполеона! Не стоял он у меня никогда на шкафу… Выбрасываю и кумира вслед за ватным, тщательно закрываю форточку, а там, за дверью, уже дым коромыслом, гвалт, кутерьма электричество жгут и веселятся.

Сопли душили меня. Пробуждаясь, в ужасе зажигал я настоящий свет, в той же, однако, комнате, тянулся за корявым комком носового платка. Из платка порскали тараканы.

Вот что такое быть диссидентом! – усмехался я. Главное, не перепутать начальные стадии с окончательными. В моду входил СПИД. Сопротивляемости никакой. Сопли переходили в кашель, а кашель в понос. Методы слежки и синдром мании преследования совпадали. Начальные симптомы приводили к случайным связям, а случайные связи к алкоголизму. Не опохмелившись, душа жаждала расколоться. Колоться было перед кем, но не в чем. В одном случае ты становился сумасшедшим, в другом – эмигрантом. Не хотелось ни того, ни другого. Но КГБ все-таки лучше эйдса, и не надо их путать. Слава моя росла.