Текст книги "Золотая лоция (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Странно, – сказал Семик, наблюдая за отчаянной борьбой женщин и воинов у борта, – у князя Водополка несколько здоровых сыновей, и ещё родятся столько же, зачем им эти княжны так понадобились?

– Очень даже понятно, просто у вас, у славян, пришедших с юга через Гнездо, такое отношение к женщинам, – ответил чудин, – у нас, у саамов, лопарей, нурманов, родившихся девочек легко в голодные годы уносили в лес, а в обычные годы девочек, рождённых от наложниц и рабынь не признавали и тоже уносили в лес умирать. У словен и у кривичей, мало того, что никого никогда в лес не уносили, так ещё принимали к себе чудских, лопарьских и заволочьских девочек с матерями. Потом они начинали говорить по-славянски и становились вашими. Всё потому, что вы, славяне, кормитесь больше от земледелия, прокормить можете столько, сколько земли возделаете вместе. Мы-то всё по хуторам, охотничьим заимкам, всё для себя, да себе одним. Принято зарыть золото в землю с мертвецом, пусть даже соседских детей, и своих собственных детей от наложниц и рабынь убьют. А у вас всё вместе делается и делится, общинами, пусть мало, но всем чтобы досталось. Дети-сироты могут пройти по чужим домам, и горе той семье, что откажется сиротам помочь куском хлеба. Всё потому, что славяне с юга, с Днестра, где не знают власти жадности. Когда в Руссу пришли из Гнезда родители Водополка, славян было в десять раз меньше, чем голяди ильменской, чуди и лопарей. Только за одно поколение число пришедших сравнялось с числом живущих здесь издревле, и кривичи построили города на Волхове и Новоозере между нашими городов. Лопари вообще ушли к Новой реке, а кто не ушёл, тот стали по славянски говорить, и жить между кривичей на волоках и стали землю пахать и огораживать. Славянки-то, по десять и более детей рожают, двойнями, тройнями. Куда там чуди и лопарям узкозадым угнаться… А ещё через поколение кривичей здесь больше них будет. Сейчас Водополк уже в Бьярмии воюет, скоро дорогу на Каргово поле захватит, оседлает торговлю северян мехом, солью, тальком из Туле и с северных варанг. В общем, перерожали вы нас…

– Перерожали… – задумчиво повторил за ним Семик, наблюдая за не совсем решительной в борьбой дружинников со знатными женщинами.

– Нет, вот как надо, – сказал Стовов, подходя к Ясельде и отстраняя растерянного молодого дружинника с расцарапанным уже ногтями щекой.

Князь схватил княжну за волосы у затылка и потянул их, упираясь ногами в сундук одного из гребцов. Голова Ясельды от этого запрокинулась назад. Глаза их встретились, и князь вдруг понял, что прекраснее этого взгляда, с плывущими в нём отражениями голубых облаков и тусклого солнца, он никогда не видел. Слёзы на раскрасневшихся щеках девушки мерцали стеклянными бусинками. От неё пахло цветами и весной. Ясельда задохнулась, пальцы соскользнули с оковки щита. Она упала на спину, ударившись спиной о весло. Князь потащил её к навесу как убитого тюленя.

– Вяжи её! – сказал он, – как стреблянских рабов вяжете!

Ломонос грубой верёвкой из кожи стянул княжне локти за спиной. Такой же приём применил Стовов и к Орисе. Служанки смирились сами и дали себя связать. Горькие рыдания женщин были слышны и со стороны города. Воздевая руки к небу жёны и наложницы Водополка кричали пленницам слова одобрения. Стовову они кричали просьбы о снисхождении. Мудрое их поведение, не допускающее ни угроз, ни попыток напасть на судовую рать, нашло оправдание в отсутвии кровавой расправе над княжнами. Жестокость Стовова, известная всем и здесь, способность его без промедления проливать кровь невинных, послужившая основой его багрянородного прозвища, сыграло здесь на удивление благую роль. Заложники остались живы и даже увидели мать Ладу, а та увидела их живых и здоровых.

Ладога медленно удалялась от лодий и лодок войска. Сигнальные костры чёрного смоляного дыма стояли теперь над городом. Такой-же дым стоял над крепостей Любша. Это место, недалеко от Ладоги, проводило судовую рать молчанием. Несколько железных шлемов норманнской работы маячили между зубцов частокола. Ворота со стороны Волхова были закрыты, мосток через реку Любша убран. Наёмники-нурманы, охранявшие дом князя, не помышляли о нападени, наоборот, готовились к обороне. Вышедшие из приземистых бревенчатых и земляных домов, распольженных мосаюом вокруг каменного детинца, люди, были одеты кое-как. Тут встречались и северные одежды из оленьих шкур чуди, и домотканые хламиды словен, шубы лопарей, льняные и шерстяные ткани куршей и другой литвы. Множество белобрысых детей толпилось любопытной стайкой у воды, рассматривая паруса лодий Стовова. Их уже успели поставить на старухи-мачты. Они были сделаны из промасленнлй дерюжной ткани и стоили целое состояние князю. Десятки женщин Стовграда трудились над ними всю зиму и десятки мужчин вываривали их в жире и воске под руководством специально купленного раба-нурмана и нурмана из дружины князя, старого Ацура. Паруса на лодиях северных народов встречались уже повсеместно, но на славянских лодиях это было ещё новинкой, и все, даже богатые торговцы из Гнезда, приходили ещё только на вёслах, по-старинке. Много людей в толпе было без шапок, и сразу бросалось в глаза то обстоятельство, что волосы всех детей и мужчин, были белёсые, русые, почти белые, и от солнца даже блестели.

– Словно русь крупными крошками из Ильменских варанг, что мы взяли в Новом городе, – сказал Семик.

– Словен и чудь и голядь с варанг Ильменя так русью уже все и зовут, чтобы язык не ломать и не путаться, – подтвердил грек-книжник, – у вашей голяди такие же волосы.

– Жаль только они русь не варят, а только едят её по ведру на человека в год, – с ухмылкой сказал Стовов, – но и то хорошо, пока соль идёт к ним через меня, они послушнее, болеть-то без соли никому не охота.

– Так вот кто завоюет поочье, – улыбаясь сказал Семик, – русь!

Несколько рыбаков вышли было от мостков Любши на лодке-однодеревке к силкам, установленным на середине реки, но, испугавшись свирепого вида стреблян на лодках, рыбаки поспешно отгребли к устью разлившейся Любша.

Впереди, за песчаными наносами, уже была видна полоска морской шири Новоозера-Ладоги. Белые и серые облака в несколько слоёв громоздились от края неба до края. Северного берега озера не было видно даже намёком, и, казалось, что там кончается земля. Огромный водопад низвергается вниз, в пустоту бесконечного пространства ночи, куда бог Ярило прячет солнечный круг когда сердится, или когда сам уходит спать в звёздную пустоту.

Обернувшись лицом к Волхову, князь упёр руки в бока, и сказал:

– Какая многолюдная страна этот волоковский путь, как повезло Водополковой семье сюда прийти из Гнезда. Славяне пашут, чудины охотятся, словене русь добывают, ремесленники бродячие со всех краёв изделия разные делают, нурмоны охраняют всё это, а князь порядком владеет! Новоозеро как море соединяющее дорогой множество земель и народов. Нужно просто прижиться, а бабы славянские всех перерожают! Мне бы такое чудо сделать в поочье и помосковье, да куда там с глядью стреблянской…

– В этом столпотворении нет хозяина, – сказал грек-историк, вздыхая и растирая вывернутые почти кисти рук, – множество народа, перемешавшись тут, как в Вавилоне многоголосом, или маленькой Византии, без Дарданелл, но с Волховом-воротами на юг, подчиняется князю, пока боится его меча, а нет князя, и нет управления…

– Чего? – стоявший рядом с ним Ломонос удивлённо усьавился на грека.

– Бога Иисуса Христа не хватает на этих проклятых языческих берегах.

– Тут всегда так было, – согласно сказал чудин, – земля обильна, а порядка нет.

– И не будет, – засмеявшись глухо сказал Стовов, словно прочитал послание своего бога в строках низких облаков, – она всем не своя.

Глава пятая НОВАЯ РЕКА НОВООЗЕРА

Оставив за кормой песчаные наносы Волхова, выйдя из мутного пятна его вод на хрустальную поверхность Ладоги, корабли и лодки Стовова оказались на великом просторе. У всех захватило дух от этого величественного зрелища. Северо-западный ветер был достаточно сильным, волны были большими. Они с шумом обростали белыми гребням около берега и бились о него с неистовой силой, поднимая рои брызг. Лодии сильно качало и бросало из стороны в сторону, лодки стреблян плясали на волнах словно поплавки рыбьей сети у водопада. Свинцовые облака лежали над водой до горизонта плоскими скатками, как скошенная рожь, ветер быстро гнал их на юго-восток. В разрывы иногда выглядывало солнце, и стройные, ладные полосы волн вспыхивали стальным отблеском со стеклянной глазурью и огненными искрами. Множество весенних перелётных птиц используя раннее тепло летало в разных направлениях стаями, кружило над водой, оживляло берег и островки. Рыба прыгала над водой, и казалось, что впереди ждут ещё более богатые и чудесные места.

Сразу выяснилось, что из кривичей, полтесков и бурундеев, никто толком не умеет управлять парусом на таком сильном, не попутном ветре. Даже стреблянам, ловко орудовавшим на реках парусами, пришлось снять их и двигаться на вёслах. Семь лодий и шесть лодок войска Стовова стало разносить в разные стороны. Хуже всего дело обстояло у полтесков. Две их корабля столкнулись и потеряли часть своих вёсел.

– Похоже, настал конец походу! – сказал на это Стовов.

Затем он приказал зарезать и бросить в воду одну козу, взятую в Новогороде, как жертву и угощение водяного Деда. Коза была убита, её кровь окрасила струи воды за бортом. Многим даже показалось, что в это время ветер стал стихать, но на самом деле лодии уже разнесло далеко друг от друга, и их последующее расхождение в разные стороны уже не было так явно заметно. Если бы не чудин-лоцман, большая лодия князя протаранила бы лодию Мечека, и бурундеи, многие не умеющие плавать, неминуемо бы погибли в студёной воде. В последний момент чудин бросился к Ломоносу, держащему кормило, и совершил крутой поворот. Потом ему пришлось показывать поочерёдно на каждой лодии, как закреплять парус с помощью верёвок и жердей удерживающих шкоты – нижние углы паруса, как натягивать нижние края паруса – шкоторины и поворачивать рею, заставляя лодию идти к ветру под большим углом. Чудина от корабля к кораблю первозила лодка Ори, а стреблянин, разболевшийся из-за качки, был в это время на лодии полтеска Вольги, где лежали неподвижно двое раненых стреблян во время грабежа Нового города. Во второй половине дня войску Стовова удалось одолеть ветер и своё неумение, и собраться вместе. Устав от борьбы с парусами, искупавштсь в ледяной хрустальной воде несколько незадачливых мореходов воины пришли к выводу, что вёсла надёжнее. Они шли теперь вдоль береговой линии на северо-запад, туда, где Новая протока пробила путь из Новоозера-ладоги в ильмень Янтарного моря. Впереди широким полумесяцем двигались шесть лодок со стреблянами, потом три лодии кривичей, за ними две лодии бурундеев, и замыкали строй Хетрок и Вольга.

Неожиданно из-за песчаной отмели, кое-как покрытой прошлогодним камышом и серым плавнем, появилась небольшая, но ладная лодия, явно свейского или прусского вида. Полосатый сине-красный большой парус был наполнен попутным ветром, и лодия, хоть и была гружёной, неслась уверенно разрезая носом пенную воду. Увидев ладейную рать, этот торговый кнорр, стал уходить от берега на север. Однако охотничьи повадки стреблян сразу проявились в том, что три их лёгкие лодки, бешенно работая вёслами, отрезали путь торговцу в море, а две лодки зашли кораблю за корму, перекрыв путь обратно. Несколько стрел, выпущенных стреблянами, заставили кнорр развернуть парус вдоль ветра и снизить ход. Поравнявшись с ним, лодия Стовова почти остановилась. Выполняя команды чудина, кривичи бросили на палубу кнорра железные крючья на кожаных верёвках. Кнорр оказался захвачен. На нём находились торговцы со свейского острова Хельгё. Шесть прекрасно вооружённых воинов везли на продажу в Ладогу рабов-чудинов, захваченных во время похода их конунга из Форнборга на реку Вуоксу. На палубе в страшной тесноте находились пять десятков молодых мужчин и женщин, перепуганных, грязных, голодных и мучимых жаждой. Руки у всех были связаны; у мужчин за спиной, у женщин на животе. Несколько невольников были сильно избиты и имели деревянные колодк на шеях.

– Везу своих рабов в Ладогу, там Водополк и Лада их покупают и селят на ячменных полях для работы, и на смолокурне, – сказал по-нурмански главный работорговец, – если хотите, можете купить у меня их всего по дирхему за человека.

– Может, купить и отправить к нам в Стовград? – спросил князя Семик, выслушав перевод, – цена, вроде, маленькая за таких сильных и молодых рабов, даром почти. Бурундеи не отказались бы, у них хазары рабов по пять дирхемов наших худосочных берут, а тут кровь с молоком, на чистой рыбе вскормлены…

– Ты чего говоришь? – князь с удивлением посмотрел на своего воеводу, – разве из-за таких крох мы прорывались через ледяные волоки и бурные пороги? Разве не идём мы мечём взять богатство, зачем торговлей крохи выгадывать? Торговлю надо в узком месте за горло держать, и деньги доить, а не мотаться там и сям с товарами, рискуя быть убитым, или всё растерять по дороге.

– Бесчеловечно рабами создания божьи делать, – сказал грек, перегибаясь через щиты и крестя сердобольно чудинов, – не будет рай открыт для мучителей и насильников ваших, истинно говорю!

– То-то король Дагобер с франками именем бога вашего сжигал фризов и германцев, отказавшихся креститься, – ответил нурманн на ломаном греческом языке, – а немецкие епископы пруссов также отделывают за бога своего.

– Уберите этот ужасный запах! – из под навеса раздался голос Орисы, и одна из служанок выглянула оттуда, чтобы увидеть кучу рабов в лужах собственных отправлений, и спрятаться обратно, зажимая нос.

– Не нужны нам рабы, своих нарожаем, – заключил наконец князь, – с вас за проход по реке тринадцать дирхемов я возьму.

– Это очень много, это же море Водополка, мы ему платим, – возмущённо сказал нурманн, – в крайнем случае биармовского князя Вала это места. Я хоть и маленький херсир своего конунга, но на это не соглашаюсь!

– Соглашайся, херсир, а то и оружие отберём и рабов, и корабль, – перевёл ответ князя чудин, и в голосе его слышались нотки мстительного удовольствия, – князь ещё добр сегодня.

Получив серебро и таким образом вернув затраты на проход через волховские пороги, Стовов повеселел. Видя, что остальные его лодьи подошли со всех сторон к нурманам, он приказал пленникам отдать всё имеющееся и них серебро, отличные франкские мечи, ножи из Норрланда, шлемы, одну кольчугу из Венделя. Стребляне, пользуяст беспомощностью торговцев, забрали у них железные котлы и крючья для варки пищи, отличные дубовые бочки для пресной воды, рыболовные сети, одежду, пряжу, нитки, иголки, гребни, медные зеркала, сундуки, украшения. И пуговицы спороли с одежды. Войдя в состояние веселья, чувствуя облегчение после выхода на большую воду, передавшееся воинам, князь велел высадить нурманов на берег вместе с освобождёнными рабами, что и было выполнено стреблянами. Корабль нурманнов решено было затопить, что и сделали, прорубив в днище дыру. Только после того, как кнорр скрылся под водой, Стовов понял, что можно было половину стреблян пересадить на него. Однако Семик, устранил причину расстройства князя, уверив, что идти по Янтарному морю на корабле пропавших людей с Хелгё, всё роавно, что признаться в их убийстве, так что правильно, что корабль был надёжно спрятан навеки на дне Ладоги.

После промера глубины у берега Новой губы, там-же было решено остановиться на ночлег. Чудин отказывался вести корабли ночью из-за постоянно меняющихся здесь песчаных наносов, кос и банок. Хорошо был виден маленкий Ореховый остров и городище на нём, дымы рыбных коптилен и несколько парусов идущих на север лодок.

Пока воины вытягивали на берег лодии и лодки, располагались на ночлег, освобождённые рабы погнались за своими бывшими обидчиками и убили их в лесу. Их истошные крики известили об этом. С трудом отогнав от костров голодных лисиц и чудинов, и одного даже оставив без уха, кривичи первый раз за три дня смогли спокойно и вволю выспаться. Стребляне, однако, оставили у себя на ночь несколько молодых чудинок. Те отказывались сперва развлекать свирепых охотников, но после того, как от костров потянуло запахами жареного мяса, они согласились. А ещё несколько женщин, пришедших на запах из леса, были отогнаны обратно. Вдалеке, за пустыми каркасами рыбьих сушилок, у рыбацкой деревни, освобождённые чудины развели костры, чтобы согреться в холодную ночь, и всю ночь пытались найти и приготовить что-то съестное. Они что-то жарили. Не представляя, как они могли, добыть зверя без оружия и так быстро, все справедливо решили, что они сьели убитых нурманов, но проверять эту догадку не стали. Стовов от чудинок отказался, опасаясь заразных болезней и кривичам не дал к ним прикасаться, а провёл ночь со второй служанкой княжон. Ясельду развлекал грек, читая ей выдержки из своей рукописи о деяниях предков Водополка, а Ориса делала вид, что спит.

Ранним утром корабельная рать отчалила от берега и обойдя по правой протоке остров Ореховый, и впрямь заросший орешником, наведя страху на посёлок чудьских рыбаков, вышла в Новую реку, или Нуову, как её называл чудин. Тут кончалась земля Водополка и его правда, и начинались земли лопи белоглазой. Поселение на острове выглядело так бедно и, видимо, разорялось всеми проходившими кораблями так часто, что тратить время на него не стали.

Берега Нуовы – широкой протоки из Ладоги в Янтарное море, были пологими, с песчаными наносами, пустынными и уходящими к горизонту ровным ковром верхушек деревьев. Было заметно, что весенняя вода подходит к самым деревьям, подмывая корневища, не оставляя шансов уцелеть любому селению, валу или могиле, будь она построена на берегу. Как и на Ладоге, здесь уже совсем не было льда, даже тоненького ночного припоя или отдельной льдины. Сразу бросалось в глаза отличие от многолюдных и разнообразных берегов Волхова. Ни одного селения, ни домика, ни дымка, словно эта земля была только что сотворена. Ни человека, ни зверя не было видно. Голые деревья и хмурая погода с мелким дождём и ветром действовали угнетающе. Только вездесущие перелётные птицы и тусклый отблеск воды оживлял неприглядную картину. Без сложностей пройдя у места впадения в Новую реки Тосны, полноводной из-за паводка, сужение реки и множество отмелей, где течение убыстряется и шумит, корабельная рать вышла на великий речной простор, не имеющий равных ни на какой другой реке, вплоть до средней Волги.

– Будут когда-нибудь жить люди в этих местах? – спросил у ветра Ломонос, стоящий у кормила княжеской лодии, прикладывая значительные усилия, чтобы удержать корабль от смещения из-за сильного, вдруг возникшего течения.

– Тут жили испокон веков лопари, пока Ладога не переполнилась и не потекла по этой лощине на запад к Янтарному морю, – ответил ему чудин-кормщик, принимая у него руль, – ижора тоже жила.

– Десять саженей! – крикнул через всю лодию дружинник, наблюдавший за знаками с передовой стреблянской лодки, где двое воинов, не занятых на вёслах, мерили глубину грузом на верёвке с мерными узлами.

– Держись дальше от берега, – сказал чудин, – а лопари просто к берегам не подходят, боятся попасть в рабство. Тут повадились пруссы приплывать и привозить на кораблях коней. На них они охотятся на лопарей, что осмеливаются у берега заниматься ловлей рыбы или собирательством. От всадников только в болотах и чащобах и можно было укрыться несчастным. У пруссов оружие железное, самострелы византийские, кони быстрые, много у них воинов, отъевшиеся на своих пшеничных полях у Русы. А у лопарей стрелы с костяными наконечниками, дубины, да топоры каменные. И не расплодились они на охоте да на ловле рыбной с ягодами болотными. Ловят их как зверей и продают, кого англам и данам, кого ютам и фризам. Те перепродают их в Испании, Греции, Италии, где земли обезлюдели сильно от чумы, а монастырям и герцогам нужны рабочие руки, чтобы возделывать их пшеницу и виноград.

– Чудеса, – ответил Ломонос, – чего только не узнаешь, как только выберёшься из своей Тёмной земли на свет белый.

– У нас тоже похоже, стребляне мурому ловят и продают за бусы и топоры, а те хазарам и иудеи в Византию и Сирию в тридорога за золото, – вмешался в их разговор Мышец, старый воин, весь в шрамах и оспинах, – только стребляне без коней в меньшинстве.

Последующий их разговор проходил долго, с большими паузами между словами, так, что чудин упустил нить понимания;

– Князь рассказывал, что до прихода на Оку его отца, стребляне мурому ловили для жертвоприношений своей Змее, чуть не ели их, а теперь только продают в рабство, как все просвещённые народы.

– Интересно у Ори спросить.

– У этого врага спросишь, себе дороже…

– Куда голяди стреблянской рабов держать, рабов кормить надо, а как охотой их прокормишь, зверья то всё меньше, стреблянам самим не хватает. Теперь хоть пшеницу от нас сеять научились и огородничать капусту и лук…

Сидящие на вёслах княжеской лодии дружинники запели, поддавшись широко разлитой под небом грусти и печали мёртвой после свирепой зимы природы, ещё не ожившей, и не понятно, имеющей для этого силы. Была какая-то неуверенность во всём, ожидающем настоящего весеннего тепла, как всегда, а будет ли жизнь снова, буйство луговых разноцветных трав, тяжёлой разнородной листвы, несметные облака насекомых, пресмыкающихся, птиц и звериных детёнышей под покровительством жарких дней и тёмных ночей. Неужели это холодное солнечное пятно за облаками так прибавит тепла, что жизнь вернётся? А если нет? А если тепла не будет и не созреют травы и хлеба, замёрзнут детёныши и мальки? Кто скажет как будет, или не будет, и кто знает, когда эта цепь ежегодных великих воскрешений прервётся? Насколько и как долго Ярило-даждьбог будет добр к земле?

Молодые дружинники-кривичи тем временем запели, помогая первому, нарушившему тягостный плеск воды, в такт ударяя сосновыми вёслами в мутную воду Новой реки;

  Лада, Лада, Лада-лель агарушек,

  Чёрен камушек, жених ей вор-плут,

  Плетёный кнут…

– Это про что песня, – спросил грек, с любопытством исследователя осматривая угрюмые берега, словно они были живописнее Крита или Далмации, – эти ваши славянские песни с Днестра?

– Наверно обрядовая песня или приговор, – ответил чудин, стоя у кормового весла и восхищаясь маневренностью лодии, – ах, как корабль слушается, видимо киль сделан искусно и длина с шириной корпуса подобраны так, чтобы лодия могла пролететь над мелкими волнами, не зарываясь носом, и не сильно раскачиваться при порывах бокового ветра, хорошо сделана, словно её в Форнборге строили на Хёльге!

– Язычество ваше есть козни дьявола, и неверие в Господа нашего, есть путь к гибели всех этих земель! – крестясь, сказал грек.

– Оттуда, от нурманов мастер был, и даже доски из ясеня оттуда доставляли, – ответил Ломонос, не обращая внимание на пылкие слова монаха, – князь лодию любит больше жены Белы, наверное.

– Больше жены? – удивился чудин, – у нас женщина очень большая ценность, потому, что она может много людей нам родить, воинов и невест, мастеров и ткачих, если, конечно, будет чем их кормить.

– То-то вы девочек каждый год в лес умирать уносите!

– Это только в голодные годы.

– У вас без пшеницы, каждый год голодный, а про лодию эту точно говорю, – продолжил Ломонос, – когда мастер нурманн стал требовать оплату за неё, а денег не было, князь лунницы, серьги и гривны золотые княжны взял и мастеру отдал, сказав, что лодия, это водяной конь, и за него, как и за хорошего хазар кого коня, он может любые деньги отдать и жену в придачу.

– Всё равно, нет большего удовольствия в жизни, чем вот так управлять хорошим кораблём, стоять лицом к ветру, чувствовать себя птицей, летящей на встречу судьбе, – с восхищением произнёс чудин, – я счастлив, когда веду корабли от Янтарного моря до Ильменя и дальше на юг, и когда возвращаюсь на север!

– На Нерли и Москве нашей был?

– Нет, там нет ничего, вся земля обитаемая заканчивается на Ильмене, дальше на юг Тёмная земля, – неуверенно сказал чудин, – медведи одни, пчёлы и муравьи, а зимой снега по пояс.

  По калиновым мостам – болотам шатается,

  От Ярилина грома к траве пригибается.

  Он прощения просит,

  Но не будет прощён за бесчестие Лады,

  За бесчестье богов, кровь, пролитую даром…

– Когда кривичи говорят, я понимаю, а когда поют, не понимаю, слова понятные, а смысл ускользает, – сказал грек.

– Они сами не понимают свли древние песни, клянусь Перкунасом, – ответил чудин, отрываясь от восхищённго разглядывания надутого ветром паруса над головой, – кто такая была эта Ляда? Может, дочь Ярилы-солнца, может, рабыня. Лада переводится со славянского как совершенная, хорошо сделанная или красивая, соразмерная. Почему он мстил за неё? Говорят, что, когда Ярила бился с великанами всеобщей тьмы, чтобы сделать свет, из его раны родилось семь дочерей – семь дней. Но кто такая Лада… – чудин пожал плечами.

К полудню туман над берегами Новой реки стал рассеиваться. В месте впадения в Новую реку реки Ижора, несколько лодок пытались сдвинуть с места остов кнорра, разрушенного льдами, ещё видимо прошлой осенью. В первый раз здесь на глаза попались человеческие жилища – несколько временных шалашей, покрытых шкурами оленей. Ни женщин, ни детей рядом видно не было, видимо они принадлежали охотникам-ижоре, решившим заполучить драгоценные доски, составляющие борта кнорра и его киль из цельного дуба.

– Биармы и финны строят корабли и лодки с такими коутыми бортам, что если их будут затирать льды, то они просто выдавят их наверх, и можно будет их по льду оттащить до полыньи или большой воды, – сообщил на это чудин, – когда мы пройдём реку Охту, будут острова Ордей и Тоска, там зимовка кораблей биармов и финнов, и если при нашем появлении они не разбегутся, можно будет посмотреть их корабли.

– Если бы они не докучали нашему сопернику на севере, князю Водоподку, я бы этих финнов и биармов сжёг бы всех, – сказал на это Ломонос, – но поскольку они досаждают нашему сопернику Водополку, то пусть живут!

– А ижора? – улыбнувшись на это кровожадное, но бесполезное заявление, спросил чудин, – тоже сжечь?

– Ижора будет нашими союзниками против Водополка, нурманов и финнов, когда мы вернёмся с золотом и будем торговать с западом через Неву, а ижора будет от этого доход и иметь, – важно произнёс Ломонос.

– А ещё ижору можно в веру истинную обратить, – задумчиво сказал монах, – а я епископом буду в этих местах.

– Что, со славянами в Русе не получается, и в Новом городе не получается? Ижору проще уничтожить, чем от их северных богов отвратить, что защищали их тысячи лет. Славян проще обратить, они воспринимают хорошо те обычаи, что встречаются в новых землях, от того и расселяется быстро везде.

– Тогда именем Господа Бога их следует уничтожить! – подняв руки к небу, провозгласил монах, – если человек не признаёт Господа Истинного, его уничтожают!

– Вот это по нашему! – с ухмылкой произнёс Ломонос, и добавил уже в сторону чудина, – но что-то мы, кривичи, не спешат голядские обычаи пернимать, – гордо произнёс с Ломонос.

– Просто вы в Тёмной земле недавно, и кривичи – это не совсем славяне, – загадочно сказал Чудин, – а вон, смотрите, острова впереди, это уже взморье, Нуова заканчивается!

– Все дети Божьи!

Выглянуло солнце и стало вдруг так тепло, что часть стреблян даже разделась по пояс, с удовольствием проветривая на ветру и на солнечном свете сырую одежду. Туман совсем рассеялся, и вскоре, стали отчётливо видны большие и малые острова в устье Новы. Над ними лениво поднялись две чайки, и за ними потянулся сизый туман, больше похожий на дым костров. Тут, в тени гранитных валунов громоздился ещё лёд. Где-то тут в мучениях умирала снежно-волосая старуха словен Студинита, чтоб через лето возродиться юной девой с ледяным дыханием, в прекрасных одеждах из инея. Перед протоками между острова вода сделалась прозрачной. Угрожающие днищам лодий камни, стволы и отмели теперь просматривались издалека, стребляне в лодках уже не кричали об опасности и не меряли глубину. Они стали догонять друг друга на лодках, видимо на спор, а может, для забавы ради.

Налегая на вёсла так, что трещало дерево в уключинах бортов и лоснился пот на голых спинах, они носились между лодиями, лавировали среди топляка и льдин у берегов, порой опасно о них ударяясь. Их игра заключалась в том, чтобы накинуть кормчему лодки-соперника, удавку на шесте, вроде тех, что использовались ими для охоты на лосей.

Несколько незадачливых стреблян, попавшиеся вместо своих кормчих в петли, вскоре оказались стянутыми в ледяную воду под хохот и прибаутки остальных. Одному из молодых стреблян так сильно повредили кадык, что его пришлось отвезти на лодию к раненым ещё при грабеже Новограда. Несколько раз, на сошедшихся вплотную лодках, в ход шли вёсла, шесты и кулаки.

Вскоре зрителям стало понятно, что шесть стреблянских лодок управляются мужчинами из разных семей. И эти семьи друг к другу настроены совсем не благодушны. Поэтому соперничество между ними имело такое ожесточение и азарт. В результате, более ловкой и сильной оказалась семья с реки Яуза. Их кормчий ни разу не был опрокинут в воду, а сами они стащили в волны четырёх кормчих из лодок с Протвы, Нары, Москвы и Пахры. Откуда у них были силы, после тяжёлого перехода через Волхов и Ладогу, понять было сложно. Грек предположил, что это от скудоумия, поскольку мыслительные действия не забирают силы у конечностей охотников. Княжны посчитали это средством запугивания их, перед назначением выкупа, а чудин находил в этом сходство с забавами финнов, только без опрокидывания в воду и удушения. Стребляне всё были охотники и рыбаки. Их ловкость и отвага была широко известна. Они в ночном лесу иногда выслеживали в смертельном развлечении рысь и брали её за загривок. Они предпочитали сырое мясо, заговаривали лунный свет, изменяя его направление и силу, они могли целый день сидеть под водой, дыша через соломинку, имели по нескольку жён, по нескольку жизней, выше всех богов ставили Отца-Змея и Мать-Рысь.

Если бы их вёл не Оря, сын Малка, а, например Претич, то Стовов Богрянородец никогда не решился бы идти вместе с ними в далёкий поход. Ненависть его дружины к стреблянским воинам и наоборот, за несколько поколений была закалена в постоянных стычках при сборе дани и многодневных сражениях при оттеснении стреблянских племён в сторону мери и муромы.