Текст книги "Опоздавшие к лету"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Нормально, – сказал Ларри. – Завтра вечером.

Ник ушел, тяжело ступая, всю легкость свою он оставил здесь, растерял, распылил, израсходовал – Ларри проводил его до двери и посмотрел, как он спускается, ссутулившийся и постаревший. Потом вернулся к окну. Потемнело, небо заволокло, пробрасывал дождик. Проклятые политиканы, подумал он в отчаянии. Они ведь… они… Он не знал, что именно «они». В голове все мешалось, думать он не мог, мог только чувствовать, как подступает к горлу немой крик – как это бывает от настоящего бессилия. Не сделать ничего, понял он. Проклятая страна. Проклятое время в проклятой стране…

И Ник… Что это с тобой, а, Ник? Не похож ты на себя, Ник Кинтана. Время ли тебя укатало – или горки оказались чересчур крутые? Не держишь удар. Ну нисколечко не держишь. Или не хочешь держать? Эх, Ник, Ник… а казалось, по гроб жизни. Ты меня – из болота, я тебя – из смертного блока… такой цемент, казалось, а вот поди ж ты… казалось – оказалось…

Впрочем, все может объясняться просто. Ник получил задание склонить некоего Ларри Лавьери к совершению террористического акта, имеющего важное политическое значение. На случай отказа Лавьери от совершения акта Ник должен ликвидировать указанного выше субъекта. Вопросы есть? Нет. Выполняйте. Похоже? Очень похоже. А тут, понимаете, папка из архива «Сириуса» – это вам не ваши динамитные бомбочки, это на мегатонны мерить надо, это конец многих так лихо начинающихся карьер – да что там карьер, оккупационные власти очень интересуются деятельностью «Сириуса»… да. Есть там вещи, попахивающие хорошо намыленной пенькой.

Если бы эта папка существовала на самом деле!

Ну что же, пока там Ник связывается со своим руководством, пока те обсасывают ситуацию, пока вырабатывают новую тактику, ладно, мы тоже пока не будем суетиться. Блефовать надо с серьезным лицом.

А теперь – танцы, как говорил, бывало, тот же Ник, притаскивая на наш с ним остров посреди болота пару караваев хлеба или конскую ляжку; я уже более или менее передвигался, болтаясь между костылей, ноги отходили медленно, и он выхаживал меня как родного, иногда он пропадал на три, на пять дней, но всегда возвращался: – А теперь – танцы! – и я танцевал на этих костылях вокруг его рюкзака, и так было до осени, пока я однажды не отбросил костыли и не выдал такую румбу!..

Козак кухарил по военно-полевому и из мирного времени перенял лишь специи и зелень. Поэтому на первое был «силос»: свежая капуста, помидоры, кресс-салат, латук, петрушка, все порубленное и политое дешевым маслом, а на второе – исходящее незнакомыми ароматами месиво из картошки, лука и мяса. Потом вскипятили чай, поделив оставшуюся заварку на две части – на сейчас и еще на вечер. Пить чай Козака приучили в лагере военнопленных, где он пробыл полтора года после капитуляции и откуда принес много экзотических навыков: например, бриться черенком ложки. Он утверждал, что даже золингеновское лезвие не сравнится с такой самоточкой. За чаем их и застал маленький американец.

– Господа, – сказал он, снимая шляпу, – позвольте представиться: Рой Ингал, бакалавр искусств и представитель «Марк Груманз адвентер тревелз». Вы позволите?

Он присел на свободную табуретку, протянул Ларри визитную карточку, протянул Козаку открытый портсигар, поднес зажигалку – все это в хорошем темпе, закурил сам, выпустил дым и, выждав ровно две секунды после того, как Ларри поднял глаза от карточки, сказал:

– Я имею поручение от руководства компании предложить вам ангажемент. Я восхищен вашими выступлениями, и это восхищение разделяют многие в руководстве компании. «Марк Груманз адвентер тревелз» предлагает вам турне по Соединенным Штатам и Канаде. Я имею полномочия обговорить с вами насчет условий выступлений. Я имею также право предложить вам двести долларов за одно выступление, а также секретное предписание, позволяющее в случае вашего отказа поднимать ставку до двухсот пятидесяти долларов. Но мистер Груман шепнул мне, что если вы не согласитесь на двести пятьдесят, давать триста. Я думаю, что с меня не сдерут кожу на барабан, если я телеграфирую, что мы сторговались на триста двадцать долларов за одно выступление. Так. Мы сторговались?

Ларри, ошарашенный, конечно, таким оборотом дел и таким натиском, тупо рассматривал американца. Маленький и аккуратный, в голубовато-серой тройке, лицо скуластое, смугловатое, волосы короткие, лежат свободно, никаких вам бриолинов, сидит, каналья, как дома, нога на ногу, шляпа на колене, курит, разглядывает его, Ларри, понимает, что сразил наповал. Ларри перевел дух, посмотрел на Козака. Если у меня такой же вид, как у Карела, подумал он, то этот парень должен иметь отличные тормоза – глазом не моргнул.

– М-м… – начал Ларри, – простите, господин?..

– Рой Ингал, – сказал американец. – Давайте просто Рой.

– Господин Ингал. Я не был подготовлен к такому разговору, поэтому прошу простить мою растерянность (какого дьявола я все время извиняюсь?), но все это в высшей степени неожиданно для меня, поэтому… Вы знаете, конечно, что у нас есть определенные ограничения в правилах…

– Конечно, – сказал американец. – На вашем утреннем представлении присутствовал наш человек.

– Ах вот как, – сказал Ларри. – То есть вы знаете кое-что изнутри?

– Разумеется, – сказал американец. – Более того, мы обратили внимание, что поле вашего аттракциона эргономически спланировано далеко не идеально – впрочем, этот вопрос вы сможете обсудить с инженером компании. Сейчас меня интересует один вопрос: да или нет?

– Знаете, я не предполагал в скором времени возобновлять выступления, – сказал Ларри. – У меня была очень напряженная серия, я страшно устал, и… вот осталось два раза. – Он вдруг неожиданно для себя улыбнулся.

– Если начать выступления с первого сентября – вы успеете отдохнуть? – спросил американец.

– Не знаю, – сказал Ларри. – Я просто никогда в жизни еще так не уставал.

– У компании есть свой пансионат на Палм-Айленд, это атлантическое побережье, отличные пляжи. Мы готовы обеспечить вам самый полноценный отдых, мистер Лавьери. Причем учтите – не в счет будущих выступлений, а за счет компании.

– У вас случайно не филантропическое общество? – спросил Ларри.

Американец вежливо улыбнулся.

– Я предлагаю вам такой режим выступлений: по два выступления в день два дня подряд, потом два дня отдыха. Право брать тайм-аут, если почувствуете усталость. Два, три, четыре раза за серию – обсудим позже. И большой перерыв в середине серии – скажем, на месяц. Надо же вам посмотреть страну, которую вы намерены покорить?

– А компания не разорится на таком режиме выступлений?

– Вы представить себе не можете, мистер Лавьери, – сказал американец, – сколько мы на вас заработаем. Кстати, вас будут осаждать рекламные компании – запрашивайте вдесятеро против того, что они будут предлагать. Не церемоньтесь с ними.

– Да, и видите ли, – сказал Ларри, – нас двое. Американец взглянул на Козака.

– Нет проблем, – сказал он. – Вы же платите ему из своего кармана? Вот и продолжайте.

– Потрясно, – сказал Ларри. – Карел, как тебе?

– Вполне приемлемо, – сказал Козак.

– К завтрашнему утру я подготовлю проект контракта, – сказал американец, – и мы его обсудим за чашечкой кофе. Часов в десять вас устроит?

– В десять у меня выступление, – сказал Ларри. – Вы забыли.

– Зачем вам это? – спросил американец удивленно.

– У меня контракт, – сказал Ларри.

– Сколько вам придется заплатить за срыв представления? – спросил американец.

– Двойной сбор, – сказал Ларри.

– Сволочь этот ваш Папандопулос, – сказал американец. – Это значит, за два выступления – восемнадцать тысяч динаров? Ладно. – Он достал из кармана чековую книжку, стал писать. – Округлим до двадцати… семьсот шестьдесят долларов. Я вас выкуплю, – сказал он Ларри и подмигнул. – Разбогатеете – отдадите. Держите вот… впрочем, нет, я сам отдам и сам переговорю. – Он засунул чек обратно в книжку, книжку положил в карман, сделал брызжущее движение пальцами, поправил галстук, и вот он уже на ногах и надевает шляпу. – Итак, на сегодня с вами я прощаюсь, надеюсь, что не разочаровал вас, до завтра!

И скрылся.

Наступило молчание. Ларри сидел, тупо уставясь на стакан и бесцельно помешивая ложечкой чай; чаинки то собирались в центре стакана, то разлетались по всему дну, и он никак не мог понять, почему это так. Козак молча прихлебывал. Потом он налил себе еще, хотел положить сахар, обнаружил, что сахара больше нет, сходил куда-то и принес новую пачку.

– От добра добра не ищут, – сказал он.

– Да, – сказал Ларри. – Надо же, сволочизм какой – только-только решил отдохнуть… Знаешь, Карел, если честно – я хотел совсем завязать с этим делом.

– Фиг бы у тебя получилось, – сказал Козак. – Ты же больше ничего так хорошо не умеешь. Заскучал бы.

– Не знаю, – сказал Ларри.

– Ладно, – сказал Козак. – Отдохнешь, развеешься…

– Отличные пляжи, – сказал Ларри. – Загорим с тобой, как негры, найдем себе по креолочке… Ты любишь креолок?

– Никогда не видел, – сказал Козак.

– Я тоже.

– Вообще, мне кажется, – сказал Козак, – от таких предложений не отказываются.

– Да я вроде и не отказываюсь, – неуверенно сказал Ларри.

– Так мне на вечер билеты продавать?

– Не знаю, – сказал Ларри. – Наверное, не надо.

– Папандопулос лопнет с досады, – сказал Козак.

– Ему-то что, – сказал Ларри. – Он свое получает.

– Ты не знаешь, – сказал Козак. – Он на тебя пари заключает. Что в тебя не попадут. А теперь все эти его пари… – и Козак сделал жест, наглядно обрисовывающий плачевную судьбу всех пари господина Папандопулоса.

– Так ему и надо, – сказал Ларри. – Скотина лохматая.

– Не устроил бы он тебе какую-нибудь гадость… – сказал Козак.

– Плевать, – сказал Ларри. – Ты здесь будешь? Пойду поброжу.

– Так, значит, не продавать? – спросил еще раз Козак.

– Продавай пока, – неожиданно для себя сказал Ларри. – Потом, если что, вернем деньги.

Все это надо как следует обдумать, как говорил когда-то Ник, «подвергнуть интеллектуальному процеживанию». А полноценное интеллектуальное процеживание получалось у Ларри только при бесцельных блужданиях под открытым небом. Странный день сегодня. Дело не в совпадении даже: что и Ник, и американец, и каждый с невероятными предложениями. Это как раз бывает, закон парных случаев. Но то ли чего-то не хватает во всем этом, то ли какой-то пережим. Что-то тут не так. Он вернулся в отель, купил у портье талончики на междугородные переговоры и заказал разговор из номера с одним своим приятелем в столице. Приятель оказался на месте, и Ларри попросил его навести справки об американской компании «Марк Груманз адвентер тревелз». Через полчаса приятель позвонил ему и сказал, что такая компания существует, имеет солидный оборот и занимается шоу-туризмом, то есть путешествиями по местам увеселений: на корриды, родео, авто и мотогонки, бурлески и прочее, и прочее; здешний представитель компании по имени Рой Ингал находится сейчас в деловой поездке где-то на востоке страны.

– Спасибо, старина, – сказал Ларри и положил трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Это был американец.

– Мистер Лавьери, – сказал он. – Вопрос о ваших остающихся выступлениях решен полностью. – И тут он отчетливо хихикнул, и Ларри представил себе, как именно проходил процесс решения. Прошу вас сегодня на ужин – с вашим компаньоном, если желаете. Гарантирую очень хороший коньяк. Очень хороший. Как предпочитаете ужинать – с дамами или без?

– Все равно, – сказал Ларри.

– Так не бывает, – не согласился американец.

– Я хотел сказать, что оба варианта равноприемлемы, – усмехнулся Ларри.

– Вот и отлично, – сказал американец. – Я за вами заеду часов в пять – куда?

– К «Аттракциону», – сказал, подумав, Ларри.

– Хорошо. В пять в «Аттракционе».

Американец положил трубку первым, и Ларри услышал это треклятое «пам-па-па-пам», и ушедшее, казалось, беспокойство зашевелилось вновь.

А, пошло оно все к черту, подумал Ларри с накатившей ненавистью, уставясь почему-то на телефон – наверное, от телефона он и ждал новых пакостей. А пошли вы все к черту – и ты, Ник, и твои хозяева… завтра, мол, вечером… завтра вечером меня здесь собака не унюхает. И даже, может быть, сегодня вечером. Уеду – и там вы меня не достанете. А достанете – ну что же делать, ребята, пеняйте на себя…

Его опять потянуло на улицу. Тучи ушли, светило солнце, и дул ровный прохладный ветер, обещая, что и завтра будет вот так же солнечно и холодно. Было без двадцати четыре. Ярмарка продолжала кипеть, и Ларри, обогнув отель, пошел в направлении прямо противоположном, туда, где тихо и никого нет. Улочка, выбранная им, извиваясь, спускалась к реке, но переходить мост Ларри не стал, а сел на бордюрный камень и стал смотреть на дома, деревья и людей. Дома на обоих берегах были маленькие, крытые черепицей или железом, одноэтажные, изредка двухэтажные, ничего более высокого Ларри не видел, если не считать красного кирпичного здания школы и кирхи вдали. Деревья, распустившиеся не так давно, стояли как в нежно-зеленом тумане, а по дворам доцветали яблони. Со стороны ярмарки люди шли понемногу, в сторону ярмарки не шел никто. Потом Ларри заметил старика. Старик шел с того берега по мосту, потом стал подниматься по улице вверх. Около Ларри он остановился. Красивый породистый старик с коротким седым ежиком, с тростью, на которую он опирался, кажется, не для поддержания себя в положении прямостояния, а выполняя некий ритуал попрания праха земного.

– Все сидите? – спросил он Ларри.

– Сижу, – сказал Ларри, ничуть не удивленный таким вопросом.

– Без работы?

– Видимо, так, – сказал Ларри.

– Что значит «видимо»?

– Наобещали.

– Ясно. Машину водите?

– Да.

– Грузовик с прицепом?

– Да.

– До войны кем были?

– Гимназистом.

– А на войне?

– Морская пехота, потом штрафбат.

– Вы мне подходите, – сказал старик. – Вот вам моя карточка, позвоните утром.

Он протянул Ларри кусочек газеты. Это была позавчерашняя местная газета, и по иронии ситуации как раз на этом оторванном клочке были слова: ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ стрел… и чуть ниже: СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕ…

– Штрафбаты – это единственное, в чем еще оставалось хоть немного истинного гиперборейского духа, – сказал старик. – На этой войне наш народ испустил свой гиперборейский дух, но последним его испустили штрафбаты.

– Это точно, – сказал Ларри. Он помнил, как к концу войны в штрафбаты сгоняли кого попало и за что угодно: за отросшие волосы, за вшей, за татуировку, за анекдоты, за… Там Ларри и познакомился с Ником. Потом они вместе дезертировали – накануне заведомо безнадежного наступления.

– Меня вышвырнули из армии, – сказал старик. – Пока шла война, я был им нужен, а как война закончилась, меня вышвырнули. Я им не нужен в мирное время.

– И я им не нужен в мирное время, – сказал Ларри. – Я и себе-то не нужен в мирное время. Страшно обидно получается – уникальный талант, а в мирное время не нужен. А если нужен, то на всякие гадости. Следовательно, война – это тоже гадость, но какая-то общепринятая.

– Да, – сказал старик. – Учтите – когда войны нет, пропадает надобность в воинской доблести, и все мужчины превращаются в хлюпиков. И женщины рожают от них еще больших хлюпиков. Без войн человечество вырождается. Поэтому победители всегда насилуют женщин побежденного народа – чтобы улучшить породу. Природа мудра, и природа не позволит нам перестать воевать.

– Не слушайте вы его, – сказала Ларри какая-то подошедшая женщина. – Он сумасшедший. Пойдемте домой, генерал. Эмма опять потеряет вас.

– Значит, договорились, – сказал старик. – Завтра вы звоните мне. Такие люди нужны нации.

– Конечно, – сказал Ларри.

Старик ушел, ведомый под локоть дамой. Ларри сидел и смотрел им вслед. Какая жалость, подумал он. А то действительно бы – шофером на дальние рейсы, день и ночь за рулем, дорога навстречу, люди и машины, Козак рядом, это обязательно, чтобы Козак был рядом… Эта картина прокрутилась перед глазами так ярко, что он даже почувствовал запах горячего мотора и дорожной пыли и услышал шлепки разбивающейся о стекло саранчи… Надо было двигаться к «Аттракциону», было уже без пятнадцати пять. Когда Ларри обогнул отель и вышел на рыночную площадь, он понял, что что-то случилось.

Народ толпился неподалеку от «Аттракциона», и там же стояли две полицейские машины. Ларри подошел поближе. Несколько полицейских разгоняли толпу, кричали: «Расходитесь, расходитесь, господа, не мешайте расследованию!» Им удалось освободить от людей круг метров двадцать в диаметре. Посередине круга лежал на земле человек, и, хотя он лежал лицом вниз, Ларри сразу понял: это был Ник. Рядом с ним стояли полицейский офицер, жандармский офицер и двое из оккупационной администрации. Полицейского офицера Ларри знал. Он протиснулся к нему, сказал, что, кажется, знал погибшего и просит разрешить произвести опознание. Офицер пристально посмотрел на Ларри и разрешил. Ларри подошел к трупу, наклонился, потрогал голову. Это, конечно, был именно Ник – Ник, убитый выстрелами в спину и затылок. Пуля прошла через глазницу, и вместо глаза пузырем выпирал черно-багровый сгусток.

– Слушаю вас, – сказал полицейский офицер.

– Это Николас Алан Кинтана, рождения тысяча девятьсот двадцать шестого года. Места постоянного жительства и рода занятий не знаю. Видел его сегодня три часа тому назад.

– Откуда вы его знаете? – спросил офицер.

– Были вместе на фронте. Потом изредка встречались. Если не считать сегодняшнего дня, то последний раз года два назад.

– А что было сегодня?

– Да ничего не было. Он пришел ко мне после выступления, хотел о чем-то поговорить, но я был выжат как лимон. Он побыл немного со мной и ушел. Немного, кажется, обиделся. Но я ничего не мог – ни говорить толком, ничего…

– Но о чем-то он говорил?

– Нет. Он понял, что я гиббон гиббоном, ну и… Он хотел зайти завтра вечером.

– Зайти? Откуда?

– Он не сказал, где остановился.

– Какие у вас были с ним отношения?

– Приятельские. Не слишком тесные, но хорошие.

– Почему, вы думаете, он пошел к вам снова?

– А он шел ко мне?

– Уверен в этом. Он вышел из отеля и очень быстро, почти бегом, направился сюда. И какой-то мотоциклист подъехал к нему сзади и выстрелил. Так почему он шел к вам?

– Не знаю. Он не собирался сегодня. Мотоциклиста поймали?

– Где там… Чем он, по-вашему, занимался?

– Два года назад он начинал заниматься журналистикой. А что он делает сейчас… делал… извините.

– Новая мода – журналистов убивать… Хорошо хоть, что не полицейских.

– Убивать полицейских – это мода будущего сезона, – сказал Ларри.

– Не надо так шутить, – сказал офицер.

– Я не шучу, – сказал Ларри. – Я прогнозирую.

– Вы серьезно?

– Боюсь, что да.

– А где вы были сами с четырех до половины пятого?

– Гулял, – сказал Ларри. – Но алиби у меня есть.

– Я вас не подозреваю.

– Спасибо.

Офицер посмотрел на Ларри и еле заметно усмехнулся.

– Вы оказали помощь следствию, – сказал он. – Благодарю вас. Нам надо занести показания в протокол – не пройдете ли со мной в машину?

– Пойдемте лучше в помещение, – сказал Ларри. – Там удобнее.

Они составили протокол опознания. Ларри подписался, и офицер ушел, еще раз поблагодарив его за помощь следствию.

– Ты видел, как это было? – спросил Ларри Козака, когда они остались одни.

– Нет, – сказал Козак. – Я на стрельбище нашем порядок наводил.

– Американец не появлялся?

– А чего ему тут делать?

– Хотел за нами заехать – приглашал на коньяк.

– Не было еще.

– Я наверх пойду, – сказал Ларри. – Если он приедет – зови.

В своей комнате Ларри растворил окно и сел на подоконник, обхватив руками колено. Смерть Ника не произвела на него особого впечатления, она каким-то образом вписывалась в структуру момента и потому не казалась собственно смертью и не вызывала особых эмоций – так, отстраненная жалость к Нику, как к проигравшему игроку. А ведь он искал меня, он несся сломя голову, чтобы меня предупредить о чем-то, подумал Ларри, подумал больше для того, чтобы растормошить в себе чувства, потому что специально думать об этом было не обязательно, это и так было ясно. Как ясно было и то, что бежал Ник не за тем, чтобы уберечь меня, а потому что у него у самого вдруг что-то сорвалось…

Ларри поискал в карманах и выложил рядом с собой на подоконник две визитные карточки: американца и сумасшедшего старика. У меня алиби, ни к селу ни к городу подумал он, и тут же возникла откуда-то известная фраза: «Было бы алиби, а трупы найдутся…» Так… трупы… трупы, кажется, действительно найдутся.

Предположим, что я понадобился хозяевам Ника. Ник знает меня, знает, что давить на меня бесполезно, и пытается втолковать им это. Они понимают, но – но делают вид, что не понимают, и посылают Ника именно затем, чтобы он давил. Ник настраивает меня на соответствующий лад. А потом они посылают еще одного, который имеет целью сделать так, чтобы меня не было сегодня после пяти в обычном месте. Все понятно? Сегодня произойдет покушение на кого-либо из чинов оккупационной администрации или на какого-нибудь заезжего генерала – в моем стиле и с оставлением на месте преступления моей визитной карточки. И все. Я в их руках. Теперь они могут получить от меня сполна все то, что им нужно. А Ник? Он что – взбунтовался? Или ему пришлась не по нутру роль настройщика? Ну да, может быть, у Ника на меня свои планы, у его хозяев – свои. Или не у хозяев, а у соперничающей группировки, догадался Ларри. Все становится на места. Это несущественно, кто именно чуть-чуть не уловил меня, какие именно ловцы человеков (ему вспомнилось утреннее предупреждение Рисетича о каких-то неизвестных патерах, и мелькнуло на миг, что он, Ларри, понадобился в известных целях церковникам, клерикальные террористы, подумал Ларри, военизированная организация «Непорочное зачатие» – хорошо звучит!) – несущественно, пусть это американская разведка, или имперская, недоразгромленная и, по слухам, продолжающая свою деятельность, или террористы, или еще кто-то – главное, я чуть было не превратился в чей-то инструмент, в оружие… Но Ник, не желающий отдавать меня в чужие руки, не желающий, вернее, выпускать меня из своих рук, побежал, чтобы меня предупредить, – и предупредил. Спасибо, Ник, ты выручил меня еще раз.

Но механизм превращения меня в инструмент запущен, и кто-то где-то проверяет пистолет, поздно и бессмысленно пытаться предупредить («кто-то где-то кого-то хочет убить, кто, где, кого – не знаю, но знаю, что часов в семь вечера…») – но почему вы не думаете никогда о том, что человека невозможно рассчитать до конца? Человек тоже не может рассчитать до конца, что именно против него сконструировано, но элементарно порядочным он может быть? Не поддаваться на запугивания, подкупы, лесть? Может? Может. Ни в один капкан в качестве приманки невозможно положить порядочность – просто у вас, господа конструкторы капканов, извилина – та, что ведает порядочностью, – редуцировалась или вообще не развилась, уроды вы, господа…

Впрочем, может быть, я вас и недооцениваю…

Точно так же, кстати, может оказаться, что ничего вообще нет, никаких сложных интриг и ловушек, а есть лишь несколько независимых событий, и чисто случайно я оказался задет ими – чисто случайно… И американец – настоящий, и не появляется он по простым причинам: колесо спустило, коньяк попался слишком хороший, полиция задержала – как-никак убийство в городе…

Ладно, это все лирика. Ларри с силой, ломая прочную фанеру, приподнял сиденье кресла, просунул руку в тайник. В тайнике был вальтер в специальной кобуре для ношения под мышкой. Ларри разрядил его, подергал затвор, пощелкал курком, чтобы расшевелить застоявшийся механизм. Зарядил снова, пристроил кобуру, накинул на себя полотняную куртку, подошел к зеркалу. В зеркале был мускулистый, отлично сложенный тип с мужественным, немного осунувшимся лицом. Такими вот типами, будто сошедшими с одного конвейера, кишели американские фильмы. Ларри поморщился, тип тоже поморщился и покосился на пистолет. Пистолет был совершенно незаметен под курткой.

Итак, приятной охоты, господа! Мишени фирмы «Лавьери» ждут вас!

Козак не удивился, когда Ларри сказал ему, что вечернее представление состоится. Или удивился, но не подал виду. Но, скорее всего, он просто догадывался, что возникли серьезные осложнения в жизни, и понимал, что Ларри, как человек, рискующий своей конкретной шкурой, имеет право принимать решения. Безусловно, Козак очень многое понимал в происходящем, и то, что он без звука отправился продавать билеты стрелкам, уверило Ларри в том, что его рассуждения правильны.

Ларри не стал опять подниматься наверх. Он посидел несколько минут в той комнате, где они с Козаком пили чай, потом заглянул в «Зазеркалье». Козак экипировал стрелков. Ларри окинул их взглядом. Опять фермеры, вот этот слегка навеселе, местная золотая молодежь, человек семь, а вот это нехорошо – женщина, с ними очень трудно, и еще вот этот детина с низким лбом, уж очень хорошо держит карабин… десять патронов взял, придется быть настороже. Ну что, все? Пошли.

Американец перехватил его у входа во двор. Он был взъерошенный и разгоряченный.

– Простите меня, бога ради, – заговорил он быстро и с более сильным акцентом, чем раньше, – тут кого-то убили, и мне пришлось полтора часа в участке давать показания, что я не мэрдэрэр и не свидетель. Давайте сдавать деньги людям, и очень быстро поедем в ресторан, девочки уже не могут терпеть. Хорошо?

Ларри смотрел на него с любопытством. Американец что-то прятал в себе, это чувствовалось. А ведь это тест, подумал Ларри. Сейчас я все узнаю.

– Господин Ингал, вы же деловой человек, – сказал Ларри. – У меня есть обязанности перед посетителями и перед антрепренером. Я должен соблюдать их.

– Вашему антрепренеру уплачено вперед! – закричал американец.

– Он не звонил мне и вообще никак не давал знать, что представление отменяется.

– Он не может позвонить, потому что он пьяная свинья! Не только потому что пьяная, но и потому что свинья! Любой суд докажет, что вы правы!

– Все-таки я проведу последнее представление, – сказал Ларри. – Поверьте, я не сомневаюсь в ваших словах, но мне просто неловко перед клиентами. Я ждал вас до последней возможности.

Если бы американец был настоящим, то отчаяние, исходящее от него, не было бы таким страшным. Перед Ларри стоял человек, жизнь которого окончена. Человек, сорвавший дело, за которое отвечал головой. Человек, сделавший все, что мог и что должен был сделать, но вот из-за нелепого упрямства другого человека все рушится…

– Разрешите мне пройти, господин Ингал, – сказал Ларри сухо.

– Мистер Лавьери, – в спину ему сказал американец тихим голосом. – Только не ставьте мне вопрос, откуда я знаю. Вас должны убивать сегодня.

– Что? – обернулся Ларри.

– Вас сегодня будут убивать… Они наняли мэрдэрэр… профессионала…

– Кто – они?

– Ваш антрепренер заключал на вас пари. Очень большие пари. Очень большие ставки. И те, которые ставили против вас, объединились и наняли мэрдэрэр…

Ларри повернулся к американцу, положил ему руки на плечи. Все могло быть именно так, и дай бог, чтобы оно было именно так – только так… И тогда американец был американцем, и были пляжи на Палм-Айленд, и сумасшедшие гонорары – все это было, и было правдой: но ведь было еще и то, что стояло за Ником и за смертью Ника…

– Спасибо, господин Ингал, – сказал Ларри.

– Рой, – поправил его американец.

– Спасибо, Рой. Спасибо, что предупредил. Но, видишь ли, это – только половина… половина всего. Мне нужно сыграть эту игру. Мне самому. Понимаешь? Я сыграю сейчас, и мы с тобой поговорим. Не уходи никуда, хорошо?

– Хорошо, – сказал американец растерянно.

Ларри шел к гаражу и чувствовал спиной его взгляд – необычный взгляд, не такой, к каким он привык. Мне нужно алиби, подумал Ларри жестко. Полное алиби. Любой ценой. Нет времени разбираться, кто есть кто, кому можно верить, а кому нет, – в этом подлом мире масок и подделок научились имитировать и использовать все, и поэтому особенно подозрительным бывает именно лучшее: бескорыстие, дружба, любовь… Опаскудили все. Может быть, и тебя, дорогой ты мой Рой, используют, а ты и не подозреваешь – так тоже может быть… Но все-таки мы поговорим с тобой.

Я отыграю сейчас, и мы поговорим. Наверное, я откажусь от твоего предложения. Чувствуешь, какая грязь налипает к нам? Я так не хочу. Так что лучше я действительно куплю себе грузовик с прицепом и займусь дальними перевозками. Или придумаю еще что-нибудь…

Он открыл все калитки в воротах – все пять. Ветер, кружась по двору, раскачивал их, и Ларри чувствовал судорожное метание внимания стрелков – с одной на другую. Раздался свисток. Ларри выбросил через калитку центральных ворот ком ветоши, внимание всех тугим пучком ударило в этот ком, кто-то даже не сдержал выстрела. Ларри выждал три секунды и вышел следом за брошенным комом, легко пропуская мимо себя пули. Профессионал пока не стрелял, все выстрелы были обычные: напряженное, сосредоточенное внимание на сопряжении рамки, мушки и цели – кожа чувствовала, куда именно упирается эта воображаемая линия, – импульс на руку, на указательный палец – импульс этот Ларри ощущал как зудящий звон, который возникает, если проводить чем-нибудь твердым вдоль натянутой струны, – и пока этот импульс дойдет до пальца, у тебя есть четверть секунды, чтобы отклониться от будущей траектории пули. Все это выполнялось уже чисто автоматически, и со стороны казалось, что Ларри просто идет, пританцовывая, дразня стрелков кажущейся скупостью движений. По нему было сделано двадцать два выстрела, прежде чем он дошел до кучи гравия и прилег за нее. Трибуны мертво молчали.

Он отдышался немного и мягким прыжком перелетел через гравий, приземлился на руки и шею и, кувыркнувшись вбок, еще одним таким же стелющимся прыжком преодолел расстояние до трубы. В трубу он, конечно, не полез, это было бы глупо. Он на корточках, пригнув голову – так его с той стороны не было видно, – пробежал до половины трубы и там, встав в рост, «выжег» два гнезда стрелков и не отказал себе в удовольствии посмотреть, как они рвут заклинившие затворы карабинов. Тут по нему в первый раз ударил профессионал. Это было именно как удар: короткое, в долю секунды прицеливание – и резкий, раздирающий звук импульса, подаваемого мозгом на руку. Ларри еле успел присесть. Пуля прошла над головой.

Надо было просто сбежать, подумал он в мгновенной панике. Сбежать, как только почуял неладное. Чертов американец…

Он вернулся на несколько метров назад и перемахнул через трубу под защиту машины. Кто-то пальнул в него, но с запозданием.

Он наметил себе примерный путь к зданию. Надо было прорываться между выжженными гнездами к крайнему окну первого этажа. Но для этого следовало выжечь еще то гнездо, которое было крайним справа, потому что в этом случае Ларри надолго подставлял стрелку спину. Выжечь гнездо или хотя бы заставить стрелка израсходовать патроны. Если бы не профессионал, Ларри бы так и сделал: потанцевал бы перед тем стрелком под защитой вон той машины, а потом пошел бы своим путем. Сейчас это не проходило.