Текст книги "Опоздавшие к лету"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

А если бы оказалось? Ведь провал…

Неужели они так беспечны? Я же сказал полицмейстеру про обыск и про телефон… Неужели…

Не может быть!

Боже мой, задохнулся он, это же все спектакль, это же провокация, а я так задешево купился…

Сматываться! Сматываться немедленно, может, еще успею…

А смысл какой? Тебя расшифровали и разложили – мечись теперь или не мечись, конец один, не скроешься…

Стоп. Без паники. Вечер поэзии – это что, тоже спектакль? Нет, брат, это настоящее. Они же от тебя ничего не хотели, просто дали понять, что все о тебе знают и, в общем, доверяют… А в доме, наверное, есть детектор «клопов», не зря же полицмейстер молчал на улице; и Петцер появился не сразу, должно быть, возился там с аппаратурой.

Что же тогда из себя представляет Тригас?..

Март сам не знал, спал ли он в эту ночь.

Утром раскалывалась голова, но благодаря этому не было никаких совершенно мыслей, и Март готов был благодарить бога за эту боль.

С трудом проглотив бутерброд и запив его крепким чаем, Март вышел на стоянку машин, сел в свой «виллис» и поехал просто так. Лицо овевал ветер, глаза и руки были заняты привычной работой, и, поездив часа два, он почувствовал, что успокаивается. Потом заправил машину, залив оба бака под пробку – на всякий случай. В отеле портье, новый, средних лет лысый мужчина, передал ему записку. Записка была от Тригаса. Тригас писал, что вынужден разговор отложить, поскольку срочно уезжает дня на три. «Помни о том, что я тебе говорил», – было написано в конце и жирно подчеркнуто. Март пожал плечами и сунул записку в карман. На лестнице ему встретился новый хозяин отеля. Глаза его были красные, как у кролика, лицо помято.

– Доброе утро! – сказал он. – Жаль, что вы вчера так рано ушли, до самого интересного. – И он рассказал, как вчера, то есть уже сегодня, когда старшее поколение разошлось-разъехалось, молодежь решила обновить помещение будущего клуба – ну и обновили, а племянница редактора – помните, в таком розовом комбинезоне? – так вот она заявила вдруг, что ее никто не обыграет в беск, а если кто обыграет, то она готова отдаться тут же, на бильярдном столе, потому что карточный не выдержит, и сели играть. – Март слушал, и его подташнивало от запаха перегара и от смысла рассказа, у бывшего портье просто слюни текли, пока он рассказывал, потом он потащил было Марта в бар – выпить за успех предприятия, но Март очень вежливо отказался под тем предлогом, что ждет важного звонка из столицы, и портье неохотно его отпустил. Все мерзость, думал Март, все и везде, где ни копни – наткнешься на мерзость, а встретишь что-нибудь настоящее, начинает казаться, что это спектакль или провокация, господи, до чего же смогли все загадить, но ведь экспатриация – это тоже не то; как это полицмейстер сказал: «Бегство – не выход»? А где же то, где то, для чего стоит переводить кислород на планете? Опять о смысле жизни, поморщился Март, сколько же можно… В номере ему вдруг захотелось спать, он лег не раздеваясь и проспал до обеда. Проснулся с тяжелой головой, как всегда после дневного сна, и еще полежал, листая накопившиеся журналы.

В пять в ресторане на английский манер подавали чай с печеньем или с пирожными; Март встал, умылся, привел себя в порядок и спустился вниз. Он уже допивал чай, когда в ресторан вошли хозяин отеля и с ним еще несколько человек, но Март не видел никого, потому что среди них была Венета. Он узнал ее сразу, хотя она изменилась. Был миг, когда их взгляды встретились, потом эта компания прошла мимо в глубь зала, и Венета изо всех сил старалась не оглядываться, но не выдержала и все-таки оглянулась. Они сидели за столиком и, видимо, обсуждали что-то, и Венета была среди них, Март видел ее в профиль, видел, как она облизнула губы, как ее спросили о чем-то, а она ответила не сразу и, наверное, невпопад, глаза смотрели прямо, и видела она Марта только боковым зрением, лицо ее было напряжено, и Март встал, оставил на столе деньги и вышел… Тогда, в восьмидесятом, «Фронт» приказал им расстаться, это было правильно, потому что шла волна арестов и надо было рассредоточиться, но это было невыносимо. Март помнил тот день смутно, они ходили по комнате, тыкались в углы, как слепые котята, или друг в друга, что-то пытались говорить, а потом Венета исчезла, никто не знал, где она, и только год спустя ему сказали, что ее и еще четверых взяли вместе с Мингом. Когда «Фронт» объявил о самороспуске и многих амнистировали, Венета так и не появилась. Марту тем труднее было ее искать, что он о существовании некой Венеты знать не мог, а о том, что Морис погиб, знали все, кому нужно, и Венета, наверное, тоже знала…

Прошло сколько-то времени, и Март обнаружил, что сидит на скамейке в сквере, где он раньше не бывал, со смятой и истерзанной пачкой сигарет в руке. Все вокруг было незнакомо, хотя, оглянувшись, Март увидел и свой отель, и шпиль ратуши, возвышающийся над крышами, и понял, где находится, но ощущение незнакомости не проходило; так с ним бывало иногда после той контузии… Не распускаться, сказал он себе, не распускаться, не рас… Слова закружились в голове и потеряли смысл. Он выбросил сигареты и сунул руки в карманы. Там они перестали дрожать.

С кем она? Он стал вспоминать. Хозяин, секретарь мэрии, казначей, еще двое незнакомых… еще ведь кто-то? Нотариус, вот кто. Венета с кем-то из тех двоих. Ему пришла в голову мысль о Шерхане, но нет, Шерханом ни один из них быть не мог. Один пожилой, совсем седой, с невыносимо синими глазами – таких просто не бывает, – а второй явно с примесью китайской крови и притом невысокого роста. Этот седой, кажется, и был главной осью компании. Спрашивать нового портье не стоит, а вот нового хозяина можно, и именно о том седом… Двенадцать лет, подумал он, двенадцать лет, двенадцать лет. Чего только не было за эти двенадцать лет.

Он подходил к отелю, когда Венета вышла оттуда, увидела его и пошла ему навстречу. Они остановились и стали смотреть друг на друга, потом она произнесла:

– Здравствуй. А ты все такой же. Пойдем куда-нибудь. Она взяла его под руку, и они вернулись в сквер и сели на ту же самую скамейку.

– Ты живая, – сказал Март. – Ты живая. Где же ты была?

– И ты живой… Я чуть не умерла, когда увидела тебя и поняла, что это ты, что ты меня узнал, – если узнал, значит, ты…

– Ты сразу поняла?

– Я чуть не умерла.

– Я думал, тебя убили тогда.

– Нет. Все обошлось. Когда ты меня узнал, у тебя стали такие глаза, и я поняла, что это ты.

– Это я. Брат передал мне свои документы. Мы же с ним – как две капли воды…

– Я помню, ты показывал.

– Где ты была?

– Сначала в лагере. Потом, когда узнала, что тебя… Вышла замуж… уехала за границу… пока не утихло.

– Я тебя искал. Никто ничего не знал, понимаешь…

– Господи, как все бывает…

– Как ты живешь?

– Спокойно. Хорошо. Всем довольна.

– Этот седой?

– Да, он.

– Как вы сюда попали?

– Это был его отель, теперь он его продал.

– Он разорился?

– Не до конца, у него еще много всего осталось. Не хочу об этом. Как ты?

– Странствую.

– Не женился?

– Нет.

– Не нашел?

– Когда в каждой женщине находишь только тебя…

– Ты помнишь меня?

– Не то слово.

– И я тебя. Господи, почему же я молчу… У тебя есть дочь.

– Венета…

– Да, милый, да. Ее зовут Марина.

– Венета, боже мой, это же… это… Как ты ее сберегла?

– Повезло. Меня почему-то считали любовницей Минга, а я не отрицала.

– Минга убили?

– Да, при мне… Его даже не пытались взять, просто убили и все.

– Она с тобой?

– Нет, она в пансионе. У меня есть портрет, я тебе потом покажу.

– Знаешь, я как пьяный…

– Глупый, чему ты так обрадовался? Обычная девочка, очень милая, на мою маму похожа…

– У меня началось лет в семнадцать.

– Я как подумаю, что у нее может быть тоже…

– Ты ничего не понимаешь. Это такое счастье.

– Я помню тебя. И все равно боюсь за нее. Так хочется, чтобы она выросла простым человеком… Ты не обиделся? Это неправильно, да?

– Пусть будет как ты хочешь.

– Будет как будет. Кто это может знать?

– Я могу попробовать. Не сейчас, ночью.

– Не надо. Лучше не знать заранее.

– Я тебе не скажу.

– Ты же меня знаешь.

– Знаю. Только все равно…

– И я обязательно должен ее увидеть.

– Конечно. Я это устрою.

– Это еще надо устраивать?

– Ну не прямо же сейчас мы туда поедем.

– А где это?

– В Скрее.

– Я же только что оттуда!

– Слава богу, хоть здесь встретились… Знаешь, я все еще поверить не могу.

– Я тоже… Где вы живете?

– Обычно в Фениксе. Это…

– Я знаю. Час езды от меня. Я – в Альберт-Клоче.

– Смешно. Рядом жили, а вот где встретились…

– Правда смешно.

– А ведь мы сегодня должны уезжать.

– Но…

– Я не поеду. Я остаюсь.

– Как?

– Просто. У нас тут домик. Скажу, что не хочу ездить…

– Он согласится?

– У меня полная свобода.

– Но он же заподозрит что-нибудь.

– Знаешь, это ужасно звучит, но я изменяю ему направо и налево. Он смирился. Он очень хороший человек, и я иногда чувствую себя такой дрянью, но ничего не могу сделать. Просто не могу без тебя жить, хотя все равно пытаюсь…

– И я точно так же.

– Пойду ему скажу и попрощаюсь, а потом мы поедем, да?

– Мне здесь подождать?

– Подожди здесь, это час, не больше.

– Тогда я поднимусь в номер, а через час встретимся.

– Ладно. Ты только не задерживайся.

– И ты тоже.

В номере он бросился на тахту, замолотил по ней кулаками. Потом повернулся лицом вверх, закрыл глаза. Казалось, что все качается и плывет куда-то. Он пролежал так довольно долго. Потом стукнули в дверь: два раза, один, потом еще два. Март пошел открывать. За дверью стоял полицмейстер. Он приложил палец к губам и увлек Марта в коридор. Там он тихо спросил:

– Ваш приятель не показывался?

– Уехал и оставил записку, – сказал Март. – Вот эту. Полицмейстер прочитал записку и вернул.

– Никто не видел, как он уезжал, – сказал он. – И машина его на месте.

– Не знаю, – пожал плечами Март.

– А то, о чем я просил, – ничего?

– Не успел, – сказал Март.

– Странно все это, – хмыкнул полицмейстер и ушел.

В баре Март купил бутылку вина – Берта странно на него посмотрела, но промолчала – и вышел в сквер. Венета уже ждала его там.

– Я готова, – сказала она.

Машина ее, бежевого цвета «БМВ», стояла неподалеку. На заднем сиденье лежал чемодан.

– Вы что, на разных машинах ездите? – удивился Март.

– В прокате взяла. Знаешь, я все ему сказала.

– Значит…

– Вот именно.

Дом оказался совсем рядом, минутах в пяти езды. Март сразу узнал его, это был домик из его вещих снов, только с закрытыми ставнями. «Вот и все», – подумал он. Венета повозилась с замками, и они вошли внутрь.

– Вот и все, – сказала она, и Март усмехнулся про себя, подумав, что одними и теми же словами они сказали о разном.

– Венета…

– Подожди, любимый. Подожди. Я не хочу сразу. Подожди.

– Что ты такое говоришь?

– Нет, все хорошо. Просто давай представим, что не было этих двенадцати лет. То есть нет – не было никакой разлуки, мы жили вместе, мы уже четырнадцать лет женаты, у нас дочь-школьница, и мы уже слегка поднадоели друг другу…

– Ты глупая девчонка…

– Скажи еще раз!

– Ты глупая девчонка, ты все еще играешь в куклы…

– И эти куклы – мы сами. Мы приехали в свой загородный домик, мы здесь давно не были, давай его осмотрим, он совсем маленький, вот кухня, вот столовая, здесь мы будем есть, вот гостиная, сюда будут приходить друзья, мы будем болтать с ними на самые глупые темы, знаешь, я ужасно люблю болтать о пустяках, о платьях, например, а вот спальня, и широкая кровать, а в этом шкафу – чистые простыни, ты посиди вот здесь и не подсматривай, а я постелю, потому что уже не могу играть в куклы, но я все равно хочу постелить эти свежие простыни, чтобы все было прочно и надолго…

– Девочка моя, я даже не знаю, что можно сказать сейчас, потому что я даже не мечтал об этом, а только тосковал, что ничего больше не будет никогда, и даже те два года мы виделись урывками и редко, и много времени потратили даром и на пустяки, это счастье, которому нет сравнения, потому что я искал тебя и не находил, и все равно искал, потому что только ты есть на свете, потому что только ты есть на свете, потому что только ты есть на свете, потому что ты или есть, или нет, а третьего не дано…

– …нет, выключи верхний свет, я включу здесь, так лучше, правда, так лучше, смотри сюда, вот сюда и вот сюда, наверное, я старею, да, у меня уже морщинки, вот и вот, ты еще помнишь меня ту, я была тоненькая и стройная, мне было восемнадцать лет, а теперь мне уже за тридцать, и мы жили долго, долго и счастливо, я хочу, чтобы так было, я так хочу этого, что так станет…

– …боже мой, какая ты красивая, как ты можешь говорить, что ты стареешь, я буду целовать все твои морщинки, и я не хочу знать, сколько кому лет, потому что времени нет, нет и не было никогда, оно не проникает сквозь эти стены и ставни, мы всегда живем здесь, и не было ничего иного…

– …а еще я хочу, чтобы шел дождь, и было море, и было много солнца и цветов, и ты смотрел на меня так, как сейчас, и так было всегда…

– Что это?

– Это от пули, положи сюда руку и спрячь его, спрячь и не выпускай, потому что там живет прошлое…

– Пусть спрячется и спит, свернется в клубок и спит, и не просыпается никогда, потому что нам хорошо и без него, только без него…

Их голоса доносились будто издалека, а где-то рядом беззвучно звенели перетянутые струны, и не было больше ничего, кроме этого безмерного, счастливого, любовного, разлитого, кипящего, истомного, ликующего, гибнущего, темного, растущего, слепящего, тающего, последнего…

Март уснул и проснулся, и не понял, где он, но сразу же раздались легкие шаги, и возникла Венета в коротком халатике из чего-то пушистого, села рядом и тихонько стала смеяться, и уткнулась в него лицом, и взглянула в глаза, и в ее глазах было немыслимое облегчение, а от уголков их к вискам тянулись лучики-морщинки.

– Это ты, – выдохнула она. – Это ты наконец…

Потом они отвинтили болты и открыли ставни, и оказалось, что снаружи льет дождь. В доме было решительно нечего есть, Венета нашла только банку бананового джема, и они съели этот джем, запивая вином. Март не пил вина много лет и теперь мог бы ожидать от себя всяких фокусов – не в смысле поведения, конечно. Он начисто израсходовал себя. Потом им пришлось поехать все-таки в ресторан.

– Март, – повторяла Венета, – Март, Март… Я никак не могу привыкнуть к твоему новому имени. Слушай, какая пошлятина: молодая жена пожилого бизнесмена убегает от мужа с модным столичным художником. Фи!

– Жуткий скандал, – сказал Март.

– Какой пример мы подаем молодому поколению?

– Развратный.

– Где же наша нравственность и чистота?

– Действительно – где?

– Знаешь, – сказала Венета, становясь вдруг серьезной, – я раньше все время считала, что поступаю дурно; а теперь мне кажется, что это самый праведный поступок в моей жизни и что все грехи свои я вчера искупила…

В холле отеля Марта окликнул портье. Какой-то человек, не назвавший себя, приходил трижды и наконец оставил записку: «Срочно позвоните мне или зайдите. Л.П.» Слово «срочно» было жирно подчеркнуто. Кроме того, пришла длинная телеграмма от Ассоциации с оплаченным ответом. Марту предлагалось в самые сжатые сроки заканчивать работу, чтобы принять участие в оформлении нового Клуба ветеранов в столице. Об этом следовало подумать, ветераны очень хорошо платили.

Март посадил Венету за столик и пошел к автомату звонить Петцеру. Петцер взял трубку сразу.

– Добрый вечер, Леопольд, – сказал Март.

– Слава богу, Март, – сказал Петцер, и в голосе его прозвучало что-то такое – такое вдруг теплое, что даже через телефонные искажения донеслось это тепло, и сам он, засмущавшись, заворчал: – Ну что за манера у наших художников, пропадают без следа, хоть бы предупредил, что ли…

– Случилось что-нибудь? – понял Март.

– Случилось… Утром в междугородном автобусе взорвали бомбу. Такая каша… Андрис сейчас там.

– П-понятно… – процедил Март.

– Ты откуда звонишь?

– Из отеля.

– Тогда я выезжаю – и поужинаем. Подождешь?

– Давай.

Столик был уже накрыт, и Венета, не дождавшись, уплетала бифштекс.

– Этот портье здесь давно? – шепотом спросила она.

– Нет, – покачал головой Март. – Дня три-четыре.

– Это он стрелял в Минга, – сказала Венета. Март непроизвольно оглянулся.

– Все понятно, – сказал он. – Это засада на Шерхана. Он где-то здесь. Сегодня взорвали бомбу в автобусе.

– Много убитых?

– Не знаю.

– Сволочь какая.

Они пообедали и взяли мороженое, чтобы не скучно было ждать Петцера. Он появился минут через двадцать с букетом роз.

– Мадам! – обратился он к Венете. – Же ву при…

– Что это значит, Леопольд? – спросил Март, но Петцер на него никак не отозвался, даже не посмотрел.

Венета элегантно подала ему руку, и Петцер не менее элегантно прикоснулся к ней губами и завел глаза.

– Оказывается, про вас болтает весь город, – сказал он, присаживаясь. – Жаль, я не прислушивался. Такой смелый адюльтер в наших краях впервые. Почти парижский шик.

– Доктор, – сказала Венета, – не надо пошлить. Просто порадуйтесь за нас, и все.

– Простите ради бога! Видите ли, я был очень встревожен за Марта и теперь, кажется, чуть-чуть перехлестываю…

– Кстати, интересная новость для вас. Новый портье – «конторщик».

– Ого! – присвистнул Петцер. – А я ему дал на чай. Ладно, это надо учесть.

– Много дали? – спросила Венета.

– Динар.

– Переплатили.

– Добавь еще, – сказал Март. – Глядишь, и зачтется когда-нибудь.

Больше о серьезном не говорили. Петцер был в ударе – как понял Март, из-за каких-то своих удач, – Март с Венетой находились в настроении совершенно радужном, потом к ним подсел Белью и принялся рассказывать анекдоты из практики, а уж совсем под закрытие появился Тригас.

Он остановился у входа, и Март помахал ему рукой, Тригас тоже помахал ему, но пошел к бару и с ходу опрокинул в рот рюмку горькой. Только тогда подошел к столику и сел. Он был пьян.

– Ты где пропадал? – спросил Март.

– Тут рядом. Еще один городок. Исполнял… Март, представь меня своей даме.

– Рекомендую: Юхан Абрахамсон, свободный художник. Откликается на кличку Тригас. Юхан, это Венета.

– Сударыня, я не решаюсь вас поздравить, через несколько дней вы поймете почему. Он хороший малый, этот Март, но страшно скучен.

– Зато не говорю гадостей. Так что ты делал?

– Портрет кормильца. В рост и с орденами. Теперь как помету наелся. Надо пить и пить, пока не пройдет. Пойду пить. Извините.

Он поплелся к стойке. Там уже стоял полицмейстер, тоже с рюмкой. Он смотрел на них, но не подходил. Потом он допил и ушел. Марту показалось, что он был очень бледен. Через несколько минут откланялся Петцер. Белью повеселил их еще немного и незаметно исчез.

Март попросил официанта завернуть что-нибудь из еды, бутербродов каких-нибудь, что ли, тот ушел и возвратился с объемистым пакетом. Март расплатился, и они тихонько прошли мимо Тригаса. Тригас прилип к стойке и ничего вокруг не замечал.

Те дни, что были после, так и остались навсегда самыми безмятежными в жизни Марта… Они пересказывали свои жизни день за днем, надеясь, что воспоминания каждого, становясь воспоминаниями обоих, заполнят пролегшую между ними двенадцатилетнюю пропасть, и пропасть эта, такая бездонная поначалу, действительно заполнялась, им не хватало дня, чтобы наговориться, и они прихватывали ночи. Никто не докучал им в те дни. Тригас ушел в мрачный запой, у Петцера и полицмейстера были, видимо, свои дела, Петцер как-то при встрече сказал: «Пока все спокойно», и Март очень на это рассчитывал, да и вообще он старался не попадаться никому на глаза, даже редкие появления господина мэра заставляли его подбираться и настораживаться.

Он торопился закончить работу и работал подолгу, иногда пренебрегая осторожностью, и однажды случилось то, что должно было случиться рано или поздно, тем более что при Венете было неловко слишком уж откровенно халтурить: он засветился. Это произошло на тридцатый день. Перед этим Март полностью закончил обе боковые стены: получилось неплохо, лучше, чем можно было ожидать. Оставалась торцевая, на нее чудесно падал свет, и жаль было это не использовать, а заготовка была, если честно, дрянновата – примитивно и в одной плоскости, и без какой бы то ни было мысли… Март вовремя почувствовал, что его понесло, и мог бы остановиться, переждать, но рядом была Венета. Днем это было почти безопасно, Венета тут же закрыла зал на ключ, на улице вовсю палило солнце, но Март без передышки проработал весь день и не закончил еще, стало смеркаться, и кто-то посторонний мог увидеть свет… Трудно было гасить себя, не доведя дело до конца, но и раньше Марту приходилось поступать так, да и Венета знала, как можно помочь: обтирала водой лицо, руки, шептала на ухо, тихонько отбирала кисти… Наконец все прошло.

Он посмотрел на стену. Не было там никакой стены. Порывом ветра взметнуло легкий занавес, а дальше – дальше ослепительной белизны дюны, местами поросшие кустарником, и туда, в дюны, уходили люди. Им было весело идти, поэтому они шли, смеясь, и кто-то оборачивался, и кто-то взмахом руки приглашал за собой, они растянулись длинной цепочкой, и передние были уже едва видны; где-то рядом вздыхало море или большая река, оттуда дул свежий ветер, и небо стало именно такое – как над морем. Только то, куда они шли, надо было еще сделать. Март не знал, что у него получится, но знал, что сделает это обязательно…

– Ты сам не знаешь, кто ты есть, – сказала Венета. Она смотрела на него, как когда-то, давным-давно, впервые. – Ты сам не знаешь, не знаешь… И не можешь ты знать.

Этим вечером они ужинали вместе с Петцером. Когда Март сказал, что уже близок к финишу, Петцер заметно огорчился, но выразил надежду, что связи их не нарушатся.

Почему-то только сейчас Март обратил внимание на стены зала. Незаконченную роспись прикрыли какой-то грубой тканью, чуть ли не джутовой рогожей, и при низовом мягком свете фактура ее выделилась и стала глубокой и рельефной, в складках прятались тени, и это создавало такой уют… Так бы и оставить, подумал Март, к дьяволу – все эти пьяные бабы и козлоногие… вот чуть-чуть подсобрать складки и переделать немного свет, да выкинуть эти квадратные штуковины, на цепях подвесить к потолку арабские светильники из черной меди, а по стенам – маски…

Додумать до конца он не успел. В ресторан вошли, отстранив швейцара, семеро – семь молодых, вполне упитанных и мускулистых парней, одетых по последней столичной моде: пиджаки и брюки из шелка-сырца, причем пиджак размера на два больше, чем нужно, но рукава короткие, так что видны браслеты в виде половинок наручников на каждом запястье; брюки тоже короткие, из-под штанин выглядывают носки в крупную черно-белую полоску. Униформа, черт бы их побрал. Все равно что коричневые рубашки. Они медленно прошли по залу, вглядываясь в сидящих. Меня, понял Март. Он приподнялся чуть-чуть, двинул ногой стул – так, чтобы удобнее было выхватить его. Но почему же здесь, а не в доме? Семеро равнодушно скользнули по нему взглядом, прошли мимо, уселись где-то в углу, потребовали пива. Пугают, значит. Да, не дай бог не так на них взглянуть…

– Молодежный клуб, – сказал Петцер таким голосом, будто целый день крыл кого-то последними словами и вот под завязку приберег самое-самое. – Как быстро у нас все делается…

В этот момент в кармане у него запищало.

– М-минуту… – пробормотал он и вышел. Вернулся он действительно через минуту, очень встревоженный.

– Вильям не отвечает, – бросил он Марту. – Подал сигнал, а сам не отвечает. Поеду проверю.

– Я с тобой.

– Тогда уж и я, – попросила Венета.

– Не надо, – сказал Март. – Жди дома, пожалуйста. «Виллис» простоял все эти дни на стоянке возле отеля, Март несколько раз собирался отогнать его к домику, но так и не отогнал. Потом он много раз спрашивал себя: что за наитие повело его к «виллису», ведь был же совсем под рукой «БМВ» Венеты, и была где-то рядом машина Петцера, – но они сели именно в «виллис», и Март погнал к выезду из города. Около полицейского управления их ждал полицмейстер.

– Что случилось? – спросил он, перегибаясь вперед с заднего сиденья.

– Вилли не отвечает по телефону, – сказал Петцер. – Подал сигнал – и молчит.

– Что ж ты не сказал? Я бы хоть автомат прихватил.

– Ты же сам велел по телефону ничего конкретного…

– Ладно, – полицмейстер откинулся на спинку, снял с пояса рацию, забубнил: – «Вереск», «вереск», отвечайте, «вереск». «Вереск», «вереск», прием… Молчат. Не спали бы только… «Седина», «седина», – он стал вызывать другую станцию. Рация откликнулась ворчанием. – Немедленно вооруженный наряд на объект «зерно»! Как понял? Прием…

Пока полицмейстер говорил, Петцер кусал костяшки пальцев.

– Ну, давай, – сказал полицмейстер Марту.

– Держитесь крепче…

Они держались хорошо, изредка только Петцер непроизвольно не то чтобы вскрикивал, а судорожно переводил дыхание; на последнем участке дорога шла под уклон, Март выключил мотор и погасил фары и повел машину накатом, почти вслепую, до боли в глазах всматриваясь в полотно дороги.

– Соображает, – тихонько сказал сзади полицмейстер.

– Старый боевик, – согласился Петцер.

Огни в лечебнице не горели. Она угадывалась впереди низким темным массивом. Март остановил «виллис» метрах в трехстах от него. Впереди шагал полицмейстер с пистолетом в руке, за ним, соблюдая дистанцию, Петцер и Март.

Они вышли прямо к проходной. Полицмейстер дождался их, шепотом сказал, чтобы они оставались здесь, и проскользнул на территорию. Март заглянул в будку. Здесь было почти так же темно, как и снаружи, только на распределительном щите горела контрольная лампочка, но даже ее тусклого света хватило, чтобы привыкшие к темноте глаза различили лежащее рядом со стеной тело. Март нагнулся ниже. Вильям. Кобура на животе была расстегнута, но вынуть пистолет он, видимо, не успел. Его убили ножом; рукоятка ножа торчала между ключицами. Крови почти не было.

Март взял пистолет Вильяма. Армейский кольт. Это хорошо.

– Я к прожектору, – прошептал Петцер. Слышно было, как поскрипывала будка под его весом, когда он взбирался на крышу.

Март стал ждать.

По дороге проехала машина, потом другая. Пора бы появиться полиции, подумал он. Но машины уходили в сторону города. Потом прошло сразу несколько, колонной, это были военные грузовики. И тут где-то в темноте раздался то ли шорох, то ли скрип гравия – и Петцер это тоже услышал, и вспыхнул прожектор…

По направлению к будке шли трое, затянутые в черное, в черных же шапочках-масках, у одного в руке был кейс. Кажется, на какое-то мгновение они растерялись, и тут сухо щелкнул пистолетный выстрел. Тот, с чемоданчиком, стал оседать, но двое других бросились в темноту и стали отвечать, и кто-то упал, застонав, луч прожектора снова нашел черных, теперь они бежали прямо на него, стреляя на бегу – в Петцера, понял Март. Он поднял пистолет, держа его двумя руками, и выстрелил, как на полигоне, холодно и точно: раз и еще раз.

Луч задержался на лежащих, потом стал шарить по сторонам и наткнулся на полицмейстера. Он тоже лежал, но будто пытался ползти, загребая рукой с зажатым в ней пистолетом, одна нога была притянута к животу, другая волочилась. Март, забыв про все, бросился к нему, следом, спрыгнув с будки, бежал Петцер. Они подняли полицмейстера на руки и понесли в будку.

Почему-то обоим показалось, что его надо поскорей убрать с открытого места. Петцер нашел где-то фонарик и при его свете стал осматривать раненого, Март с пистолетом охранял их. Пока все было тихо. По дороге опять прошли машины в сторону города.

– Надо сходить внутрь, – выдавил из себя Петцер. – У меня бинта мало. Надо взять бинты и наркотики.

– Скажи – где, я сам схожу, – предложил Март.

– Не найдешь, – покачал головой Петцер.

– Ладно, – сказал Март. – Только сперва осмотрим этих…

Еще в первый момент ему бросилась в глаза какая-то странность. Теперь, склонившись над убитыми, он понял, в чем дело: под шапочкой-маской оказался еще противогаз, американский, с мембранным фильтром. Было противно, но он стащил противогазы со всех.

– Посвети, – сказал он Петцеру.

Из тех двоих, в кого он стрелял, одна была женщина. Кажется, красивая. С чемоданчиком шел сам Шерхан.

– Шерхан… – произнес над ним Петцер. Март подал ему противогаз:

– Возьми. Петцер попятился.

– Возьми и надень, – приказал Март.

Он боялся, что маска еще будет хранить чужое тепло, но тонкая резина успела остыть.

У входа в дом лежали два полицейских. Оба были убиты. Март осторожно обошел их и толкнул входную дверь.

То, что они увидели потом, Март запомнил до конца своей жизни, и время от времени сны возвращали его в ту ночь. В коридорах, в палатах – везде лежали люди. Петцер пытался тормошить их, заглядывал в глаза – все они были мертвы. Не осталось никаких следов борьбы, лица казались спокойными, как будто они шли и упали, сидели и упали, лежали и умерли, даже не пытаясь встать. Наконец вспомнили о полицмейстере. Петцер выгреб из шкафчика несколько перевязочных пакетов, отпер сейф и достал ампулы с морфином и пластиковые одноразовые шприцы.

Полицмейстер лежал на спине и дышал часто и неровно. Петцер сразу стал делать ему укол, потом снова – перевязывать. Старый бинт пропитался кровью. Пуля попала в правое бедро, в самый верх. Новую повязку Петцер наложил туже, кровотечение прекратилось. Укол, видимо, начал действовать, дыхание стало ровнее, и, когда Март подогнал машину, полицмейстер уже мог говорить.

По дороге снова прошла колонна военных грузовиков. В свете фар блестели ряды касок над бортами.

Март принес кейс Шерхана. Там были какие-то бумаги, фотоаппарат и штатив с пробирками. Петцер показал все это полицмейстеру.

– Ты понял? – спросил он.

– Я ведь догадывался, – сказал полицмейстер. – Только поверить трудно было.

– Это все надо переправить. Ты видел, что там в доме?

– Я видел, что они шли в противогазах.

– Именно это, – выкрикнул Петцер. Голос его сорвался. – Все, понимаешь – все!

– Должна быть бомба, – прошептал полицмейстер. – Давай-ка отъедем.

Полицмейстера положили на заднее сиденье, пристроили поудобнее, и Март осторожно поехал к дороге и там, у дороги, свернул в кусты.

– Что-то долго твой наряд, – сказал Петцер.

– Не приедут, – отвернулся полицмейстер. – Думаю, все уже оцеплено. Ребята, говорите со мной, мне нельзя засыпать сейчас…

Через полминуты рвануло. Взрыв был несильный, глухой. Осветились окна, дрогнула земля; видно было, что дом оседает и заваливается левым крылом; потом сквозь поднятую пыль пробились языки огня. Петцер вдруг всхлипнул совершенно по-детски и зарыдал, выкрикивая ругательства. Пламя разгоралось сильнее и сильнее. По дороге сплошным потоком шли военные машины, казалось, там что-то прорвало; к пожару никто не сворачивал, пожар их не интересовал.