Текст книги "Малой кровью"

Автор книги: Андрей Лазарчук

Соавторы: Ирина Андронати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Юлька попыталась разобраться в инстинктах, страхах, воспоминаниях и шестых чувствах одновременно и в конце концов выпалила:

– А вы меня не съедите?

Женщина сначала опешила, а потом громко расхохоталась. Она даже присела на ступеньку и помахала Юльке рукой: мол, садись рядом.

И Юлька, сделав ещё три шажка на подгибающихся ногах, уселась ступенькой ниже.

– Меня зовут Памела Грим, – сообщила хозяйка, отсмеявшись. – Одно «м». Мой покойный муж решил, что ему неспроста досталась такая фамилия при его-то характере. Это он придумал тут всё. А ты откуда знаешь сказку?

– Читала, – сказала Юлька.

– Ну, заходи – если не боишься, – улыбнулась миссис Грим. – Угощу тебя чем-нибудь свеженьким.

Юлька боялась. Даже не головой, а чем-то, трепещущим глубоко внутри спинного мозга – где-то в районе поясницы. Но почему-то встала и пошла вслед за хозяйкой внутрь домика.

Внутри он был явно больше, чем снаружи. Стены украшали связки бубликов, огромные пряничные медальоны и небольшие картинки в массивных шоколадных рамах, а между ними полотенца с пастушкбми и мудрыми, наверное, изречениями – но совершенно непонятными, потому что по-немецки и готическими буквами. Посреди стоял длинный чёрный стол, застланный кружевными ромбовидными салфетками, и скамьи с низкими спинками. Слева имела место уж точно фальшивая печь (слишком плоская потому что, таких не бывает – да и не засунуть в неё никого…), а справа – хоть и стилизованная, но всё же совершенно банальная барная стойка под ещё более банальным кондиционером.

– Понимаешь, – стала рассказывать миссис Грим (Памела, Памела, я помню, хорошо, я попробую: Па-ме-ла…), когда они сели за стол, и Юлька, отказавшись от выпечки с кремом, принялась за мороженое и ледяного «Доктора Пеппера», – у нас-то как раз в округе сказку знают хорошо. Раз в год сюда приезжает наша старая компания – друзья мужа, их ещё много осталось, да и молодые уже появились, – и действительно превращают домик в съедобный. Ставни, двери, окна меняют, на стены и крышу делают накладки, привозят всякую съедобную мебель… в общем, хорошая работа. Даже крутят съедобные пластинки… правда, патефон обычный. К вечеру привозят в автобусе малышей с завязанными глазами и высаживают по двое – не у дороги, а со стороны леса. А у меня играет музыка, чтобы им не потеряться. Постепенно все собираются здесь и начинают мой домик лопать. Мы их тайком фотографируем – каждого ребёнка сюда ведь только один раз привозят, в десять лет, больше нельзя. Это мы давно так договорились, чтобы было чудо, а не праздник Большой Тыквы. А потом, когда ребятишки совсем разрезвятся, приходит Страшный Песочный Человек и грозно требует, чтобы здесь немедленно навели порядок. Ребятишки пугаются, говорят, что они всё съели. И тогда Песочный Человек достаёт кассу, и каждый должен оплатить то, что съел.

Поглядев на внезапно скисшее Юлькино лицо, Памела сочувственно пожала плечами.

– Знаешь, детка, мне тоже кажется, что это плохой конец для сказки, и раньше было иначе, поразмашистее и повеселее, но теперь школьный совет решил, что сказка должна быть поучительной… В общем, её адаптировали. К современным условиям.

– Ну-у-у, – протянула Юлька спасительное «well», поскольку совершенно не понимала, что следует отвечать.

– Вот тебе и «ну». Вообще-то ведь это злая сказка. Про злых, невоспитанных, жадных детей и про одинокую старуху, которая так и не смогла прекратить грабёж. Но хочется, чтобы ребятишки потом, много лет спустя, сами до этого додумались. А не так, чтобы по подсказке… Потому что, если с подсказками, то и не додумываются никогда. Вот я и держу под стойкой дробовичок. На всякий случай. Мало ли…

Юлька подумала, что должна бы встревожиться. Но вместо этого вдруг наоборот расслабилась.

– А если бы вы знали, – вдруг спросила она, глядя куда-то мимо Памелы, – что какой-то человек – очень плохой, вы смогли бы выстрелить в него из вашего дробовичка?

Та внимательно посмотрела на гостью:

– Деточка, иметь оружие имеет смысл только в одном случае – когда ты точно знаешь, что в нужный момент выстрелишь. Хорошо хоть закон теперь этого не запрещает, спасибо Арни… по-моему, нам с ним здорово повезло. Знаешь, как раньше было? Не знаешь… ну и ладно. Нечего вспоминать всякое идиотство. А вот о чём ты спрашиваешь… Я не знаю. В конце концов, что такое «плохой»? У меня есть брат, сводный, который не работает, пьёт на деньги своей жены, бьёт её… Наверное, он плохой. И даже очень плохой. Но когда он приезжает сюда – а он такой большой, грузный, тяжёлый – ребятишки с него не слазят целый день, валяют его по лужайке, тузят, визжат, катаются с него, как с горки… Один день в году он хороший. Может быть, очень хороший… самый лучший… Ну и как тут быть? Стрелять мне в него или воздержаться?.. Ой, детка, по-моему, тебе надо прилечь.

Юлька только сейчас осознала, что на неё опять наваливается эта непонятная, почти неодолимая дурная сонливость, глазки останавливаются… останавливаются… но никак нельзя было поддаться ей в этом странном месте.

– Простите, пожалуйста, вы не могли бы сварить мне очень крепкий кофе? Мне надо ехать, я уже и так слишком задержалась…

Хозяйка неодобрительно покачала головой.

– Кофе… Тебе ведь ещё нет двадцати одного?

– Нет, – сказала Юлька. – Но у меня есть вот это… – она вытащила из кармана кью-карточку и показала Памеле. – Так что кофе мне можно.

– Так ты из этих? – Памела показала глазами в потолок.

– Была, – сказала Юлька.

– Кого только не встретишь, – вздохнула Памела. – Кофе. Кофе, чтобы проснуться. Сейчас я тебе сварю именно такой…

Юлька закрыла глаза, а когда открыла, увидела очень близко лицо настоящей ведьмы: проволочно-толстые белёсые волосы, морщинистый лоб, веки без ресниц, огромные зрачки, желтоватые белки глаз в густых сеточках сосудов, мешки под глазами, пористый красноватый нос, бескровные губы…

– Эй! – сказала ведьма и отодвинулась, вновь превратившись в Памелу. Юлька попыталась сглотнуть, но что-то застряло в горле – наверное, вскрик. – Ты что? Ты меня слышишь? Очнись, детка!

– А-а… Да. всё нормально… уже прошло… прошло… Который час? – и тут же посмотрела на часы, сама себе кивнула – и через мгновение забыла то, что видела. – Я что, уснула? Я кричала?

– Вот кофе, – сказала Памела, снова присаживаясь рядом. – Мне не хочется тебя отпускать в таком состоянии. Ты слетишь с дороги, и я буду виновата.

– Я не слечу с дороги, – сказала Юлька. – Пять минут, и я буду в форме… Это мой нормальный дневной сон. Я так приучила себя. Сплю две-три минуты днём – очень помогает.

Она взяла двумя руками тяжёлую керамическую кружку и отхлебнула большой глоток – Памела только охнула. Горячим шариком он упал в желудок – и там взорвался…

Ещё часа три после того Юльке казалось, что она выдыхает невидимый огонь.

Глава восьмая

Москва, Россия, 28.07.2015, 05 час. 10 мин.

Такого Селиванов, вообще-то говоря, от себя не ожидал. Конечно, это и обещанные маргошины капли, не без того, но всё же, всё же… Он похлопал себя по плотному брюшку, потом стукнул кулаком. Никакой тебе дряблости, сплошная мышца. И Маргошу ублажил по полной программе, вон как посапывает…

Сам он был совершенно ни в одном глазу: бодр и готов к дальнейшим подвигам. Так легко он себя не чувствовал, пожалуй, с времён, когда последний раз проходил трёхмесячные курсы повышения квалификации в ВМА. Тогда были весёлые друзья, гусарские пьянки и бескорыстные девочки quantum satis – «сколько нужно». А сразу после окончания его ждало новое предложение, от которого он не смог отказаться, настолько заманчивым оно было… а толку? Началось вторжение, и уже нельзя было уйти и заняться чем-то другим, а надо было только пахать, и пахать, и пахать.

И всё-таки он напахал немало, совсем немало, но потом пришла эта белобрысая гадина…

«Никогда не думала, что неприязнь может быть такой… генеративной», – сложив руки над толстенькой попкой и покачиваясь на каблуках, говорила Марго. Она стояла перед его «иконостасом» и рассматривала вырезанные из газет и журналов фотографии: госпожа Эвита фон Гофман с «сыном» Кешей, без Кеши, со своим сожителем, все втроём, в компании с бывшим президентом, в компании с нынешним президентом, ещё с какой-то политической шпаной, с офицерами, с мальчишками и девочками, с профессорами и академиками… Тогда он молча выдернул из висевшей на двери мишени дротик и метнул в фотографии. Не целясь, но очень точно. Прямо стерве между глаз. «Вот это бросочек!» – восхитилась Марго…

Сейчас он сам подошёл к этой фотовыставке. Многие портреты были буквально изрешечены дротиками. Селиванов послюнил подушечку большого пальца и поставил госпоже фон Гофман печать на лбу – прямо между глаз.

Так и будет, пообещал он ей, улыбнувшись на прощание.

Он умылся и побрился, не без удовольствия разглядывая свою физиономию. И чем она тебе, козлу, раньше не нравилась?.. Ну, нос легко краснеет, так мы его сейчас «мерикеем» натрём, и порядок. Ну, щеки дряблые… так ведь тебе и лет уже скоро шестьдесят, и в остальных местах ты не худенький. Если Маргоша правду говорит, скоро всё втянется, вон марцалы какие поджарые, гады.

…и всем говорить, что у меня баба наполовину марцалка… Знаю я, знаю, все уши прожужжали, что говорить нельзя, а приятно-таки – щекочет, щекочет ретивое…

Как это может быть, однажды спросил он её, тебе же не десять лет, – а она засмеялась, развела руками и сказала: какой ты у меня наивный, хоть и в Комитете служил, они здесь уже знаешь сколько? – лет сто как минимум… Он подумал и согласился: вполне может быть. Слишком легко они вписались в действительность, без разведки такое немыслимо.

Из завала одежды в шкафу он выволок бежевые парусиновые брюки, той же фактуры, но зеленоватого цвета лёгкий пиджак, потом – чёрную шёлковую футболку. Всё мятое, но через два часа само собой разгладится; Селиванов никогда не гладил вещи утюгом и не покупал ничего такого, что было бы необходимо гладить. При этом он был своего рода денди…

Оделся. Пиджак всё-таки сделался немножко тесен. Так, а если на одну пуговицу… Придирчиво осмотрел себя: прямо, с одного бока, с другого. Терпимо.

Позавтракал, как всегда, чашкой кукурузных хлопьев с молоком и баночкой фруктового йогурта. Запил всё это маленьким чайником хорошего зелёного чая. В чём, в чём, а в зелёном чае он толк когда-то знал…

Посмотрел на бутылку, всё так же стоящую на подоконнике. Чудо свершилось: на спиртное не тянуло совершенно. А вот капли надо принять… пять капель на рюмочку тёплой воды, горечь и гадость редкая, поэтому немедленно запить…

Селиванов обулся – мокасины из мягкой оленьей кожи на кожаной же подошве, – подхватил портфель и тихонько вышел из квартиры, беззвучно прикрыв за собой дверь.

И тогда, сладко потянувшись, проснулась Марго.

Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 46 день весны, час Собаки

– Товарищ полковник! Ну, товарищ же полковник!..

Да. Сейчас. Жополковник… Потолок.

– Откройте глаза… Вот так.

Воды. Два белых пятна, неровных белых пятна.

– Попейте… вот…

Жидкое, холодное… очень холодное… сладкое…

– Что с ним, Пал Данилыч? Перегрев?

Пал Даныч… Урванцев, правильно. Док Урванцев. Пятно слева.

– Сердце, какой там перегрев… Он же у нас сердечник, ты и не знал…

– Я знал, я таблетки его при себе таскал, только не думал…

– Не думал… Ладно, обошлось вроде на этот раз, только пусть лежит. Так и скажи – доктор не велел будить. И всё.

Пятно справа качнулось и неожиданно стало Дупаком.

– Дупак, – сказал полковник. – Ты…

– Я, Игорь Николаич! Вы живые! Ну, как камень…

Вдохнуть… выдохнуть. Слева всё кромешно занемело – от шеи и до края рёбер, касаться боязно, а вдруг дыра? Вдох… выдох…

Но ничего не болит. Могло болеть, а не болит. Что не может не радовать.

– Урванцев, – позвал полковник. – Подойди, Урванцев.

Пятно слева стало Урванцевым.

– Слушаю, Игорь Николаевич.

– Как обычно?..

– Ну… где-то да. Кардиограмму же мне не снять, а так… Дольше длилось, колоть шесть раз пришлось.

– Спасибо, брат.

– Да ладно. Мне за это деньги платят. Вы – берегите себя…

При посторонних Урванцев был с ним на «вы» и по имени-отчеству, что сбивало.

– Как оно – беречь-то… сегодня?..

– Это да…

– Где мы?

– Большая ферма сразу за Церковным мостом, не знаю, как называется. Ребята в конюшне, а нам вот – комнату дали.

– Ферма Долитвы, – подсказал Дупак.

– Далеко же ушли… Вечер?

– Ночь начинается. Час Собаки. Товарищ полковник…

– Что, Саша?

– Тут какой-то местный хрен хочет с вами поговорить. В смысле – с самым главным.

– Сказал, что я никакой?

– Сказал. А он – что подождёт. По-моему, что-то вроде генерала он у них.

– А как ты сказал? Ты же по-ихнему…

– Шимку-толмача помните? Который при герцоге был, а потом он его за мясо выгнал?

– Помню.

– Мы с ним встретились… ну, сегодня…

– Так. А почему я тебя со всеми не видел?

– Я спрятаться хотел. И получилось… почти. Мы уже в лес выбрались – я, Шимка и ещё четверо гардов. И в лесу нас уже того…

– Понятно…

– Игорь Николаевич, не перегружайтесь, – сказал Урванцев. – Если честно, боялся, что не вытащу сегодня. До утра доживём, а там…

– Сейчас, Павлик… Коротко: чего этот генерал хочет?

– Ну… он говорит, что нам теперь надо вместе…

– Не понимаю.

– Типа союза.

– Совсем не понимаю.

– Хотите, я Шимку позову? Он тут, на лестнице ждёт…

– Не надо твоего Шимку… Ну-ка, Павлик, давай меня посадим…

– Игорь Николаевич!

– Да ладно тебе… а то сам сяду, а это вреднее…

Он стал садиться – его подхватили с двух сторон, помогли, Дупак подоткнул подушку. Полковник утвердился, повёл плечами. Он был в полосатой майке и трусах, оба локтя перевязаны, и под повязками больно: наверное, опять прятались вены. Забавно: немаленький мужик, а вены – как у бабочки…

– Давай-ка, Павлик, накинем на меня бушлат – и зови их, Сань.

Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 46 день весны, час Собаки

Получается что, подумал Серёгин. Получается, я день продержался. Теперь ещё ночь простоять…

Это будет вторая бессонная ночь, а ведь во все предыдущие спать приходилось часа по три-четыре. Дед, помнится, ворчал, читая военные мемуары: да как это люди всё помнят-то? Я вот из всей войны помню только, как спать хотелось. Спать и жрать. Спать и жрать… И ещё – всё время грязь месим. И ещё победу.

Теперь Серёгин понимал его значительно лучше.

Он с трудом – челюсти останавливались – счавкал треть плитки рациона и запил последними каплями воды из второй фляги. Коньяк тратить не стал. Коньяк – это на самую пиковую жару…

Хорошо бы прожить эту ночь. Не уснуть.

Медленно, но вполне заметно над щербатым парапетом плыла оранжевая маленькая луна. Легионеры звали её почему-то Муркой. Мурка летала над планетой совсем невысоко и делала полный оборот за четыре часа, двигаясь при этом по небу с запада на восток. То есть вращалась-то она в том же направлении, что и планета, но обгоняла её – поэтому так получалось. Кто-то из ребят с институтским дипломом говорил, что через пару тысяч лет она упадёт, и чапам будет очень хреново. Судя по всему, чапы тоже это знали. Кроме того, когда-то сравнительно недавно такая же большая дура на них уже падала – о чём свидетельствует окружённое ленивыми вулканами Круглое море.

Наверное, поэтому чапы такие пофигисты. Жить всю жизнь под этим булыганом…

Вторая маленькая луна висела почти в зените. Остальные ещё не взошли.

Тогда это что?..

Несколько секунд он пялился в небо, потом протёр глаза – но в зените по-прежнему было две маленьких луны. Две. И одна из них медленно увеличивалась.

Это же катер, вдруг сообразил он. Ну конечно, катер.

Наверное, он отупел за эти сутки, потому что не ощутил ни малейшей радости. Даже наоборот, что-то вроде досады: ну вот, я тут на дальнейшее настроился, а вы меня – за шкирятник и в трюм…

Раздался тот незабываемый и невоспроизводимый звук, который знают все, когда-либо наблюдавшие посадку или взлёт космического корабля – и от которого по плечам и затылку бегут мурашки и скрючиваются пальцы на руках и ногах, а ладони и подошвы начинают неистово свербеть. Кто-то выстрелил издали – звук улетающей отрикошетившей пули был как чашка холодной воды в лицо, Серёгин моментально присел – а потом из днища катера – оно уже было рядом и матово светилось изнутри, можно было рассмотреть бугристые утолщения по краю диска и закрытый пока люк – крышка неровная, как древесная кора, – полился яркий молочно-белый свет…

Герцогство Большой Южный Паоот, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 47 день весны

Цхелай умер под утро – долго хрипел, но умер тихо, как бы не желая больше обременять командира своей болью и своей почти мёртвой тяжестью. Последние два дня были сплошным бредом, события перепутались и замкнулись, многое из памяти просто пропало. Дениса тоже зацепило в той стычке, рана воспалилась, и как будто током било от лопатки в плечо и шею, но пока что можно было терпеть, двигаться, что-то понимать, волочь на себе тяжёлого жаркого солдата – и временами отстреливаться от вцепившихся в штаны партизан…

Он не знал, почему всё ещё жив.

Наверное, везло…

В несколько ударов лопатки Денис обрушил пласт мокрого щебня с обрывчика, под которым они прятались и где нашёл пристанище хороший солдат Цхелай Зу Багом-о, спокойный надёжный парень, тиронец по происхождению, но выросший на тренировочной планете Лярва – или, как оно правильнее, Аляр-Вихон. Там было человек двести тиронцев – работники полигона, космодрома, просто торговцы.

Туда и отправят родителям извещение и перевод…

Денис обрушил ещё один пласт и понял, что достаточно – иначе он тоже помрёт здесь, а это пока рано. Ничем не пометив могилу, а только поставив крестик на карте, он стал карабкаться по склону вверх. При себе у него был автомат, три магазина к нему, граната – и проклятый прибор, ставший теперь цельносвинцовым.

Пройдя с полкилометра и упёршись в очередной тупик, Денис достал рацию, выставил антенну и передал Большому координаты двух последних точек. Хотел добавить пару слов от себя, но не стал.

Глава девятая

Шоссе № 99, штат Калифорния, Западно-Американская Конфедерация. 27.07.2015, 22 часа 20 минут

Уже час, как она миновала последний жилой город и теперь катила в полной пустоте; было как-то слишком долго слишком безлюдно, дорога сама летела навстречу, и подрагивающим рулём её нужно было решительно удерживать в растянутом голубоватом полукруге – поэтому Юлька в первый момент даже обрадовалась настигающему звуку моторов, и свет фар в зеркальце заднего вида показался весёлым…

Они обогнали её один за другим: три простых – но очень больших! – мотоцикла, потом четырёхколёсный, потом – какое-то немыслимое сооружение из хромированных труб, огромного мотора, прожекторов и тракторных, наверное, колёс. Всё это оглушительно ревело, выбрасывая густой дым и пульсирующие языки пламени…

Сзади догоняли другие.

Юлька чуть сбросила скорость и взяла вправо – на всякий случай, но её очень грубо подрезали, а потом попросту прижали к обочине. Она не успела опомниться, как оказалось, что «самурайчик» стоит, упёршись в зад того плевавшегося огнём чудовища, а со всех сторон её окружают слепящие фары. За фарами угадывались рули и руки, а больше ничего.

Потом огромный чёрный парень в белом кожаном костюме оттолкнул Юльку – она отлетела на пассажирское сиденье, – сел на место водителя, схватился за руль, чудовищно напрягся – машинка заскрежетала – и оторвал руль! Он вскочил на сиденье, потом на капот, держа руль над головой – и всё вокруг потонуло в рёве глоток, клаксонов и моторов.

Юлька обнаружила, что чехол со спиннингом лежит у неё на коленях, а указательный палец нащупывает спусковой крючок винтовки. Это было нелепо: надо ещё дослать патрон, надо снять с предохранителя… да и вообще – стоит ли стрелять?..

Как уже было с ней в опасных ситуациях, она да, чувствовала страх – но его оттесняло куда-то в ноги другое: холодное спокойствие, даже некоторая замороженность – и ощущение идущей сквозь неё лавины нужных и ненужных знаний, воспоминаний, вопросов, ответов, решений… на секунды или десятки секунд она становилась почти гением, вот только ноги прирастали к месту…

И жаль, что потом нельзя было восстановить это состояние и почти ничего нельзя было вспомнить. Оставались страх – и досада.

С трудом спустив ноги на землю, Юлька сделала три шага в сторону, ожидая окрика или грубого хапка, или удара в затылок, но был только шум и крики. Её оттолкнули, но не зло и за спины, просто чтобы не застила.

Из-за затылков и вздёрнутых рук она видела, как её покалеченного «самурайчика» подцепляют к нескольким мотоциклам и тому чудовищу, моторы разом взорвались, и всё окутало пылающим дымом. Упряжка медленно потащилась вперёд, и следом двинулась вся стая. Потом Юльку похлопали по плечу и что-то проорали на ухо, она не поняла, но морда, обращённая к ней, была сияющая, её снова похлопали по плечу, уже сильнее, а потом – по заднему сиденью мотоцикла. И, не веря себе, Юлька просто села сзади и левой рукой обхватила водителя.

У него были сплетённые в тугие косички длинные волосы и мягкая белая кожаная куртка.

Они догнали упряжку, почти пробились к «самурайчику», потом отстали. Все байкеры были негры, все в ослепительно-белой коже, все мотоциклы сияли хромом и светились сотнями лампочек – как новогодние ёлки. Или рождественские. От этого веяло нереальной жутью.

Через два-три километра кавалькада свернула вправо, на дорогу поуже – сначала через поле, потом – по опушке леса, потом впереди показались огни, дорога раздвоилась, а на самой развилке по кускам вывалился из темноты огромный автокран.

Здесь стали останавливаться, кружить, газуя, занимать удобные места и потом глушить моторы. Юлька сползла с мотоцикла; ноги уже слушались.

– Ты кто? – спросил, оборачиваясь, тот парень, который её вёз.

– Рита, – сказала Юлька. – А ты?

– Я Омар. Мы патриоты, понимаешь? А у тебя – джапская тачка. Зачем?

– Кататься.

– Катайся на калифорнийской. Рубишь?

– Какая завелась. Рубишь?

– А! Так это не твоя?

– Ну!

– Бумс. Пошли тогда смотреть!

И они пошли смотреть. «Самурайчика» уже подцепляли к крюку, и кто-то запускал движок крана.

Огромный парень, всё ещё держа в руках оторванный руль, вскочил ногами на бак вздёрнутого на дыбы мотоцикла.

– Черти! Мы поймали ещё одного япошку! Вы помните Пирл-Харбор?! Вы помните, как они отрубали мечами головы нашим лётчикам? Вы помните, как они по частям скупали Фриско и Эль-Эй? Как они спёрли наше виски и наш бейсбол? Как узкоглазые тачки катили по нашим дорогам, как будто это дороги в ихней Джапландии или какой-то занюханной Европе? Вы всё это помните, черти?!

– Да-а-а!!!

– Так какой приговор этому гаду?

– Смерть!!!

– Что? Не слышу!

– Сме-е-е-ерть!!!

– Ещё раз!

– Убей его! Смерть! Смерть узкоглазым!!!

– Смерть!!!

– Сме-е-е-е-ерть!!!

– Уррра-а-а!!!

– Вздёрнуть его! Вздёрнуть!

– Ша, черти! Суд состоялся! Приговор вынесен!

– Да-а-а!!!

– Привести в исполнение!

– А-а-а-а!!! Дава-а-ай!!!

Взревел старинный дизель, что-то заскрежетало, тросы напряглись – а потом «самурайчик» приподнялся, несколько секунд пытался устоять на задних колёсах, вытянуться – но не сумел, оторвался от земли и судорожно закачался в петле.

– Правосудие свершилось! – загудело над головой.

Где-то над планетой Тирон

Серёгин очнулся. Или ему так показалось. Или он очнулся уже не в первый раз. Вынырнул, погрузился, вынырнул снова, снова погрузился…

Тошнило, как после основательной нервной попойки на пустой желудок.

Он сморщился и попытался открыть глаза.

Как было темно, так и осталось.

Хотя нет. Темнота таяла, словно чёрный воск, оставляя такие же чёрные фигуры: двое, плечом к плечу, на тёмно-тёмно-фиолетовом фоне…

Он приподнялся на локте и неожиданно для себя застонал – от тянущей боли и армии мурашек, набросившихся на всю левую половину тела.

Одна из фигур шевельнулась, и тут же где-то рядом затлел тусклый синеватый свет.

– Ты как? – спросил кто-то очень знакомый.

– Нич… чехо… – говорить было трудно, будто что-то застряло в горле. – Нор… мально.

– Пить хочешь?

– Страшно.

– Пошурши там, рядом с собой…

– Пошурши… – проговорил Серёгин знакомое слово. – Гришка, ты?! Живой?

– Да я, кто ещё…

Это был Гриша Фогман, считавшийся погибшим два месяца назад.

– Ну ни хрена… – прошептал Серёгин, нашаривая тем не менее флягу – чапскую, из прочного красного стекла, обшитую ноздреватой пружинящей кожей птицы тубсы, нелетающей хищной падлы ростом с осла. В Сайе они встречались редко, а на юге, говорят, охотились стаями, твари… Пробка разбухла, пришлось проворачивать её зубами. Во фляге было густое кислое вино со смолой – местное подобие рицины. – Ф-ф!.. – Три глотка, четыре, пять… надо остановиться. – Спас, Гриша, ну просто спас…

– Спа-ас… – передразнил Фогман. – Ты уверен? А если из огня на сковородку?

– Огня они не развели, не успели… Слушай, а что это за катер?

Фогман перебрался к нему. Серёгин сел, и теперь лицо бывшего героически павшего находилось почти рядом, сантиметрах в сорока, освещённое низовым красноватым светом, неизвестно откуда идущим – на кораблях нанимателей такого рода фокусы были в обычае.

– Катер мой, – сказал Гриша. – На руле приятель Тимграус, я бы вас познакомил, да он по-русски ни бум-бум. А ты же, я помню – ни на лингве, ни знаками…

– Не понимаю, – сказал Серёгин. – Откуда у тебя катер? И вообще – что с тобой произошло? Мы же тебя за мёртвого держали.

– Ну… почти и не ошиблись. Дня три я мёртвым побыл… Очень прикольно, должен сказать. Как-нибудь при случае – советую. Да ты не пыхти, Серёгин. Всё я тебе расскажу… просто тут такое дело, что не знаю, как начать. В общем, так. Я решил разобраться, что к чему. Давно ещё. Мне, понимаешь, показалось как-то, что и за белых, и за чёрных играет кто-то один. Не очень умело играет и не очень умело скрывается при этом…

– Для тупого сержанта ты наблюдателен, – сказал Серёгин.

– Я очень наблюдателен, – сказал Фогман. – Кроме того, я успел поучиться в трёх универах, и мне просто нигде не понравилось…

Рицина вдруг долбанула в голову – горячей кумулятивной струёй. В мозгу образовалась дыра с оплавленными краями. Дыру наполнял белесоватый дымок.

– Эй, – сказал Фогман. – Ты что, плывёшь?

– На`борот. Всё п`нимаю. Как собака. Спать дог… долго не смогу. Рыжие. Классная вещь. Но – пл`вёт. Плывёт, да. Оно…

Глаза закрылись, и Серёгин действительно куда-то поплыл.

– Не спать! – почти крикнул Фогман.

– Такточ…

– Минут через двадцать будем на месте, не позволяй, чтобы тебя разморило, ты понял?

– Ага…

Что-то сверкнуло, потом сверкнуло ещё раз. Лицо Фогмана нависало сверху и было страшным.

– Извини…

– Что?

– За по морде.

– Не, нормально. Нормально…

Щёки горели. Но, хватив воздуха – или нашатыря? – сознание стремительно прояснялось.

Будто на гигантских качелях – только что ты был где-то внизу, а теперь уже над верхушками деревьев…

– Слушай, – сказал Серёгин. – Если станешь гнать ту же пургу, я сдохну. И уже никакими по морде не поднять. Говори, как есть.

– Я стал копаться в дерьме, и на меня вышли.

– Контры?

– Контры – недавно. Нет, это… в общем, это другие. В общем, теперь я шпион, Серёгин.

– И сколько уже?

– Четыре года.

– И чей же ты шпион, сержант?

– Это типа подполья. Подробностей пока не могу.

– Зачем тогда вообще?

– Мне нужен напарник. Сразу: против наших ребят мы работать не будем.

– А если я откажусь?

– А почему, собственно?

– У меня контракт. Ещё почти год…

– В деньгах ты не потеряешь. В безопасности – выиграешь. А вопросы чести… Наниматели наши – не та публика, чтобы мы западали и медитировали на эту тему.

– Не уверен. Меня они пока не накалывали.

– Впрямую они никого не накалывают… а вернее, накалывают всех нас одинаково. Золота они не жалеют, это верно. Только оно для них не стоит ни черта. Оно синтетическое. Нас нанимают, как негров за стеклянные бусы.

– Дома оно продаётся. То есть обменивается на бумажки.

– Скоро может перестать обмениваться… Впрочем, это ерунда. Не нас первых парят, не нас последних. Так?

– Гриш, я сейчас ничего не соображаю. Давай попроще.

– Повторяю: мне нужен помощник. Слушай, Серёгин: я больше десяти лет оттрубил в Легионе. Из них семь лет – сержантом. Я выучил почти тысячу ребят – и тебя в том числе. Я многих потерял из виду… кто-то продолжает служить, кому-то стёрли память и вернули домой, кто-то убит – но по крайней мере об этих мне известно. Но я не знаю ни о ком, кто дослужился бы до гранда, получил гражданство и поселился на Эдеме. Ни о ком, понимаешь?

– А чем я-то могу помочь?

– Помочь – это потом. Я пока просто хочу сказать, что наши с тобой наниматели жульничают.

– И наш священный долг – их разоблачить?

– Нет. Долг есть у меня. Должок. Не священный, а просто из тех, которые не прощают. Да, мы нанимались за деньги – но в качестве солдат, а не мальчиков для битья… Я вас учил воевать и выживать. А вас подставляют под пули – чтобы чапы на вас отрабатывали свои приёмчики…

– На нанимателей мне вообще-то насрать, и что они там изобретают… – начал Серёгин и замолчал.

Может быть, в нормальном состоянии он стал бы возражать – и возразил бы. Но сейчас его состояние было далеко от нормы: дикая усталость, жара, напряжение боя, обезвоживание, стимуляторы… Сознание сработало как очень сложный калейдоскоп: осколки цветных стёкол и просто осколки, слова, чьи-то отрывочные мысли, стёршиеся картинки, жест, гримаса, всхлип Санчеса, скрип новенького ремня – всё это сложилось вместе, и теперь Серёгин знал, что Фогман не врёт. Но вместе с тем он знал, что эти же самые осколки, слова, мысли, картинки и гримасы можно сложить в другом порядке и получить совершенно другую правду. А потом перемешать ещё раз…

– Насрать, – повторил Серёгин. – Вот за ребят я и порвать могу… Но даже если они такие сволочи, во что я охотно верю, скажи мне, друг сержант, чего ты хочешь добиться – в самом конце? На выходе? Ведь по большому счёту все из нас получили то, чего хотели: много денег, много пальбы, море водки, куча девок… и друзья. Настоящие друзья. Джентльменский набор наёмника. Так, нет? А, Гриш?.. Бонус же в виде Эдема… Спроси кого хочешь: сильно на него рассчитывали? Ни хрена. А то, как нас используют… это ведь никогда специально не оговаривалось, правда?

– Ну, если ты так…

– Нет, постой. Я просто говорю, что не считаю себя обманутым. Вот и всё. Но ты предлагаешь мне сыграть в новую игру. Правда, не говоришь, в какую. Чтоб интереснее было играть, наверное… Ну, в общем, да. Наверное. Давай сыграем. В конце концов, выход ведь всегда есть… хотя бы через цинковый ящик. Так, сержант?

– Ну, это… Чем позже, тем лучше.

– Но если я вдруг пойму, что всё это – ребятам во вред…

– Не будет такого.