Текст книги "По образу и подобию (СИ)"
Автор книги: Андрей Франц
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– И к кому же из родственников направит стопы несчастный царевич? – Аугусто Партечипацио, похоже, вновь созрел для участия в беседе.
– Я бы на его месте, – задумчиво проговорил дож, – отправился к свояку.
– ....?
– К Филиппу Швабскому, который женат на Ирине, сестре несчастного Алексея. Да, решено! – чуть хлопнув ладонями по столу, подтвердил дож, – Несчастный царевич отправится к Филиппу Швабскому. И будет жить там, пока не наступит нужный момент.
– Хм-м... – мессер Фальер, похоже, тоже, как и мессер Дандоло, наслаждался ситуацией. – А что же произойдет в нужный момент?
– А в нужный момент, – подвел итог дож, – к предводителям крестоносного войска прибудут послы от несчастного царевича со слезной мольбой помочь восстановить его и его несчастного отца на злодейски отнятом престоле. – Энрико Дандоло на несколько мгновений задумался. – Ну, полагаю, к слезным мольбам можно будет добавить какие-нибудь обещания... Например, церковную унию с католическим Римом...
– Тысяч 150-200 серебряных марок, чтобы расплатиться с нами... – тут же добавил мессер Дзиани.
– Снарядить собственное войско тысяч в десять мечей и присоединиться к походу... – прямо, как заправский царевич, внес свою лепту мессер Морозини.
– Мессеры, – голос дожа прервал полет фантазии расшалившихся советников. – У нас еще будет время уточнить детали. Сейчас мы должны ответить сами себе: принимаем ли мы прозвучавший здесь план действий Республики по нейтрализации военной угрозы нашим операциям в Египте, Сирии и Палестине? Равно, как и по перенаправлению собирающейся военной силы для сокрушения могущества Византийской Империи?
Если "нет", прошу каждого сформулировать свои претензии к плану и обозначить время, необходимое для устранения слабых мест. Если "да", прошу сейчас же, не медля, проследовать в Собор, дабы клятвой на мощах святого покровителя Республики подтвердить свое согласие.
Один за одним, члены Малого Совета Венецианской Республики поднимались со своих мест и направлялись к выходу из гостиной, столь долго служившей им приютом. Вот тоненькая цепочка из десяти закутанных в темные плащи фигур пересекла Площадь Св. Марка. Вот заспанный служитель, гремя ключами, отворил дверь, впуская их внутрь.
И никто не заметил, как легкая тень, сливаясь с ночной тьмой, мелькнула в колоннаде внутреннего двора, просочилась наружу и исчезла в черном бархате ночи.
***
– ... и пусть сам Святой Марк станет свидетелем моей клятвы!
Отзвучали слова оставшегося последним мессера Морозини, и редкая цепочка, состоящая теперь уже из девяти закутанных в темное фигур вышла из храма. Энрико Дандоло остался. Уходить из пустого Собора не хотелось. Что-то держало, не пускало его. Но что это было, и зачем оно его держит – было непонятно.
Старый дож потерянно бродил между колоннами, прикасался руками к Алтарю, к раке с мощами святого покровителя Республики. Огромная пустота Собора ощущалась всем телом и ... неприятно будоражила. Казалось, что висишь как муха в янтаре.
Совсем, совсем один на много дней пути кругом. И огромное, бесконечно далекое око, с любопытством тебя разглядывает. Поворачивая то так, то эдак застывший камешек с заключенным в нем насекомым.
И думает, наверное, – усмехнулся про себя Дандоло, – вот ведь, букашки букашками, а смотри-ка, ползают чего-то, суетятся, крылышки топорщат в разные стороны... И так вот себе, творят историю. Нет, поправил себя дож, – Историю. Не иначе, как с большой буквы.
... и чего им не сидится, – продолжал размышлять он за удивительное око, чего ползают с места на место? Какая сила их гонит?
– Не понимаешь? – усмехнулся он наивности неведомого наблюдателя. – Да, где уж тебе понять, из твоего-то далека..!
Есть всего два господина над всем живым... Нет, – снова поправил он себя, – два Великих Господина над всем живым...
Голод и Страх.
Голод гонит львиный прайд по саванне, и нет спасения антилопе! Ведь лишь собственной жизнью может она утолить мучительный ужас голода, сосущий хищника изнутри. – Дож прислонился к холодной колонне, проникаясь ее спокойствием, невесело улыбнулся собственным мыслям. – Ну, а разве не такой же голод гонит достойного Орсеоло через пиратские галеры Анатолии, пески Суэца, Красное море, Аравию, Индию в поисках все новых и новых чудесных товаров? В поисках все большей и большей прибыли?
– Нет, не такой! – удивился собственному новому пониманию Энрико Дандоло. – Насытившись плотью жертвы, львы целые сутки, а то и больше валяются в тени, играют со своими котятами... Хоть целое стадо антилоп может спокойно пастись неподалеку, они будут в полной безопасности.
– Не таков человеческий голод! – Лоб мессера Дандоло покрылся испариной от осознания огромности открывающейся ему истины. – Человеческий голод во сто крат страшнее! Ибо он неутолим! И от насыщения только увеличивается... С еще более ужасающей яростью толкая нас на поиски все новой и новой пищи, новых земель, новых рабов, новых богатств...!
– Господи! – хотелось крикнуть старому дожу в огромную пустоту Собора. – Да ведь вовсе не лев, эта жалкая, ничтожная кошка, а человек – царь зверей!
– Зверей? – усомнилось было что-то внутри.
– Зверей, зверей, – подтвердил мгновенно вдруг успокоившийся голос.
– Святоши в рясах называют это алчностью. Смертным грехом... – Энрико Дандоло презрительно улыбнулся, в полном согласии со вновь обретенным внутренним голосом. – Глупцы, они не понимают главного! Человек – это просто самый могущественный зверь из когда либо созданных Творцом.
– Ну да, – продолжал развивать он столь очевидную мысль, – Создатель наделил нас разумом, речью... И что с того? Тем точнее наши движения к цели, тем крепче хватка, тем вернее нет спасения жертве! – И вдруг, будто пропасть разверзлась под ногами, – ... тем неуклоннее наш путь от голода ко все более и более страшном голоду?
– И что же, – дож поднял слепые глаза к уходящему вверх куполу, – спасения нет?
– Ну, отчего же, – глумливо хихикнуло внутри, – конечно есть. Ваши аппетиты, мессер, легко умеряются аппетитами других хищников, что всегда кружат неподалеку! Только зазевайтесь, и они тут же покончат с вашим голодом. Да и с вами в придачу...
– Да, – с облегчением вспомнил дож, отстранившись от поддерживающей его колонны, – Кроме господина Голода есть ведь еще господин Страх. Именно он ограничивает аппетит самого совершенного на Земле хищника, не давая ему превратиться во всепожирающий лесной пожар.
– Да, страх! – окончательно утвердился в своем новом понимании сорок первый дож Светлейшей Республики. – Кто лучше нас, венецианцев, знает толк в Страхе?! Ведь первыми строителями Венеции были очень, очень напуганные люди!
Дож весело улыбнулся так здорово все понимающему голосу.
– В самом деле, что пригнало жителей благополучнейших Падуи, Альтино, Конкордии, Аквилей в пески и болота Лагуны?
– Страх!
– Что заставило их бросить веками насиженные места и начать строить новые жилища в окружении кишащих гнусом камышей и соленых топей?
– Страх!
Энрико Дандоло вспоминал, и казалось, скупые строки хроник яркими живыми картинами вспыхивали в возбужденном мозгу. Начало пятого века принесло с собой Алариха и его готов. В 402 году они разграбили и обратили в развалины Аквилеи. Предварительно превратив в пустыню все прилегающие территории.
А в 410 Аларих берет на копье уже Рим. Рим, Вечный Город – познавший, наконец, ужас грабежей и разнузданного насилия на улицах, которыми шагали когда-то железные легионы...
Все, что уцелело, спасалось тогда в болотах и на островах Лагуны. И одиннадцать лет спустя Венеция отпраздновала свой день рождения. Произошло это в 421 году, 25 марта, в пятницу, в полдень. Воистину, Венеция – город, рожденный Страхом.
– Стоп-стоп, – прозвенел тревожный колокольчик в мозгу мессера Дандоло. – Но чем же тогда отличается человек от антилопы, в ужасе улепетывающей от настигающего ее льва?
– Да всем! – с высоты своего нового понимания дож вполне мог позволить себе легкую иронию. – Потому, что человеческий страх – это не страх жертвы, а страх хищника.
– Приходилось вам видеть загнанную в угол крысу? – Невидимый собеседник не отвечал, но мессер и не нуждался в ответе. – Вот вам прекрасный образец человеческого страха! Трясущийся, пищащий от ужаса комок плоти. Смертельно опасное существо! Потому, что еще мгновение, и судорожно сократившиеся от невыносимого ужаса мышцы подбросят его неожиданно высоко, прямо вам в лицо. А острые зубы вцепятся в горло, в глаза, в нос, в щеки...
– Так что не нужно путать! – Дож даже как-то самодовольно ухмыльнулся и своей по-прежнему легкой и энергичной походкой вновь закружил по пустому Собору. – Страх жертвы обращает ее в бегство. Человеческий страх тоже позволяет это делать, если есть куда бежать... Но вот если бежать некуда, – дож погрозил пальцем невидимому в высоте куполу, – тогда человеческий страх требует только одного – убивать!
– Убивать все, что только может представлять угрозу! – Энрико Дандоло нахмурился, старательно додумывая показавшуюся ему такой важной мысль. – Да, вот так правильно, – дож еще раз поворочал на языке столь точную фразу. – Убивать все, что только может представлять угрозу...
– На свете нет ничего, – принялся дож разворачивать понравившуюся ему мысль, – что давало бы стопроцентную гарантию защиты. Многие десятки лет Византия обласкивала венецианцев торговыми привилегиями, дарением территорий, военными союзами... Но вот, настал 1171 год, и все венецианцы на территории империи были брошены в тюрьмы, а их имущество конфисковано.
– Двадцать тысяч человек! – с содроганием вспоминал дож. Переполненные тюрьмы не вмещали торговцев и членов их семей... Арестованные вместе с семьями офицеры военного флота Империи, которые тоже были в большинстве своем венецианцы...
– Нет, – окончательно утвердился внутри себя слепец, оказавшийся вдруг столь прозорливым, – ни уверения, ни клятвы, ни добрые намерения, ни даже самые искренние симпатии не могут служить гарантией твоей безопасности. Ведь уверения и клятвы могут быть ложью, а намерения и симпатии так легко меняются! Важны не намерения – важны возможности... Никто не должен иметь даже малейшей возможности причинить тебе вред. Вот единственная гарантия безопасности! Ха, да ведь в этом и состоит главная мудрость, рожденная Господином Страхом – обрадовано хихикнул про себя мессер Дандоло.
– И ведь как складно получается! – удивился он сам себе. – Теперь еще один, последний шаг, и все, наконец, встанет на свое место. Разрозненные кусочки картины легко складывались воедино.
– Это же так просто, – рассмеялся сорок первый дож Светлейшей Республики, и его смех, многократно усиливаясь, эхом разнесся под куполом собора. – Это же так просто! Нужно просто всегда бить первым. О, преимущества подготовившегося и напавшего внезапно – неисчислимы! От его удара просто нет спасения! Правильная жизнь – это поиск. Поиск того, кто – пусть не сейчас, пусть в будущем – может представлять для тебя опасность. Найти и ударить первым. Пока ты сильнее. Пока соперник не ждет от тебя угрозы. И затем просто время от времени добивать поднимающегося. Чтобы уже не подняться! Никогда! Никому! Вот он, простой и ясный секрет господства. Господства одних над другими!!! Вот она, тайна, возносящая к истинному величию. И опускающая во тьму всеобщего забвения тех, кто ее не понял ...
– В этом – вся суть истинной власти! Той, что доступна лишь избранным...
– Сегодня главной угрозой Республике является Византия. – Шаги престарелого дожа убыстрялись, казалось он вот-вот перейдет на бег. – Нет, сама по себе она слаба. Разваленная армия, отчаянно сдерживающая натиск варваров с северо-востока. Фактически исчезнувший с морской глади военный флот... Какая угроза может исходить от этого полутрупа империи?
– А ведь может! – Дандоло на ходу ударил рукой по мраморной колонне, но сломанная кисть даже не почувствовала боли. – Ее богатство! Ее неисчислимые сокровища, заботливо собираемые десятками поколений купцов и императоров! Гигантской мощью нависают они над всем Средиземноморьем!
– Да, сегодня эта мощь мертва... – дож слизнул кровь с костяшек пальцев. – Без умного и решительного человека все это чудовищное могущество лежит мертвым грузом.
– А если такой человек появится?! – дож содрогнулся, представив, как вся эта мощь в считанные годы оборачивается бесчисленными морскими флотилиями и наемными армиями, огнем и мечом впрягающими Средиземноморье в ярмо проснувшейся вдруг Империи.
– Мы сокрушим это могущество, – снова и снова шептали трясущиеся, судорожно кривящиеся губы сорок первого дожа Светлейшей Республики.
– Мы сокрушим его...
– И подчиним себе...
– По праву сильного!
· ↑
[1] Ящерица (лат.)
· ↑
[2] Никто не должен извлекать выгоду из неразумения другого (Лат.)
· ↑
[3] В иерархии придворных чинов графства Шампани "маршал" считался находящимся значительно ниже "сенешаля" и "коннетабля" – высших должностных титулов. Официальные акты относят "маршала" к разряду "служащих" (servientes) графа, в то время как "сенешаль" и "коннетабль" зачисляются в категорию "сеньоров".
· ↑
[4] Hohenstaufen (нем.) Династия южно-германских королей и императоров Священной Римской империи в 1138-1254
· ↑
[5] Welfen (нем.) Одна из старейших европейских династий, представители которой занимали престолы ряда европейских государств, в частности различных германских и итальянских княжеств, а также России и Великобритании. В описываемое время состоит в острейшем соперничество с Гогенштауфенами
· ↑
[6] Кесарь – в Византии до конца XII в. высший светский титул после императорского. Часто жаловался предполагаемым наследникам престола.
· ↑
[7] Задар (хорв.
Глава 4.
Рим, Patriarkio
25 октября 1198 г.
– ... вот таковы, мессер, планы этих разбойников, этих безбожников, венецианских купцов! И гореть мне в аду, если я когда-нибудь слышал что-то, хотя бы наполовину столь же коварное! – Кардинал Соффредо остановился, ибо последние минуты вел рассказ уже на ногах, нервно меряя покои Его Святейшества из угла в угол. Промокнул лоб платком, хотя было совсем не жарко, и разъяренно добавил, – сам дьявол не смог бы придумать ничего лучшего для посрамления усилий Святой Церкви по освобождению Святой земли от его приспешников!
Его Святейшество Иннокентий III молча сидел в своем кресле, задумчиво перекладывая почти квадратные бусины черных гранатовых четок. По костистому, еще не старому лицу нельзя было прочитать ничего, что свидетельствовало бы о реакции на услышанное. Лишь побелевшие складки, уходящие от крыльев носа в коротко постриженную седую бороду, стали еще резче. Да жилы на лбу вздулись несколько более обыкновенного.
Прошла минута, другая – пока, наконец, Папа не принял какого-то решения. Взгляд переместился на ожидающего его слов собеседника. Мягкая улыбка тронула уголки рта, и тихие, спокойные слова, как бы подчеркивая взвинченный тон только что умолкшего кардинала, заполнили комнату.
– Ну, что ж, Эррико, ты вновь послужил Святой Церкви, и сделал это лучше, чем кто бы то ни было другой на твоем месте... Не спорь! – возвысил он голос на попытавшегося было возразить мессера Соффредо, – твоя задача была неимоверно трудна. Посылая тебя на Риальто, я молил Господа, чтобы тебе, сын мой, удалось выяснить хоть что-то. Но, честно говоря, не очень-то надеялся на успех. То, что тебе удалось хотя бы отчасти раскрыть планы этих морских разбойников – воистину чудо Господне!
Иннокентий вновь погрузился в размышления, но теперь уже совсем ненадолго, секунд на десять-пятнадцать, не более.
– Да, конечно жаль, что твоя ящерица далеко не все смогла услышать из-за шума бури. И еще менее сумела из услышанного понять и донести до нас. Но мы и не вправе требовать большего от уличного мальчишки, выросшего в шайке римских воров. – Иннокентий перебрал несколько бусинок в четках. – Итак, что из услышанного мы можем принять в качестве достоверных сведений?
– Первое. – Папа большим пальцем отщелкнул бусинку. – Готовится покушение на Ричарда. Мы это предвидели и приняли свои меры. Венецианцам они известны, и нечестивцы ищут способы их обойти. Какие способы будут найдены, мы предугадать не можем. Все, что в наших силах, это еще более усилить меры безопасности. Письмо командору гвардии уйдет сегодня же.
– Второе. – Еще одна бусинка отправилась вслед за первой. – Нам известно, кого они прочат в предводители христового воинства. Признаться, сейчас я не вижу ни одного способа отклонить кандидатуру маркграфа Монферратского, если до этого дойдет. Впрочем, время подумать на эту тему у нас еще есть.
– Третье. – Иннокентий задумался, и последняя бусинка далеко не сразу присоединилась к первым двум. – Каким-то образом, мы пока не понимаем, каким, венецианцы намерены завлечь войско в долговую кабалу. И заставить отработать долг, напав на Константинополь. – Папа нахмурился и чуть более угрюмо произнес. – Признаться, это для меня самая темная часть плана. Именно здесь, как нельзя более важны детали. А их у нас, увы, нет.
– Это значит, мессер, – взгляд понтифика уперся в Соффредо, – что ваша задача остается прежней. Быть рядом и все время начеку. Участвовать во всем, что выпадет крестоносцам в проклятой Богом Венеции. И в нужный момент увидеть то, что окажется недоступным взгляду простых воинов. Увидеть под ворохом листьев детали настороженной ловушки!
Соффредо поклонился и отступил, было, к выходу. Однако в движениях его сквозила некая неуверенность, что не укрылось от взгляда Папы.
– Ты испытываешь сомнения, сын мой! Твою душу грызет некая мысль, но ты не решаешься высказать ее вслух. – Повелительным жестом Иннокентий указал на кресло, в которое тотчас опустился его собеседник. Сам сел в кресло напротив. – Быть может, какие-то детали предстоящего дела, которых я не вижу отсюда, из Рима, но которые видны тебе? Тогда самое время обсудить их, пока мы вместе, и расстояния нас еще не разделили...
Мессер Соффредо с видимым трудом оторвал глаза от пола и взглянул в лицо его Святейшества.
– Нет, отче. Я не вижу в предстоящем задании каких-то новых трудностей, кои заметно превышали бы то, с чем мы уже столкнулись в Венеции. Но, ... вы правы. Вы правы! – Взгляд Соффредо обрел, наконец, уверенность, а гордый голос вновь напомнил о десятках поколений благородных предков, заседавших в Сенате еще во времена великого Цезаря.
– Вы правы, мессер, мою душу терзает вопрос, и я не нахожу на него ответа! – Кардинал запнулся, не зная с чего начать. Иннокентий терпеливо ждал. Наконец, Соффредо попытался сформулировать свою мысль. – Я неоднократно беседовал с дожем Дандоло. Это воистину великий человек! Он обладает выдающимся умом, великолепным образованием, огромным опытом.
Кардинал, похоже, нащупал свою мысль, и теперь слова лились из него все быстрее и быстрее.
– С мессером Дандоло можно говорить практически на любую тему, и всегда его познания будут поражать своей глубиной, а суждения – своей оригинальностью и непоколебимой логикой. – Соффредо на секунду остановился и тут же продолжил. – А сами венецианцы! Я видел Венецию. И меня не покидало удивление от увиденного – насколько разумно и добротно организована жизнь этого города! Воистину, на одних лишь песках и болотах люди сумели создать державу, способную сегодня бросить вызов любому христианскому государству!
Кардинал снова остановился, сжимая кулаки в душевном волнении. Его дыхание участилось, выступивший, было, румянец тут же сменился бисеринками пота. Папа с видимым интересом наблюдал за всеми этими эволюциями, но по-прежнему хранил молчание. Наконец, Соффредо подошел к главному.
– Я не могу понять – почему?! Почему все эти люди, обладающие мудростью и мужеством, огромной житейской сметкой и невероятной, уму непостижимой изобретательностью – почему они обращают свои таланты во зло? Почему они не с нами, а против нас?!
Иннокентий понимающе кивнул и поднялся из кресла. Придержав за плечи, усадил обратно попытавшегося тоже встать кардинала. Прошелся по комнате. Затем подошел к Соффредо, наклонился и запечатлел у него на лбу легкий пастырский поцелуй.
Удивительное дело, но эта отеческая ласка вдруг разом вымела в душе Соффредо всю горечь и накипь непонимания. Осталось лишь спокойное внимание к тому важному, что сейчас будет сказано.
– Мой бедный Эррико, – Иннокентий ласково улыбнулся, и кардинал невольно ответил на его улыбку своей. Так называла его когда-то мама, особенно когда нужно было смазать щипучей настойкой ободранное колено или синяк под глазом. – Ты слишком много времени провел в седле, мотаясь из города в город, из страны в страну, распутывая козни врагов нашей матери Церкви. Такая жизнь приличествует скорее воину, нежели духовному лицу...
– Молчи, сын мой, – мягко остановил он пытавшегося возразить Соффредо. – Твои труды на благо Церкви воистину бесценны. Но отдавая им всего себя без остатка, ты невольно лишаешь себя возможности размышлять. Размышлять о жизни, о людях, о Боге. То есть, обо всем том, без чего наши земные дела оказываются всего лишь ничтожной суетой.
– Нет! – Папа вновь остановил встающего кардинала, – это сказано ни в коей степени не в укор. Каждый из нас приносит свою жертву на алтарь Господа нашего. И ты тоже принес свою. Однако за каждой жертвой рано или поздно следует воздаяние, – Иннокентий неожиданно весело улыбнулся. – Вот мы сейчас и попытаемся в качестве воздаяния восполнить пробелы в твоих богословских размышлениях.
Папа положил ладони на "Евангелие" несколько мгновений лаская пальцами телячью кожу переплета. Затем показал его удивленному кардиналу.
– Скажи мне, сын мой, как переводится название этой книги с греческого языка?
– "Благая весть", – ответил ничего не понимающий мессер Соффредо. – Верно, – поощрительно улыбнулся Папа. – Прости за школьный вопрос: а о чем же эта весть?
– О том, – мессер Соффредо решил про себя уже ничему не удивляться, – что Сын Божий, приняв мученическую смерть, стал искупительной жертвой за все грехи погрязших в пороках и невежестве людей.
– Да, это так, – кивнул понтифик и уже сам продолжил. – То есть, жертва, принесенная Сыном Божьим, искупила весь неисчислимый груз грехов, и люди получили возможность начать жизнь заново, с чистого листа. Взыскуя за безгрешную жизнь не что-нибудь, не какую-то мелочь, а Спасение в жизни Вечной. – Папа чуть заметно усмехнулся и продолжил. – Казалось бы, все просто: веди себе дальше праведную жизнь, и вечное блаженство тебе уготовано!
– Ну и как, – после некоторой заминки продолжил Папа, – стала ли жизнь людей намного безгрешнее?
Мессер Соффредо вынужден был лишь отрицательно помотать головой. Слова почему-то отказывались покидать его напряженное волнением горло.
– А почему же это так? – задал следующий вопрос Иннокентий. Удивительное дело, все вопросы Папы были простые, а вот отвечать на них было мучительно трудно. Слова казались какими-то деревянными, ни в малой степени не отражающими всю сложность скрывающихся за ними смыслов.
– Ну, – начал было мессер Соффредо, – человек несовершенен...
– Стоп! – тут же прервал его Папа. – Энрико Дандоло тоже несовершенен? А ведь ты, сын мой, ровно пять минут назад превозносил его совершенства до небес! Но между тем, злодейство, задуманное им, тысячекратно превосходит все зло, которое могло бы, напрягаясь изо всех сил, совершить население не самой маленькой христианской страны. Причем, каждый из жителей был бы при этом намного менее совершенен, нежели мессер Дандоло.
– Так в несовершенстве ли человека дело?
– Отче, – взмолился несчастный Соффредо, – вы задаете вопрос, на который у меня нет ответа! И это мучит меня уже который день!
– Полно, – улыбнулся Иннокентий. – Обещаю, что из этой комнаты ты выйдешь, унося ответ с собой ... Но для начала напомни мне, пожалуйста, первый стих из Нагорной проповеди Господа нашего Иисуса Христа.
– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное... – знакомые слова легко ложились на язык, унося куда-то все сложности, делая мир простым и понятным.
– Итак, блаженны нищие духом. – Папа поднял кверху указательный палец и тут же уткнул его в сторону Соффредо. – А кто это такие, "птохи то пневмати", что переведены с греческого на язык святой нашей Матери Церкви как "нищие духом"?
И вновь простой, казалось бы, вопрос поставил кардинала в тупик. Иннокентий же между тем продолжал.
– Простонародье в темноте своей считает "нищими духом" всяких юродивых и просто сумасшедших. Ты тоже согласен, что Царство Небесное должно принадлежать сумасшедшим?
Господи, от слов понтифика попахивало ересью. Кардинал Соффредо сжал покрепче зубы и помотал головой. Нет, он так не считает!
– Так кто же они, "нищие духом", коим по праву принадлежит Царство Небесное? – Вопросы Папы били в какую-то одному ему известную точку, Соффредо же пребывал в полной растерянности. Слишком уж все это отличалось от вопросов, решаемых им в повседневной жизни.
– Хорошо, поставим вопрос по-другому, – не успокаивался Иннокентий. – Можно ли Энрико Дандоло назвать "нищим духом"?
Тут уже Соффредо замотал с головой с полной уверенностью. Действительно, какой же из венецианского дожа нищий духом. Папа, казалось бы, прочитал его мысли, ибо продолжил:
– И впрямь, какой из Дандоло "нищий духом"? Он умен, образован, обладает огромным опытом, изощрен в искуснейших интригах... Нет его дух никак не назовешь нищенским. Он богат и многосторонен, отточен трудами великого Аристотеля, могуч и гибок. Так что же с ним не так? Почему закрыто мессеру Дандоло Царство Небесное?
– Его дух – оружие... – неожиданно вырвалось у Соффредо. Чему он и сам несказанно удивился. Довольный же Иннокентий поднял вверх указательный палец.
– Вот! Под духом мы все разумеем старый добрый разум. И слова Нагорной проповеди имеют в виду его же. – Папа на секунду задумался. – Змее Господь дал яд, орлу крепкий клюв, льву когти и зубы, человеку – разум. Чье оружие сильнее?
Соффредо улыбнулся, признавая правоту наставника. Папа же продолжал.
– Как и любой инструмент, разум может быть направлен для какой угодно надобности. Как на добро, так и на зло. Куда же по большей части направляют люди дарованный им Господом разум?
Соффредо промолчал, но Иннокентию ответ уже и не требовался.
– Самые грубые из нас, их еще называют воины, переплавляют данный им разум в воинскую доблесть. – Папа заговорщицки ухмыльнулся. – Я как-то наблюдал битву двух горных баранов на узкой тропе по дороге в Алеппо. Поверь мне, ни единого существенного различия с рыцарским турниром я не нашел. Битва, драка, сражение – все это столь сильно укоренено в животной природе, что направляя свой дар в эту область, человек по сути своей ничем от животного и не отличается. Только не говорите об этом нашим рыцарям, – все так же ухмыляясь, попросил папа, – зачем попусту обижать добрых христиан!
– А скольких могучих усилий разума требуется от королей, императоров, иных владетельных особ в их постоянной заботе о расширении своих земель! – Папа развел руки в стороны, ладонями к себе. – Или же, наоборот, в защите своих земель от воинственных притязаний соседей. – Ладони понтифика повернулись наружу.
– Но ведь то же самое делает любая волчья стая. Защита своих охотничьих угодий – ее главнейшая забота. То есть, и здесь разум направлен на достижение целей, вполне животных по своей природе!
Папа уже расхаживал по комнате, яростно жестикулируя. Видно было, что произносимые сейчас слова выношены давно. И терзания мессера Соффредо стали лишь поводом вслух сказать давно и тяжко продуманное.
– Перенесемся теперь в королевские дворы. – Иннокентий сделал приглашающий жест, как будто и вправду приглашал собеседника совершить такое путешествие. – Что мы там видим? Невероятные, блистательные интриги придворных, дабы занять более высокое место при особе обожаемого монарха. Вот уж где человеческий разум блистает во всей своей изощренной мощи!
Папа саркастически улыбнулся и продолжил.
– Один купец, побывавший в Индии, рассказывал мне об удивительных животных. Их называют обезьяны. Даже по внешнему виду они чем-то напоминают человека. Живут в стаях. В каждой стае есть свой король. Есть королевские жены, на которых никто не смеет посягать. Есть приближенные первого ранга, второго, и так далее – вплоть до самых низших и забитых членов стаи. Есть даже правила этикета, которые неуклонно соблюдаются. И, конечно же, есть интриги, позволяющие занять место повыше, поближе к обезьяньему королю.
Иннокентий как бы изумленно развел руки и вопросительно промолвил:
– То есть, что же?! И при королевских дворах блистательный разум придворных направлен на самые животные по своей природе цели? Те же самые цели, что преследуют обезьяньи придворные обезьяньих королей? – И сам же себе ответил:
–Увы, это так! Слишком многое из того, что мы делаем в этом мире, ничем не отличает нас от животных. И данный нам разум направлен на цели животные, но не человеческие. Как бы изощрен он ни был! Разум – орудие животного, лишь по ошибке названного человеком. Но, где же тогда сам человек? В чем он, человек? Как отыскать человека в том животном, которого Господь наш в неизреченной милости своей вооружил разумом? Помнишь, и Диогена этот вопрос когда-то мучил – просто так, что ли, ходил он по улицам Афин с горящим фонарем?[1]
