Текст книги "По образу и подобию (СИ)"

Автор книги: Андрей Франц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Вот ты сидишь тут передо мной, весь, мля, из себя образованный, что-то про себя понимаешь, студентов учишь... А для мирских ты ничто, говно, просто прах, если им ничего от тебя не надо. А если надо – законная добыча. И теперь они под свои бандитские понятия весь мир перекраивают. Вон, смотри, какой из капитана вооруженных сил СССР классный бандит получился! Перестройка, мля...

Капитан горестно махнул рукой, но допивать коньяк пока не стал. Видно, не все слова выговорились. Что-то копошилось еще там, на дне широкой капитанской души. Помолчав секунду-другую, оратор прислушался к себе, видимо отыскивая эти самые глубоко спрятанные слова, и наконец закончил:

– Нет, вернуть, конечно, ничего не вернешь. Это как паста из тюбика. Выдавить легко, а обратно – все, звездец... Только знаешь, Женя, если святые отцы не врут... Если и вправду наши желания оттуда – сюда для исполнения перекинутся... Если мы и вправду хоть один шанс добавить сможем на то, чтобы все это мирское говно, что у нас кверху всплыло – обратно вниз удавить... Чтобы не бандиты правили миром... Ты мне верь – ничего не пожалею. А уж жизни-то точно. Придется – зубами грызть буду. А они у меня еще крепкие. Кариесом сроду не страдал. Вот так-то...

Взгляд серо-голубых, абсолютно трезвых глаз поднялся от стакана, и Капитан требовательно уставился прямо в лицо собеседнику. Похоже, сейчас решалось все. Кто отправится завтра в неведомое. Сплоченная, пусть и всего лишь из двух человек, команда? Или пара случайно познакомившихся граждан?

Господин Гольдберг молча поднял стакан, отсалютовал собеседнику, отогнал мгновенно промелькнувшие в голове полдюжины способов отшутиться, пара из которых была очень даже ничего! Затем толстые семитские губы чуть приоткрылись и выдохнули единственно верное:

– Ладно, партнер, сработаемся

***

Риальто, Венеция, Площадь св. Марка

21 октября 1198 г.

Грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну. Низко висящее темное марево, ворочаясь, клубясь и взрываясь, отгородило центральный архипелаг от побережья, от моря, от осеннего солнца, садящегося в это время куда-то в сторону Падуи.

Разразившаяся буря ничем не напоминала те легкие средиземноморские грозы, что за пятнадцать-двадцать минут выплескивают свой гнев и тут же уносятся неизвестно куда. Оставляя после себя лишь омытый дождем, прозрачнейший воздух и солнечные блики на поверхности воды.

Сегодняшняя гроза бушевала долго и тяжело, сотрясая землю близкими раскатами грома. Площадь Святого Марка опустела. Стража Дворца дожей попряталась от разъяренной стихии в караульное помещение. Даже неизменных соглядатаев мессера Сельвио, и то нигде не было видно.

Однако Никколо не боялся грозы. Нет, не боялся! В конце концов, ему уже двенадцать, и он вполне взрослый. И что с того, что из-за худобы и маленького роста никто не дает ему больше девяти? Подумаешь, пусть только попробуют...!

Да и что ее бояться, этой грозы? Ну, подумаешь, намокнешь! Как намокнешь, так и высохнешь потом. А гром и молнии – их тоже бояться нечего. Симон-Аквилеец однажды все ему о них рассказал. И Никколо теперь хорошо знал, что душа того, кто попал под молнию, сразу же напрямик отправляется в Рай. Минуя даже Чистилище. Недаром Симон каждую грозу выходил под дождь и пытался ее поймать. Другого-то пути попасть на Небеса у старого вора точно не было.

К шайке Аквилейца Никколо прибился через несколько месяцев после того, как их бродячий цирк был вырезан и разграблен одной из тех банд, что в изобилии водятся в каменоломнях, под самыми стенами Рима. Мама и папа, цирковые акробаты, погибли сразу. А маленький Никколо, уже начавший выступать в семейных номерах, сумел вывернуться из скользких от крови лап убийцы и бросился наутек. Он бежал, бежал, пока грудь не начала разрываться, а в оранжевом воздухе не поплыли черные точки...

Потом было несколько месяцев скитаний. Иногда Никколо удавалось что-то выпросить у прихожан рядом с многочисленными церквями Вечного Города. Правда, оттуда его всегда очень быстро сгоняли местные нищие. Нередко получалось что-нибудь стянуть из подвалов тех трактирщиков-ротозеев, что сэкономили на решетках для вентиляционных отдушин. Ну, а когда ничего не попадалось, всегда выручали горы объедков, сваливаемых неподалеку от тех же трактиров.

С Симоном-Аквилейцем Никколо столкнулся, выбираясь из одного такого подвала и протаскивая за собой в отдушину связку отличных колбас. Невысокий, кривоногий, седой мужик с перебитым носом и отсутствующей мочкой уха молча ухватил его тогда за плечо – да так, что не вырвешься – покрутил, рассматривая со всех сторон, хмыкнув, пробурчал в клочковатую бороду: "А что, будет толк!"

Потом отпустил, почему-то вздохнул и ворчливо бросил: "Ладно, шагай за мной". Затем повернулся и, слегка прихрамывая, направился вниз, в сторону пристаней. Ничто не мешало Никколо тут же удрать, вместе с колбасами. Но бежать почему-то не хотелось. А хотелось, совсем наоборот, шагать за этим пожилым уже, но еще крепким дядькой.

Так в шайке Симона-Аквилейца появилась своя sauria^[1]

. Так назывались у римских воров мелкие, юркие мальчишки, способные забраться в дом чуть ли не по голой стене, проникнуть в вентиляционное отверстие, в щель полуоткрытого и выставленного на защелку окна... А затем, затаившись, дождаться условленного времени и открыть двери взрослым членам шайки.

У Аквилейца Никколо прожил почти год. Это было хорошее время. Забираться в дома богатых римлян было совсем не сложно. Да и случалось это не часто – не более одного-двух раз в месяц. Зато кормили от пуза, и никто не интересовался, где ящерица шастает целыми дням, когда нет работы.

Все закончилось внезапно и просто. Взобравшись однажды к полуоткрытому окну намеченного к "работе" богатого трехэтажного дома, просунув голову внутрь и убедившись, что там пусто, Никколо протиснулся в щель и спрыгнул. В ту же секунду кто-то сильно приложил его по затылку, и на великолепную мозаику пола сползло уже совершенно бесчувственное тело.

Придя в себя, покрутив скрученными кистями рук и ступнями, Никколо понял, что впереди в его жизни, похоже, снова наступает очень черная полоса. Не попадаться римским стражам порядка было, вообще-то, довольно легко. Но те, кто попался – ни на что хорошее рассчитывать не могли.

Тишину разорвал скрип открывающихся входных ворот. По стуку копыт на внутреннем дворе, по топоту и голосам сбегающихся туда же слуг, Никколо понял, что прибыл хозяин поместья.

Вскоре широкие двустворчатые двери комнаты, в углу которой поленом валялся скрученный Никколо, отворились, и внутрь вошли двое. Один высокий, чисто выбритый, с горделивой осанкой и профилем – ну, точно римский сенатор с каменной фрески, осколок которой, неизвестно, с каких времен, торчал в стене обиталища Аквилейца. Явно – хозяин дома.

Его сопровождающий был невысок, коренаст, двигаясь при этом, как рысь – совершенно бесшумно.

– ... за время моего отсутствия? – услышал Никколо обрывок фразы высокого.

– Ничего, мессер, все тихо, – отвечал ему коренастый. – Вот, правда, ящерицу поймали, – кивок в сторону скрученного Никколо. – Наблюдение-то за домом мы уж недели две, как засекли. Думали, люди Чезотто. Но нет, оказалось, просто обычные римские воры.

– Ящерица? – оживился высокий. – ... ящерица ... – Хозяин дома задумался. Затем подошел к Никколо, присел, заглянул ему в глаза.

– Жить хочешь, "ящерица"?

Вопрос был, в общем-то, понятен. Ни в одном из тех мест, куда отправился бы Никколо после получения быстрого и справедливого приговора, двенадцатилетний мальчишка его комплекции долго не протянет. Поэтому он, не говоря ни слова, только отчаянно закивал головой.

Так Никколо поселился в доме мессера Соффредо. Мессер навещал свое жилище не слишком часто. Так что, жизнь у челяди была очень даже свободной. Да и никаких особых обязанностей за Никколо закреплено не было, и поначалу он здорово скучал. Однако быстро сошелся с Тарбеном-Датчанином, тем самым, что так негостеприимно встретил его в доме мессера.

Тарбен заведовал охраной дома и в свободное время охотно учил Никколо стрелять из лука, метать ножи, драться на палках. Меч, правда, в руки пока не давал – "слишком ты, паренек, легкий еще для меча". В целом, новая жизнь нравилась ему даже больше, чем год, проведенный у Аквилейца. Впрочем, все это время Никколо понимал, что жизнь эта получена им из рук мессера, и живет он в долг. Равно как и то, что этот долг придется когда-нибудь отдавать.

В последнее свое посещение хозяин долго совещался о чем-то с Датчанином, мерял шагами пол своей приемной, снова совещался. На следующее утро, когда мессеру уже седлали коня, хозяин вышел из дома, все еще что-то бурно обсуждая с Датчанином. Никколо особо не вслушивался в разговор, пока до его ушей не долетело:

– Да, и ящерицу тоже возьми... – И Никколо понял, что пришло время отдавать долги.

Так он оказался в Венеции. Среди болот, песка и камышей Лагуны. Впрочем, камыши и болота не очень-то его интересовали. Гораздо больший интерес для "ящерицы" представлял великолепный дворец, выходящий фасадом на площадь Святого Марка.

Однако, чем дольше Никколо изучал подступы к дворцу венецианских дожей, тем большее отчаяние его охватывало. Потому, что подобраться к нему незамеченным – нечего было и думать! Слишком много глаз со всех сторон незаметно, но надежно контролировали пути подхода. А уж забраться внутрь...!

Но вот, однажды, грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну...

***

Буря позволила ему незамеченным пробраться на крышу, а оттуда – через узкую вентиляционную отдушину – внутрь. Когда в полной темноте чердачного помещения Никколо отыскал, наконец, печную трубу, находящуюся над единственной ярко освещенной комнатой на последнем этаже, зубы его уже перестали отбивать дробь. Одежда, конечно, еще не высохла, но тело начало потихоньку согреваться.

Разобрать саму трубу нечего было и думать! Толстая, "в полтора кирпича", стенка трубы поддалась бы, вероятно, лишь натиску хорошего лома. К счастью, в этих новых больших дворцах уже в полный рост применяли сложные системы отопления, когда к одной трубе ведут дымоходы от нескольких печей.

А это уже совсем меняет дело! Ведь от собственно печных вертикальных дымоходов к одной, общей на несколько печей, трубе ведут "лежаки". Так строители называют горизонтальные дымоходы, проложенные прямо по полу чердака. А вот их верхняя крышка выложена просто плоско положенным кирпичом. Аккуратно расшатать и вытащить торцевой кирпич "лежака", прямо над нужным печным дымоходом... Для умелых рук, вооруженных небольшим кинжалом, раз плюнуть .

Вот вынутый кирпич бесшумно лег рядом с "лежаком", и столб горячего воздуха, к счастью, без дыма – видимо печь уже протопилась – пахнул в лицо "ящерице". А вместе с теплом снизу пришли звуки. Разговаривали сразу несколько человек, и что-то разобрать было очень трудно.

Через некоторое время послышался звук закрывающейся двери и голоса смолкли. Прошло еще несколько секунд, и негромкий, но властный голос произнес:

– Мессеры! Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно....

***

– Мессеры, – начал заседание Энрико Дандоло. – Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно предстоящего визита европейского рыцарства в Святые Места. Еще раз попытаться отыскать в нашей политике слабые позиции и нестыковки. – Близкий раскат грома заглушил последние слова, вынуждая дожа сделать паузу. – В случае, если таковых не обнаружится, мы должны утвердить разработанные планы личными клятвами членов Совета. Что возложит ответственность за принятые решении на каждого из присутствующих.

Члены Совета вразнобой кивнули, выражая согласие с прозвучавшей преамбулой.

– Итак, первое и главное, – продолжал тем временем старый дож. – Фундаментом всех имеющихся на сегодня планов, основой всего, что только звучало в этой комнате за последние два месяца, является смерть Ричарда Плантагенета. Именно она, – блеснувшая совсем близко молния невольно заставила всех прикрыть глаза, – станет сигналом, что первый этап наших действий успешно завершен, и можно переходить ко второму этапу.

– И вот первая же слабая позиция. – Аугусто Партечипацио протер слезящиеся глаза, переждал последовавший за молнией удар грома и недовольно уставился на дожа. – По имеющимся у меня сведениям, к Ричарду сегодня просто не подойти. Иннокентий окружил его такой плотной опекой, что испытанные средства окажутся бессильны.

– Вы абсолютно правы, мессер, – Дандоло наклонил голову в знак согласия. – Но это означает лишь то, что нам придется находить новые средства. Мессер Сельвио самым тщательным образом работает над этим. – Близкая молния вновь ослепила присутствующих. – Полагаю, за годы своей работы мессер Сельвио сумел заслужить наше доверие? – Сидящие за столом согласно кивнули. – В таком случае, будем считать, что первый и основной пункт наших планов осуществился. И можно переходить к следующему этапу.

– На втором этапе, – продолжил мессер Дандоло и тут же остановился, пережидая накатывающийся грохот, – на втором этапе мы терпеливо дожидаемся, кого крестоносные пилигримы изберут своим предводителем.

– И его тоже, того... – сжал огромный кулак мессер Орсеоло.

– Увы, мессер, – укоризненно покачал головой Пьетро Кандиано, – похоже, все это время телесно вы были с нами, но душа ваша при этом витала где-то далеко.

– Э-э-э...

– Нет, мессер, – снова вступил в разговор Энрико Дандоло, – мы отнюдь не станем торопиться с устранением избранного баронами вождя. Наоборот, мы терпеливо дождемся прибытия его или его людей в Венецию, встретим их с подобающим почетом и заключим договор на транспортировку крестоносного воинства в Святую землю.

– И после этого...?

– Не сразу, мессер Орсеоло, не сразу... – Раздавшийся удар грома, казалось, потряс Дворец дожей до основания. Ничуть не изменившись в лице, сорок первый его хозяин продолжил.

– Лишь когда основная масса будущих воинов Господних готова будет тронуться в путь, избранный вождь покинет свое войско.

– Переместясь, скорее всего, прямо на Небеса, – улыбнулся мессер Кандиано, – не может же быть, чтобы предводителем такого святого дела избрали слишком уж сильно нагрешившего человека.

– Возможно, мессер, возможно, – продолжил Энрико Дандоло. Лишение объединенного войска избранного ими вождя непосредственно перед отправлением в путь внесет необходимую долю неожиданности. И не оставит времени на принятие сколько-нибудь взвешенных решений по поводу дальнейших действий.

– Хотя Цицерон и учил нас, – небрежно прокомментировал мессер Дзиани, – neminem id agere, ut ex alterius praedetur inscitia^[2]

, но несчастные рыцари столь часто в своей жизни получают удары по голове, что ожидать от них разумных и взвешенных решений просто не приходится.

– По каким признакам, – продолжил дож, и новая молния осветила его лицо, мы поймем, что второй этап завершен нами успешно?

Мессер Себастьяно Морозини оторвал глаза от толстой пачки бумаг, лежащих перед ним и, переждав накатившийся грохот, вступил в обсуждение.

– Первым признаком является принятие послами крестоносцев подготовленного нами договора на перевозку войска. – Мессер Морозини чуть кашлянул и показал присутствующим лежащую перед ним пачку. – Как мы и договаривались, договор подготовлен максимально длинным, многословным, содержащим весьма большое количество статей, пунктов и подпунктов. Так что, главного они не заметят!

– А главным же, во всяком случае, для нас, – жестко продолжил дож, – является невозможность изменения суммы договора в зависимости от количества реально прибывших для переправы людей. Даже если переправляться через море приедут десять человек, – дож хищно улыбнулся, – им придется платить заранее оговоренную сумму. А она будет скалькулирована, вероятнее всего, под 30-35 тысяч человек. Во всяком случае, именно таковы предварительные оценки войска, которое соберется отправиться в Святую Землю.

– Теперь следующий шаг второго этапа предстоящей операции. – Сейчас уже все присутствующие видели: Энрико Дандоло снова на адмиральском мостике боевой галеры! Хищная ухмылка, чуть пожелтевшие крепко сжатые зубы, экономные, четкие движения рук и корпуса. Адмирал снова планировал сражение, и – горе побежденным!

– На этом отрезке нашей совместной работы мы должны добиться существенно меньшего, – дож сделал паузу, дабы подчеркнуть значение последнего слова, – количества воинов, прибывших для погрузки на корабли, по сравнению с тем, что было первоначально заявлено при подписании договора.

Гигантская ветвящаяся молния блеснула где-то совсем близко, и почти сразу же страшный грохот потряс дворец до самого фундамента. Не дрогнув ни единым мускулом, дож продолжал:

– К погрузке на корабли должно прибыть не более двух третей от первоначально заявленного числа. По нашим расчетам именно такое расхождение будет достаточным для того, чтобы крестоносцы ни в коем случае не смогли с нами расплатиться.

– И тогда они у нас в кармане, – радостно осклабился мессер Орсеоло, – но на него уже просто перестали обращать внимание.

– Для того, чтобы все это случилось, мы полагаемся на волю Божью, – с никого не обманывающей рассеянностью спросил мессер Мастропьетро, – или предпринимаем собственные шаги?

– Мы предпринимаем собственные шаги, – в тон ему отозвался мессер Дандоло. – Прежде всего, с легкой руки наших друзей по всей Европе пойдут нехорошие шепотки. Что безвременная смерть двух подряд вождей крестового воинства – очень нехорошее предзнаменование. И едва ли стоит принимать участие в деле, которое столь неудачно начинается...

Новая молния разорвала ночь за окном, но уже не такая ужасная, как предыдущая. Похоже, буря перевалила за гребень и начинает помаленьку стихать.

– Ну, и наконец, – продолжил дож, – мы сделаем все необходимое, чтобы третий предводитель похода, избранный некоторым образом уже и с нашим участием, вызывал не слишком большой энтузиазм воинственных паломников. И еще меньшее желание встать под его знамена.

– Стоп-стоп-стоп, – протестующе поднял руки Джовани Фальер. Какой третий предводитель?! Мы пока еще ничего не услышали о втором. Или я окончательно оглох от грохота за окнами? Мне кажется, в этой комнате пока еще ни слова не прозвучало ни о том, кто окажется во главе крестоносного воинства после смерти Ричарда, ни о том, – мессер Фальер важно поднял указательный палец, – как наш гипотетический преемник это воинство покинет.

– Есть ли уже какие-то предположения, – обратился оратор к дожу, – кто возглавит рыцарей в случае смерти Ричарда?

– Вероятнее всего, после него вождем похода станет Тибо, граф Шампанский.

– Тибо Шампанский, – задумчиво протянул Витале Контарини, – достойнейший молодой человек. Я был знаком с его отцом. Превосходное во всех отношениях семейство! – Мессер Контарини прикрыл глаза, защищая их от очередной вспышки за окнами. – Есть ли ясность относительно того, кто поможет графу Тибо э-э-э ... покинуть войско?

– Да, – кивнул головой мессер Дандоло. Как бы подтверждая его слова, очередной удар грома вновь сотряс стены дворца. – Некто Жоффруа де Виллардуэн. Правда, он пока об этом еще не догадывается. – Дож улыбнулся. – Весьма энергичный и образованный человек. Маршал при дворе графа Тибо.

– Увы, – сокрушенно вздохнул Дандоло, – недостаточная знатность его рода не позволяет мессеру Виллардуэну претендовать на что-то большее. Ни сенешалем, ни коннетаблем^[3]

ему не стать. Он это прекрасно понимает, пытаясь изысканностью костюмов и оружия компенсировать недостаточную длину собственной родословной.

– Понятно, – пробурчал мессер Орсеоло, – расходы превышают доходы.

– Как это часто бывает, – подтвердил дож. – Ровно неделю назад он получил первую ссуду от нашего человека, и под весьма, весьма рискованные проценты!

– Надеюсь, это не венецианец? – встрепенулся Себастьяно Морозини. – Вы понимаете, что ни один след не должен вести к Республике?

– Успокойтесь, мессер, – улыбнулся Дандоло. – Это иудей.

– Прекрасно, – сразу успокоился мессер Морозини. – Я все больше убеждаюсь, что практика римских сенаторов времен старой империи пускать деньги в рост не самим, а через иудеев – одно из самых великолепных изобретений наших предков. Насколько это упрощает отношения с недовольными клиентами!

– Не могу с вами не согласиться! – Старый дож отпил воды из стоящего под рукой кувшина и спросил, – есть ли еще что-то, связанное с графом Шампанским, что нуждалось бы в пояснении?

Дружное молчание было красноречивее всяких слов.

– Тогда переходим к третьему, и последнему мероприятию второго этапа операции. – Дож набрал воздух в грудь и чуть громче, чем раньше закончил. – Это успешное продвижение в предводители похода приемлемого для нас лица.

– Да-да, – подключился вновь Джовани Фальер, – пресловутый третий вождь! Я вас прервал, когда вы начали о нем говорить, прошу меня великодушно простить, мессер Дандоло. – Фальер встал и церемонно поклонился. – Однако, теперь самое время поведать нам об этом. Итак, кто он?

Лица присутствующих, все до одного, выражали самую живую заинтересованность. Энрико Дандоло чуть помедлил, выдерживая приличествующую моменту паузу.

– Бонифаций Монферратский!

– Сын Вильгельма Старого и Юдифи Австрийской? – оживился Витале Контарини...

– Браво! – Мессер Фальер картинно хлопнул три раза ладонью о ладонь. – Браво! Примите мое самое искреннее восхищение, мессер Дандоло! Учитывая преимущественно англо-французский состав будущего войска, выбор северо-италийского маркграфа, соглашусь, более чем неочевиден. Но, чем дольше я размышляю о его кандидатуре, тем более мастерским представляется мне предложенным вами ход. Браво, браво и еще раз браво!

– Что-то я не пойму, чем так уж хорош этот ваш Бонифаций? – хмуро пробасил мессер Орсеоло. Судя по ошарашенным лицам большинства находящихся в комнате, затруднения испытывал не он один.

– Ну, как же! – Лицо мессера Фальера просто светилось от разворачивающихся перед ним перспектив. – Братья Бонифация – люди известные в среде крестоносного воинства. Старший, Гийом Длинный Меч, женат на Сибилле, сестре иерусалимского короля Бодуэна IV. – Вдохновившийся Фальер прямо-таки смаковал ситуацию. – Другой брат, Конрад, герой обороны Тира 1187 года. Сам Салладин вынужден был отступиться тогда от города!

– С такими родственниками, – продолжал мессер Фальер, – продавить кандидатуру Бонифация среди рядового рыцарства будет проще простого! Ха, и пусть потом попробуют знатные сеньоры отвертеться от представителя такой семейки!

– С другой стороны, – мессера Фальера было уже не остановить, – нам и делать-то особенно ничего не придется. Маркграфы Монферратские издавна находятся в родстве и тесной дружбе с Гогенштауфенами^[4]

. Стоит лишь тихонечко намекнуть о нашей идее Филиппу Швабскому, и он ухватится за нее обеими руками.

– А к кому же придет Филипп с этой идеей? – Фальер победно оглядел собравшихся. – Да, конечно же, к Филиппу-Августу, королю Франции и своему союзнику по антивельфской коалиции! Филипп Французский из кожи вылезет, чтобы подгадить своим графам. Которые, в отличие от него, чуть ли не поголовно стоят за Вельфов^[5]

. И уж, конечно же, нажмет на все рычаги, дабы добиться избрания Бонифация Монферратского вождем похода.

– Ага, – сообразил, наконец, мессер Орсеоло, – а мы тут вроде бы и не причем.

– Ну, конечно, – уже просто ликовал мессер Фальер. – Предложенный ход блестящ во всех отношениях! Первое: кандидатуру маркграфа легко продавить и среди рядового рыцарства (этим займутся люди мессера Сельвио), и среди знатных сеньоров (здесь все сделает король Франции).

Второе, – мессер Фальер отогнул второй палец, – чтобы выдвинуть Бонифация, нам и делать-то ничего не нужно, достаточно легкого намека Филиппу Швабскому. Дальше он уже сам упрется как наваррский бык.

И, наконец, третье, – еще один палец оратора победно воткнулся в воздух. – Избрание маркграфа Монферратского будет крайне негативно воспринято французскими графами. И они еще о-о-о-чень подумают, стоит ли им вставать под знамена такого предводителя. А это как раз то, что нам и нужно... Предполагаемое изначально число воинов точно не наберется.

– Итак, – резюмировал оратор, – Бонифаций Монферратский идеальная кандидатура со всех сторон, какую ни возьми!

– Милейший Джовани, – негромким голосом произнес Энрико Дандоло, – благодарю вас за блестящий анализ. И хочу добавить к нему еще лишь один пункт. Не следует забывать, что еще один брат Бонифация, Ренэ, восемнадцать лет назад женился на Марии, дочери византийского императора Мануила Комнина.

Этот брак дал ему титул Кесаря^[6]

и очень неплохое приданное, Солунь, – дож цинично усмехнулся, – второй после Константинополя город Византийской империи. Смещение Комнинов и появление Ангелов на троне лишило Ренэ столь завидного приданого. Однако Бонифаций вполне серьезно считает себя его наследником. И, соответственно, точит зубы на византийскую Солунь.

– А это значит, – завершил за дожа никак не успокаивающийся мессер Фальер, – маркграф с большим пониманием воспримет наши предложения относительно изменения целей похода!

– Ага, то есть, поведет войско вместо Иерусалима на Константинополь! – чуть ли не возопил мессер Орсеоло, до которого наконец-то дошла вся красота замысла Дандоло.

– Да, мессер, – подтвердил дож, – но это уже третий этап нашего плана.

– А чего тут-то уже планировать? – удивился Орсеоло. – Не можешь расплатиться по контракту – отрабатывай. Если ты рыцарь – иди и воюй, где тебе кредитор скажет. Вроде все понятно...

– Увы, мессер, – вступил в обсуждение молчавший до сих пор Флабьянико. – Если бы все было так просто! Начнем с того, что грубо и бестактно поставленный в безвыходное положение, благородный рыцарь запросто может расплатиться с кредитором хорошим ударом меча, развалив того от плеча до пояса. А если таких рыцарей несколько тысяч?

– Поэтому мы будем действовать аккуратнее, – продолжил мысль мессера Флабьянико старый дож. Гроза уже миновала, уползая в сторону моря, но острые струи дождя, бросаемые порывами ветра, по-прежнему молотили в оконные стекла. – Мы будем ждать оплаты столько, сколько потребуется. – Дож улыбнулся. – Мы даже будем кормить всю эту ораву, ну, может быть не слишком сытно, но будем.

– Мы позволим им снести все свое золото и серебро на берег и сколь угодно долго вытрясать друг из друга недостающие для оплаты деньги. – Дож мечтательно улыбнулся.

– Мы позволим им послать гонцов по всей Европе со слезными просьбами помочь святому делу. Нет, мы не будем торопиться...

– Пройдет год, может быть чуть более, – теперь уже мессер Дандоло смаковал предстоящее действо, – а недостающие средства так и не будут найдены. Кто-то не выдержит бесконечного сидения на месте и отправится домой – мы не будем препятствовать этим достойным воинам. Кто-то найдет способ переправиться через море самостоятельно, и этих храбрых людей мы тоже не станем удерживать на месте. Да и как бы мы смогли?

– И вот минуют все оговоренные договором сроки выплат. – Дож чуть ли не урчал от плотоядного удовольствия. – Войдет в силу пункт нашего договора о неустойке, выплачиваемой в случае невозможности одной из сторон выполнить свои обязательства. Начнут накапливаться проценты. – По глазам присутствующих было видно, что они полностью разделяют чувства мессера Дандоло.

– И вот тогда, когда бурление в войске дойдет уже до опасного предела, мы смиренно попросим воинственных пилигримов... смиренно попросим! – с нажимом повторил дож, глядя в возмущенные глаза мессера Орсеоло, – в счет уплаты набежавших процентов помочь нам вернуть несправедливо отнятое у нас добро.

– Помощь ближнему своему никак ведь не порочит чести христова воина? – осведомился Энрико Дандоло у присутствующих.

– Прошу меня простить, мессер, – поднялся с места Себастьяно Морозини. – О возвращении какого именно добра мы будем смиренно просить наших крестоносных друзей?

– Как, разве я не сказал, – удивился Дандоло. – Вот что значит старость! Все на свете забываешь! Н-да... – дож еще несколько мгновений покряхтел, изображая стариковскую немощь, а затем сказал. – Мы попросим крестоносцев помочь нам вернуть Задар^[7]

, бесчестно отнятый у Республики Белой Венгерским.

Ошеломленное молчание было ему ответом. Затем мессер Кандиано шевельнул кистью, полюбовался превосходно обработанными ногтями и, ни к кому не обращаясь, медленно проговорил:

– То есть, фактически мы заставим крестоносцев обратить своим мечи против единоверцев-христиан...

– Да, – столь же ровным голосом ответил ему дож, – нужно ведь им на ком-то потренироваться, перед тем как идти на Константинополь...

– Ну да, увидеть, что христианские кишки, ничем, в сущности, не отличаются от сарацинских, – радостно осклабился грубый Орсеоло.

– Почувствовать у себя на поясе вес христианского серебра, вытащенного из горящего дома, – продолжил его мысль мессер Дзиани.

– Замазаться, – подытожил старый дож.

– Точно, – подтвердил Орсеоло, – а затем на Константинополь!

– И вновь ты торопишься, милейший Орсеоло, – почти ласково проворковал старый дож. – А ведь это крестоносцы, воины Христовы! И очень многим из них совершенно недостаточно разграбить один христианский город, чтобы войти во вкус.

– Тем более, – подключился Дзиани, – что они наверняка сумеют утешить свою совесть чем-нибудь вроде того, что "принесли малую жертву во имя исполнения большого подвига".

– Поэтому в сторону Константинополя, – подвел промежуточный итог Дож, – мы будем разворачивать их медленно и нежно.

– Не поделитесь ли, мессер, своими мыслями на этот счет? – любезно поинтересовался Джовани Фальер.

– Охотно, мессер Фальер, охотно! – Энрико Дандоло столь же любезно поклонился и продолжил. – Что-то подсказывает мне, что примерно за год до наступления решительных событий из Константинополя сбежит царевич Алексей. Сын несчастного Исаака Ангела, смещенного с трона и безжалостно ослепленного своим коварным родственником. Я не исключаю даже, – улыбнулся дож, – что в этом ему помогут один или несколько ломбардских купцов, волею случая оказавшихся в это время в Константинополе.

– Куда направится после побега несчастный юноша? – обратился дож к аудитории.

– К нам? – откликнулся тут же мессер Орсеоло.

– Полно, мессер, – укоризненно покачал головой Дандоло, – ну что ему делать в Венеции, где у него нет ни родных, ни близких? Разумеется, он попытается добраться до своих родственников. И возможно даже, наши предполагаемые купцы помогут ему в этом.