Текст книги "Воздушный снайпер"

Автор книги: Андрей Калиниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Вдруг от колонны отделился боец и бросился к Голубеву. Василий всматривался в глубоко запавшие глаза бойца, в его заросшее черной бородою лицо, но никак не мог понять, кто же это? Боец обнял лейтенанта, горячо заговорил:

– Здравствуй, Василий! Неужели не узнал?..

– Иван, жив?! – воскликнул лейтенант.

Только по голосу Голубев узнал летчика Творогова, верного боевого товарища, с которым сражался в начале войны под Нарвой и Ленинградом.

Он слышал: Творогов два месяца назад был направлен на Моонзундские острова для усиления авиационной группы. Потом рассказывали: сражаясь там, погиб смертью героя.

– Жив, жив, сам видишь! – произнес Творогов и поведал о последних боях, в которых участвовал.

Летчики сражались мужественно. Но ряды их быстро редели. Высадившись на острове Сааремаа, гитлеровцы с ходу начали наступление и вскоре подошли к самому аэродрому. Приказ командования гласил: исправные самолеты немедленно перегнать на тыловые точки.

Авиатехник Мальцев заканчивал ремонт истребителя, и Творогов не смог взлететь вместе с группой. Когда машину подготовили, вражеские автоматчики уже появились на окраине аэродрома. Надо было улетать вдвоем. Но как: на истребителе нет и крохотного уголка для второго человека. И все-таки "уголок" нашли: Мальцев кое-как втиснулся за бронеспинку сиденья летчика. Взлететь успели. Но тут мотор стал давать перебои, а вскоре и совсем заглох. Летчик с трудом дотянул до острова Хийумаа, где и посадил истребитель с убранным шасси. К счастью, Творогов и Мальцев не пострадали. Они присоединились к нашим бойцам и сражались с гитлеровцами в пехоте до эвакуации на Ханко.

– И Мальцев здесь. Вместе плыли, – сообщил Творогов.

Голубев был несказанно рад встрече с друзьями, тем более здесь, на полуострове, где каждый боец на счету.

– Переходите к нам в авиагруппу, – предложил Василий.

– Она еще существует? – обрадовался Творогов.

– Не только существует, но и крепко бьет врага. Летчик Творогов и авиатехник Мальцев влились в дружную семью авиаторов. Появился у них и свой самолет: его они собрали, отремонтировали, используя детали и элементы конструкции списанных, а также поврежденных в боях истребителей. Одним экипажем на Ханко стало больше.

5

В конце октября из Кронштадта на полуостров прибыли три тральщика и два катера. Это было большим событием, так как еще с августа к ханковцам не приходил ни один корабль. Изменилась ли временно к лучшему обстановка или корабли просто воспользовались ухудшением погоды – уже двое суток низкие облака плыли с запада на восток, цепляясь за скалы и сопки, посыпая мерзлую землю снегом, – гадать защитники Ханко не стали. Главное, пополнился скудный остаток боеприпасов и продовольствия. Этому радовались все – моряки и пехотинцы, авиаторы и артиллеристы.

А вот погода вызывала у летчиков тоску. Правда, они уже хорошо знали изменчивые повадки балтийской осени: после ненастья она вдруг быстро, случалось, одаривала солнечными, тихими днями. Поэтому и самолеты, и себя всегда держали в готовности к выполнению боевой задачи. Коротая время, собирались обычно в сухом, теплом блиндаже. Одни бренчали на гитаре, напевая песенку, другие, расположившись на нарах, вели задушевную беседу, третьи предпочитали вздремнуть, чтобы восстановить силы.

Нарушая установившуюся было тишину, в блиндаж спустился Бискуп. Он наравне со всеми летал на задания, имел на счету несколько лично сбитых самолетов врага. Свободное от боевой работы время он тоже стремился проводить вместе с личным составом: тихо подсаживался к кому-нибудь и затевал неторопливую беседу о Ленинграде, семьях или родителях, рассказывал об исключительно тяжелых боях под Москвой. На этот раз в блиндаже замполит появился с каким-то красноармейцем и прямо с порога громко объявил:

– Друзья, прошу всех ко мне, есть интересный разговор. Знакомьтесь, это корреспондент газеты "Красный Гангут". Он принес письмо-обращение гангутцев к защитникам Москвы. Надо его обсудить и подписать.

Бискуп развернул листок.

"Дорогие москвичи!.. – говорилось там. – С болью в душе узнали мы об опасности, нависшей над Москвой. Враг рвется к сердцу нашей Родины. Мы восхищены мужеством и упорством воинов Красной Армии, жестоко бьющих фашистов на подступах к Москве... Ваша борьба еще больше укрепляет наш дух, заставляет нас крепче держать оборону Красного Гангута.

На суровом скалистом полуострове в устье Финского залива стоит несокрушимая крепость Балтики – Красный Гангут. Пятый месяц мы защищаем ее от фашистских орд, не отступая ни на шаг.

Враг пытался атаковать нас с воздуха – он потерял сорок восемь "юнкерсов" и "мессершмиттов".

Враг штурмовал нас с моря – он потерял два миноносца, сторожевой корабль и десятки других кораблей...

Враг яростно атаковал нас с суши, но и тут потерпел жестокое поражение. Тысячи солдат и офицеров погибли под ударами гангутских пулеметчиков и стрелков...

В гнусных листовках враг то призывает нас сдаться, то умоляет не стрелять, то угрожает изничтожить до единого...

Напрасны эти потуги. Никогда никому не удастся заставить гангутцев сложить оружие...

Мы научились переносить тяготы и лишения, сохранять бодрость духа в самые тяжелые минуты, находить выход тогда, когда, кажется, нет уже возможности его найти...

Мы научились сами изготовлять оружие, снаряжение, строить под вражеским огнем подземные жилища и укрепления, лечить тяжелораненых... Для нас сейчас нет другого чувства, кроме чувства жгучей ненависти к фашизму. Для нас нет другой мысли, кроме мысли о Родине. Для нас нет другого желания, кроме желания победить...

Родные наши друзья! Затаив дыхание, мы слушаем сводки с боевых фронтов...

Ваша борьба дает нам много жизненных сил, поднимает нашу уверенность в победу.

Мы научились презирать опасность и смерть.

Каждый из нас твердо решил: "Я должен или победить или умереть. Нет мне жизни без победы, без свободной советской земли, без родной Москвы!

Победа или смерть! – таков наш лозунг.

И мы твердо знаем – конечная победа будет за нами".

Закончив читать, Бискуп медленно обвел присутствующих взглядом. В блиндаже воцарилась тишина. А затем раздались голоса:

– Правильно сказано... Одобряем...

– Письмо обсуждают во всех частях гарнизона, – сказал Бискуп. – Позвольте подписать его от вашего имени.

– Согласны! – было ответом.

На уходящих с полуострова кораблях письмо отправили на Большую землю.

...Однажды вечером в блиндаж буквально ворвался Бискуп. Все насторожились: почему он так оживлен. А капитан, размахивая над головой листком бумаги, радостно произнес:

– Товарищи! Вместе с оперативной сводкой передали по радио и ответ москвичей на наше обращение к ним. Он был 13 ноября напечатан в "Правде". Вот его текст. – И начал читать:

"...Пройдут десятилетия, века пройдут, а человечество не забудет, как горстка храбрецов-патриотов земли советской, ни на шаг не отступая перед многочисленным и вооруженным до зубов врагом, под непрерывным шквалом артиллерийского и минометного огня, презирая смерть во имя победы, являла пример невиданной отваги и героизма. Великая честь, бессмертная слава вам, герои Ханко! Ваш подвиг не только восхищает советских людей, он вдохновляет на новые подвиги, учит, как надо оборонять страну от жестокого врага, зовет к беспощадной борьбе с фашистским зверем..."

6

В ноябре защитники Ханко особенно явственно почувствовали приближение зимы. Усилились холода. Сократился световой день. Участились снегопады. В воронках на летном поле скапливалась и замерзала вода, усложняя и без того изнурительный труд ремонтной команды. И все же крохотный аэродром жил, действовал.

Летчики стали замечать участившиеся заходы на Ханко крупных боевых кораблей из Кронштадта. Конечно, они не знали тогда истинных причин таких визитов. Но предполагали: возможна эвакуация гарнизона полуострова.

С рассвета истребители парами прикрывали морской порт, где находились корабли. Задание было обычное: предупредить появление над базой не только групп бомбардировщиков, но и одиночных разведчиков.

Первыми ушли на патрулирование Геннадий Цоколаев с Иваном Твороговым. Василий Голубев и Дмитрий Татаренко готовились их сменить. Но ждать определенного планом срока им не пришлось: посты наблюдения заметили на большой высоте несколько самолетов, подходящих к внешнему рейду базы. С командного пункта взвилась красная ракета, означавшая – срочно в воздух.

Голубев запустил мотор и прямо со стоянки начал взлет парой. В этот момент на летном поле взметнулось несколько султанов земли. Предотвратить обстрел аэродрома наши артиллеристы уже не могли: у них осталось слишком мало снарядов, на сотню вражеских выстрелов отвечали лишь одним.

"Скорее в небо", – подумал Голубев и, уклонившись влево от разорвавшегося впереди снаряда, оторвал машину от земли. Татаренко отвернуть было некуда: впереди образовались воронки. Гибель летчика казалась неминуемой. Но он не растерялся: убрал газ и прекратил взлет. Несмотря на очередные разрывы, Татаренко успел зарулить получивший несколько серьезных повреждений истребитель в укрытие. А Голубев поспешил на выручку паре Цоколаева – он не раз сам попадал в предельно сложные боевые переплеты и хорошо знал цену такой помощи. Главное – не потерять время.

Мотор ревет на полных оборотах, Василий уже видит самолеты противника. Одно настораживает: что-то они совсем не похожи на "мессершмитты". Два из них кружатся в виражах с нашими "ишачками", другие два пикируют сверху.

Считанных мгновений не хватило Василию, чтобы отбить их атаку. Но Цоколаев вовремя заметил грозящую ему опасность и переворотом бросил свой И-16 вниз. Творогов не успел повторить маневр ведущего. Длинная очередь вражеского истребителя пришлась по правому крылу и хвостовому оперению. Самолет накренился, стал резко снижаться. За ним увязались две машины противника. Расстояние между ними и Твороговым быстро сокращалось.

Но Голубев уже был рядом. Не прицеливаясь, дал заградительную очередь по преследователям. Только сейчас различил, что это вооруженные восемью пулеметами "спитфайры" английского производства. На них воевали тогда финские летчики-маннергеймовцы. Увидев подоспевший третий И-16, пилоты "спитфайров" боевым разворотом ушли вверх, и Голубев потянулся за ними. А Творогов, теряя высоту, ушел на аэродром.

Цоколаев и Голубев вели бой в одиночку, каждый с двумя истребителями. Наших летчиков не смутило ни численное превосходство противника, ни лучшие тактико-технические данные "спитфайра" – скорость его более чем на сто километров превышала скорость И-16 и была даже выше, чем у "мессершмитта".

Неожиданно возле Голубева оказались сразу четыре "спитфайра". Мозг обожгла мысль: "Цоколаев сбит и освободившиеся истребители присоединились к двум другим". Но тут Василий заметил, что Геннадий цел. Это успокоило. "Значит, – подумалось, – сбить первым "спитфайры" решили меня". Обернувшись, Василий увидел, что его уже ловят сзади в прицел. Он мгновенно положил И-16 в такой крутой вираж, что перед глазами от перегрузки заходили разноцветные круги. Зато не только ушел из-под удара, а и сам оказался атакующим. Дальше все было просто: секунда – и "спитфайр" в сетке прицела, две короткие очереди валят его на землю.

Воспользовавшись тем, что вражеские летчики шокированы гибелью своего товарища, Голубев сманеврировал в сторону Цоколаева. Тот заметил бортовой номер "33", понял, что это Голубев, и стал на место ведомого. Обоим стало легче. Много раз, встречая численно превосходящего врага, они вдвоем делали, казалось, невозможное: разгадывали его хитроумные уловки и опережали в головокружительном маневре. Вот и сейчас, как только два "спитфайра" атаковали Василия, он так потянул ручку на себя, что самолет противника, описав большую дугу, выскочил вперед. Тем временем Цоколаев ринулся на "спитфайр", ближе всех находившийся к Голубеву. Огонь советского истребителя ударил по мотору и фюзеляжу врага, тот резко отвернул в сторону, затем взял курс к своему берегу. За ним тянулся вниз длинный шлейф дыма.

Два оставшихся "спитфайра" поспешили скрыться. А наши "ишачки" остались охранять небо, пока не подоспела смена.

Еще при заходе на посадку Василий заметил, что на аэродроме царит необычайное оживление. Не успел он зарулить в капонир и выключить мотор, как к нему, а затем и к Цоколаеву, занявшему соседнюю стоянку, подбежали техники и летчики. Они радостно кричали, махали руками, улыбались. Василий все понял: воздушный бой проходил над аэродромом, и люди, конечно, видели, как два И-16 одержали победу над четырьмя "спитфайрами".

– Качать их! – раздавалось со всех сторон.

Василий и Геннадий очутились в цепких руках друзей. Их подбрасывали высоко над головами и приговаривали: "Качать! Еще! Качать!" Подбежал посыльный по штабу:

– Голубева и Цоколаева вызывает командир! Василий отряхнулся, привел летное обмундирование и снаряжение в порядок, спросил у техника:

– Творогов сел?

– Сел, товарищ лейтенант. Его унесли в лазарет.

– А что с ним? – насторожился Голубев.

– Ранен он, в бедро ранен, – пояснил техник. – В его машине насчитали более ста пробоин. Решето, и только!

– А в нашем самолете?

– Нет, наш целехонек.

Когда Голубев спустился в блиндаж, там уже стоял перед командиром Цоколаев. Ильин, обычно суровый и несловоохотливый, на этот раз встретил подчиненных доброй улыбкой, радостно произнес:

– Молодцы, ребята! Дрались вы мастерски. Звонил генерал Кабанов и просил передать, что очень многие с восхищением наблюдали ваш бой. За отличное выполнение ответственного задания он объявляет вам благодарность.

– Служу Советскому Союзу, – по-уставному ответил каждый летчик.

7

Весть о победе над «спитфайрами» с быстротой молнии облетела весь гарнизон полуострова. В блиндаже то и дело раздавались телефонные звонки.

– Передайте героям-летчикам, что мы восхищены их мастерством! – звонили артиллеристы.

– Надежная поддержка удваивает наши силы, – сообщали пехотинцы.

– Спасибо за помощь! – благодарили моряки.

На аэродром вскоре прибыли работники "Красного Гангута". Встретил их Бискуп. Один газетчик был в длинной командирской шинели с двумя кубиками в петлицах, другой – в серой солдатской без знаков различия. Первый представился:

– Я корреспондент, а это художник. Хотели бы побеседовать с участниками боя со "спитфайрами".

– Летчики на стоянке, быстренько вызовем.

– Лучше мы пойдем к ним, – попросил лейтенант.

– Можно и так. Посыльный, проводите товарищей, – приказал Бискуп.

Разговор гостей с летчиками наладился быстро. Пока корреспондент записывал в блокнот рассказ Цоколаева, художник, усадив Голубева на контейнеры из-под бомб, принялся рисовать. Минут через десять он закончил работу, сказал:

– Смотрите.

Василий взял протянутую бумагу. На него с листа весело глядели озорные глаза летчика в меховом шлемофоне и кожаном реглане, который перепоясали лямки парашюта.

– Здо-ро-во! – удивленно протянул лейтенант.

– Ну что вы, – ответил художник, – это только эскиз. – Взял лист, притемнил карандашом левую часть рисунка и добавил мечтательно: – Вот когда кончится война, напишу ваш портрет маслом.

Художник нарисовал и Цоколаева.

– Ну и прославились мы с тобою, Васек! – воскликнул Геннадий.

– А что, скажешь, незаслуженно? – спросил Голубев.

– Да нет, так не считаю.

На второй день авиаторам принесли газеты. Листы многотиражки разобрали моментально. Установившуюся при чтении в блиндаже тишину нарушил капитан Бискуп:

– Как видите, друзья, наш "ишачок" может быть сильнее не только "мессеров", но и "спитфайров". – И после небольшой паузы продолжил: – Конечно, если в его кабине сидят мастера, а не просто пилоты.

– По-моему, тут все мастера одинаковые, – отозвался Цоколаев.

Высказали свое мнение и другие летчики.

– В летном деле, пожалуй, да! – вступил в разговор старший лейтенант Васильев. – Только вот чувство взаимной выручки в бою развито еще далеко не у всех так, как у сегодняшних наших героев.

– Верно говоришь, Михаил, – поддержал Бискуп. – Голубев и Цоколаев действовали, как две руки одного человека, наперед разгадывали маневры вражеских летчиков и опережали их в нанесении ударов. А в бою первым атаковал, считай – победа за тобою.

– Вот и разбор полета проведен, – поддаваясь царящему в блиндаже оживлению, сказал вошедший незаметно капитан Ильин. – Теперь речь о том, что предстоит делать в ближайшее время.

Командир авиагруппы уже имел сведения о подготовке гарнизона полуострова к эвакуации. Вот и хотел заранее предусмотреть все нюансы организации предстоящего перебазирования истребителей. Это было вовсе не просто: времени перелета, состояния погоды капитан не знал. Да и некоторые другие чрезвычайно важные вопросы, например, то, как поведет себя враг, пока оставались тайной за семью печатями.

– Подготовим два варианта, – прикидывал Ильин. – Один – для сложных метеоусловий, другой – для простых.

– В том и другом случае, товарищ капитан, не обойтись нам без подвесных баков, – напомнил Бискуп.

– О баках я уже отдал распоряжение инженеру. Надо добыть карты и произвести штурманский расчет маршрута. Этим займется Голубев. Поговорим о взаимодействии при перелете...

В конце ноября по утрам на Ханко стали часто приходить корабли. Пока было светло, они отстаивались под защитой базовых средств ПВО. А с наступлением темноты покидали полуостров. Истребители беспрерывно патрулировали в небе.

Последним их боевым днем стало 2 декабря 1941 года. Летчики получили приказ отбыть в Кронштадт. Они не смогли воспользоваться ни одним из подготовленных ранее вариантов перебазирования. До наступления темноты прикрывали погрузку гарнизона на корабли. Им разрешили оставить полуостров, лишь когда корабли отойдут от причала.

Предстоял дальний ночной путь. Командование знало, какому риску их подвергает, но отпустить истребители днем – означало поставить тысячи защитников Ханко под угрозу гибели от налетов вражеской авиации. Четыре из восьми летчиков совсем не умели летать ночью. Пилотирование самолета в темное время суток, да еще при наличии облачности, дымки, в авиации считается высшей ступенью профессионального мастерства, к этому летчик готовится, длительно и упорно тренируясь. Выпускать его в ночной полет без такой подготовки категорически запрещалось. Но капитану Ильину пришлось нарушить запрет: иного выхода просто не было.

Накануне Ильин провел последний инструктаж летчиков и техников. Лица их были сосредоточенны, настроение – двойственное. Люди радовались, что возвращаются в Кронштадт, и в то же время понимали, какое опасное испытание их ждет.

– У нас восемь исправных самолетов, – начал капитан Ильин спокойно и деловито, – а летчиков – десять. Старшему лейтенанту Васильеву и лейтенанту Лазуткину, чьи истребители не подлежат ремонту, придется отплывать с моряками.

Оба вскочили. Васильев попросил:

– Разрешите улететь на Ут-2?

Эту двухместную машину использовали для выполнения учебно-тренировочных заданий. В боевой расчет авиагруппы она не входила. Ильин вопросительно взглянул на инженера.

– Самолет готов, – ответил тот. – Если залить бензобак под пробку, горючего до Кронштадта, пожалуй, хватит.

– Тогда – к делу, и вылетайте немедленно, – быстро решил капитан, отпуская Васильева и Лазуткина.

– Вы, Голубев, наиболее опытны в ночных полетах и район хорошо знаете. Возглавите группу. Я пойду ведомым, – заключил Ильин.

Погрузку закончили уже в сумерках. Корабли покинули порт. Едва истребители последнего патруля сели, на них тоже установили подвесные бензобаки и до предела заправили горючим. Соблюдая предосторожность, восемь И-16 поднялись в воздух и развернулись на Кронштадт. Техники отправились на уходящий с Ханко последний корабль,

Половину маршрута оставили позади. Резко ухудшилась погода: свинцовые облака простирались почти до самой воды. Голубев с трудом различал ночной горизонт и сосредоточил внимание на приборах. Морозный воздух врывался в открытую кабину "ишачка", обжигал лицо. Вспомнил о Васильеве и Лазуткине: удалось ли им пробиться на тихоходном Ут-2?

Темная гладь воды под крылом сменилась белым покрывалом: самолеты теперь шли над зоной сплошного заснеженного льда. Хоть как-то помогавшая ориентироваться в пространстве, пилотировать истребитель, линия горизонта стала и вовсе не различимой. Вокруг – сплошная зыбкая серая сфера, ни огонька, ни одной сколько-нибудь заметной точки, за которые можно зацепиться глазу. А сзади – семь товарищей, и их жизнь всецело зависит от умения, выдержки, находчивости ведущего.

Направление полета Василий держал только по компасу. Отклоняться от маршрута нельзя: оба берега Финского залива заняты фашистами. Сердце невольно холодило чувство беззащитности перед этой непроглядной тьмой, заснеженной ледяной пустыней. Глаза слезились от напряжения, руки немели от усталости. Голубев понимал: не легче приходится и ведомым.

Улучив момент, лейтенант осмотрелся. По аэронавигационным огням насчитал только шесть самолетов. Где же седьмой? Приглядевшись внимательнее, Василий заметил, что этот истребитель постепенно отстает от строя. Вскоре Голубев и совсем потерял его из виду. Прикинув, кто бы это мог быть, понял – капитан Ильин. Запросить, что у командира случилось, не мог: радиопередатчика на И-16 тогда не было.

Слева внизу проплыло огромное темное пятно – остров Лавенсаари. "Значит, курс верный, – обрадовался Василий. – Остается двадцать минут полета". А обволакивающая мутная пелена вокруг самолетов между тем все сгущалась, облака фактически прижали их ко льду. Снижаться больше было некуда – стрелка высотомера держалась почти на нулевой отметке. Голубев вновь оглянулся. Огоньки крайнего ведомого тоже начали удаляться в сторону и скрылись. По месту в строю Голубев определил: что-то неладное случилось у Цоколаева.

Мучительно долго тянулось время. Наконец показались сначала отблески лучей прожекторов, а затем в туманной дымке и десятки самодельных фонарей, окаймляющих посадочную полосу аэродрома в Кронштадте. Голубев развернул группу вдоль линии посадочных огней. И тут заметил, как при маневре свалился на крыло и ударился о землю истребитель Михаила Старухина. В чем причина? Скорее всего, летчик не выдержал напряжения перелета, крайне устав, не справился с пилотированием самолета.

Василий приземлился первым. Когда, закончив пробег, отрулил в сторону и выключил мотор, навалилась страшная усталость. С трудом выбрался из кабины. Не покидала мысль: как сядут ведомые? Вот уже на земле Татаренко, затем – Байсултанов, Кузнецов, Бадаев. К радости, через минуту-другую сел и капитан Ильин. Из восьми с Ханко на Большую землю пришли шесть летчиков. Разбился на аэродроме Старухин, потерялся Цоколаев, впрочем, не осталось даже сил, чтобы горевать.

Утром следующего дня пришло ободрившее всех известие: Геннадий Цоколаев жив и невредим. Он сел на лед недалеко от берега – с убранным шасси и пустыми бензобаками. Вскоре его доставили в часть.

Ждали корабля, что эвакуировал пехотинцев и техников-авиаторов. Но он так и не прибыл. Уже потом узнали: подорвался на фашистских минах. Спастись удалось далеко не всем. Из группы Ильина в Кронштадт вернулись только двадцать шесть человек, которых взяло на борт спасательное судно.

Так закончилась героическая эпопея группы балтийских летчиков. 164 дня защищали они вместе с воинами армии и флота Красный Гангут. Все это время крепость была неприступной для врага.

Если тебе, дорогой читатель, доведется побывать в Ленинграде, загляни на улицу Пестеля. Там в 1945 году сооружен по проекту В. И. Каменского памятник защитникам Ханко. Его мемориальная доска занимает всю торцовую стену четырехэтажного дома. Строгая лепка – щит в обрамлении склоненных знамен. На щите – барельеф боевого корабля, символы Герба страны – серп и молот. Ниже высечена надпись: "Слава великому советскому народу! Доска воздвигнута в честь героической обороны полуострова Ханко (22 июня – 2 декабря 1941 г.) в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг. Слава мужественным защитникам полуострова Ханко!"

Мемориал расположен напротив церкви, построенной в честь победы Петра I над шведским флотом у полуострова Гангут. Это символично: Ханко приумножил славу Гангута.