Текст книги "Миры братьев Стругацких. Время учеников 1"
Автор книги: Андрей Чертков
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)
Мы сидели на веранде и пили какой-то травяной настой. Сикорски утверждал, что трава эта проясняет мысль. Остров был каменист и мал. Сосны, скрученные ветрами, держались за край террасы, дальше начинался океан. Черные скалы поднимались за нами четырьмя быками. Небо было низким и серым. Внизу глухо бил прибой. Ветер с юга доносил льдистый антарктический запах.
Святая Елена, маленький остров…
Это была не Святая Елена, но что-то похожее присутствовало во всем.
– Я восхищен вашими способностями, Попов, – сказал Сикорски, отставляя свою кружку, огромную и коричневую, с изображением всадника с копьем. – Жаль, что вас не было с нами тогда. Может быть, со мной не случилась бы… неприятность… Абалкин бы остался жить, а служба продолжала бы – служить… – он вздохнул. – Знаю, что не смешно. Старческое слабоостроумие. Извините. Так вот, о главном… Все, что рассказал вам Суворов, – правда. Но это такая невинная часть правды, что даже… нежность пробирает. Нежность. На самом же деле…
Он медленно встал, обошел вокруг стола, остановился передо мной. Движения его были медленны и осторожны.
– Я вам расскажу. Потому что вы все равно все узнаете. Но вдруг вы узнаете потом, когда будет поздно? Как я, например…
Он помолчал, глядя, как вдали летит, почти касаясь воды и оставляя белый прерывистый след пены, маленький оранжевый глайдер.
– До поры все было так, как он рассказал. До недоброй памяти двадцать девятого.
– Нашего века? – зачем-то уточнил я.
– Что? Ну да, конечно, нашего. Кому-то из гипногенистов пришла мысль передоверить некоторые управляющие функции машине. Сделать ее арбитром, поскольку противоречия между владельцами ключей зашли далеко. И что бы вы думали – сделали машину…
– Массачусетскую?
– Совершенно верно. Именно ее, родную. Собрали, запрограммировали, запустили. Функции: сбор всей формализованной информации. С целью: всем сделать хорошо. Ну, а по мелочам – управление погодой, транспортом, и так далее… Вы спросите: почему не сеть, не что-то попроще? Зачем такого монстра отгрохали? Ответ: чтобы полностью исключить возможность перехвата управления. Мотивы понятны.
– И что же помешало возложить на ее плечи это бремя?
– Ничто. – Сикорски посмотрел на меня как-то по-птичьи, боком. – Машина работает. Уже больше пятидесяти лет.
– Как – работает? Ведь известно же… – я осекся. Я все понял.
– Машина работает. Более того, она создана так, что перехватить у нее управление могут только все шестнадцать гипногенистов одновременно, если соберутся за пультом. Этого не происходило никогда.
– Значит, машина работает… и вторгнуться в ее работу нельзя? И – проконтролировать нельзя?
– В общем, да. Только косвенными способами.
– Например?
– Ну, самое главное… Стас, сколько сейчас на Земле людей?
– С Системой?
– Ну да. С Системой, с Периферией… Сколько насчитывает наше племя?
– По последним данным – пятнадцать и тридцать шесть сотых миллиарда.
– Да. И это все знают. И люди должны умирать время от времени, да? Их кремируют, пепел ссыпают в такие урночки… Я собрал данные по производству этих урночек. Так вот, судя по этим данным, на Земле и в Системе сейчас живет около одного миллиарда человек.
– Что?
– Один миллиард. Один, а не пятнадцать. Но мы знаем, что пятнадцать. И живем так, как будто бы – пятнадцать… – он закашлялся. – Ошибки нет, Стас. Данные проверены перекрестно. Расхождение на порядок как минимум.
– И это значит…
Порыв ледяного ветра налетел, ударил в лицо. Мелкая водяная пыль…
– Это значит только одно: машина поняла задачу по-своему, по-машинному. И по-своему ее исполнила. Получив результат. Человечество похудело, совершенно этого не заметив. Вписалось наконец в экосферу. И – без катастроф, без горя…
– То есть – как? Ведь получается – уничтожено четырнадцать миллиардов?..
– Может быть, и уничтожено. А может быть, и нет. Про планету Надежда вы знаете? Пример грубой, провальной работы. В нашем случае – работа тонкая, мастерская…
– То есть – вы… как бы сказать… – одобряете все это?
– Разве важно, как я к чему-то отношусь? По большому счету, это не интересует даже меня самого.
– А вам не кажется, что это имело бы смысл прекратить?
– спросил я.
– Не знаю. Ведь идет постоянное облучение. Снимите его – и наступит глобальный шок. У вас, как я знаю, психическая резистентность очень высокая. Но и вам, наверное, будет не по себе, когда вы сможете смотреть на мир новыми глазами…
– Он что – слишком отличается?
– Формально – нет. Но впечатление от него совсем другое.
– И все-таки: не решит ли машина, что нас может быть еще меньше? Или что мы должны стать пониже ростом? Отпустить хвосты? Жить под водой?
– Вполне возможно. И тогда мы будем жить под водой. Боюсь, что сейчас гораздо опаснее – с точки зрения сохранения того, что мы имеем… что от нас осталось… – это менять способ существования. Древние говорили: «Не навреди».
– Но ведь машина не вечна. Рано или поздно она придет в негодность, разрушится…
– Попробуйте поговорить об этом с Бромбергом. В конце концов, он – один из…
– Бромберг?!
– Да. Старый Айзек Бромберг. Жизнь положивший на…
И тут раздался сигнал вызова. Сикорски недовольно махнул в сторону экрана, но тот уже осветился.
– Экселенц! – почти крикнул появившийся человек. – Мы раскопали, что произошло с Абалкиным! Раскопали до конца…
– Тут он увидел меня. Глаза его распахнулись. Светлые холодные глаза.
– Очень хорошо, Максим, – сказал Сикорски. – Я доволен. Но стоит ли врываться без предупреждения?
– Да, Экселенц. Не стоит. Стас, вы?..
– Со мной пока все в порядке, – сказал я. – Мы беседуем о жизни.
Все самое главное приходило к ней в полудреме.
…она знала откуда-то, что просто глазами увидит это иначе, не так, как сейчас: изумрудный песок, черные волны, иссиня-серый айсберг вдали. Волны ворошили сероватые льдинки, шугу, прибитую к берегу. Это значит – лето. Она стояла, широко расставив ноги, и смотрела вдаль. Громадная оранжевая туша лежала, полузарывшись в песок. Торчала вверх очень человеческая, но чересчур огромная рука. По белому, с лиловатыми и желтоватыми пятнами небу ползла цепочка багровых огоньков. Стоило мне захотеть, и черные воды расступятся передо мной, открывая дорогу в таинственную бездну. Там мой дом, мой истинный дом. И в горах. И за болотами, в глубоких расселинах, откуда восходят дымы, пахнущие целебно. Я никого никогда сюда не пущу, я сделаю так, что пришедшие забудут дорогу. Но мне тоскливо без них, и я творю их перед собой из остатков воображения. Темный город возникает на пляже, и волны обтекают его, не смывая. Тонкий звук поднимается кверху, к небу, зажигая концентрические кольца…
Аля очнулась и, вскочив, осмотрелась. Все было слишком просто, чтобы казаться ужасным.
Пустые стулья стояли неровным полукружием, как бы беседуя. В открытые окна влетали голоса. Доносились удары мяча, невнятные механические звуки и электрические потрескивания.
Вошел Горбовский, по-прежнему озабоченный. Сел на стул верхом, посмотрел на Алю, вздохнул и покачал головой.
– Нашелся наш Стас, – сказал он. – Только не знаю, хорошо ли это…
– Где он? – быстро спросила Аля.
– На Земле. У Сикорски.
– А кто такой Сикорски?
– Неужели не знаете? Это была громкая история.
– Первый раз… – она замолчала. Внутри лопнул пузырек.
– Знаю. Да. Все знаю. Но – зачем он Стасу?
Горбовский пожал плечами.
– Мы безнадежно опаздываем… главным образом – вот здесь, – он дотронулся до лба. – А кроме того – некий паралич воли…
– Паралич воли, – повторила Аля. – Жалко.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Горбовский. – В такой переделке побывали.
– Не знаю. Никак не чувствую. Еще не прожгло.
– Да, это я понимаю. Ну, что – оставим работу профессионалам?
– Нет, – сказала Аля. – Я так не могу. Должен же кто-то, кто понимает…
– Через полчаса Максим улетает на Землю. Туда, к Сикорски. Я пока остаюсь. Вы – как намерены?
– Я полечу, – твердо сказала Аля.
– Стас для вас… что-то значит?
Аля посмотрела на Горбовского. Неясно было, он действительно не понимает – или спрашивает о чем-то другом?
– Он у меня вот здесь, – повторяя жест Горбовского, она дотронулась до лба. – И я уже почти не могу это выносить…
– Вы ничего не понимаете, Попов, – хрипло сказал Бромберг. – Допускаю, что вы все знаете, но не понимаете вы ни черта.
– Ну, почему же? – вежливо ответствовал я. – Древний способ отучения от наркотиков: медленно и постепенно уменьшать дозу. Девятнадцатый век.
– А от пищи вы так никого не пытались отучать? От воздуха? Нет? Ну, так попытайтесь, попытайтесь…
– Бросьте, Бромберг. Это не я, это вы не понимаете, что предприятию вашему все равно пришел конец. Остановлюсь я – не остановятся другие. Это же выстрел дробью. За нас взялись всерьез.
– Кто? Кто взялся? Что вы несете, идиот?!
– Некий весьма сведущий разум, который мы ассоциируем с Малышом. Им, видите ли, не нравится наше поведение…
– Я же сказал: идиот! Повторить? Я повторю: идиот! Какой Малыш? Какой разум? Это все выдумки нашей разлюбезной! Она пичкает нас байками, чтобы мы…
Я подождал, когда он прокричится, и спросил:
– Скажите, а вы сами-то подвержены этому внушению?
– Я? Конечно, нет. Я знаю, что оно существует, что оно направлено на модификацию моего поведения, и веду себя с поправкой на оное.
– Вы давно снимали спектр этого излучения?
– Регулярно. А что?
– Вам не бросилось в глаза ничего необычного?
– Нет. И не могло броситься. Потому что ничего необычного там нет.
– Понятно. Так вот, слушайте меня внимательно. Я жил на планете, где гипноизлучения нет. На Земле я около суток. Даже на обычного человека излучение еще не окажет влияния за такой срок… эффект его накапливается, не так ли?
– Ну, в некотором роде – да.
– Отлично. Вам, когда вы возвращаетесь, не бросаются в глаза простор и пустота на Земле?
– Вы были у Сикорски? Может быть, вы и сейчас у него?
– Нет, – ответил я только на последний вопрос.
– Сикорски – сумасшедший старик. У него идефикс…
– Перед прилетом сюда я ознакомился со спектром гипноизлучения, которое орошает Землю. Золотым дождем. Лишь четыре процента спектра – это модификаторы поведения. Девяносто шесть – модификаторы восприятия.
– Бросьте нести чушь, Попов. Я сам писал эти спектры, сам, понимаете? И что же, я не знал, что пишу?
– Излучатели на спутниках «Атлас» не работают, – продолжал я. – Зато там установлен вероятностный вариатор, который, как вам должно быть известно, к использованию запрещен категорически… Тагора, по-вашему, – тоже изобретение машины?
– Да. То есть не машины. Тагору придумал в сорок седьмом году Майкл Хиггинс. Машина воплотила его мысль.
– Понятно. Его можно поздравить: изобретение оказалось столь емким, что обрело самостоятельную жизнь.
– Род иллюзии. Надеюсь, это-то вы понимаете?
– Конечно. Но тогда откуда взялся вариатор?
– А при чем тут?..
– Вариатор доставлен с Тагоры. Якобы образец техники Странников.
– Все смешалось. Впрочем, так и должно быть. На определенном этапе накачки уже не удается проследить, откуда приходит та или иная иллюзия.
– Скажите, Бромберг, а с Пирсом вы сотрудничали когда-нибудь?
– Что значит – сотрудничал? Он ноолог, а я – историк науки. Конечно, я изучал его работы, его самого… Когда случилось несчастье в лаборатории, я как раз направлялся к нему.
– Несчастье какого рода произошло там?
– Взрывной импульс Тиффани. Вы знаете, что такое импульс Тиффани? Хотя что это я…
– У меня другие сведения.
– Ваши сведения неверны!
– Возможно… Вам не закрадывалась такая интересная мысль: все ложные объяснения всегда по касательной проходят рядом с истиной? Как бы дразня ее. Когда-то говорили, что вора тянет на место преступления…
– Это вы обо мне?
– Пока нет. Но вспомните: запрет на Машину объяснялся тем, что в недрах ее зародился новый нечеловеческий разум, новая цивилизация. Так?
– Да. Я сам придумал это объяснение. До сих пор горжусь им.
– А вам не кажется, что нечто подобное случилось на самом деле?
– Болезненный бред. В стиле Сикорски.
– Разум, получивший возможность расселяться по сознаниям тысяч миллионов людей, которые ни сном ни духом…
– Перестаньте!
– Пирс работал как раз над этим, не так ли? Может быть, машинный разум почувствовал в нем опасного противника, конкурента?..
– Да прекратите же!!! – Голос Бромберга взметнулся до визга, сорвался… Сам он, багровый, качнулся к экрану, лицо его вывалилось за пределы, остались только глаза и лоснящийся нос. Безумные, чуть косящие глаза. Потом они медленно мигнули… – Вы правы, Попов, – сказал Бромберг совсем иначе. – Я не сомневался, что вы догадаетесь обо всем. Владея таким объемом информации, мудрено не догадаться…
– Вы – Бромберг? – спросил я.
– Да. В определенной мере.
Они сели на каком-то крошечном островке посреди пустого океана. Дом приземистый, вжатый в скалы… Наверное, зимой здесь штормы.
– Рудольф Сикорски, – представил Максим хозяина. – Александра Постышева, носитель ноограммы Стаса Попова.
– Вы это ощущаете? – спросил Сикорски, пожимая ей руку.
– Иногда.
– Крепитесь, девочка. Это бывает очень тяжело, особенно когда она начинает распадаться. Вот Максим побывал в таком положении…
– Он говорил. Но без подробностей.
– Те подробности такие, что лучше, о них не говорить. Главное, не позволяйте наезднику управлять вами. И знайте, что боль – ненадолго. День, два.
– Он будет исчезать…
– Да. Умирать в полном сознании. Цепляться за вас.
– Какой ужас…
– Ужас. Он симпатичный человек, он мне понравился. Что ты думаешь обо всем этом, Максим?
– Что он намерен делать, Экселенц?
– Он? Намерен? Это не те слова…
– Возможно, не те…
– Просто не те, Максим. Я не знаю, чего ты хочешь от меня. Разве не видишь: я сдался? Я вдруг оказался человеком, который желал отстоять крепость – решительнее, чем другие, – но сам в рвении своем разрушил стены… И вот – все. Последний шаг противника. Он просто входит… он даже приходит ко мне. На чашку чая. Ко мне. Какая ирония.
– Он не противник, – сказала Аля.
– Не он. Не Попов. Противник – в Нем.
– Нет. Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь в чем-то главном.
– Нет, Александра. Не ошибаемся. Может быть, мы просто говорим о разных вещах…
– Где он? Вы знаете, где он? Догадываетесь?
– В сотне мест одновременно. Он прошел через вариатор… Вы знаете, что это такое?
– Да.
Аля повернулась и стала смотреть на океан.
Она никогда прежде не видела океана…
– Когда я все это узнал, я пытался почувствовать себя в шкуре Машины, – сказал за спиной Сикорски. – Не думаю, что можно вынести это сколько-нибудь долго. Я бы застрелился сразу.
– Ей пришлось очень долго выращивать руки, – сказал Максим. – И потом – может быть, для нее полвека – это сразу?
Я летел в маленьком пестром флаере-жучке на север. Человек на экране – Бромберг, который не совсем Бромберг, а так… представитель… – говорил что-то, иногда убедительно, иногда просто умоляюще…
Кажется, я иногда даже отвечал ему.
Территория, занятая комплексом Машины, резко выделялась в ландшафте. Увядающе-осенние цвета вдруг сменились черно-зелеными: по каким-то давним причинам здесь все засеяно было марсианской травой-камнежоркой. Три ряда кольев с проволокой, разумеется, были чисто символической преградой… зато преградой реальной можно было считать вон те тарелочки гипноизлучателей. Человек, попавший на территорию, просто не сможет пройти за них, туда, в квадрат пятьсот на пятьсот примерно, где не видно с земли серо-песчаное, очень низкое, едва ли выше моего роста, П-образное строение.
Я сбросил скорость и пролетел над ним, потом развернулся и пролетел еще раз.
Казалось, я физически ощущаю, как подо мной – там, в глубине – лопаются тугие пузырьки.
Теперь можно было лететь куда угодно…
Человек с экрана молча смотрел на меня.
Переход, и еще переход. Незнакомый город. Листопад. Теплый ветер. На площади они нашли глайдер.
– Спасибо, Максим. Дальше я сама…
– Прощайте. – Он повернулся, будто теряя интерес и к ней, и ко всему остальному.
– Не обижайтесь.
– Какие обиды…
Какие обиды могут быть, когда нам грозит… что? Гибель? Нет. Просто – всеобщее и полное унижение. Осознание своего ничтожества. Своей зависимости и мизерности. Но и – освобождение…
Она по широкой дуге развернула послушный глайдер и повела его вручную, без видимой цели – в поисках чего-то необычного.
Я думал, что увижу хоть немногое. Что-то должно было измениться… исчезнуть, раствориться, перетечь из формы в форму… не знаю. Как-то отреагировать. Но ничто не менялось.
– Вот вы и добились своего, – сказал человек на экране, глядя куда-то в сторону.
– Что-то происходит?
– Нет. Теперь никогда ничего не произойдет. Машина мертва.
– Неужели только она толкала нас куда-то?
– Уже много лет… Не хочу вас больше видеть. Уходите.
– Куда я могу уйти? Я сижу в кабине. Вам проще – отключитесь.
– Не могу.
Я не успел обдумать его странную реплику: флаер мой качнуло и повело в сторону. Как-то очень быстро бросились в лицо верхушки деревьев, раздался мощный треск… На миг возникло чувство настоящего полета, возникло и пропало.
Не думаю, чтобы я по-настоящему терял сознание. Нет, я просто лежал на спине и смотрел в небо, и почему-то меньше всего мне хотелось отвлекаться от этого занятия.
Вишневый с белым глайдер описал два глубоких виража надо мной, потом из поля зрения исчез. Потом появилась Аля.
Он лежал в высокой траве, неподвижный, но живой. Непонятно, как человек может выжить при таком ударе… Обломки флаера валялись вокруг, двигатель горел в кустах, выбрасывая синие снопы искр. В любой момент могло рвануть. Я тащила его в глайдер, тяжелого, за все цепляющегося. Надо было, наверное, взвалить его на спину, но я боялась что-нибудь повредить дополнительно и поэтому волокла его просто так, ухватив под мышки. Я уже взлетела, когда двигатель взорвался – правда, несильно. Вряд ли нас убило бы этим взрывом.
– Аля… – сказал он и закашлялся судорожно. – Ничего себе…
– Молчите, – сказала я.
– Машина мертва…
– Я знаю.
– Как вы меня нашли?
– Я вас ненавижу. – Я не могла на него смотреть, но все равно смотрела. – Вы это понимаете?
– Еще как.
– Если бы я могла, я бы вас убила. Что вы с нами сделали…
– Не я. Не только я… Что-то уже… проявилось?
– Не знаю. Рано, наверное. Но уж наверняка проявится.
– Все равно это пришлось бы делать… потому что иначе – разве бы тогда мы были людьми? – Он отвернулся и вдруг напрягся всем телом: – Где это мы?
Я посмотрела вниз. Под нами была пустыня. Солнце садилось.
– Началось…
Не знаю, кто это сказал: я или он.
– Проклятая тва-арь! – вдруг закричал он страшно. – Аля, держите вручную!.. – и начал крушить автопилот. – Ты и сюда добралась, гадина, ты и здесь… – Он откинул фонарь – яростным потоком воздуха меня ударило, перебило дыхание, ослепило. Он выбрасывал блоки за борт. Уже ничего не слыша и почти не видя, я держала, держала, держала глайдер… все было, как недавно, как вечность назад…
– Это агония, – вдруг услышала я. – Она так умирает – медленно.
Ветер уже не ревел и не хлестал по глазам. Скорость наша упала, стал слышен мотор. Фонарь сорвало совсем.
Внизу расстилались джунгли.
– Дорога, – сказал он и показал направление. – Садитесь на дорогу.
Просто сказать… Я села с третьего захода.
Когда-то это была движущаяся дорога. Сейчас она усохла, местами потрескалась. Примерно в полукилометре впереди поперек нее лежало огромное дерево.
– Это опять Пандора, – сказал он как о чем-то обычном. Подумаешь, залетели на глайдере на другую планету…
– Что происходит, Стас? Я думала…
– Не знаю. Но, может быть, мы еще узнаем все.
Дорога дрогнула под ногами, напряглась… расслабилась. Рванулась – мы упали – и вновь расслабилась уже совсем.
– Я боюсь… – Мне действительно стало очень страшно. – Может быть, улетим?..
– Да, пожалуй… – Он оглядывался и прислушивался к чему-то. Лес был безмолвен. – Да, лучше улетим.
Через два часа полета показался берег океана.
Было поразительно, как она держалась. Бледная, закусив губу, – смотрела вперед.
– Кабина – это условность, – вдруг сказала она. – Я вспомнила. Ламондуа говорил об этом.
– Может быть, и так, – согласился я.
– Скорее всего, кабины были замаскированными медиатронами, – продолжала она. – Машина выявляла людей, с ее точки зрения асоциальных, и отправляла куда-то… в эфир, в бесконечность…
– Нуль-фобия развилась не на пустом месте, – согласился я. – Беспочвенных фобий не бывает.
– Это все спекуляции, – вздохнула она. – Никогда мы ничего не выясним. Как я устала… Ты хоть понимаешь, что я теперь не могу от тебя отойти ни на шаг? Понимаешь, да? Я тебя ненавижу, ты приковал меня к себе цепью… я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу, понимаешь?
– Это будет не настоящая смерть. Смерть призрака. Ментальной модели.
– Успокоил…
– Может быть, отдохнем вон там? – я показал вперед.
– Что это?
– Похоже на туристский лагерь.
– Как он мне не нравится…
И мы пролетели мимо. А минут через пять показался поселок.
