Текст книги "Сочинитель 2"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

*** Майор Назаров в своем кругу не слыл натурой нервной и супервпечатлительной, как, впрочем, и большинство других сотрудников. Сама служба в органах достаточно сильно профессионально деформировала человеческую личность, превращая даже романтиков в прагматиков. За годы работы Аркадий Сергеевич навидался столько всякого-разного, что давно уже научился сдержанности в эмоциях и нервных затратах... Но инцидент с Ващановым серьезно выбил Назарова из колеи. Майору постоянно мерещилась мертвая улыбка отставного полковника и откинувшийся назад слипшийся чубчик... И ведь Аркадий Сергеевич хорошо знал, что представлял из себя покойный в жизни, и нельзя сказать, что "комитетчик" так уж жалел Геннадия Петровича... Не сказать, чтобы Назаров и сильно опасался официального расследования обстоятельств гибели Ващанова – майор был на сто процентов убежден, что никакого "дела" не будет... Стало быть, не это беспокоило Аркадия Сергеевича, но что именно – он понять не мог. Назаров стал очень плохо спать, просыпался по нескольку раз за ночь с колотящимся в груди сердцем и долго не засыпал потом... А еще ему приснился очень странный сон на третью ночь после смерти Геннадия Петровича – приснилось Назарову, что он, как в детстве, гуляет по осеннему лесу с отцом, тот берет его на руки и начинает подбрасывать вверх, а потом где-то далеко, на берегу озера, появляется мать в своем вишневом платке – она смотрит на них, качает головой и улыбается... Покойные родители очень давно не снились Аркадию Сергеевичу, и почему-то этот сон – светлый и чистый – вогнал майора в состояние очень сильного нервного напряжения... За трое суток, последовавших после смерти Ващанова, Назаров настолько изменился даже внешне, что коллеги сочувственно спрашивали уж не заболел ли он?.. Вечером 6 мая Аркадий Сергеевич встретился с Бурцевым – для обмена информацией по неофициальному расследованию обстоятельств пропажи партии "Абсолюта". Дмитрий Максимович выглядел не лучше Назарова – мешки под глазами, нездоровый цвет лица... Людям Бурцева ничего принципиально перспективного "нарыть" пока не удалось, но в начале разговора у Назарова сложилось впечатление, что руководитель "ТКК" все же обладает какой-то новой информацией... Аркадий Сергеевич также не мог похвастаться особыми успехами, он лишь убежденно сказал отставному подполковнику: – Максимыч, мы не дети... У тех, кто груз взял – все реквизиты ваши были, они "тему" досконально знали. Значит – где-то произошла утечка. Где-то у тебя больше негде... Я в твой огород не лезу, но... – Это исключено,– покачал головой Бурцев.– Все, кто имел доступ, абсолютно проверенные и надежные люди. Назаров вздохнул: – Дима, чудес не бывает... Предают всегда только свои... Протечь могло только либо от Олафсона, либо от вас... Олафсону смысла нет играть в такие дурацкие игры, рискуя своими деньгами. Значит... – А если все-таки Олафсон? Если он слил что-то, кому-то на "добросовестном заблуждении"? Я, Аркадий, конечно, у себя посмотрю повнимательнее... Но и Константина было бы неплохо отработать... – Как? – пожал плечами Назаров.– В Стокгольм к нему слетать на майские? Руководство порадовать? – Он сам сюда на пару дней приедет, к родителям...– Бурцев устало потер глаза.Ты понимаешь, мне сейчас с ним не с руки встречаться... А ты, как старый знакомый... Как, Аркадий, сможешь? Он же наверняка спрашивать про реализацию водки начнет – что я ему отвечу? А ты, вроде как, и не должен быть в курсе бизнес-подробностей... Скажешь, что все нормально идет... А заодно и его пощупаешь... А? – Хорошо,– кивнул Назаров.– Это-то без проблем... Но ты все-таки к своим присмотрись... Где-то течет, причем течет здорово! Очень как-то непонятно все складывается... Бурцев ничего не ответил, закурил, долго молчал, наконец, решившись, посмотрел майору прямо в глаза: – Аркадий... Все действительно складывается непонятно... Мне сегодня позвонили в офис... Человек не представился – сказал, что пока не имеет такой возможности... – Как? – быстро переспросил Назаров, мгновенно вспомнив своего "анонима" – тот на просьбу представиться ответил точно такой же фразой. – Сказал, что ему очень жаль, но пока он не имеет возможности представиться,дернул плечом Дмитрий Максимович,– Так вот... Этот человек сказал, что он в курсе наших проблем и что знает, кто взял груз... – И кто же? – Аркадий Сергеевич нервно закурил, внимательно глядя на Бурцева. – Плейшнер. Он сказал – Плейшнер, он же Некрасов Григорий Анатольевич... Ну, наш Плейшнер, портовский... Якобы он операцию всю разработал вместе с неким Моисеем Лазаревичем Гутманом... Вот такие дела... – Это все? – переспросил Назаров.– Это вся информация? – В общем, да,– кивнул Дмитрий Максимович,– Я попытался было его раскрутить, спросил, почему я должен ему верить... Он хмыкнул в трубку, сказал, что я ему ничего не должен: верить или не верить – мое право. Но посоветовал проверить информацию... -Как? – Он сразу же попрощался и повесил трубку... Вот такие пироги, Аркадий... Назаров потер левой ладонью затылок: – Да, пироги действительно... Ты разговор записал? – Нет, не успел... Я снял трубку с аппарата, где нет автозаписи, а разговор очень коротким был. – Понятно,– кивнул Аркадий Сергеевич.– Но номер-то, с которого звонили – его-то хоть "пробил"? – Автомат на Рубинштейна,– развел руками Бурцев.– Я туда, конечно, людей послал – но, сам понимаешь... Зацепок – ноль... Ребята составили, правда, словесные описания трех якобы звонивших в интересующий отрезок времени из этого таксофона мужиков, но – это все химера... По таким приметам никого не сыщешь. – Описания у тебя с собой? – спросил Назаров,– Дай взглянуть на всякий случай... – Пожалуйста,– пожал плечами Дмитрий Максимович.-Но там действительно дохлый номер... Составленные людьми Бурцева словесные портреты и впрямь не баловали особыми приметами и детальным описанием лиц – но Аркадий Сергеевич все равно почувствовал, как его словно жаркой волной окатило: под номером два в списке значился широкоплечий, чуть сутуловатый мужчина в зеленой куртке, волосы черные, тип лица скорее восточный или кавказский. Собственно говоря, Назаров с самого начала предположил, что ему и Бурцеву звонил один и тот же человек... Но теперь есть хотя бы примерное описание его внешности. Потому что бабка-киоскерша на Садовой тоже вспоминала наглого кавказца в зеленой куртке и со "злющими" глазами. "Так... Это уже кое-что... Надо будет подъехать на Садовую и попросить подробнее бабку описать того "кавказца". Если она не забыла его, конечно..." Назаров пытался отрешиться от эмоций и мыслить профессионально сухо, но это удавалось ему с трудом – мешало растущее чувство безотчетной тревоги... "Этот "аноним" – он возникает уже второй раз... И второй раз демонстрирует свою непонятную осведомленность... Насчет Плейшнера с Гутманом – это все, конечно, надо проверять, но-в принципе, им, действительно, при наличии исходной информации было бы по силам провернуть кражу такого масштаба... Кто же этот человек? В какую игру он играет? Он о партии водки знал очень много еще до ее похищения... Не он ли и слил всю информацию об "Абсолюте" похитителям? Но зачем тогда он отдает Плейшнера? А кто сказал, что это все-таки Плейшнер водку схитил? Может, аноним бросает ложный след? Хотя – не похоже... "Отвлекушку" можно было бы запустить намного тоньше... Но чего он добивается? Что это за "доброжелатель" такой? Сначала меня предупреждает – и тем самым, кстати, толкает на определенные действия... Потом выдает информацию Бурцеву... У него есть какая-то цель... Какая? Может быть, он рассчитывает на хорошее вознаграждение, если водка будет найдена с его помощью? А что? Сначала сам способствует похищению, потом дает наводку настоящим хозяевам... И получает деньги. Может быть, сам-то он утащить груз не мог – возможностями не располагал..." Все эти мысли пронеслись в голове Аркадия Сергеевича мгновенно, но делиться ими с Бурцевым майор, конечно, не стал – не мог он рассказать Дмитрию Максимовичу о первом звонке "анонима". Бурцев ведь сразу бы поинтересовался – отчего же он, Назаров, не предупредил о тревожном сигнале?.. И что отвечать? Что он, Назаров, с одной стороны испугался своих коллег из собственной безопасности, а с другой потерять в будущем место в "ТКК"? Ладно – испугался, это понятно, а чего, собственно, ждал после такого сигнала, на что надеялся? Уж не на то ли, что "левый груз" вдруг исчезнет из порта? Интересные совпадения получаются, Аркадий, странные даже, можно сказать... Поэтому вслух Назаров лишь спросил: – Ну, и что ты собираешься с этой "наводкой" делать? Бурцев закурил очередную сигарету: – А что делать? Проверять надо... У нас-то самих – вообще голяк, гадание на кофейной гуще... Я на это направление Диму Гришина уже зарядил, зама своего... Парень всего семь месяцев, как уволился, он еще опыт не подрастерял... Аркадий... Ты ему помоги, чем сможешь, ладно? Ну, у тебя же должно что-то по Плейшнеру быть? У нас тоже есть, но маловато... Лады? – Лады,– кивнул Назаров.– Что смогу – отдам. Только... Давай уж лучше мы с тобой все это протрем... А Диме ты без ссылок на источник передашь, как раньше договаривались... Потому что – я все понимаю, все свои, все проверенные... Но где-то все-таки течет... – Хорошо,– кивнул Бурцев.– Когда встречаемся? – Да можно и завтра, часа в три... На следующий день Назаров действительно встретился с Бурцевым и передал ему кое-какую информацию о Плейшнере, Гутмане и их связях. Бурцев, в свою очередь, отдал это все Гришину, который с помощью полученных данных надеялся "оперативным путем" осуществить проверку сообщения анонима, позвонившего руководителю "ТКК". Что он успел сделать в этом направлении – так и осталось для всех загадкой, потому что в ночь с 8 на 9 мая бывшего майора ФСК обнаружили убитым недалеко от подъезда его дома... Несмотря на то, что у Гришина был похищен бумажник с деньгами и документами-ни Бурцев, ни Назаров не поверили в обычное разбойное нападение. Оба сочли, что смерть Дмитрия Николаевича однозначно связана с отработкой им "версии Плейшнера" – а стало быть, погибший двигался в верном направлении. Между тем, и Бурцев, и Аркадий Сергеевич – ошибались... Если разработка Плейшнера с Гутманом и стала в какой-то мере причиной гибели Гришина, то, по крайней мере, причиной вееьма и весьма косвенной. Просто Дмитрий Николаевич, понимая чрезвычайную важность отработки его направления для своей фирмы, в тот день "пахал, как трактор", в результате – домой возвращался очень поздно, вымотанным и раздраженным. Машину на платную стоянку Дмитрий Николаевич поставил где-то около часа ночи, а потом пошел домой – пройти ему нужно было всего три квартала... По дороге Гришин решил купить сигарет в ларьке.

*** Леха Толстиков в своей команде считался заводилой, или, как сейчас принято говорить – "авторитетом"... Много новых словечек вошло в повседневный обиход даже добропорядочных граждан,– да и не то, чтобы совсем уж новых, они, вроде, и раньше известны были, но приобрели новый смысл, новый оттенок... "Авторитет", вроде бы, и слово хорошее, а вот – приобрело оно в середине девяностых годов явный такой уголовный душок... Впрочем, Леху Толстикова всякие семантические нюансы не волновали, он знал одно – без авторитета нельзя, его нужно заработать, чтобы с тобой считались. Из армии Леха "дембельнулся" в декабре 1992 года, вернулся в Питер, сразу "просек фишку", понял, что время наступило новое, когда уважают только силу... В Лехином дворе только-только начинала группироваться команда мелких рэкетиров вот им-то, старым своим корешкам, Толстиков сразу и продемонстрировал, что он, Леха, ни обид не прощает никому, ни силу проявить не боится... Отловил Леха с дружками сослуживца своего, сержанта Васильева, и отдал ему сполна то, что полтора года копилось... Били Васильева страшно – он потом три месяца в больнице лежал, а ментам указать на того, кто его так уделал, побоялся... В результате Толстикова сразу признали лидером, даже сам Федя Уточкин, молодой еще пацан, но уже успевший дважды за "колючкой" побывать – Леху очень уважал. И боялся. А бояться (считал Толстиков) – это и значит уважать. Леху боялась вся его команда – хоть и небольшая (пять рыл всего), но сплоченная... В родном Лехином Кировском районе с этим "коллективом" считались – скажи где-нибудь: "Леха-Толстый", и знающий человек сразу уважительно головой кивнет. По крайней мере, так представлялось самому Толстикову. Леха жил просто – любил бокс с детства, с малых лет колотил грушу в подвале на проспекте Стачек, а еще он давно понял: если нет денег, то их нужно найти и взять. Вот и начал Толстиков со своими пацанами мелких спекулянтов и торговцев трясти. Все сначала очень хорошо шло, платили, уроды, как миленькие... "Навар" Леха распределял сам – по справедливости, а не поровну. "По справедливости" – это когда каждому по заслугам, а свои заслуги Леха считал самыми большими. Правда, "независимость" команда Толстикова утратила довольно быстро – уже в марте девяносто третьего подъехали серьезные пацаны с очень коротким разговором: хочешь работать – работай, "получай", но в "общак", будь любезен, каждый месяц половину отдай – для твоей же пользы, дурень, пацанам помогать, которые "у хозяина парятся", ментам опять же отмусоливать надо... Выбор Лехе предоставили небогатый – либо под "тамбовцев" становиться (под Валеру-Бабуина, парня головастого, у которого и связи в Москве, и вся мусорня прикуплена), либо ехать в лес по грибы, по ягоды – и не важно, что в марте, важно, что из того леса многие дорогу назад забывают... Леха-Толстый выбор сделал правильный... И надо сказать, работать легче стало. С ментами, например, все вопросы утрясались просто моментально, недаром поговаривали, что многие мусора в "тамбовском коллективе" вторую зарплату получают. Вернее – первую, ежели по количеству купюр считать... "Старшие" мигом Леху "понятиям" своим обучили, растолковали, например, что, когда с барыги "получаешь", надо, чтобы он, барыга, деньги из рук в руки передавал, а не клал их, скажем, на стол, потому что, если из рук в руки – тогда барыга уже "по жизни должен"... Так и шло время – легко и приятно, в основном. Нет, случались, конечно, и проблемы – всякие разборки гнилые, "терки" стремные... Ну так ведь в любой работе свои издержки есть. В число "опекаемых" Лехой "объектов" входили и несколько ларьков на проспекте Стачек. В ночь на 9 мая 1994 года Толстиков как раз стоял у одного такого ларька и заигрывал с Ниночкой, новенькой продавщицей. Ниночка эта была козой не так, чтобы уж очень, но – на пару "пистонов" под настроение тянула, вот Леха ее и "окучивал". Ниночка уже как раз закрываться собиралась, сбегать к Толстикову "магнитофон послушать" – как вдруг мужик какой-то подвалил, Леху локтем от окошечка подвинул: – Пачку "Кэмела", пожалуйста... – Извините, "Кэмела" нет,– ответила Ниночка, а мужик раздраженно плечами повел: – Ну, тогда "Мальборо"... "Мальборо"-то у вас есть? Очень не понравился этот мужик Лехе – гонором своим не понравился. Толстиков развернулся к нему, сплюнул и сказал внушительно: – Слышь, дядя – ты че, не видишь, я тут в очереди стою, а ты прешь, как на буфет... Мужик коротко глянул на Леху: – Да я вижу, что у тебя "стоячее" настроение... Толстиков завелся мгновенно: – А че ты грубишь-то, дядя? Мужик, судя по всему, чувствовал себя уверенно – ростом и плечами его Бог не обидел, так что пугаться он не стал: – Ух ты, какие мы грозные... Ладно, парень, кончай заводиться, у меня своих проблем по горло. Я сигареты возьму и уйду – любезничай дальше со своей барышней на здоровье... Ну, мог ли Леха стерпеть, когда этот урод начал такие "понты гнать", когда перед Ниночкой его в таком свете выставил? Толетиков наклонил вперед стриженную голову: – Топай отсюда, тебе говорят! Ниночка, даже в ларьке почувствовавшая возникшее напряжение, попыталась его разрядить: – Хватит вам, ребята – вот сигареты... Мужик взял пачку, оставив сдачу в блюдце: – Это вам – купите своему молодому человеку шоколадку, чтобы он успокоился. И зашагал прочь, не оглядываясь... Ясное дело, за такой "базар" отвечать надо. – Нинок, я сейчас! – девушка что-то пыталась сказать, но Леха ее слушать не стал – бросился вслед этому фраеру. Толстиков хотел его только попугать – ну, может, пару раз, "для науки", и съездить по "вафельнику", но не более... Чувствовал себя Леха уверенно – и не таких на четыре кости ставил, да и "выкидуха" приятно карман оттягивала. Догнав мужика, Толстиков одной рукой схватил его за плечо, а другой извлек нож из кармана. – Ну что, дядя, помолишься перед смертью? Козел дырявый... Мужик, однако, совсем не испугался, он перехватил Лехину руку с "выкидухой" и начал ее выкручивать: – Ах ты, поганец... Все дальнейшее произошло мгновенно – Леха, остервенев, ударил головой мужика в переносицу, а потом ножом в грудь... Лезвие вошло между ребер до самой рукоятки... Мужик дернулся, потом обмяк и упал. Нож остался у Толстикова в руке... Лихорадочно оглядевшись, Леха вдруг наклонился и с силой ударил еще два раза ножом неподвижное тело: – На, падла, на!.. Потом Толстиков, уже плохо понимая, что делает, вытащил из кармана пиджака убитого портмоне и бросился бежать... Пропетляв по дворам, он блеванул в садике, протер какой-то бумажкой нож и выкинул его в канализационный люк. Потом Леха вернулся к ларьку – в мозгу его колотилась единственная мысль: "Нинка, сука, видела, как мы цапнулись... Ментам заложит... Надо и ее..." Ниночка, увидев лицо и руки Толстикова, сразу все поняла, затряслась и упала на колени: – Лешенька, не надо, Лешенька! Я ничего не видела, я ничего никому... Лешенька, миленький, не надо! Я никогда!.. Леха шумно дышая, пытаясь найти правильное решение. "Заводка" у него кончилась, остался только липкий страх, тряслись руки. – Ладно, сучка,– наконец принял Толстиков решение.– Из-за тебя, бля, в такую блудню влез... Если вякнешь кому хоть слово – пиздарики тебе... Это я конкретно говорю... Ладно, запирай лабаз, возьми водки – к тебе поедем, надо отсюда сваливать... Но – смотри... Не я, так пацаны тебя, где хошь, достанут... Через пять минут Толстиков подогнал к ларьку свою припаркованную невдалеке "восьмерку", забрал девушку и быстро уехал прочь от проклятого места. Днем 9 мая майор Назаров еще ничего не знал о смерти Дмитрия Николаевича Гришина. В этот день Аркадий Сергеевич договорился о встрече с Костей Олафсоном – бывший фарцовщик прилетел в Петербург накануне и, как и предполагал Бурцев, стал сразу же звонить руководителю "ТКК", а не дозвонившись – разыскал Назарова. Для Аркадия Сергеевича День Победы был особым праздником, потому что оба его деда погибли на фронтах Великой Отечественной – могила одного осталась в Польше, второй сложил голову в Венгрии. Назаров хоть никогда в жизни и не видел своих дедов, но чтил их память – к этому приучили его отец и мать... День Победы был для Аркадия Сергеевича днем, когда он старался отрешиться от всего суетного, когда можно было (если очень постараться) мысленно разговаривать с погибшими в боях за Родину предками... В этот святой день Назарову очень не хотелось встречаться с Олафсоном, спекулянтом, фарцовщиком и стукачом. Да – бывшим спекулянтом, бывшим фарцовщиком, бывшим стукачом... Только для Аркадия Сергеевича это ничего не меняло. Конечно, он не стал бы пакостить этот день душевными разговорами с Костей – но... Десятого мая Олафсон уже улетал в Стокгольм, поэтому, учитывая сложившиеся вокруг "Абсолюта" особые обстоятельства, выбирать не приходилось. Они встретились у гостиницы "Невский палас" и сразу пошли в кафе "Вена" – Костя был в сентиментальном настроении и предложил выпить за Победу. Назарова немного покоробило внутренне, однако возражать он не стал – действительно, за Победу грех не выпить. Пусть даже и с бывшим советским фарцовщиком, а ныне шведским бизнесменом... Олафеон сразу же посетовал, что не смог дозвониться до Бурцева – Аркадий Сергеевич равнодушно пожал плечами и ответил, что у Дмитрия Максимовича очень много дел, что он, вроде бы, уехал в Москву утрясать какие-то вопросы. Костя кивнул и спросил: – А как там с моей водочкой дела обстоят? Назаров неопределенно повел бровями: – Не знаю, я же еще не бизнесмен, в эти дела пока не лезу... Наверное, все в порядке, по крайней мере я ни о каких проблемах от Бурцева не слышал... А ты что – волнуешься? – Да не то, чтобы...– хмыкнул Олафеон.– Вроде, все оговорили. Но... Деньги-то большие вложены... – Да,– кивнул Назаров,– Большие... А потом пойдут еще большие – партнерство на месте стоять не должно, оно должно развиваться... Слушай, Костя, кстати, о перспективном партнерстве: Дмитрий Максимович просил меня деликатно прояснить при случае у тебя кое-какие вопросы... Но ты же меня знаешь – я деликатно не умею, я все в лоб норовлю... – Какие вопросы? Что прояснить? – встревожился на всякий случай Олафеон, но Аркадий Сергеевич успокаивающе махнул рукой: – Да я же говорю, по поводу перспективного партнерства... Понимаешь, если все нормально пойдет, "ТКК" хотела бы, в принципе, на постоянной основе с твоей фирмой работать... Но... – Что "но"? – Но, ведь, как мы поняли – ты не один в своей фирме все решаешь, у тебя какие-то компаньоны есть, с которыми, видимо, все согласовывать надо, они в курсе всех дел, так? Ну, сам посуди – если хочешь постоянно работать с какой-то организацией, нужно же знать, что за люди в ней банкуют, кто они, что из себя представляют... Понимаешь? – Понимаю,– вздохнул Костя.– А что же Дмитрий Максимович сам эти вопросы мне не задал? – Постеснялся он,– подкупающе-искренне улыбнулся Назаров.– Не хотел обижать тебя недоверием и излишней подозрительностью... Он и меня просил, чтобы я с тобой на эту тему как можно более деликатно поговорил... А я подумал – какая, в жопу, деликатность, если мы с Костей столько лет друг друга знаем? Спрошу прямо, и все дела... Но – для Максимыча – я беседовал с тобой деликатно, ладно, Костя? Ну, так что у тебя там за компаньоны? Олафеон, казалось, был даже немного тронут откровенностью Аркадия Сергеевича. Костя почесал затылок, задумчиво посмотрел в глаза Назарову и, наконец, ответил: – Мои компаньоны... Точнее – компаньон... А еще точнее – компаньонша... Она у меня одна... Раньше еще один был – ее муж, но он помер... Да, так вот, компаньонша эта... Боюсь, что она вам и Дмитрию Максимовичу не очень понравится. – Это почему же? – удивился Назаров.– Она что, по совместительству "полевой агент" Скандинавского бюро ЦРУ? – Почти,– усмехнулся Олафеон.– Она, Аркадий Сергеевич, еврейка. И муж ее евреем был. Они из Союза, вроде как "отказники" уезжали... – Ну,– сказал Аркадий Сергеевич.– А почему мадам должна мне не понравиться? – Ну как же? – удивился теперь уже Костя.– Она же еврейка, "отказница". Почти что... изменница Родины. – Ты даешь, Костя!.. Мыслишь прошлыми категориями... Подумаешь, "отказница"... А что еврейка – так это, по-моему, даже хорошо: еврейские бабы, они головастые, но осторожные, в бизнесе должны хорошо разбираться... Мы теперь, Костя, на многое по-новому смотрим. Изживаем, так сказать, "синдром врага". У нас теперь, вон, Клин Блинтон... тьфу ты – Билл Клинтон – лучший друг, товарищ и брат. А уж наши родные советские евреи... А как ее зовут, "отказницу"-то эту? Откуда она сама? Как ты с ней познакомился-то, если не секрет? Костя заерзал на стуле, забегал глазами: – Понимаешь, Аркадий Сергеевич... Тут такое дело... Я ее до прошлого года вообще не знал. – Это как? – Ну, так вот получилось... Я, когда в Швецию-то уехал – у меня дела шли не так, чтобы уж совсем хорошо... На Западе без стартового капитала раскрутиться сложно... Ну, мыкался я, мыкался – и случайно, в общем-то, познакомился с этим мужиком, Аароном Даллетом... У него деньги были, и – ничего не скажу – голова варила будьте-нате... Он, по-моему, еще тем жучарой был – из серьезных "цеховиков", или что-то в этом роде... Я толком-то не знаю, просто по манере поведения так показалось. Лишние вопросы ему не с руки задавать было – этот Аарон мне деньги на раскрутку дал, мы с ним фирму совместную зарегистрировали... И все – потом он уехал, я его и не видел больше, а время от времени позванивал, интересовался, как дела... А в восемьдесят восьмом и звонить перестал – он предупреждал, что такое может быть... Ну, мне-то что – я его долю от прибыли в цюрихский банк перечислял, адвокат там один от его имени контроль осуществлял... Я про этого Даллета уже и забывать начал – что ему наша фирма, с его-то деньгами... Вот... А в прошлом году, в самом начале октября, вдруг заявляется жена Аарона, Рахиль Даллет, все такая из себя навороченная, "фик-фок на один бок" и все такое, а денег у нее, судя по всему – как у дуры фантиков... Аарон, оказывается, "ласты склеил", а эта Рахиль его наследницей стала... Ну, думаю, здрасьте, просрамшись! Сейчас эта коза как начнет всех строить... Мы с моей фру даже приуныли совсем... У нас ведь в фирме сложная система распределения акций у Рахиль этой шестнадцать процентов и у меня – шестнадцать, а еще тридцать два процента как бы в совместном управлении и владении... Так что, если бы мадам Даллет начала во что-нибудь рогом упираться – мне бы с ней спорить было тяжело... Но она оказалась бабой абсолютно нормальной, безо всяких закидонов ничего ломать не стала, к штурвалу не полезла... Я, вообще, думаю, что она к нам от скуки заявилась... – Откуда, из Израиля? – переспросил Назаров. -Нет,-покачал головой Олафсон.-Из Австрии... У нее особняк в Вене. А сама-то она, по-моему, питерская... Так вот – последние полгода Рахиль эта у нас в Стокгольме торчит, я все же думаю, что от скуки... Ну и – бизнесом интересуется... Голова у нее действительно варит, не так, как у Аарона покойного, но – тоже ничего... По "водочному контракту" я, естественно, обязан был ее в курс дела ввести... Ну, она... возражать не стала. И... я думаю, если все нормально пройдет – и дальше никаких препятствий с ее стороны не возникнет... Аркадий Сергеевич как раз закуривал, поэтому не заметил, что на последней фразе Олафсон почему-то воровато стрельнул глазами. Выдохнув облако дыма, Назаров откинулся на спинку стула и, задумчиво побарабанив пальцами по столу, спросил: – Слушай, Костя... Я так понял, что ты эту Рахиль не очень хорошо знаешь... А с чего ты тогда решил, что она – питерская? Олафсон хмыкнул: – Так что же я, питерский выговор не узнаю, что ли? Его же ни с каким другим не спутаешь, а потом – я ведь все-таки филолог, как-никак... Рахиль-то о себе действительно рассказывать особо не любит, да я ей в душу и не лезу, у нас это не принято... Но все равно, разговоры бывают – то там что-нибудь промелькнет, то здесь... Питерская она, это точно, хотя жизнь ее, конечно, покидала... И потом я ее однажды у нас в Стокгольме с парнем питерским видел, с журналистом вашим известным, Андреем Серегиным... Они в ресторанчике "Капри" сидели – есть у нас такой на Нибругаттен. Меня не заметили, а сидели тесно очень, интимно, можно сказать – как старые и близкие знакомые... – Серегин? – спросил Назаров удивленно.– Серегин, Серегин... Что-то знакомое... Ты говоришь, он журналист? Олафсон вскинул брови: – Ну, да... А я думал – у вас его все знают... У нас есть один швед знаменитый Ларс Тингсон, он долго в Москве сидел, репортажи оттуда делал... Потом в Швецию вернулся, у него передача была типа "Международной программы". Короче говоря, этот Тингсон у нас телезвезда, его все знают... Ну и он тут – в прошлом, что ли, году – поехал снова в Россию, фильм делать про русскую мафию... А получилось так, что фильм этот они вместе с Серегиным и делали... В апреле у нас премьера была по телевидению – такой фурор, куда там... Всех шведов запугали... И Серегин этот приезжал, они вместе с Тингсоном кучу интервью надавали – и на телевидении, и на радио, и в газетах... Я, собственно, Серегина первый раз как раз по нашему первому каналу и увидел... А я думал – в Питере его все знают, раз он с нашей звездой работал... Звезды – они же, обычно, только со звездами... Да ну, Сергеич, должны вы его знать – он про бандитов все время пишет, даже мне давали что-то почитать, когда я приезжал как-то... Аркадий Сергеевич не был большим поклонником современной прессы, а из питерских газет читал только консервативное и респектабельное издание "Санкт-Петербургские ведомости" – бывшую "Ленинградскую правду". Поэтому фамилия Серегин хоть и была откуда-то смутно знакома майору, но ничего такого особенного не говорила... Вроде, он, действительно, что-то такое об организованной преступности писал, кто-то из коллег даже рекомендовал Назарову почитать, но Аркадий Сергеевич отмахнулся – не верил он, что газеты способны напечатать на эту тему хоть что-то умное и честное... Потому что, если писать об оргпреступно-сти умно и честно, то невозможно пройти мимо таких неприятных нынешним властям вопросов, как, например, что именно способствовало расцвету современной организованной преступности и почему государство никак не озаботилось выработкой адекватных мер противодействия? Серегин, Серегин... – Ну,– сказал Назаров.– И что этот Серегин? – Да ничего,– пожал плечами Олафсон.– Просто, когда я его с Рахиль увидел, то подумал, что они друг друга давно знают... Аркадий Сергеевич лукаво прищурился: – Да с чего ты решил, что давно? Может, этот журналюга ее в Стокгольме случайно "подклеил" где-то, и все? Она как, Рахиль эта – ничего из себя? – Очень даже "ничего",– одобрительно чмокнул губами Костя.– Только ее знать надо, вариант "подклеил" здесь не прокатит. Рахиль – баба одинокая и замкнутая, ни с кем не общается, вся в себе... К ней так просто на кривой козе не подъедешь – она не блядовитая совсем. – Понятно... – протянул майор.– А кроме нее ты с кем-нибудь еще по делам советуешься? – Нет,– покачал головой Олафсон.– Разве что с моей фру иногда, с Риткой... И то – она бизнесом не очень интересуется, все больше домом. – Ясно,– Назаров погасил в пепельнице сигарету и задумчиво спросил, словно сам себя: – Рахиль Даллет... Имя-то какое-то странное для советской еврейки... Костя махнул рукой: – Так они же, евреи наши, когда в Израиль переезжают, как правило, меняют имена и фамилии... Вы разве не знали? – Нет,– ответил Назаров.– Не знал... Они просидели в кафе еще часок, болтая уже о разных пустяках, Аркадий Сергеевич при этом, однако, напряженно думал – не могла ли "утечка" информации о контейнерах с "Абсолютом" пойти через эту Рахиль Даллет... Вряд ли, конечно... Зачем ей это? Если только случайно... Но ведь Олафсон сказал, что мадам Даллет почти ни с кем не общается... Хорошо бы о ней справки навести, может, она и впрямь питерская... Но как их наведешь, если она в Израиле имя поменяла?.. А, вдруг, не поменяла? Надо, все-таки, попробовать "пробить"... Серегин, Серегин... А что, если "прокачать" компаньонку Олафсона через Серегина?..