Текст книги "Сочинитель 2"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

***

Как раз в то самое мгновение, когда Аркадий Сергеевич Назаров входил в свой кабинет, молодцеватый сержант-гаишник взмахом полосатого жезла остановил черный "БМВ", мчавшийся по Большому проспекту Васильевского острова в сторону Морвокзала. Автомобиль, взвизгнув покрышками, послушно замер у обочины, и из него выскочил мужичок лет пятидесяти – лысенький, очкастый, в старомодном однобортном костюме. Сержант, привыкший, что в "бээмвухах" ездят люди с совсем другой внешностью, даже головой дернул от удивления: "Ишь ты – интеллигент задроченный... Интересно, откуда у него такая "тачка"?" "Интеллигент" между тем торопливо досеменил до сержанта и, искательно заглядывая хозяину дороги в глаза, спросил:. – А что случилось? Я что-нибудь нарушил? – Ваши документы,– сурово проигнорировал вопрос очкарика "гаишник",Водительские права, техпаспорт... – Да, да, конечно,– засуетился лысый и полез в карман за бумажником. Сержант повертел в руках два заламинированных в плотный прозрачный пластик документа: – Григорий Анатольевич Некрасов... Нарушаете, Григорий Анатольевич... Нехорошо это... Такой солидный человек, и фамилия звучная – а нарушаете... – Извините,– беспомощно развел руками очкарик.– А что я нарушил? – Ну как, что? – усмехнулся "гаишник".– А ремень безопасности почему не пристегнули? Я ух не говорю про скорость – она у вас явно была больше шестидесяти. Ваше счастье, что у меня техники с собой нет... Нарушаете... – Ой,– вздохнул тяжело "интеллигент".– Действительно, забыл пристегнуться. Все время пристегнутым ехал, а тут остановился у ларька сигарет купить, сел потом, а пристегнуться забыл... Я на Морвокзал опаздываю. Сержант непередаваемо дернул бровями и протянул безразличным тоном: – Все опаздывают, которые разбиваются потом... Ремни, между прочим – для вашей же безопасности придуманы. – Да-да, вы правы,– закивал лысый.– Я виноват... Прямо не знаю, как такое получилось... "Очкарик" сунул руку в карман и вытащил оттуда пачку "Мальборо": – Угощайтесь, пожалуйста, вы же тут, наверное, целый день стоите... Гаишник посмотрел на пачку и удовлетворенно хмыкнул – между прозрачной пленкой и картоном была засунута сложенная вчетверо десятидолларовая бумажка. Одним красивым движением кисти сержант умудрился и сигарету из пачки вытащить, и завладеть купюрой. – Спасибо,– поблагодарил его "интеллигент".– Вы уж меня, пожалуйста, не наказывайте строго... Гаишник, затягиваясь ароматным дымом, протянул лысому его документы: – Всего вам доброго, Григорий Анатольевич. Счастливой дороги. Постарайтесь больше не нарушать. – Спасибо,– очкарик кивнул и засеменил обратно к своей машине... Миновав четыре перекрестка, черный БМВ плавно запарковался на площади перед Морвокзалом. Водитель выключил зажигание, достал из кармана платок и промокнул им вспотевшую лысину. Его пальцы чуть заметно подрагивали, когда он доставал сигарету из пачки. "Нет, менять надо "лошадку",– подумал очкарик, нервно закуривая.– А то, как у мусорков рейд какой-нибудь – на каждом перекрестке стопорят, падлы..." Григорий Анатольевич Некрасов не любил милиционеров. Более того – он их боялся, хотя страх этот тщательно скрывал ото всех, да и от самого себя тоже... Но каждый раз, когда приходилось ему показывать "красноперым" свои документы спину Некрасова обволакивала липкая испарина... А ведь был он человеком действительно солидным и по-своему значимым. Его очень многие знали в порту, где Григорий Анатольевич представлял интересы Виктора Палыча Говорова, известного в определенных кругах под кличкой "Антибиотик". У Некрасова тоже было "погоняло" свои называли его "Плейшнером", за внешнее сходство с актером Евстигнеевым... Плейшнера в порту знали действительно почти все – в том числе и старший оперуполномоченный УФСК Аркадий Назаров. Для правоохранительных органов не было секретом, что именно Некрасов контролирует большую группировку "братвы", имевшую в Морском порту очень много прибыльных "тем". Другое дело, прихватить Плейшнера практически не представлялось возможным – он формально числился гендиректором одной коммерческой фирмы и никогда ничего не делал криминального собственными руками. В свое время Аркадий Сергеевич Назаров пытался повнимательнее присмотреться к личности Некрасова – "комитетчику" казалось, что он неплохо изучил Плейшнера,– но никаких "зацепок" выявить не удалось, и в конце концов майор махнул на представителя Антибиотика рукой: авось, все-таки проколется когда-нибудь сам... Назаров был бы очень удивлен, если узнал, что этот самый Плейшнер с таким же волнением и нетерпением ждет прибытия из Швеции контейнеров с "Абсолютом", что и сам Аркадий Сергеевич... А еще больше удивился майор, если бы кто-то сказал ему, что когда-то, много лет назад, Плейшнера знали совсем под другой кличкой и фамилией. От родного папы досталась Плейшнеру фамилия Скрипник, звали его Михаилом, а по отчеству – Игоревичем. И родился он вовсе не в Вологде (как значилось в паспорте Плейшнера), а в Челябинске. Давно все это было... Прошлая жизнь – под настоящей фамилией – теперь казалась Плейшнеру каким-то полузабытым фильмом... В том далеком прошлом, в Челябинске, дружки звали его "Мишуткой", и судьба у пацаненка была самой что ни на есть обычной для рано сбежавшего из дома сына родителей-алкоголиков... Первое свое "крещение", первый заход в "тюремные университеты" Мишутка получил в шестнадцать лет. Дали ему тогда три года – и это было очень много для его возраста и для совершенного им преступления... В девяносто четвертом году и автоугонщикам-то "треху" не выписывали, а Мишутка получил три года за украденный велосипед. Возможно, судей поразило то, что Михаил Сергеевич Скрипник умудрился украсть велосипед с балкона на четвертом этаже... Но, скорее всего, на жесткость их решения повлияло поведение Мишутки в суде – не обращая внимания на отчаянные взгляды адвокатессы и чувствуя моральную поддержку челябинских дружбанов, Скрипник гордо заявил во всеуслышанье прямо в зале заседаний: – Воровал, ворую, и воровать буду! Сказал – и ведь словно в воду глядел... Садился Скрипник при Хрущеве, а на волю вышел уже при Брежневе... Впрочем, перемены в верхах мало интересовали Мишутку, занявшегося "щипанием" денег из карманов трудящихся... Да и на свободе он надолго не задержался – "опалился" через четыре месяца после первой "отсидки" и загремел за "колючку" вновь, теперь уже на "пятилетку". Весь свой "пятерик" Скрипник отмусолил у "хозяина" от звонка до звонка... На свободу вышел поумневшим и работать начал по хатам – щелкал квартиры, как орехи... Сначала все шло удачно – были и цветы, и девочки, и солнечный берег Крыма, и брюки-клеш, и восхищенно-подхалимские взгляды дружбанов-собутыльников... Однако – сколь веревочке не виться... Через два года Мишутка снова засыпался – в Москве на этот раз, "забарабанил" его подельник, сука рваная... И поехал Михаил Игоревич в воркутинские лагеря мотать очередную "пятилетку". Но поехал уже не пацаненком-недорослем, а солидным опытным уголовником... На вора его, правда, не короновали, но в авторитетах Скрипник ходил... Мишутка – это вам не фунт изюма, это всегда место подальше от параши и уважение от "братвы"... И снова он свой срок от звонка до звонка отбарабанил, а потом рванул подальше от Белокаменной с ее вездесущим МУРом – в Крым. Там Мишутка, правда, надолго не задержался сорвался с одним корешком в "гастроль" по России-Матушке... Погуляли красиво брызги шампанского и огни кабаков, и длинный шлейф грабежей и разбоев... А в 1979 году фортуна, девка капризная, снова от Скрипника отвернулась. Дело было в Мурманске. Уходил Мишутка с одной хаты от ментовской облавы, и – надо же! – сел ему на хвост один тщедушный такой с виду мусоренок... Упертым, гнида, оказался – два квартала сзади бежал, не отставал... Скрипник, задыхаясь, за угол свернул – увидев подвал открытый, туда и нырнул, думая отсидеться... А этот мусоренок то ли увидел, то ли догадался – короче, он тоже в подвал сунулся... И тут Мишутку бес попутал – в том подвале возле стенки ломик ржавый валялся, вот тем ломиком мент настырный по голове и получил. Скрипник через упавшего перепрыгнул – и снова бежать, да тут другие мусора подоспели... Ох, и били же они Мишутку ногами!.. Хорошо еще, что тот мусоренок жив остался – шапка удар ломиком смягчила... Отвесили Скрипнику полные пятнадцать лет – будь здоров, не кашляй... Тюрьма урке – дом родной, может быть, и отмучил бы как-нибудь Мишутка свою "пятнаху", но за девять лет до конца срока навесили ему еще "трешку" за неповиновение администрации. И невмоготу стало Скрипнику, испугался, что так и сгниет он в лагерях родной Коми АССР. Не выдержал Мишутка, ушел еще с двумя кентами в побег из-под Ухты, схоронившись в штабелях бревен... Летом из "комятских" лагерей бегут десятками, а вот убегают – редко... Одних ловят, других вертухаи с автоматов достают, а большинство в парме (Тайга). с голоду сами подыхают... Вот так и Мишутка с корешками – сплавившись по Печоре-реке на несколько десятков километров от лагеря, поняли беглецы, что деваться-то им и некуда... В поселках – везде кордоны, жратвы нет, из оружия – только "перья" самодельные... Лето к закату шло, ночами уже холодать стало. Сгинули бы урки, все трое упокоились бы в болотах гнусных, если бы не сделали Мишутка с кентом поздоровее третьего беглеца "коровкой". Две недели, оставшись вдвоем, зэки беглые кое-как продержались, наконец к Ухте вышли... Правда, напарничка-то пришлось Мишутке все же упокоить – слабым в стержне этот кент оказался, все скулил чего-то, ныл, вроде как рассудком повредился. Короче, достал совсем Скрипника, у которого тоже нервы вразнос пошли. А у самой Ухты – словно подарок халявный Мишутке выпал – пьяненького капитана-артиллериста, видать, не в ту сторону занесло, и попал он на "перо" зэковское... В отпуск этот капитан ехал к родителям, да вот недоехал... Вещи и документы зарезанного офицера позволили Скрипнику до Питера добраться. В Ленинграде (а точнее, в Колпино) залег Мишутка в хату одного дружбана старого и на улицу даже нос высунуть боялся – за хибу возьмут, тогда довесные срока счастьем покажутся, потому что скорее всего вломили бы Скрипнику "вышака"... Больше полугода хоронился в хате Мишутка, лишь изредка, по ночам, во двор выходя, чтобы воздуху свежего глотнуть... В конце концов корешку старому, видать, поднадоел не вылезавший из его хаты гость, и сказал он как-то Скрипнику: – Слышь, Миша, век в подполе не проховаешься, надо как-то дальше об жизни кумекать... Я тут прикинул фуфел к носу – надо тебя Виктору Палычу показать, он человек правильный, поможет... А мне тебя содержать тяжко стало – ты на меня сердца за эти слова не держи – старый я уже, чтобы воровать... Мишутка ничего на это не ответил, только кивнул – к Палычу, так к Палычу... Выбора-то ведь все равно не было... Может, и повезет, может, и не подставит его дружбан, за которым давние должки остались неоплаченными, под гнилой расклад... Ишь ты, падла – старьм стал, воровать не может... Воровать только мертвый не может, а в России – вор на воре и вором погоняет, богатая она, Рассеюшка, воруй – не переворуешь, на всех хватит... Не верил Мишутка ни в Бога, ни в черта, ни в дружбу, ни в слово честное или лукавое... Верил Скрипник в одно – пока зубы острые, надо кусать. Понимал Мишутка и то, что волки должны стаей ходить, загрызая ослабевших своих собратьев... А в стае вожак нужен. Потому и прислушался Скрипник к словам дружбана об Антибиотике – именно под этим погонялом был известен на всю Коми АССР коронованный вор Виктор Зуев... Многие и фамилию-то его никогда не слышали, а вот скажи Витька-Антибиотик – и все сразу понимают, о ком речь... И вот – на тебе, уже не Витька, а Виктор Палыч... Растут люди, растут... Так растут, что и "понятия" воровские им тесными становятся... Не любил Мишутка Питер, в этом городе все всегда не как У людей было, все не по "понятиям", и воров здесь Никогда особо не признавали. От "спортсменов" пошло все это, мало их во все щели на зонах дрючат... Да еще мусора к этим "спортсменам" пристегнулись, в спайку Вошли – вместе начали вопросы решать, и поди, предъявись им... Не зря "братва" говорит, что Москва – город воровской, а Петербург -ментовской... Вот только интересно – как в таком сучьем городе может честный вор Витька-Антибиотик главарить? Не то здесь что-то, парево какое-то... Впрочем, мысли эти Скрипник держал при себе, когда корешок повез его в Пушкин, где Витька-Антибиотик (неслыханное для вора дело!) числился заместителем директора мебельного магазина. Оказалось, что Антибиотик не только теперь велит всем его по отчеству называть,– он еще и фамилию сменил... Был Зуевым – стал Говоровым... Нет, кучеряво Все же живется людям на берегах невских!.. А когда Мишутка Виктора Палыча вживую увидел – так и вовсе обомлел: ничего воровского во внешности Антибиотика не осталось, ну, может, только взгляд волчий время от времени из-под век резался... А так, по прикиду – чистый начальник, секретарь партийный и передовик... Впрочем, Виктор Палыч, несмотря на всю свою внешнюю вальяжность, встретил гостя хорошо – будто давно лично его знал. Мишутка был усажен за стол и поподчеван красным винишком сухим – "Хванчкарой", кажется... Да, совсем забарствовал Антибиотик, водярой брезгует, вместо нее компот бабский употребляет... Здоровье бережет, видать, сто лет себе отмерил, не иначе... Виктор же Палыч, словно не замечая растерянной насупленности Скрипника, предлагал ему роскошные фрукты из огромной хрустальной вазы, приговаривая при этом: – Мне, Миша, очень люди нужны опытные, так сказать, проверенные кадры, надежные... Золотые горы не обещаю, но сыт будешь... Как ты? Покоробило Мишутку то, что и базарил Антибиотик не на фене, а словно интеллигентный какой,' но – куда деваться? Жить очень хотелось и, по возможности, сытно. Кашлянул Скрипник и выдавил из себя: – Я вам, Виктор Палыч, благодарен буду... Антибиотик аж весь расплылся в улыбке: – Да что ты, Мишаня, какие там счеты между своими-то! Я тебе "грядку" дам работу чистую... У нас в порту коллектив есть, но ребята молодые, за ними пригляд нужен. Ну, там, кого наказать, кого пожурить, кому кость бросить... Сам знаешь – дело молодое, оно бестолковое... Только жить тебе, Миша, придется по-новому... Не робей, сдюжишь... Слыхал – Горбачев-то тезка твой, перестройку объявил, ну, а мы что, дурнее партейных? Не дурнее... В порту по третьему району в основном работать будешь, бригаду пока возьмешь, что дадим, потом сам пацанов в коллектив подбирай... Все, что наживешь – твое, за вычетом общаковского, конечно... Ежели с мусорами проблемы возникнут – скажешь, решать будем, улаживать... Да, Миша, да – и не смотри так на меня. Тут тебе не Коми... Новое время пришло – выживает тот, кто делиться умеет. А кто норовит все в одиночку заглотить, тог ведь и подавиться может... М-да... Только вот Ми-шутка-Скрипник исчезнуть должен – мокрое за ним, к чему гусей дразнить... Пусть мусорки для спокойствия своего в твоем деле точку поставят. Ты здесь кому-нибудь кроме Циркуля объявлялся?.. Нет? Ну, и ладушки... Циркулем кликали как раз того самого Мишуткина корешка, который Скрипника у себя на хате прятал... Занятно, что через недельку после знакомства Мишутки с Антибиотиком, Циркуль отравился газом в своей квартирке – что же, он сам говорил, что старым стал: забыл, видно, вентиль закрыть, земля ему пухом... Виктор Палыч слов своих на ветер не бросал – Циркуля еще и зарыть не успели, а Скрипник уже держал в руках паспорт на имя Григория Анатольевича Некрасова, несудимого, русского, беспартийного, проживавшего в собственной кооперативной квартире на Ленинском проспекте... А еще через неделю по всем газетам питерским проскочила информация про то, что недалеко от Пскова, в лесу, натолкнулись охотники на останки человеческие в кострище, и по ряду признаков правоохранительным органам удалось идентифицировать покойника – некого беглого урку-рецидивиста Скрипника по кличке Мишутка... Начал Григорий Анатольевич Некрасов к новой жизни привыкать, и постепенно старые страхи уходили, вот только по ночам иногда еще вздрагивал бывший Мишутка от случайных гулких шагов на лестнице – чудилось, мусора за ним топают. Бригада, которую выделили Скрипнику-Некрасову, состояла из четырех молодых "бычков", выглядевших так, будто они только что из спортзала выскочили. По ним сразу видно было – ни жизни, ни зоны они не нюхали, бакланюги... Впрочем, самый старший из "быков", двадцатипятилетний бывший гребец Женя Травкин, произвел на Мишутку (а точнее – уже не Мишутку, а Плейшнера) самое благоприятное впечатление. Был Женя от природы молчаливым и несуетным. Благоприятное впечатление Некрасова еще больше усилилось, когда однажды Травкин молча, но быстро сломал шейные позвонки некому цыгану Роме, пойманному на утаивании святого – "крысятил" Рома долю, которую обязан был в общак отстегивать... Плейшнер сразу решил, что Женя – он хоть и спортсмен, но, пожалуй, на этого парня положиться можно... А вот самый младший в бригаде, двадцатилетний Витя Духов, был жидковат, за ним всегда пригляд требовался, особенно с учетом того, что раньше Витя крепко на игле сидел... Никто бы Духова в коллективе терпеть не стал, но пацаненок был асом своего дела – классно владел любым стрелковым оружием, даже с арбалетом управляться умел, здесь ему вообще равных не наблюдалось... Но надежности Вите, бывшему "тамбовцу", явно недоставало, вот и "работал" с ним Плейшнер отдельно выбивал, как он говорил, "тамбовокий душок"... Еще двое "бычков" были братьями-близнецами, одного, соответственно, звали Антошей, а второго – Кирюшей, а по фамилии – Севрюковы. Их так и звали в городе – братья Севрюковы... Эти близняшки с малолетства карате занимались, потом даже у самого Цоя курс специальной подготовки прошли. Братья Севрюковы были ребятами серьезными, но безынициативными, впрочем, это-то как раз Плейшнера не очень расстраивало – учась на ходу азам "руководящей" работы, Некрасов быстро понял, что безынициативность гораздо лучше, чем чересчур большая самостоятельность... Когда у исполнителя в голове масла маловато – оно даже лучше для дела, такой исполнитель не будет над приказом задумываться... Впрочем, бригада, состоявшая из этой "великолепной четверки", использовалась Плейшнером не часто, только для выполнения "специальных заданий по наведению порядка" – и только в отношении тех, кто никогда бы не побежал в мусорню жаловаться. А когда на "грядке" было все более-менее спокойно и хорошо, Плейшнер контачил в основном с Моисеем Лазаревичем Гутманом, отвечавшим за всю "черную бухгалтерию" коллектива. Этого старого прохиндея Некрасов даже побаивался – потому что ни черта не понимал в его расчетах и прогнозах. Но старик ошибался редко и выдумывал одну прибыльную тему за другой... Вскоре Плейшнер начал даже неосознанно копировать поведение Моисея Лазаревича, державшегося этаким запуганным интеллигентом, в котором никто бы никогда не заподозрил жесткого дельца, ворочавшего огромными суммами... Шло время. Плейшнер давно уже сменил престижную в восьмидесятых "девятку" на "бээмвушку" и квартирку купил на Московском проспекте (в доме "Русский пряник") взамен той, что на Ленинском была. Пообтерся Плейшнер, даже лоск какой-то приобрел, старался говорить чисто, без блатных выражений – по крайней мере на людях Некрасов тщательно "фильтровал базар". Да только правду все-таки говорят, что черного кобеля не отмыть добела – проглядывалась все же порой сквозь маску благообразного Плейшнера жуткая тюремная харя блатаря Мишутки: была у Некрасова слабость – отрывался он на опекаемых "коллективом" портовых проститутках... Справедливо как-то заметил, что суть мужчины проявляется всегда в его отношении к женщине, особенно, если эта женщина – падшая... Бригада Плейшнера, естественно, впрямую шлюхами не торговала – "братве" это было "впадло" и не по "понятиям" – однако "налог" с сутенеров взимался исправно, в твердой конвертируемой валюте. Взамен проституткам предоставлялась "крыша" – на случай возникновения проблем с клиентами, ментами или бандитами из других "коллективов". Такая "опека", с точки зрения Некрасова-Скрипника, позволяла считать более десятка девочек "своими" – а своим в России, как известно, принято пользоваться бесплатно... Вот Плейшнер и пользовался от души, устраивая подопечным барышням "субботники", если и не каждый Божий день, то уж по крайней мере – несколько раз в неделю... То, что у проституток при этом отнималось "рабочее время", никого не интересовало, сумма взыскиваемого ежемесячно "налога" никак не зависела от "человекочасов", потраченных на "барщину". В общем, Некрасов поступал по нормальному советскому принципу: "Что охраняю – то и имею", понимая его в данном случае буквально. Да и ладно бы он просто трахал девочек – им, конечно, все равно обидно было "за так" ноги раздвигать – но, с другой стороны, и ничего страшного, свои ведь бандиты пользуются, защитнички, так сказать... Но Плейшнер любил секс нестандартный, очень он уважал групповуху с элементами садизма... Девушки после "субботников" у Некрасова по несколько дней "работать" лотом не могли – мало того, что Григорий Анатольевич с коллегами "жарили" их во все буквально щели – девчонок еще и били порой, и щипали до синяков, и сигареты, бывало, о голые задницы тушили, и бутылки водочные как "членоимитаторы" использовали... Особым же "расположением" Плейшнера пользовалась красивая проститутка по кличке Милка-Медалистка – этой барышне, которая, по слухам, действительно, когда-то закончила школу с золотой медалью, пришлось на практике убедиться в справедливости изречения классика: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь". Милку-Медалистку Некрасов регулярно доводил до истерик и чуть ли не до попыток самоубийства, и именно поэтому она... Впрочем, пожалуй, стоит сначала поподробнее ознакомиться с биографией Медалистки – потому что она сыграла в рассказываемой истории далеко не последнюю роль...

*** Людмила Карасева приехала в Питер в июне 1990 года с самыми серьезными намерениями – окончив в Череповце среднюю школу с золотой медалью, девушка собиралась поступать в Первый Медицинский институт. Была Людочка в ту пору совсем молоденькой, наивной и очень хорошенькой – но, как свойственно большинству молодых и красивых, весьма уверенной в своих силах и в своем праве на счастье и на красивую, приятную жизнь... Может быть, ее самоуверенность объяснялась еще и тем, что выросла Людочка не где-нибудь, а в Череповце, городе металлургов – людей уверенных, основательных и знавших себе цену... Отца своего Людмила совсем не помнила – он бросил семью, когда ей было всего полтора года,– так что жила Мила с одной матерью, известным в Череповце стоматологом. Мама Люд очки, Алевтина Васильевна Карасева, души в дочке не чаяла и работала, как ломовая лошадь (если это сравнение применимо к зубным врачам) чтобы дать Миле все, чтобы "рыбонька", "солнышко" и "детонька" ни в чем не нуждалась, чтобы у нее было все, что нужно для счастья... И Людочка действительно жила счастливо, настолько безмятежно, что единственной, пожалуй, проблемой, всерьез волновавшей ее в старших классах школы, была неблагозвучная ("рыбья", как считала Мила) фамилия – Карасева... Людочка даже плакала несколько раз в подушку по этому поводу, потому что ребята из ее района часто пели ей вслед: – Маленькая рыбка – золотой карась, – Где твоя улыбка, что была вчерасъ... В то время Люда еще не понимала, что такой припевочкой парни вовсе не обидеть ее хотели, а заигрывали с ней – как умели, по-череповецки. Впрочем, к окончанию школы Людочка расцвела настолько, что даже и по поводу "рыбьей" своей фамилии не расстраивалась – привыкла чувствовать себя Девочка, если и не королевой, то уж по крайней мере – принцессой... Училась Мила легко, золотую медаль получила по окончании школы заслуженно... Вопрос о том, что делать потом, не стоял, Людочка с мамой все давно уже решили: учиться, конечно же учиться дальше – и непременно в Ленинграде... Ну, не оставаться же в Череповце такой умнице и красавице?! Что касается того, где именно учиться – здесь мама с дочкой немного поспорили в свое время. Алевтина Васильевна считала, что Людочка должна пойти по ее стопам и стать стоматологом, а Люда поначалу хотела попробовать поступить в театральный... Но тут уж Алевтина Васильевна встала, как говорится, "насмерть" и не потому, что считала, будто у ее доченьки нет шансов поступить в ЛГИТМиК(Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии) (как это шансов нет, если Милочка просто блистала в школьной самодеятельности), а исключительно из-за "распущенных нравов", царивших в актерской и вообще "богемной" среде... Непонятно, правда, почему Алевтина Васильевна полагала, что в среде студентов-медиков, издавна живших по принципу: "Что естественно, то не безобразно",– нравы существенно более пуританские, ну да не в этом дело... В общем, убедила мама свою Людочку поступать в Первый Медицинский... Алевтина Васильевна сначала хотела было взять отпуск за свой счет и поехать в Питер вместе с дочкой, но тут уж Люда встала на дыбы – кричала, обливаясь слезами, что она уже взрослая, что все абитуриенты приезжают поступать сами, что ее будут дразнить потом "маменькиной дочкой"... Хоть и ныло материнское сердце от тревоги – а все-таки отпустила Алевтина Васильевна доченьку свою в Ленинград одну, может, и впрямь, надо ей с самого начала начинать жить самостоятельно? Через три дня после того, как Людочка уехала, она позвонила матери из Питера, сообщила, что все нормально: документы в институт подала, с жильем определилась – не стала селиться с другими абитуриентами в общежитие, а сняла хорошую чистенькую комнатку на улице Пестеля, правда, без телефона, но зато недорого совсем... Обещала Люда звонить хотя бы раз в неделю, чаще не получалось – и очереди большие на переговорном пункте, да и дорогое это удовольствие, междугородные звонки... Рассказала дочка Алевтине Васильевне, что конкурс в институт огромный, но она, Людочка, все равно в своих силах уверена... Ей ведь, как медалистке, нужно было всего один экзамен на "отлично" сдать, чтобы ее приняли... В день этого экзамена Алевтина Васильевна даже в церковь ходила, хоть и некрещеной была, просила Бога помочь доченьке... Ни в тот день, ни в два последующих Люда домой так и не позвонила. Алевтина Васильевна чуть с ума не сошла, хотела уже было все бросить и ехать искать доченьку в Питер... Но тут долгожданный звонок все-таки раздался – Людочка извинялась, что не позвонила сразу, хотела, дескать, уже наверняка результатов дождаться, нервничала она очень, а теперь может сообщить, что все хорошо, ее приняли, она теперь студентка-медичка. Обрадовалась Алевтина Васильевна несказанно, потому и не обратила внимания на странные нотки в голосе дочки... Подвело на этот раз материнское чутье поверила Алевтина Васильевна в то, во что ей очень хотелось поверить... А Людочка, между тем, объяснила маме, что домой пока приехать не сможет, потому что всех поступивших сразу определили на практику в больницу, так что в Череповец она сможет вернуться уже только после первой зимней сессии – на каникулы. Удивилась Алевтина Васильевна новой институтской практике – раньше-то новоиспеченных студентов все больше в колхозы на картошку посылали,– но, с Другой стороны, времена-то изменились... Может, и правильно, что будущих врачей приучают к работе в медучреждениях с самых "низов", пусть узнают и тяжелый труд санитарок – это все только на пользу пойдет... Да к тому же Алевтина Васильевна, облегченно вздохнувшая после стольких дней тяжелых переживаний, торопилась обсудить с дочкой еще одну тему – сугубо личную... Запинаясь и смущаясь, призналась мама Людочке, что уже достаточно давно за ней ухаживает один человек – Людочка должна его помнить, он приходил к ним домой пару раз – Юрий Сергеевич Мищенко, майор-связист... Юрий Сергеевич сделал Алевтине Васильевне предложение, вот и спрашивала мама дочку – не будет ли Люда против, если она выйдет замуж и устроит свою судьбу? – Ну что ты, мамочка, конечно, я – за! – донесся из Питера задрожавший голос Люд очки,– Юрий Сергеевич замечательный человек, и я вам желаю счастья от всей души! – Правда? – облегченно вздохнула Алевтина Васильевна.– А что ты плачешь, доченька? Что с тобой?.. Доченька?! – Нет, нет – все нормально, мама... Это я от радости... За тебя... И за себя... Все хорошо, мама... Я, правда, очень рада... Не расслышала мать боли в голосе дочки – за радостью своей двойной не расслышала, да и связь между Питером и Череповцом была преотвратная, каждую фразу в трубку буквально выкрикивать приходилось. А Людочка-то в далеком Ленинграде действительно попала в беду, и не та, уверенная в себе красавица, которая из Череповца уезжала, звонила матери, а надломленная, несчастная девчонка... Приключилась с Людой Карасевой банальная, в общем-то, история – не успела она приехать в Питер, подать документы в институт и снять комнату, как влюбилась. Даже не то, чтобы влюбилась, а "втрескалась" по самые уши, так, что совсем голову потеряла. Такое случается довольно часто с девчонками-провинциалками, впервые попадающими в столичные города... Устроившись и сдав документы, Люда пошла бродить по Питеру, восторгаясь архитектурой города и какой-то особой, аристократичной (как ей казалось) атмосферой, царившей в нем. Людочка привыкла к тому, что ее все любят, поэтому не сомневалась и в том, что этот немного холодный, но все же удивительно прекрасный город тоже полюбит ее и примет – а разве может быть иначе? Люда совсем не знала и не чувствовала Питера, не понимала его необычной, противоречивой сущности... Она восторгалась красивыми фасадами и не подозревала даже, что за этими фасадами живет очень странный, надменный и совсем не добрый (по крайней мере к чужакам) дух... Да и как мог этот город быть другим? Петербург строился на болотах, в месте гиблом и страшном, и сколько десятков тысяч человек вымостили его своими костями – про то никому неизвестно... Да и потом много мрачного и даже мистического в этом городе происходило – одна Блокада чего стоит... Так что не с чего было Питеру стать добрым и приветливым – город терпел только "своих", тех горожан, которью были его порождением... А чужаков бывшая столица Российской империи незаметно давила, мучила своей странной аурой... На гостей это, впрочем, не распространялось – с гостями Петербург всегда умел быть учтивым и любезным, как это полагалось по правилам хорошего тона. А вот что касается тех, кто приезжал на берега Невы "за счастьем" – тем, как правило, "доставалось", и "доставалось" крепко... Впрочем, исключения бывали – никто не мог предугадать капризов города. Но Людочка в число этих счастливых исключений не попала... Она шла по Аничкову мосту, вертела головой во все стороны и столкнулась с флотским лейтенантом – румяным синеглазым красавцем, выпускником училища имени Фрунзе... Слово за слово, познакомились. Говорил лейтенант красиво, а у Люды душа и так была на романтическую волну настроена... Игорь (так представился лейтенант) начал показывать Людочке город, рассказывая питерские легенды, которые знал во множестве – короче, задурил девчонке голову напрочь. Она и сама не поняла, как в постели с ним оказалась – этот Игорь, видать, был опытным сердцеедом... Женщиной Люда стала красиво и легко, не испытав практически никаких неприятных ощущений от прощания с девичеством. А потом завертелся бешеный роман, который длился целых две недели – все то время, которое Карасева должна была потратить на подготовку к экзамену по биологии... Игорь говорил, что его оставили служить в Ленинграде, что скоро должны выделить квартиру, в которой они будут жить после того, как Людмила в институт поступит... Людочка всему верила, верила настолько, что даже фамилией Игоря как-то забыла поинтересоваться – а про то, где он обитал, она и знать не знала: лейтенант сказал только, что пока вынужден держать вещи на территории в/ч за каким-то пятизначным номером, куда гражданским лицам проходить запрещалось... Врал все ей Игорь – на самом деле он готовился к убытию в Мурманск и просто "красиво гулял" напоследок... Однажды он просто не пришел на свидание и .все исчез навсегда из жизни Люды Карасевой. Роман кончился, но несколько дней Мила никак не могла поверить в то, что ее бросили – она металась по городу, пыталась даже спрашивать об Игоре у офицеров, выходивших из училища имени Фрунзе... Офицеры только сочувственно улыбались, а потом один капитан третьего ранга посоветовал Людочке Игоря не ждать и объяснил, что такие истории случаются часто – он предложил даже "заменить" лейтенанта, но Мила шарахнулась от "кап-три", как от зачумленного... Экзамен, она, конечно, провалила с треском – и это было вторым нестерпимо болезненным ударом для ее самолюбия... Людочка, привыкшая быть всегда первой, всегда победительницей, даже представить себе не могла, как ей возвращаться в Череповец – не хотела она там появляться раздавленной и униженной неудачницей. Да и маму было жалко расстраивать... Прорыдав сутки напролет, она решила не сдаваться. Не получилось в этом году поступить – поступит в следующем, а этот год проработает санитаркой в больнице... А маму, маму расстраивать она не будет. Потом, когда поступит, когда все снова будет хорошо – вот тогда и расскажет все... А пока – пока придется пойти на "ложь во спасение". Людочка устроилась на работу в больницу, в так называемую "Мариинку" – сутки через трое, свободного времени много, так ведь и посмотреть в Питере столько всего надо... Постепенно Людочка втянулась в работу и в новую жизнь, привыкла врать по телефону маме об учебе в институте... Все бы ничего, да тут новая напасть с Милой приключилась – познакомилась она случайно в больнице с Алексеем Владимировичем, молодым коммерсантом из Москвы – он чем-то напоминал внешне лейтенанта Игоря. Зря говорят, что снаряд в одну воронку дважды не попадает – попадает, да еще как... Этот Алексей Владимирович еще большим подонком, чем Игорь, оказался лейтенант просто попользовался Людой и бросил ее, а "московский коммерсант" еще и обокрал девушку: все деньги, что Алевтина Васильевна дочке с собой в Питер дала, утащил, и даже магнитофон "Панасоник" – подарок к окончанию школы забрал... Совсем бы сломалась Людочка, если ее одна новая подружка не поддержала – Жанна, работавшая медсестрой все в той же больнице. Жанна была старше, опытнее, она взяла своеобразное шефство над Милой. – Мужики – они все сволочи! – убежденно говорила Жанна Люде.– Но без них тоже никак. Значит, нужно быть хитрее их... С одной стороны, не будь такой доверчивой, а с другой – не теряйся и не комплексуй... Меньше бери в голову, чаще бери в рот – но разборчиво, и о своей пользе не забывай... Сама о себе не подумаешь – никто о тебе не подумает... Здесь, в Питере, такой закон: человек человеку друг, товарищ и волк... Жанна жила в Ленинграде уже пять лет, имела опыт двух абортов и одного лечения от гонореи, поэтому она знала, что говорила... И хотя ее слова коробили немного Люду поначалу, все же Карасева потянулась к Жанне-с ней было легко и просто, и будущее представлялось не таким мрачным. – Ничего,– утешала Жанна Милу,– мы тебе где-нибудь приличного жениха сыщем, они тут тоже попадаются, только зевать нельзя. Ну и дома, опять же, сиднем не сиди под лежачий камень вода-то не потечет... Жанна начала таскать с собой молоденькую подружку по разным вечеринкам, и однажды – это было уже в ноябре, счастье, казалось, снова улыбнулось Людочке на какой-то весело гулявшей квартире с ней познакомился худощавый бородатый скульптор, которого звали Валерием... Валерий совсем не был похож ни на лейтенанта Игоря, ни на "коммерсанта" Алексея Владимировича – не обладал он такой смазливостью, но все же Миле понравился... С Валерием было интересно – он часами мог рассказывать о судьбах разных великих художников прошлого, знал кучу сплетен из жизни современных корифеев... О себе Валерий рассказал, что раньше он ваял "Ильичей в кепках и без" для колхозов, а теперь перешел на надгробия для кооператоров, поскольку на "Ильичей" спрос упал. – А надгробия – их даже выгоднее делать,– серьезно объяснял Валерий Миле, которая не понимала, шутит скульптор или серьезно говорит. – Ильичи и надгробия,– пожала плечами девушка.-Это же скучно. – Зато вплотную приближено к народным массам, как и положено настоящему искусству! – хмыкнул скульптор, и Людочка поняла, что у этого парня все в порядке с чувством юмора. Не в порядке у него было с другим – ас чем именно, Людочка поняла, уже когда переехала к Валерию, жившему в небольшом старом домике в Парголово. Половина дома была жилой, а во второй половине Валерий оборудовал свою мастерскую... Милочка начала сразу прибирать холостяцкий бардак и была поражена, когда нашла в какой-то старой коробке из-под обуви несколько дипломов за победы в престижных конкурсах, свидетельства с солидных выставок... Оказывается, Валерий был когда-то очень и очень модным и перспективным скульптором... Что же произошло потом? Людмила набросилась на Валерия с расспросами, но тот только морщился, хмурился и пытался отшучиваться... Впрочем, довольно скоро Мила и сама догадалась о причинах творческого падения Валерия. Однажды Люда не вовремя вошла в мастерскую и застигла скульптора со шприцем в одной руке и резиновым жгутом на другой. Наркотики... Мила хоть и была совсем молодой, но работала-то все-таки в больнице, поэтому она все сразу поняла... Так вот, оказывается, почему Валерий, работавший много и плодотворно на ниве ваяния надгробий богатым кооператорам, жил очень скромно, безо всяких излишеств... "Допинг" съедал все его заработки... Вот тут бы и бежать Людочке, как минимум – от Валерия, а как максимум – вообще домой в Череповец из Питера, но не поняла она последнего, третьего предупреждения, не почувствовала, что город на Неве категорически не принимает ее... Стыдно было Милочке домой возвращаться, да и Валерия стало жалко – он так плакал, так клялся бросить это свое пагубное пристрастие ради нее, Людочки... Она же не знала, что чаще бывает наоборот – тот, кто живет с наркоманом, как правило, сам однажды попробует наркотики, а попробовав, "втянется". Вот и Мила как-то раз попробовала – хоть и страшно было, но уж больно интересно ей Валерий рассказывал о своих ощущениях, да и, как известно – запретный плод манит... А кайф поначалу действительно был очень приятным, и все проблемы Людочки отступили куда-то на задний план, и стало легко и весело, и жизнь перестала ей казаться такой серой и несправедливой. – Смысл жизни – в красоте жизни,– любил пофилософствовать после принятой дозы Валерий.– Жить нужно красиво, но не гоняясь за мишурой, а пытаясь постичь все внутренние противоречия жизни через красоту этих противоречий... Именно в противоречиях красоты и скрывается вся сущность гармонии... Познание же гармонии – это удел избранных... Человек рожден не для того, чтобы пить, есть и плодить себе подобных, потребляя окружающую среду, его же создавшую, а для того, чтобы постигать гармонию и получать наслаждение от этого процесса... Слова Валерия звучали для Людочки словно музыка, они казались ей не бредом эстетствующего наркомана, а каким-то откровением, вершинами человеческой мысли... Хорошо, очень хорошо было ей в часы забытья, но – за все приходится платить... Постепенно пробуждения от "кайфа" становились все более тяжелыми все вокруг казалось серьм и мерзким, но потом словно лучик надежды прорезал мрачную пелену, когда Валерий молча протягивал ей шприц и жгут... Иногда Людочке казалось, будто все, что происходит – происходит не с ней, не с Людмилой Карасевой, отличницей, красавицей и хорошей девочкой... На нее словно морок какой-то опустился, да и как иначе можно было объяснить все случившееся за те полгода, как Мила уехала из Череповца, она сменила трех любовников, научилась постоянно врать матери и пристрастилась к наркотикам... А ведь она действительно была хорошей девочкой – способной, с добрым характером... Может быть, внутренний стержень ее слишком хрупким, слишком непрочным оказался? Кто знает... У каждого ведь свой запас прочности, сильных же людей не так уж и много... Слабых – гораздо больше, только далеко не всех их жизнь на излом пробует, многие так и живут до старости спокойно и правильно, даже не понимая, что судьба просто пощадила их, не подвергнув серьезным испытаниям. А Милочка... Наверное, судьба решила, что этой девушке слишком много счастья и радости уже было отмерено в той, череповецкой жизни... Сразу после Нового года Люда, позвонив маме на работу в зубную поликлинику и лихорадочно придумывая причину, по которой можно было бы не ехать в Череповец на "каникулы", услышала страшное известие – Алевтина Васильевна трагически погибла в автокатастрофе вместе с новым мужем, Юрием Сергеевичем... Смерть их была нелепой и жуткой – они возвращались на стареньком "Жигуленке" домой из гостей, Юрий Сергеевич выпил там несколько рюмок, реакция его притупилась, а навстречу по дороге попался "МАЗ" с абсолютно пьяным водителем. Лобовое столкновение – и тела погибших пришлось извлекать, разрезая автогеном искореженный кузов... Как она добиралась до Череповца – Людочка помнила смутно. Хорошо еще Валерий был все время рядом, пытался разговаривать с ней, как-то тормошить. – Ты поплачь, поплачь, Людочка, легче будет,– убеждал ее скульптор,– Ты покричи, повой в голос, дуреха, только не молчи... Но Мила словно закаменела и даже на похоронах не проронила ни одной слезинки. И лишь после возвращения в Питер ее прорвало. Она рыдала отчаянно и страшно, потому что поняла – со смертью мамы сгорел последний мостик в ту хорошую прежнюю жизнь, в которую она еще подсознательно хотела вернуться... Валерий утешал ее, как мог: – Смерть, наверное, лучшее, что есть в этой жизни... Смерть заставляет человеческую особь воздержаться от проявления всей мерзости и гнусности, которые в ней, в этой особи, сокрыты... Тем же людям, в которых мерзости мало – даруется случайная мгновенная смерть, как легкий переход к иной субстанции... Людочка плохо понимала, что он говорит, но была благодарна ему за простое человеческое сочувствие, которое скульптор выражал, уж, как умел. Шок, вызванный гибелью мамы, не смог заставить Людочку совсем бросить наркотики, но по крайней мере она стала стараться "ширяться" реже – только тогда, когда уж совсем тоска к горлу подступала... Старалась Мила ограничивать и Валерия – она даже с работы уволилась, чтобы быть все время рядом с ним. Денег, оставшихся от мамы в наследство, могло хватить еще на несколько лет той жизни, которой Людочка жила с Валерием... Скульптор начал понемногу обучать Милу азам своего ремесла, она стала помогать ему в работе – а ее хватало, коммерсантам и кооператорам почему-то вес чаще и чаще требовались надгробия. Незаметно пролетел год (летом 1991-го Людочка, конечно, ни в какой институт документы не подала) – он очень изменил Милу, очень... Одноклассники бы ее теперь, наверное, не сразу даже и узнали... Кто знает, может быть, так и сожгла бы себя Милочка наркотиками, и ее история закончилась гораздо раньше, но судьбе было угодно помучить ее подольше... Однажды февральской ночью в парголовский домик, где по-прежнему жили Валерий и Люда, ворвались четверо в масках: – К стенке, падлы, к стенке! Людочка спросонок не могла ничего понять, Валерий дернулся было к тяжелой кочерге, стоявшей у печки, но резкий удар ногой опрокинул его на пол. – Ишь ты, наркот, а шустрый... Где деньги, пидор?! Где бабки? Сожгу падлу! Человек в маске схватил Валерия за волосы и ткнул лицом в раскаленную еще дверцу печки... Скульптор страшно замычал, в комнате запахло паленым волосом. Мила закричала, бросилась было к окну, чтобы, выбив его, позвать на помощь, но другой верзила в маске перехватил ее на бегу, сбил лицом в пол, завернул руку за спину и задрал до пояса фланелевую ночную рубашку, под которой ничего больше и не было... – А бабеха-то – ничего,– сказал грабитель, поглаживая Людочку по голому заду.Может, вдуем ей шершавеньких? – Заткнись! – оборвал его тот, что возился с Валерием. Он связал руки скульптору, засунул ему в рот грязную тряпку и рявкнул двум остальным парням в масках: – Чего встали-то, как в зоопарке! В коробках по-шебуршите, баксы должны быть здесь, эта сучка только вчера меняла... Эти двое неумело обыскивали домик минут тридцать, и все это время сидевший на Миле верзила тискал ее груди, бедра, живот, не обращая внимания на стоны и извивания. – Слышь, кончай жамкаться,– остановил его тот, кто, видимо, был в шайке за старшего.– Давай-ка лучше, поспрошай ее поплотнее насчет "бабулек"... Сам же главарь начал избивать ногами Валерия, который сначала стонал под ударами, а потом замолк. – Надоест, падла, скажешь, где бабки,– хрипел бандит, не замечая, что скульптор уже без сознания.– Скажешь, тварь, куда денешься... Между тем тот, который держал Милу, перекрутил ей руки веревкой и подвесил девушку к потолочной перекладине: – Где баксы, сука?! Людочка, конечно, знала, где лежали деньги, но если грабители заберут их-на что тогда жить? Мила замотала головой: – У нас ничего нет, правда! Главарь шагнул к ней и ударил кулаком в живот: – Порву заразу! Людочка заплакала. Бандит взглянул ей в лицо,и снова подошел к неподвижно лежавшему на полу Валерию: – Слышь, сучка, либо ты говоришь, где деньги, либо твоему козлу – пиздец! В руке бандита сверкнуло лезвие ножа, которое уперлось в горло скульптору. Подвесивший Милу к потолку налетчик резко дернул девушку за волосы на лобке: – Колись, соска ебаная!! Мила забилась от боли и закричала: – Отпустите, отпустите, я скажу... Ее мучитель отпустил веревку, и Людмила упала на пол. – Ну!..– налетчик ногой перевернул ее на спину и наклонился к ее лицу.– Давай, рожай, прошмандовка! – Деньги под половицей, у входной двери,– еле слышно прошептала Мила. – Давно бы так... Грабители быстро вскрыли пол и извлекли из чайника пакет с долларами. Их там было четыре тысячи триста восемьдесят семь – мамино наследство и последний гонорар Валерия за законченное надгробие. – Все, уходим! – Этих кончить? – Да на хуй они нужны, мараться о них... Наркоты – сами сдохнут... – Может, бабу распишем? Пердальник-то у нее смачный... – Уходить пора, после расслабимся... Когда налетчики ушли, Людочка кое-как распутала веревку на руках и подползла к Валерию – скульптор по-прежнему был без сознания... Мила дотащила его до постели, а потом побежала к телефону-автомату. Милицию вызывать она не решилась, позвонила знакомой врачихе из Мариинской больницы. Знакомая пообещала приехать утром и действительно приехала, вот только Валерий до утра не дотянул... Допросы в милиции, хлопоты с похоронами Валерия, полное отсутствие денег и некоторая помощь со стороны этой самой врачихи из Мариинки помогли Людочке пережить "абстинентную ломку" – ей было очень худо, но она держалась, твердо решив слезть с иглы. Надо было куда-то устраиваться на работу. Но куда? Снова идти в санитарки Милочке не хотелось – слишком уж эта работа была грязной и унылой. Да и платили за нее сущие гроши... Помогла ей снова Жанна, оставившая к тому времени медицину ради, как она выражалась, "коммерции". По рекомендации Жанны Людочку взял продавщицей в ларек азербайджанец Мамед – маленький и круглый, словно мячик. Ларек, снабжавший трудящихся пивом, сигаретами и разной другой мелочью, располагался на месте бойком – у станции метро "Ломоносовская", наторговывать дневную норму выручки было не очень сложно, и два месяца все шло нормально, можно даже сказать хорошо... Но в начале мая 1992 года судьба снова пнула девчонку – однажды вечером к Людмиле в ларек влез Мамед, от которого явственно тянуло анашой. – Ты чего? – удивленно спросила Мила, у которой до того никаких конфликтов с маленьким азербайджанцем не было. Мамед молча расстегнул ширинку, извлек оттуда член, схватил Люду левой рукой за волосы и дернул на себя: – Луби! А у Милы в руке был столовый нож, которым она собиралась хлеб резать, чтобы вечерний бутерброд себе смастерить... Вот этим ножом она инстинктивно и махнула по мужскому достоинству Мамеда. Хлынула кровь... – Ай, билядь, что сделала?! – охнул разом побелевший азербайджанец и обессилено опрокинулся в угол на упаковки с пивом и "кока-колой". Увидев, что дверь в ларьке больше никто не загораживает, Людмила, не помня себя, выскочила на улицу и бросилась к метро... Ей хватило ума не бежать домой – спустя час после инцидента с Мамедом Мила позвонила Жанне. Несмотря на позднее время подружка не спала: – Ну ты даешь, Милка, наломала дров! Все азеры на ушах, тебя ищут... Домой не возвращайся, ко мне – тоже не надо, они уже приезжали. Злые, как собаки... Из-за тебя и на меня еще наехали... Я тебя, конечно, понимаю, но – могла бы и отсосать, не отравилась... Что ты за девка такая непутевая, одни проблемы и у тебя, и у тех, кто с тобой рядом... Ладно, не переживай, подружка... Вот что: ты перекантуйся эту ночь где-нибудь, а завтра мне позвони, я тебя попробую с одним человеком познакомить – он может помочь... Только раньше часа дня мне не звони меня все равно дома не будет... Ночь Люда провела в аэропорту, пытаясь заснуть в неудобном кресле. Сон, конечно, не приходил... У нее болела голова, сердце бухало как после долгого бега, тело все время покрывалось испариной... Несмотря на то, что два месяца Мила не притрагивалась к наркотикам, ей вдруг снова очень захотелось "забыться", расслабиться... Деньги у нее с собой кое-какие были – Мамед как раз накануне с ней за второй месяц расплатился... У стойки бара крутился некий тип в кепке с рыскающими глазами – а Мила давно уже научилась по повадкам распознавать торговцев "кайфом". "Может, подойти к нему?.. Нет, нет, нет!!!" Она решительно стиснула коленки руками и начала уговаривать себя, как уговаривала ее когда-то мама, если Людочка разбивала себе ножку или ручку: "Потерпи, маленькая, потерпи, все пройдет..." Задремать она смогла только под утро. Вечером следующего дня Людмила встретилась с Жанной в баре гостиницы "Астория". Старшая подружка была по-деловому оживлена, а Мила, наоборот, казалась вялой и разбитой – ей хотелось помыться, переодеться, а главное, выспаться... – В общем, так, Милка,– сказала Жанна, прихлебывая кофе из крошечной чашечки.Сейчас сюда подойдет один человек, его зовут Александром Александровичем... Какую работу он тебе предложит – это он сам расскажет. Я тебе только одно посоветую: не ломайся и целку из себя не строй – Сан Саныч твой последний, можно сказать, шанс... Упустишь – пеняй на себя, но я тебе тогда больше не помощница... Поняла? А – вот и Александр Александрович... "Последний шанс" Людмилы оказался вполне благообразным мужичком лет пятидесяти худощавым, с безукоризненным пробором в седой шевелюре, в хорошем костюме. Жанна вскоре после окончания церемонии знакомства упорхнула, а Сан Саныч, не желая впустую тратить время, сразу взял быка за рога: – Не буду говорить много... Я предлагаю работу – хорошую работу, с хорошими деньгами... У тебя как с языками дела обстоят? – Английский немного помню – в рамках школьной программы – пожала плечами Люда. Александр Александрович вздохнул: – Ясно, считай – не знаешь... Ну, да ладно, освоишься как-нибудь. Дело нехитрое... Значит, о работе... Мы работаем в Европе, в настоящее время, в частности, в Венгрии – на озере Балатон. Слыхала про такой курорт? Мила покачала головой: – Нет... А в чем суть работы, Александр Александрович? Седовласый удивленно повел головой: – Жанна разве не объяснила? – Нет... – Понятно... Работать придется в массажном кабинете... – В массажном? – Мила удивленно распахнула глаза.– Но я не умею массаж делать... – Ничего,– усмехнулся Сан Саныч,– научишься. Была бы охота... Но учти, в нашем предприятии правила простые: желание клиента – закон... Нам этот рынок удается держать только благодаря высококачественному обслуживанию клиентов... – Подождите,– начала понимать кое-что Люда.– Вы что, предлагаете мне с клиентами трахаться? За деньги? Это же... Это же – проституция... – Фу, как грубо,– укоризненно покачал головой Александр Александрович.– Зачем же так... Это просто бизнес – ничем, кстати говоря, не хуже любого другого... Есть, конечно, кое-какие издержки, но, Милочка, у каждого бизнеса существуют теневые стороны, подчас очень неприятные... Деньги в белых перчатках не делаются, так, кажется, сказал великий экономист Карл Маркс... Наверное, ты газеток каких-то начиталась со страшилками и ужастиками... Вот, кстати – думаешь, журналистика чище нашего дела, думаешь, там грязи меньше? Больше! Они-то душой торгуют, а мы только телом... А это – не самый тяжкий грех, поверь мне, не самый... И потом тебя же никто не неволит всю жизнь этим делом заниматься... Такой бизнес возможен лишь в молодости – а молодость быстро проходит... Зато есть реальная возможность стать на ноги, заработать на дальнейшую жизнь. Молодость надо прожить так, чтобы потом не было больно за бесцельные годы – это еще писатель Горький говорил... . – Островский,– машинально поправила Сан Саныча Мила, не забывшая еще книги, обязательные для прочтения по школьной программе. – Да? – удивился Александр Александрович.– Ну, Островский, так Островский, главное, что мысль он подметил правильную... Подумай: поработаешь немного, а потом – у тебя все впереди. Если есть какие-то идеалы, желание послужить Отечеству – кто же мешать будет? У нас таких примеров много... В нашем бизнесе, между прочим, даже Боря Норочинский крутился – видела его, наверное, по телевизору? Он теперь депутат, уважаемый человек, правами человека занимается и тем, что заботится о процветании Державы нашей... Родина-то у нас у всех одна, и каждый о ней думать обязан, здесь я с тобой полностью согласен... Или, вон, Люба – фамилию называть не буду – поработала у нас годик, потом доучилась, теперь большой человек в престижном милицейском управлении, дела расследует против разных негодяев и бандитов... Мы, слава Богу, теперь живем в обществе равных возможностей... Александр Александрович вдруг умолк и как-то недоуменно посмотрел на Людмилу: – Слушай, а чего это я тебя уговариваю? Прямо разошелся весь... Никто тебя не неволит, колхоз, как известно, дело сугубо добровольное... Внешние данные у тебя есть, работу я тебе предложил – а выбор уж за тобой... Да, кстати... Ты наркотой не балуешься? – Нет! – торопливо затрясла головой Мила.– Пробовала, но... Бросила... – Молодец! – похвалил ее Сан Саныч.– У нас с этим делом строго... А наркотики умные люди предпочитают не употреблять, а продавать... Впрочем, это совсем другая тема. Не забивай себе голову... Ну, так как? Людочка вздохнула. Может, и впрямь не так страшен черт, как его малюют? Она, вон, пыталась жить честно – и ничего хорошего из этого не вышло... И потом, выбора-то на самом деле нет, этот Сан Саныч – действительно ее "последний шанс"... Мила вздохнула еще раз: – Александр Александрович... Я не знаю, рассказывала вам Жанна или нет, но... У меня есть проблема... По прежнему месту работы... – Мамед, что ли? – сощурился Сан Саныч.– Так это не проблема, это так проблемка... Мы все уладим, не беспокойся... У нас организация сильная, нас сам Бабуин защищает... Слыхала про такого? – "Тамбовский"? – неуверенно переспросила Люда. – Он самый, так что вопросы мы решаем... И с милицией живем дружно... Ну, так что? Давай, решайся: либо туда, либо сюда, время – ты извини – деньги... – Я согласна,– вздохнула Мила, словно бросилась в омут головой. – Ну, вот и славно! – расцвел улыбкой Сан Саныч.– И не надо трагических нот, я тебя уверяю – ты сделала правильный выбор, девочка... Так, ну что, на вот, возьми пятьсот долларов – это тебе как аванс для поднятия тонуса... Теперь дальше – сейчас я отвезу тебя на квартиру, где ты поживешь, пока мы все необходимые документы оформим... Да, скажи адрес – я по" шлю людей, чтобы твои вещи забрали... Вот так Мила вписалась в очередной крутой жизненный поворот. Ну что поделать, если не умела она бороться с течением, умела только плыть по нему, лишь изредка пытаясь барахтаться? Видно, мама ее покойная Алевтина Васильевна, в детстве очень баловала Дюдочку, ограждала от тяжелой и не очень доброй, реальной жизни... И не понимала мама, что если ребенок растет как цветок в оранжерее это очень опасно для самого ребенка... Разобьет град хрупкое оранжерейное стекло – и погибнет цветок... А если не погибнет, то выродится в уродца сломанного... Через полтора месяца после разговора с Александром Александровичем Люда Карасева уехала в Венгрию, где и "проработала" до глубокой осени... Самое удивительное заключалось в том, что адаптация к новой профессии прошла очень легко – и вообще, новые впечатления помогли Миле забыть о всех своих горестях последних двух лет... Девчонки, в коллектив которых она попала в Венгрии, встретили ее достаточно доброжелательно. Единственное – после того, как Люда проболталась, что когда-то закончила школу с золотой медалью,– ее сразу окрестили Медалисткой, и кличка эта намертво прилипла к Миле. Впрочем, клички были у каждой из ее "коллег". Как ни странно, новая "работа" избавила Людмилу от гнуснущего чувства одиночества, да и в материальном плане дела Карасевой пошли намного лучше. Она приоделась, много занималась на тренажерах, снова начала интересоваться музыкой, фильмами – и вообще, жизнью... Попадались ей, конечно, и совсем противные клиенты – но что делать, издержки есть в любой работе... Ни с кем из девчонок, "трудившихся" в Венгрии, Мила очень близко не сошлась, но приятельские отношения поддерживала со всеми. Или – почти со всеми... Она уже не была той наивной простушкой, приехавшей в Ленинград летом 1990 года, которая готова открыть душу каждому встречному... Девчонки-путанки из "коллектива" Сан Саныча скорее играли в подружек, чем были на самом деле – каждая держала с другими ухо востро... Закон был простым: расслабишься – подставишься, поимеют тебя за "спасибо" – клиента денежного перебьют, а то и "обнесут" при удобном случае... В Питер она вернулась в самом конце 1992 года, заработанные в Венгрии деньги позволили Миле снять неплохую двухкомнатную квартиру в Московском районе, а "трудиться" Людочка стала по "центровым" гостиницам под кураторством все того же Александра Александровича. Мила считалась уже опытной и квалифицированной "работницей" – на нее "западали" и бандиты, и бизнесмены, и иностранные гости... Она уже начала было даже подумывать о том, что, действительно, поднакопив деньжат, можно через пару лет купить себе квартиру, поступить, наконец, в институт и зажить нормальной жизнью... Тешила себя Люда такими мечтами, но... в глубине души до конца в них не верила, потому что, как в одной бандитской песне поется: "Воровка никогда не станет прачкой, а шла не замарает руки тачкой..." На тот маршрут, которым двигалась Мила, билеты продавались, за редким исключением, только в один конец... Она познакомилась (и не только познакомилась, но и переспала) с очень многими известными и по-своему интересными людьми, среди которых были и крупные чиновники, и известные актеры и певцы. Даже один милицейский генерал значился на ее "боевом счету"... Но ко всем им Мила относилась лишь как к клиентам. Душой же она потянулась только к одному парню, с которым – вот ведь как интересно жизнь устроена – ни разу не переспала... Этого парня звали Андреем Обнорским, он был журналистом, писал в молодежной газете на всякие криминальные темы под псевдонимом Серегин. Познакомилась с ним Люда случайно – она скучала как-то вечером в баре "Астории", перспективных клиентов как-то не наблюдалось, а за столиком в углу сидели два мужика и о чем-то тихо, но довольно эмоционально говорили по-английски. Мила, значительно улучшившая за последний год свой разговорный английский, прислушалась – речь шла об организованной преступности, коррупции, то и дело мелькало словосочетание "русская мафия". Один из двух собеседников черноволосый кареглазый парень – что-то пытался втолковать своему визави, веснушчатому рыжему американцу, смотревшему на кареглазого с выражением здорового фермерского недоверия на круглом лице... Когда их разговор закончился и американец важно распрощался с собеседником – черноволосый посмотрел ему вслед с такой иронией и жалостью, что Мила, перехватившая его взгляд, не выдержала, и улыбнулась... Парень заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ: – Достал меня этот янки совсем... Придурок конченый... Ничего не понимает и понимать не хочет... У него в башке уже есть какой-то стереотип – и все, что ему не соответствует, его мозг отторгает... Дикие люди! – Штатники почти все такие,– кивнула Люда со знанием дела.– Душные до невозможности... А у вас с ним бизнес какой-то намечается? – Нет,– усмехнулся черноволосый.– Какой там бизнес... Журналист я... Да и этот рыжий – тоже журналист... Приехал делать аналитический материал о нашей новой российской действительности... Я ему пытался кое-что растолковать, но, по-моему, без толку... Хотите кофе? Подсаживайтесь ко мне, поболтаем. Мне после этого зануды надо хоть с кем-то нормальным поговорить, чтобы "башню расклинило". Вот так Мила и познакомилась с Серегиным – он оказался приятным собеседником и, главное, умел слушать... А еще – он не сделал ни малейшей попытки "снять" Люду, он просто говорил с ней по-человечески... Вроде бы, подумаешь – разговор, пусть даже и человеческий... Пустяк какой! А Люда испытала к Андрею чувство благодарности... Мужики редко разговаривали с ней без дальнего прицела на "коечное" продолжение... Потом Людмила еще несколько раз пересекалась случайно с Обнорским на своих "рабочих" местах – и всякий раз они легко трепались за жизнь или, в крайнем случае (если он или она были заняты), обменивались дружескими улыбками... А потом Серегин оставил ей как-то свой рабочий телефон и предложил звонить, если возникнет охота потрепаться... Мила этим предложением не злоупотребляла, но несколько раз – когда на сердце совсем тоскливо делалось – оставленный номер набирала, и Обнорский обязательно находил для нее время... Она понимала, что он знает о ее профессии, но журналист ни разу не выказал ей какой-то брезгливости – он общался с ней почти как с сестренкой, но морали не читал и добрыми советами не душил... Просто – высказывал свое мнение по жизни, но никогда не навязывал его. А Мила, в свою очередь, зная, что Андрей специализируется на теме организованной преступности, рассказывала ему иногда разные интересные факты про знакомых ей бандитов – нет, ничего по-настоящему серьезного она, конечно, не знала, но о характере и привычках некоторых своих клиентов была осведомлена достаточно... Она видела, что Андрею нужна эта информация, и искренно пыталась ему помочь – ей даже нравилось играть в такую игру, где она как бы была разведчицей в интересовавшей Серегина среде... Пару раз бандюги, "снимавшие" Людмилу с другими девчонками для банных утех, обсуждали какие-то статьи Обнорского и матерились, гадая, "что за тварь этому уроду сливает". Мила улыбалась про себя и предвкушала, как она со смехом расскажет об этом Андрею. В чем-то этот парень был для нее загадкой, как-то раз она не удержалась и спросила его – зачем он занимается таким стремным делом, башку ведь пробить могут однажды. Андрей только пожал плечами: – Я этим на хлеб зарабатываю, это моя профессия... Ну и интересно это мне... Азарт, понимаешь? И потом... Знаешь, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что то, что я делаю – нужно людям. Им это тоже интересно. "Фанатик",– поняла Серегина по-своему Мила, и| это понимание дало ей возможность относиться к Андрею с тщательно скрываемой сестринской жалостью. Впрочем, наверное, не только с сестринской... Журналист нравился ей и просто как мужик, но... Обнорский даже намека на возможность "коечных" отношений не делал, а Мила... Мила подтолкнуть его к этому просто стеснялась – с Серегиным она словно вновь превращалась в девчонку-десятиклассницу... Да и спугнуть она боялась Андрея такими намеками – он ведь иллюзий в отношении ее профессии не имел... Для Люды встречи и разговоры с Обнорским вскоре стали просто необходимыми – особенно после лета 1993 года, когда в ее жизни начался очередной период проблем – и проблем серьезных... Это было в сентябре – Мила обедала в ресторане гостиницы "Европа" с каким-то французским бизнесменом (то ли Жаном, то ли Жаком), вдруг к их столику подошел официант и передал ей записку. Мила развернула мятую бумажку – там корявым почерком было накарябано, что ее через полчаса будут ждать напротив входа в гостиницу в черном "БМВ". Подпись отсутствовала. Людмила пожала плечами, улыбнулась то ли Жану, то ли Жаку и выбросила записку в пепельницу. Уже через час она об этом пожалела... После обеда Люда заскочила в туалетную комнату, но вслед за ней туда же молча вошли два стриженных "бычка" – один, все так же не говоря ни слова, ударил костяшками пальцев остолбеневшую Милу поддых, потом ее подхватили за руки, вывели из отеля и чуть ли не забросили в шикарный черный автомобиль, за рулем которого сидел плешивый немолодой уже мужик, Мужик обшарил Люду немигаюшнми глазами, потом сказал без улыбки (и даже без малейшего намека на нее): – Я – Плейшнер... Сейчас мы поедем ко мне... Я хочу отдохнуть... И вообще – с сегодняшнего дня будешь подо мной. Мила, стараясь унять противную дрожь в руках, сказала, запинаясь: – Я... Я с Сан Санычем работаю... Вы с ним решите... – Уже решили,– перебил ее Плейшнер.– Он мне задолжал – тобой расплатился... Бери "трубу", звони – он подтвердит, что все честно. Люда замотала головой, не веря своим ушам, потом схватила лежавшую на заднем сиденье черную трубку "Дельты" и начала лихорадочно тыкать в кнопки трясущимися пальцами. – Да? – послышался наконец в мембране вальяжный голос. – Сан Саныч! – закричала Люда.– Это я, Мила... Сан Саныч, я... – А, это ты...– сразу поскучнел голос Александра Александровича,– Ты с Плейшнером? – Да... Но, Сан Саныч... – Работай с ним! – жестко перебил ее бывший "куратор".– Так надо... – Но... – Все! Мне можешь больше не звонить... Запикавшая гудками отбоя трубка выпала из руки Милы. – Ну, убедилась? – хмыкнул Плейшнер.– Да не стремайся ты так, дурындра, не обижу... Однако он обидел ее, да еще как... Всю ночь Плейшнер драл ее, как с цепи сорвавшийся, так мало того, что во все дыры отпользовал – он еще заставлял ее на коленях ползать, бил по заду, выкручивал соски... О том, чтобы заплатить, конечно, и речи не велось. Утром Плейшнер объяснил ей условия нового "контракта" – в свободное время работать можно и на старых местах, но когда понадобится – ложиться придется, с кем скажут. А вообще, поскольку он, Плейшнер, в порту сидит, то лучше бы и ей. Миле, поближе к "объекту" перебраться – работы там много, а его, Плейшнера, еще будет интересовать информация о клиентах, особенно о барыгах разных... Да, она, Люда, должна будет каждый месяц с заработков полторы "тонны" состегивать, но не ему, Плейшнеру,– потому что ему вподляк с проституток получать,– а будет человек подходить, Вадик... И начался для Милы новый виток кошмара – этот Плейшнер, которого, как потом выяснилось, звали Григорием Анатольевичем Некрасовым, "запал" на Люду и практически каждую неделю "выдергивал" ее на день, а то и на два. Плейшнеру жутко нравилось то обстоятельство, что Мила была в школе отличницей – видимо, когда-то давно Плейшнер, еще в бытность свою Мишуткой, имел какие-то неразделенные чувства к примерной однокласснице – чувства эти со временем трансформировались в комплекс, а теперь Скрипник-Некрасов нашел, на ком этот комплекс выместить. Плейшнер любил наряжать Людочку в школьную форму (и чтобы бант белый в волосах был обязательно!), а потом трахал – когда один, а когда и с дружбанами... При этом он все время Милу сволочил, обзывал грязно, да еще требовал постоянно хорошей информации о ее клиентах из среды предпринимателей... А что Мила могла ему сообщить? Клиенты-то сокровенным с ней практически никогда не делились и домой к себе не возили. Она понимала, что Некрасов требует от нее "наводок", но была просто не в состоянии их выдать... Жалобы Люды на высокий "налог" только еще больше распаляли Плейшнера, он и знать не желал, что Миле просто не потянуть установленную таксу – с учетом того, что чуть ли не половина "рабочего времени" у нее уходила на бесплатное обслуживание самого Некрасова, его друзей и "деловых партнеров". Плейшнеру нравилось пугать Милу, заставлять ее дрожать от страха. – Крутиться больше надо, мандюшка дешевая! – любил орать на нее Некрасов.– Тогда и заработок будет! Ты хоть одну приличную "тему" выдала, а?! Вот и закрой вафельник! Это тебе не пятерки из школы таскать... Мы тебе, сучке, работать даем, от мусоров закрываем, а ты только ноешь... Толку от тебя... Не будешь крутиться – азербонам отдам! Миле многие сочувствовали, но реально заступиться за нее никто не решался – своя рубашка к телу ближе, как известно. Лишь один раз, когда Люда "обслуживала" в сауне переговоры Плейшнера с Бабуином (тем самым, о котором Сан Саныч говорил когда-то, как о своей "крыше"), Валера Ледогоров, посмотрев, как Некрасов гоняет Милу, не выдержал и сказал вполголоса, когда девушка ушла мыться в душ: – Слышь, Григорий – чего ты на нее так насел? Прессуешь в полный рост, задрочил совсем. Она ж нормальная девка... Плейшнер расплылся в улыбке: – Баб, Валера, нужно в строгости держать, они, бабы, другого не понимают... Чуть слабинку почуют – и сами на шею прыгнут, повиснут, как ярмо... Бабуин покачал кучерявой головой: – Ты ее так до блевотины запугаешь... – Так это – опять же хорошо, Валера,– хлопнул Ледогорова по колену Плейшнер.Баба, она, когда боится, у нее очко играть начинает... Сечешь? Жим-хим,ма-аленькое очко становится, плотненькое... Приятнее засаживать. И Некрасов заржал, довольный собственным остроумием. А Бабуин промолчал, потому что – не его баба, не ему и "вписываться" в нее... Да и была бы баба, а то ведь – проститутка. Обнорскому Мила долго не рассказывала о возникших у нее проблемах, да и времени у нее совсем не было, чтобы с Андреем встречаться... А если честно – дело было даже не столько в отсутствии времени, сколько в том, что Миле было просто стыдно рассказывать журналисту всю эту грязь, которая совсем не вязалась с придуманной ей игрой в "разведчицу"... Да и Обнорский сам стал куда-то уезжать надолго. Но однажды – это было уже в начале 1994 года – Мила все-таки дозвонилась до Серегина, договорилась о встрече, во время которой разревелась и выложила журналисту все... Она не совсем рассчитывала на его помощь, ей просто хотелось выплакаться, ей нужно было всего лишь немножко человеческого участия... Обнорский обалдел от ее исповеди, разозлился страшно, а потом – потом предложил реальную помощь: – Бросать тебе это дело надо, Мила, пока совсем плохим не кончилось... Хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы тебе работу подыскать? – Да ты что?! – испугалась Люда.– Думаешь, они меня так просто отпустят? Здесь, в Питере, они меня обязательно найдут... Андрей покачал головой: – У меня в ментовке знакомых много и... Люда махнула рукой и даже улыбнулась, перебивая журналиста: – Да брось ты... Что твои менты смогут? Они же не будут меня круглосуточно охранять! Да и кому я нужна на работу – я же ничего не умею... Если только в офис кто возьмет, чтобы на столе потом раскладывать... Я же ни компьютера не знаю, ни печатать не умею... И потом – сколько за работу, на которую ты мне можешь помочь устроиться, платят? Гроши ведь... Как на них прожить? Я уже не смогу... – Ну, а если в другой город уехать? – не сдавался Обнорский,– Можно ведь попробовать все сначала начать... Ты же молодая еще совсем, красивая – тебе детей рожать надо... Людочка вздохнула и обтерла слезы со щек: – В другой город?.. Были у меня мысли попробовать в Москву перебраться... В провинции-то я уже не смогу – от тоски там сопьюсь, или умом двинусь... Но чтобы в Москву соскочить, "бабки" нужны, Москва-то ведь город еще более дорогой, чем Питер... Надо поднакопить немножко, чтобы хотя бы на однокомнатную квартиру хватило, ну и на жизнь – на первое время... Но с Плейшнером накопишь, как же... Скорее, все, что до этого отложить удалось, спустишь... Хоть бы замочили его, что ли... Вон, все бандиты в городе друг в дружку стреляют, а этого – никто не трогает почему-то... Я бы и сама его траванула, но отдачи боюсь. Вычислят и на ленты распушат... Обнорский странно посмотрел на совсем молодую еще девушку, которая уже так искренне и просто могла говорить совсем страшные вещи: – Да, положеньице у тебя, конечно, хреновое... Я тебя воспитывать не буду, понимаю, что вот так вот вдруг – тебе твое ремесло и образ жизни не бросить... Знаешь, я тебе ничего не буду обещать, но... Может быть, и получится тебе как-то помочь материально – чтобы ты смогла попробовать новую жизнь начать. Мила недоверчиво и горько усмехнулась: – Ты что, миллионером стал? Андрей мотнул головой: – Пока, вроде, нет... Да тут не во мне дело... Знаешь, есть разные благотворительные фонды... – У-у-у – протянула Мила,– Благотворительные фонды, это я знаю. Это, Андрюша, сплошной кидок. Там только деньги отмывают, а потом между своими их и дербанят. Меня в том году председатель попечительского совета одного такого фонда в Крым на неделю вывозил, так он мне все про эти фонды доходчиво объяснил...