Текст книги "Чудо человека (сборник)"

Автор книги: Андрей Балабуха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– И?..

– Его поймали.

– Ясно, – протянул Озимый. – В этом есть резон, в такой аналогии… Убедили. Петр Николаевич.

– А вообще очень интересно. Такой рассказ обязательно надо написать, – сказал Шабров.

– И напишу. Всенепременнейше напишу. Я ведь, между прочим, фантаст. Только пишу под псевдонимом – жена стесняется. Говорит, если бы ты еще поэтом был – ладно, а фантаст – как-то очень уж несолидно, мол. несерьезно…

Шабров улыбнулся, хотя смешно ему, в сущности, не было. Разговор скатился в обычную для случайных попутчиков легкую, ни к чему не обязывающую болтовню, продолжавшуюся всю дорогу. И только уже в Луге, расставаясь. Озимый сказал:

– А рассказ этот я обязательно напишу, Петр Николаевич. И посвящение сделаю. Вам. Потому что я все это на ходу придумал – чтобы ехать скучно не было. И за разговор этот очень вам признателен.

Дожидаясь автобуса. Шабров побродил по скверу перед вокзалом. Настроение у него было смутное, встревоженное и одновременно радостное

Потому что явно назревали перемены – случайный разговор с фантастом еще раз подтверждал это. Впрочем, случайный ли, пришло вдруг ему в голову. Хотя это, в сущности, не важно: мысль, высказанная единожды, уже не умирает, вливаясь в ноосферу, окружающую планету. А мысль родилась… И все-таки случаен ли был разговор? Об этом он размышлял, трясясь в стареньком «львовском» автобусе до самого Мерева.

Выскочив из автобуса, Шабров прежде всего отдышался, изгоняя из легких тошнотворную смесь запахов бензина, пота и перегретого металла, которой совершенно не переносил. А потом быстрым шагом пересек поселок и по пылящей песком дороге спустился к озеру, где его уже ждали друзья.

– Есть новости, – сказал он, обмениваясь с ними рукопожатием.

– Некогда, – бросил один из них, высокий и явно не по возрасту седой. – Опаздываем.

Они прошли вдоль берега, вброд пересекли обмелевшую за лето протоку, соединяющую озеро с речкой Дугой, потом приняли левее, в лес.

– Стоп, – сказал седой.

Они взялись за руки, словно собираясь водить хоровод, и закрыли глаза. Несколько минут они ритмично и синхронно дышали, чуть покачиваясь в такт вдохам и выдохам, а потом вдруг – мгновенно – исчезли, словно растворились в колеблющемся жарком воздухе, только трава да листья ближайших кустов съежились от внезапного порыва холода: дальняя телепортировка, требующая совместных усилий нескольких человек, сопровождается заметным поглощением тепла.

1971

ИЗ ДРУГИХ РАСКАЗОВ

АППЕНДИКС

Зло во имя добра! Кто придумал нелепость такую!

Наум Коржавин

I

Фрагменты из бортового журнала «Лайфстара», крейсера первого ранга Службы Охраны Разума.

"0,4700000 галактической секунды Эры XIV Сверхновой. Вышли на стационарную орбиту вокруг Планеты Больных Камней. Произведена детальная зонд-разведка. Спущены «псы». Начато ретаймирование…»

Выйдя из третьей вихревой, командор почувствовал себя свежим и чуть ли не поскрипывающим в суставах, как только что смонтированный андроид. Но это было внешним: там, в глубине, ему чего-то нс хватало. Странно – раньше он пользовался только двойной стимуляцией, но такого ощущения не бывало. Хотя нет, это началось давно, вскоре после того, как он из Пионеров перешел сюда, в Службу Охраны Разума. Просто прежде он не хотел признаваться себе в этом.

Мозговой трест собрался во второй централи, вокруг круглого пульта, над центром которого поблескивал огромный, пока еще мертвый, шар стереоэкрана ретаймера. Все они – физик и историк, лингвист и антрополог, этнограф и археолог, философ и психолог напряженно вглядывались в экраны степ-регистраторов и шкалы своих экспресс-лабораторий, и командор подивился про себя их энтузиазму.

Официально мозговой трест именовался диагностической группой, но с легкой руки командора на крейсере за ними укрепилось прозвище патанатомов. Врач даже пропел как-то студенческую песенку времен своей молодости. В ней были строчки:

 
Если врач неверно скажет,
Значит, секция подскажет:
Патанатом – лучший диагност!
 

Но десантники – самая молодая и наиболее ехидная часть экипажа – пошли еще дальше и называли их попросту прозекторами, а то и вовсе труповедами. И в этом была доля истины: они изучали планеты. Но только мертвые. Планеты-жертвы и планеты-самоубийцы. С помощью ре-таймера, своего единственного и универсального орудия, они восстанавливали истории планет и выясняли причины их гибели. Сама по себе процедура эта была вовсе не проста, но за те несколько галактических секунд, в продолжение которых Служба Охраны Разума ею пользовалась, успела стать привычной, почти тривиальной. На поверхность планеты сбрасывалась стая «псов» – автоматических рецепторов рассеянной информации. Введенные в режим ретроспективного времени, они транслировали на экраны ретаймера фрагменты истории планеты, развертывающиеся в обратном порядке – от нуля ретаймера в глубь веков. По этим-то фрагментам диагносты и реконструировали цепь причин и следствий, приведших планету к летальному исходу. Это было, пожалуй, самым трудным – выявить ту основную причину, из-за которой история повернула на гибельный путь. Выявить ее в зародыше, когда даже в самом обществе данной планеты о появлении ее никто не догадывался, Затем наступала очередь десантников. Трансформированные под аборигенов, они высаживались на планету, переносясь с помощью хроноскафов в момент времени, соответствующий инкубационному периоду. И тем или иным способом устраняли эту причину. После этого история планеты развивалась без помех, и жители ее даже не подозревали, что было бы, если бы…

Командор остановился за спиной физика и, стараясь остаться незамеченным, стал молча наблюдать за его манипуляциями. Наконец физик удовлетворенно хмыкнул, перевел аппаратуру на эндорегистрацию и отключил экран.

– Что ж… – сказал он. – Все ясно. Они избрали наиболее безобидный способ самоуничтожения. Реакция синтеза водорода… – он улыбнулся, иронически и немного грустно. – То-то «псам» раздолье… Информации хоть отбавляй – многое должно сохраниться. Не то что на Алладоне… Вы помните Алладон, командор?

Командор вздрогнул от неожиданности.

– Помню, – сказал он.

Алладон – планета, уничтоженная кремниевым пожаром. На ней не только не осталось ничего живого, но и сама она вся выгорела и была похожа на огромный кусок вулканического туфа, медленно вращающийся в пространстве.

Археолог тоже отключил свой сектор от пульта и присоединился к разговору:

– Хорошая планетка. Тепленькая. Новопреставленная. Как она вам понравилась, командор?

– Я не особенно разглядывал, – безразлично ответил тот.

– Ну, знаете ли! – возмутился археолог. – Нет, командор, так нельзя!

Командор безропотно позволил подвести себя к обзорному экрану, на котором замерла панорама планеты. За время службы в Охране он привык к таким картинам, и зрелище мертвой, холодной пустыни с виднеющимися кое-где холмиками, недостойными даже названия развалин, не произвело на него впечатления.

– Пустыня, – равнодушно сказал он. – Атомная пустыня… – Он помолчал немного, потом добавил: – Все могилы, даже. самые разные, похожи друг на друга.

Он резко передвинул регулятор масштаба, и изображение стремительно ринулось ему навстречу. На мгновение ему показалось, что это он сам падает на поверхность планеты. И тогда он увидел камни. Но что это были за камни! Под действием чудовищной температуры ядерных взрывов камни «плакали» и" кровоточили". Это сразу бросалось в глаза, стоило только взглянуть на скол какой-нибудь каменной глыбы. Ее черное нутро, правда, сохранялось, но часть этого темного слоя просачивалась во внешние светло-серые слои так, что на их поверхности появлялось подобие лишая. Странным и больным казался такой камень, словно пораженный паршой или проказой.

– Интересно, правда? – спросил археолог.

Командор не ответил.

– Планета больных камней, – тихо пробормотал он.

– Да вы поэт, командор! – восхитился археолог. – Быть посему. Да будет это имя ее! – густым басом пропел он.

Командор повернулся спиной к экрану.

– Нет, неинтересно, – привычно-равнодушно сказал он.

Археолог изумленно воззрился на него.

– Я стар и мудр, – сказал командор, – прошлое открыто мне, и грядущее не имеет от меня тайн.

В голосе его прозвучало гораздо меньше иронии и больше уверенности в собственной правоте, чем ему хотелось. Археолог промолчал. Командор посмотрел на шкалу мнемометра.

– Внимание! – громко сказал он. – Включаю ретаймер.

Ему было скучно.

"0,4700100 галактической секунды Эры XIV Сверхновой. Закончено ретаймирование. Эпикриз:

1. Катастрофа явилась следствием глобальной войны третьего типа с применением оружия, основанного на реакции синтеза водорода.

2. Катастрофа имела место за 1.5 галактической децисекунды до нуля ретаймсра.

3. Причиной катастрофы явилось резкое, превысившее критическое, несоответствие уровней технического и социально-экономического развития.

4. Причиной превышения критической разницы уровней было открытие, сделанное необычайно одаренным математиком… биографические донные см. приложение 4; технические данные см. приложения 7, 8 и 11 за 2.001 галактической децисекунды до нуля ретаймера.

… Принято решение высадить десантника с упреждением в одну галактическую миллисекунду относительно момента, указанного в пункте 4…»

… Потолок начал медленно краснеть. Это было забавно – находиться во многих килопарсеках от дома и видеть, как осторожно подкрадывается день малого солнца. Это было не только забавно – это раздражало. Командор не раз думал, что разумнее было бы не создавать этих никчемных иллюзий. Смогли же они отказаться от привычных планетарных мер времени и в Пространстве пользоваться более универсальными галактическими. Так зачем же устраивать эту иллюзорную смену дней большого и малого солнца? Разве не проще было бы на время сна просто выключать люминаторы, как бы приобщая корабль ко мраку Пространства? Правда, психолог всегда находил против этого массу доводов, но командору все эти штучки были не по душе.

Потолок стал темно-красным, почти как перья птицы рельги. Розовый светящийся шарик часов стоял точно посередине шкалы. В это время на борту «Лайфстара» спали все, кроме дежурного пилота в первой централи. Командор вышел из каюты. В красном сумраке коридора черный пластик пола казался зеленоватым. Ноги по щиколотку тонули в его упругой пушистости, и командору на мгновение почудилось, что он бредет по высокому мху Полярных Болот…

Тоннельный морфеатор был ярко освещен, и командор на секунду прикрыл глаза. Потом он пошел вдоль рада стоящих у стены саркофагов, в которых, балансируя где-то на грани сна и смерти, лежали десантники – руки крейсера.

Умные руки… Для того чтобы стать десантником, кроме идеального физического и психического здоровья, требовалось еще историческое, философское, техническое и лингвистическое образование, не считая, конечно, курса самой Школы десантников. В торец каждого саркофага была вмонтирована пластинка со стереопортретом десантника и его психологическим индексом, а ниже, вплетаясь в опоясывающий саркофаг орнамент, горели маленькие зеленые звездочки: после каждого десанта их становится одной больше.

Командор шел медленно, иногда еще больше замедляя шаги, но ни разу не остановился. Он знал, куда идет, хотя и не хотел в этом признаваться.

Из светящейся глубины люминогласса предпоследнего, одиннадцатого саркофага на него взглянуло молодое, улыбающееся лицо. Под портретом горела единственная звездочка. Командор остановился и прислонился спиной к стене.

– Здравствуй, – сказал он.

Десантник на портрете улыбался.

– Побеседуем? – спросил командор. Он прикрыл глаза и отчетливо услышал:

– Хорошо, командор.

– Я могу послать тебя.

– Тем лучше, командор.

– Ты думаешь? Ведь это не Алладон. Там ты имел дело только со стихиями. И там ты был не один. А здесь ты будешь один. Ты будешь бороться за люден, во имя Разума, но ты пойдешь против человека. И против Разума тоже.

– Софистика, командор. – Нет, правда. Борясь за общее, мы часто жертвуем частным. Знаешь, что это значит?

– Я кончил Школу десантников, командор.

– И руки твои уже не будут чисты.

– Мы служим Разуму, командор.

– Кровь есть кровь.

– Это благородная кровь, командор.

– Ты прав, благородная. Но облагораживает ли она руки?

– Это слова. Я пойду, командор.

– Хорошо, ты пойдешь.

Командор открыл глаза и еще раз, с каким-то ему самому до конца не понятным чувством повторил:

– Хорошо, ты пойдешь.

… Вся диагностическая группа собралась во второй централи. Антрополог, стоя перед шаром ваятора, водил по его поверхности лучом карандаша, занимаясь тонкой доводкой, абсолютно невидимой и непостижимой для неспециалиста. Но когда он опустил руку и выключил карандаш, фигура в шаре зажила – странной, неподвижной, мертвой жизнью.

– Все, – сказал антрополог. – Хорош?

– Хорош, – откликнулся этнограф. – Хорош и похож…

– Человек… – пробормотал археолог.

– Нет, – возразил антрополог. – Похож, но не человек. Гуманоид Фигурного материка Планеты Больных Камней. – И, обращаясь к командору, спросил: – Кто пойдет в десант, командор?

– Все равно. – сказал тот. – Любой Перед делом все равны, – и, заметив протестующий жест психолога, добавил: – Если это достаточно простое дело, конечно.

Он подошел к панели тоннельного морфеатора и, не глядя, нажал одну из клавиш будящего комплекса.

Одиннадцатую клавишу.

"0,4700191 галактической секунды Эры ХIV Сверхновой. Закончена общая подготовка десантника и проведен инструктаж.

0,4700195. Десантник занял место в хроноскафе.

0,4700200. Хроноскафу дан старт…»

II

Они беседовали, сидя за угловым столиком а малом зале «Ванданж де Бургонь». Д'Эрбинвилль был хорошим собеседником, и разговор не носил натянуто-одностороннего характера, хотя Огюст принимал в нем все меньше участия. Вытянув длинные ноги и мечтательно улыбаясь, он слушал и лениво пощипывал виноградную гроздь. От легитимистов Д'Эрбинвилль перешел к республиканцам и теперь ядовито высмеивал их одного за другим – не всегда, быть может, справедливо, но, безусловно, остроумно.

– Послушайте, Пеше, – неожиданно спросил Огюст. – Вы не верите в Республику?

Д'Эрбинвилль с сожалением посмотрел на него.

– Неверие в вождей еще не говорит о неверии в дело, – ответил он.

– Странно… – Огюст все так же мечтательно улыбался, глядя куда-то в пространство. – Такой аристократ, настоящий аристократ, – и равенство, братство…

– Дорогой мой Огюст, мы с вами оба историки; и я думаю, вы должны понимать: строй может измениться, принцип же – никогда. При тирании фараонов и при афинской демократии, при Людовике XIV и в конституционной Англии – везде была и есть аристократия. И она будет существовать вечно, ибо при любом строе государству нужен мозг, – а в этой роли может выступать только аристократия. Может измениться имя элиты, но ведь не в имени дело.

– Дело в том, чтобы оказаться в ее составе, не так ли?

Д'Эрбинвилль молча пожал плечами, – разве может быть иначе? Но вслух сказал:

– Разве это так уж обязательно? Главное в конечном счете – величие Франции.

– А кем было создано это величие? Шарлемань и Людовик XIV, Роланд и Байяр… А потом – потом пришли санкюлоты. Генрих IV хотел, чтобы у каждого француза была курица в супе, а они – чтобы голова каждого порядочного француза лежала в корзине гильотины. Террор, казни, бедствия и разорение – национальный позор Франции! Конюх и пивовар, вотирующие смерть Людовика XIV! Вспомните судьбу Филиппа Эгалите: для того, чтобы оказаться в рядах новой аристократии, недостаточно прибавить к имени модное словечко. Надо либо сохранить старую элиту, либо сформировать новую уже сейчас. Ибо выскочка у власти – тоже страшная вещь. Не потому ли Наполеон расстрелял герцога Энгиенского, что бедный корсиканец Бонапарт учился на деньги его деда? На вашем пути я вижу препятствия двух родов…

– На нашем пути, – поправил Д'Эрбинвилль.

– О, нет. Вы правильно сказали, Пеше, мы оба историки. Но в то время как вы ставите свое знание на службу моменту, я ценю знание само по себе. Я лишен всякого честолюбия. Кроме научного, разумеется. Для меня лавры Шампольона во сто крат ценнее лавров Наполеона. Я стою над схваткой, и мой взор устремлен в прошлое и будущее. Я могу себе это позволить, так как в настоящем не испытываю голода. Вы, Пеше, честолюбивы, а это самый страшный вид голода. Тем более, когда его трудно – я не хочу сказать невозможно – утолить.

– Не слишком ли вы пессимистичны, Огюст? – спросил Д'Эрбинвилль, разливая бургундское. – Давайте лучше выпьем – это вино способно даже самого мрачного пессимиста превратить в восторженного юнца.

– В таком случае мне угрожает опасность стать младенцем, – улыбнулся Огюст.

– А бургундское вино здесь превосходно, – сказал д'Эрбинвилль, пригубляя вино. – Оно как хорошая любовница. Каждый глоток божественен, но предвкушение следующего – еще лучше. Так какие же тернии вы видите на моем пути, Огюст?

– Я простой буржуа, Пеше, хотя император и сделал моего отца дворянином. И потому простите мне, если я буду недостаточно тактичен. Так вот. Кто вы сейчас? Один из вождей республиканской партии. Пусть даже один из наиболее видных вождей. Герой "процесса девятнадцати". Но какие виды у вашей партии? Никаких. Стань вы в свое время орлеанистом, сейчас вы были бы пэром. А так… – Огюст оторвал от грозди крупную виноградину и кинул ее в рот. – В народе. конечно, брожение. Но вы же знаете французов – это у них в крови… Республиканцы, орлеанисты, легитимисты – да много их! – пытаются склонить народ на свою сторону и попутно перегрызть друг другу горло. Но в целом-то это затишье.

– Моряки говорят, что затишье предвещает бурю.

– Но не вызывает ее. Нужна еще тучка, на которой прилетел бы Борей. Нужно знамя, способное поднять чернь. Как вы думаете, кто больше сделал для распространения христианства – Иисус Христос или Понтий Пилат? – Огюст сделал паузу и вопросительно взглянул на собеседника.

Д'Эрбинвилль промолчал: он никак не мог привыкнуть к столь резким скачкам в мыслях своего друга. Подождав минуту, Огюст продолжил:

– Скорее всего мы бы и не знали, что произошло в забытом богом Иудейском царстве без малого две тысячи лет назад. И сами христиане не смогли бы придумать ничего лучшего, нежели распятие Христа.

– Оригинальная мысль…

– Во всяком случае справедливая. Кровь и венец мученика всегда привлекали чернь. Но вернемся к тем преградам, которые я вижу на вашем пути. Я назвал пока только одну. Но есть и вторая. Это те, кто может стать популярнее, а значит – сильнее вас.

– Кто же?

– Да хотя бы тот мальчишка, который десять месяцев назад провозгласил здесь тост "За Луи Филиппа!", грозя обнаженным кинжалом. Сейчас он сидит в Сент-Пелажи. Вы, кажется, недолюбливаете его, Пеше, но надо отдать ему должное – у этого маленького Робеспьера большое будущее… Только это не ваше будущее. Не забывайте «Карманьолу»: после "Lа ira" следует "… les aristocrates a la lanterne".[1]1
  Lа ira… es aristocrates a la lanterne! (Франц.) – Это пойдет… аристократов не фонарь!


[Закрыть] Когда вы поможете ему победить, то… Можно перековать меч на орало, но можно и кинжал – на нож гильотины. Хотели бы вы увидеть свое завтра сквозь ее окошечко?

Огюст вынул из кармана брегет и посмотрел на циферблат.

– Черт возьми! Простите, Пеше, но я должен покинуть вас.

– Куда же вы, Огюст? – Увы, и сердце стоящего над схваткой историка беззащитно против стрел Амура, – улыбнулся Огюст. – Так вы подумайте… Д'Эринвилль долго смотрел ему вслед. – Praemonitus, praemunitus,[2]2
  Praemonitus, praemunitus (лат.) – Предупрежденный – вооружен.


[Закрыть] – задумчиво прошептал он. – Этот недоношенный Робеспьер… Христос-великомученик. Что ж, – он встал и бросил на стол луидор. – Хорошо бы поставить памятник тому, кто придумал дуэль!

* * *

Д'Эрбинвилль, в глухо застегнутом черном сюртуке с поднятым воротником, подошел к колышку и замер в неподвижности. Его противник встал у другой метки. Четверо секундантов – Морис Ловрена, Огюст де л… Орм – имен секундантов противника он не знал, встали в стороне, на равном расстоянии от обоих дуэлянтов. Один из секундантов противника шагнул вперед.

– Господа! – громко сказал он. – Выбор места дуэли и пистолетов определен жеребьевкой. По жребию мне выпала честь объяснить правила дуэли. Секунданты согласились, что одинаково приемлемой для обеих сторон будет дуэль… volonte.

Дуэльный кодекс Д'Эрбинвилль знал назубок. Он посмотрел на противника. Открытый коричневый сюртук, белая манишка… "Не хватает только красного яблочка на груди", – с легким презрением подумал Д'Эрбинвилль) и такое же белое… "Уж не от страха ли?") лицо.

– … Понятны ли вам условия дуэли, господа?

– Да, – Д'Эрбинвилль поклонился – сперва секундантам, потом противнику; юноша в точности скопировал его жест.

– Сейчас секунданты вручат вам оружие. Потом ждите моего сигнала.

Если Д'Эрбинвилль и волновался, то, когда рука его удлинилась на десять дюймов граненого ствола Паули, успокоился окончательно.

– Готовы, господа?

– Да.

– Готов.

– Сходитесь.

Д'Эрбинвилль, держа пистолет вертикально, сделал шаг. Еще. Дойдя до платка, он небрежно прицелятся и выстрелил. Юноша подался назад, удержался, закачался, как китайский болванчик, и ничком упал на траву. "Ну, вот и все, – подумал Д'Эрбинвилль. – Конец. Христос-великомученик…»

Секундант вынул часы.

– Господа! Отсчитываю две минуты, в течение которых раненый имеет право сделать ответный выстрел. Прошу не двигаться с мест.

Но фигура на земле не шевельнулась.

– Две минуты истекли. Дуэль окончена, господа.

Все подошли к раненому. Один из его секундантов опустился на колени, стараясь слегка повернуть тело.

– Тяжело ранен в живот.

… Умер он три дня спустя в госпитале Кошен.

III

Фрагменты из бортового журнала «Лайфстара», крейсера первого ранга Службы Охраны Разума

"0,4710200 галактической секунды Эры XIV Сверхновой. Принят на борт хроноскаф с десантником. Начата подготовка к старту".

– Неплохо, честное слово, совсем неплохо? Поздравляю вас, "шевалье Огюст де л… Орм"! – К столику, за которым сидел десантник, подошел психолог, неся в руках поднос с несколькими бокалами тягучего онто. – Я все это время следил за вами по хронару. Хорошая это штука – связь через пространство и время! Раньше, когда хронара еще не было, было не так интересно. Сиди и жди… Ну-ка, – он сел и придвинул десантнику бокал, – что лучше: их бургундское или наше онто? Нет, а вы все-таки молодец! Практически с первого раза – и такую роль!

– Это было нетрудно, – коротко ответил десантник, принимая бокал.

– Что это вы загрустили? – спросил психолог

. – Задание выполнено отлично. На редкость удачный десант. Чего вам не хватает?

Десантник залпом осушил бокал и потянулся за вторым. Психолог внимательно наблюдал за ним. Действие онто начало сказываться почти сразу. Лицо десантника слегка побледнело, глаза матово заблестели.

– Слушайте, – сказал он вдруг. – Слушайте психолог. Почему так? Мы – Служба Охраны Разума. Мы печемся о благе и жизни разумных рас. И что же – мы убиваем их лучшие умы! Почему я должен был убить этого мальчика, убить руками аристократического прохвоста? Ведь он был гением, он был на дюжину голов выше их всех, вместе взятых! Почему, борясь за свет, мы должны опираться на тьму? Почему…

– Надо уметь отличать общее от частного. Разум индивида от разума вида. Уничтожив один, мы способствуем сохранению второго. Ваш подопечный был слишком гениален для своего века. Он пришел преждевременно. Вы видели, к чему это привело. А вот это – цена его смерти.

Психолог положил на стол перед десантником пачку снимков.

– Смотрите! Они уже освоили свою планету и ее спутник. Они добрались до остальных планет системы. Скоро шагнут к звездам! Вам этого мало?

– Да, – сказал десантник, отодвигая снимки. Да. Все так. Все гладко. Все красиво. Все в пределах теории. И только одного вам никогда не уложить ни в какую теорию – смерти. Убийства человека. Убийство человека, – вы понимаете, убийство человека!

– Скажите, увидев ребенка, играющего леталером, что вы сделаете?

– Отберу. Оружие – нс игрушка.

– А это был человек, способный дать еще недостаточно взрослому человечеству игрушку пострашнее леталера.

Десантник выпил еще порцию онто и посмотрел на психолога.

– Так… правда… верно… – Он помолчал. – Скажите, вы сами когда-нибудь убивали? Человека? Чувствовали на руках его кровь? Горячую, красную, липкую?

– А как же врачи нашей древности? – спросил психолог. – Врачи, во время эпидемий сжигавшие вместе с трупами живых? Это было жестоко. Но они еще не умели иначе. И именно им мы обязаны тем, что человечество не было еще в младенчестве задушено Синей смертью и Полярной язвой. И разве кто-нибудь считает их извергами? Мы тоже не умеем. И тоже делаем, что можем.

Десантник рассматривал свои руки.

– Кровь, – почти прошептал он, – кровь…

Командор, сидевший за соседним столиком и прислушивавшийся к разговору, встал и повернулся к десантнику.

– Интересно: когда хирург делает вам аппендектомию и проливает при этом вашу драгоценную кровь, вы не считаете его кровопийцей и даже благодарите. А разница лишь в том, что идущий в десантники не рассчитывает на благодарность.

И, включив наручный селектор, скомандовал:

– Готовность три! Пилотам собраться в пер-вой централи. Остальные – по морфеаторам.

В спиральном коридоре десантник догнал командора и поравнялся с ним.

– Командор, – тихо сказал он. – Так нельзя, командор. Мы не имеем права так. Мы должны придумать что-то такое… сверхчеловеческое! Но не так…

– Думайте, – ответил командор. – Придумывайте. Только не советую. Я тоже думал.

Несколько мгновений они молчали. Потом командор взял десантника за руку.

– Что, – спросил он, – худо вам?

Десантник молча кивнул.

– Ничего, – сказал командор. – Ничего… Будет хуже…

"0,4710201 галактической секунды Эры XIV Сверхновой. Дан старт…»

IV

На самом краю Мианкальской долины, километрах в ста от Самарканда, раскинулся международный город математиков Баб-аль-Джабр. В центре одной из его площадей стоит памятник тому, чьим именем она названа. В черный диабаз пьедестала золотом врезано:

ЭВАРИСТ ГАЛУА

Родился 26 октября 1811 года

Убит 31 мая 1832 года

ТЫ НЕ УСПЕЛ…

1964