Текст книги "Когда приходят ангелы"

Автор книги: Андрей Дмитраков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

На кладбище мне вдруг сделалось дурно, видимо от усталости, недосыпания и нервного истощения. Закололо слева в груди. Мы с Алисой отошли от столпившихся у гроба провожающих и спрятались во ржи. Алиса присела и сказала ласково: «Приляг, милый». Я опрокинул свою голову ей чуть выше колен и долго смотрел в голубое небо, слушая, как нежный ветер шелестит в колосьях, заглушая обрывки доносящихся от свежевырытой могилы слов прощания и бабушкиных рыданий. Алиса гладила меня по голове и говорила, что все будет хорошо, все пройдет. Я тогда подумал, что женюсь на ней.

А потом я уехал. Мать Алисы уговаривала меня остаться, не спешить с отъездом, что еще немного, а там глядишь и… Но меня ждала любимая работа, друзья, неожиданно сильно потянуло домой. Я слышал зов родной земли во сне. Снились белоствольные, стройные березки, манящие меня своими зелеными веточками, золотые пшеничные поля, хвойный лес, где я гуляю со своим четвероногим другом, и почему-то комбайнеры. Просыпаясь по утрам, я чувствовал, что всё больше и глубже тоскую. Я осознал, что здесь я все-таки гость. И я уехал.

Алиса провожала меня на поезд. Она одела ярко-красное платье и смотрела на меня с грустью. Мы сфотографировались на перроне в обнимку. Через неделю после моего отъезда возле этого перрона террористы взорвали электричку. Взорванный вагон выглядел, как вскрытая консервная банка, побывавшая в костре. Погибло много людей. В основном молодежь.

По приезду домой меня тут же закрутило в обычной круговерти, и я завертелся в бурном водовороте дней. Пару раз я звонил Алисе, но по телефону разговор наш всегда был сух и однообразен. Расстояние, разделявшее нас, не пропускало чувств, и чувства эти постепенно задохнулись.

Вернулся я на Кавказ лишь зимой. В те дни, когда я пришел к соседям впервые после полугодовой разлуки, стояли сильные морозы.

– Ой, Андрей, привет, когда приехал? – поприветствовала уже чужая Алиса, торопливо собирающаяся куда-то.

– Привет, сегодня приехал, – ответил я, понимая, что потерял ее навсегда.

– Как добрался, как дела? – говорила она, второпях обувая высокие сапоги на меху.

– Нормально, – отвечал я, жалея, что зашел.

– Ну, увидимся… – искусственно обнадежила она, естественно, для приличия, тем самым вселив в меня чувство полной безнадежности, и выбежала на улицу, где ее ожидал у калитки недовольно фыркающий сквозь выхлопную трубу автомобиль.

– Обязательно, – подыграл я вдогонку с не наигранным отчаянием, будучи уверенным, что это последняя наша встреча.

Вечером я и мастер Шагин хорошенько выпили. Сходили на «точку». У них там, оказывается, тоже продают из-под полы. Купили бутыль чистого спирта. Неудавшийся тесть пел мне песни В. Высоцкого, не жалел борща и выпивки, а потом сказал: «Ты когда-нибудь на храме бывал?»

– В смысле, на храме? В храме – да, а «на» – нет.

– Завтра побываешь.

Поутру он повел меня к месту своей работы. Мы шли по заснеженному парку. В парке было так же безжизненно и пусто, как у меня внутри. И мы по деревянным лесам, стянутым вокруг массивного купола, венчавшего реконструируемый православный храм, что расположен в центре города, пробирались по скрипящим от мороза доскам, продуваемым холодными ветрами, выше и выше. И вот мы оказались у самой верхушки купола, на одном уровне с огромным позолоченным крестом. Сбоку, у основания креста, проступала выбитая надпись «Мастер Шагин». Я ошеломленно посмотрел вниз. Ветер качнул нашу дощатую площадку, словно смотровую верхушку на мачте в шторм, сцепленную проволокой, сбитую гвоздями, и у меня застучало в висках. Я перекрестился и притронулся к кресту. Огляделся вокруг и увидел заснеженный, далекий Бештау, искрящиеся крыши, звенящую бездну под нами, крошечные фигурки людей и мне стало страшно. Я достал фотоаппарат и принялся фотографировать крест, окрестности и Шагина, не умолкавшего ни на минуту. «Господи, – восторженно осознавал я. – Слава Тебе, и спасибо за то, что дал мне возможность оказаться так высоко, над землей, над страстями мира и моей души». Эта священная высота стала такой символичной и драгоценной, что я позабыл о горестях, переживаниях и боли от безвозвратно потерянной любви. Это был явный знак, указывавший мне на то, что есть и другая любовь, любовь совершенная, вселенская. Золото креста ослепительно сверкало на солнце. Я чувствовал всеобъемлющее присутствие Того, кто сияет над землей, над всеми, кто мог видеть, всеми кто был способен поднять голову и посмотреть вверх, чтобы узреть намного глубже, намного выше тленного и преходящего. Я обнимал святыню дрожащими руками. Хотелось торжественно заплакать.

С того момента я усиленно искал, хотя искал я всегда и ищу до сих пор, но это уже совсем другая история. И, не закончив настоящее повествование, не стоит переходить к следующему, дабы не нарушать законов последовательности и не испортить настроение слушающему. Ты согласен со мной, мой дорогой читатель?

4

Прошли годы. Я вновь приехал на Кавказ.

Проезжая мимо горных аулов Карачаево-Черкессии, поднимаясь все выше к вершинам большого Кавказского хребта, еще не предполагая, что через неделю за перевалом начнется война «Трех восьмерок», я видел людей, которые живут там, и пытался угадать, о чем они поют, над чем размышляют, когда делают «Сулугуни». C улыбкой ли пересказывают байку о двух альпинистах, которые, взобравшись на головокружительную высоту, на Эльбрусе, оказались на длинном отвесном карнизе шириной всего в пятьдесят сантиметров и очутились в эпицентре страшной бури. Спрятаться им было некуда, и они вбили крюки, привязали себя к ним и так простояли всю ночь, прикованные к скале, над бездной, лицом к лицу с ураганом. Буря хлестала их проливным дождем, трепала и била тяжелым ветром, грозно сверкая молниями, норовя оторвать от стены и бросить в пропасть. Но вбитые в камень крюки выдержали, а парни устояли. Но продрогли и поседели. У них была надежда на Господа, вера в себя и фляга с коньяком. Им повезло.

Или судачат горцы о неудачливом проводнике в Домбае, сопровождавшем туристов, прибывших из Австрии, который шел впереди, без сцепки, и по воле судьбы сорвался со стороны Черкессии в пропасть. Бедолага пересек границу в полете и упал на территорию Грузии. Поднять его тело со дна бездны грузинские пограничники не позволили. Потому что пострадавший оказался на территории Грузии нелегально. И смех, и грех. А может, с горечью вспоминают горцы печально известное село Эредви, где кровожадные изверги заживо закопали целый автобус осетин? В основном стариков. Или ведут они тихую беседу об объявившихся неподалеку подонках с базуками и автоматами наперевес, которые еще совсем недавно резали головы русским солдатикам, а теперь сеют смерть в мирных городах и селах, пичкая своих женщин взрывчаткой? И нет у зла национальности, есть лишь имена. И кукловод, что бесцеремонно дергает за ниточки. А к чьим пальцам прикреплены эти слепые, падшие души, по плодам их узнать можно. Кому еще они могут служить, раз проливают кровь ни в чем не повинных людей.

Я смотрел на смуглых, чернобровых мужчин, маленьких темноволосых детей, что играли на обочине извилистой дороги, на кареглазых молчаливых женщин, и не мог знать, о чем они беседуют, делая сыр «Сулугуни». Я видел в их глазах лишь дикую невозмутимую непокорность. Но ясно мне было одно, мечтают они о мире на этой удивительно прекрасной, поднебесной земле. Я чувствовал это, когда поднимался к вершинам твоим, воспетым поэтами, о, восхитительный Кавказ, точно к земному Божьему престолу. Я глядел на ослепительно сверкавший снег, притаившийся на горе Домбай-Ульген, и восхищался пиком «Инэ», исполинским копьем великана, вонзившимся в небо. Я купался в пушистых облаках, играющих с солнечными лучами. Я пил живительную воду кристально чистой красавицы «Муруджу». Я ощущал могучее дыхание твоих головокружительных склонов, прохладу ветров свободы, несущих гордого орла над Тебердой. Я созерцал стремительный, как время, холодный поток «Чучхурского» водопада. Я слышал его тревожный шум. И молчаливый дивный сон вечных ледников наводил на мысль о том, что спим и мы, пока живем на грешной, но такой любимой земле, и что однажды мы все проснемся, и достойные Господа узрят… О, священный Кавказ, как прекрасны твои необъятные грозные скалы. Как ласково теребят душу воспоминания о тебе. И сколько тайн хранят твои хребты, пещеры, ущелья, нам не познать до конца. Но та любовь, то высокое чувство, рожденное тобой, до самых последних дней будет жить в моем сердце. И побывавший в твоих ослепительных объятиях хоть раз, полюбит тебя навсегда. Мир тебе, Кавказ! Мир и любовь людям твоим!

Всегда твой, такой далекий и одновременно такой близкий брат-белорус…