Текст книги "Когда приходят ангелы"

Автор книги: Андрей Дмитраков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Андрей Юрьевич Дмитраков
КОГДА ПРИХОДЯТ АНГЕЛЫ
рассказы

Когда приходят ангелы

1

Первое знакомство с Раисой Михайловной случилось ранним летним утром. Я возвращался домой после затянувшейся до рассвета вечеринки, настигнутый внезапно всплывшим из-за горизонта солнцем. Хотелось лишь одного: быстрее очутиться дома, выкурить сигарету и лечь в постель.

Проходя мимо высотного здания, я обратил внимание на открытое окно второго этажа, из которого седовласая женщина, пристально наблюдая за мной, выпустила голубую струю табачного дыма и затянулась снова.

Я свернул с тротуара и стал под окном, подняв голову

– Доброе утро, я прошу прощения, вы не могли бы угостить меня сигаретой? Магазины еще закрыты, а курить очень хочется.

Она облокотилась на подоконник и, устроившись поудобнее, ответила:

– А ты отгадай загадку!

– Загадку? Это уже интересно, загадывайте. – При этом я так глубоко и широко зевнул, что едва не проглотил и женщину, и весь девятиэтажный дом в придачу. Она, подобно сказочнице, мечтательно вглядываясь вдаль, подперла маленьким кулачком подбородок и продолжила: – Два брюшка, четыре ушка, что это?

Я задумался, пытаясь сообразить. «Четыре ушка, два брюшка, два, четыре, четыре, два, ушка, брюшка...» В липкой паутине воображения барахтались различные насекомые, но у них, по-моему, не было ушей.

– А это одушевленный предмет?

– Получай первую подсказку – нет.

Я начал прохаживаться под балконом, размышляя, что это может быть, но путных мыслей в голову не приходило. Она подзадоривала: «Это есть почти у каждого человека».

– А у меня есть?

– Да, у тебя точно имеется.

Казалось, она играет со мной в какую-то игру. Я всего лишь попросил сигарету, а из этого вышел целый конкурс.

– Подумай, не спеши, времени много. Ты, наверное, любишь этот предмет.

– А можно еще подсказку, уж больно курить охота!

– Нет, подсказки закончились.

– А сигареты не закончились, – съязвил я, шутя.

– Нет, не закончились, так же, как и загадки. Сдаешься?

Мне никак не удавалось соединить в одно целое ушки и брюшки, и я сдался.

– Это подушка.

Мне стало смешно, я действительно любил свою подушечку, особенно теперь. Забавная женщина, ничего не скажешь.

– Позвольте узнать ваше имя?

– Меня зовут Раиса Михайловна Караваева.

– Раиса Михайловна, пожалуйста, угостите сигаретой.

– А тебя как родители назвали?

– Андрей меня зовут.

– Лови, Андрей.

И она бросила мне сверху папиросу «Беломорканал». Я сложил мундштук папиросы гармошкой и закурил.

– Откуда путь держишь в такую рань и куда?

– Из гостей, домой отдыхать, – ответил я и осмотрелся.

Утро с каждой минутой все громче и резче начинало звенеть, пробуждая пернатых солистов, охватывая пышные зеленые кроны деревьев прохладными воздушными потоками умеренных ветров, сгоняя в пушистые, безмолвные стада заблудившихся ночью, разбредшихся по звездным лугам тучек-барашков, слонов и лошадок. Утро дышало ароматами лета, пело голосами природы, улыбалось в каждой капельке росы на траве и листве, утро вдохновляло прожить этот день, совершая добрые поступки, но мне так хотелось спать...

Двое загорелых мальчишек в потешных майчонках, со сбитыми коленками, с бамбуковыми удочками в руках, спешили на воскресную рыбалку. Я догадался, что они недавно проснулись и, наспех позавтракав, подгоняемые рыбацким азартом, устремились на местный водоем. Тот, что помладше – зеленоглазый карапуз, нес еще и увесистую авоську, видимо, с бутербродами, снастями и прочими хитростями. Было заметно, что вес сумки ощутим для него, но он, увлеченный разговором с другом, не обращал на тяжесть внимания.

– Пойдем за камыши. Ты перловку взял? – говорил старший.

– Взял, и червячков накопал, за камышами ж не клюет! – деловито отвечал карапуз, перекинув авоську на другое плечо.

– На перловку будет и за камышами поклевка, – подытожил старший. Глядя им вслед, я осоловело зевнул. Бессонная ночь давала о себе знать.

Я придавил уродливый окурок беломорины и решил отправиться домой.

– Благодарю вас за папиросу, всего добро...

– Погоди, – прервала она, – отгадай загадку и тогда иди. Ты же первую не отгадал, а сигарету получил, должок... Какое женское русское имя не заканчивается ни на букву «А», ни на букву «Я»?

У меня в голове закрутились имена женщин: с которыми сталкивался, о которых знал, о которых слышал. Валентина-продавец кваса, Людмила Зыкина, Дарья – соседка, Анастасия Ягужинская, Ада – это мою мать так зовут, одноклассница Светлана. Так, так... Зинаида Ахтунбакен – контрабандистка из-под Бобруйска, тоже не то, Жанна, она же Агузарова, она же с Марса прилетевшая, нет. Агата, имя не русское и «А» в конце.

– Раиса Михайловна, а вы уверены, что такое имя существует?

– Конечно, исконно русское имя.

«Александра, Александра, этот город наш с тобою...» – это строки из кинофильма о Москве, которая не верит слезам, Анжелика Варум, Анна Каренина, «Алиса в стране чудес», Вероника, Екатерина – скромна и глубинна, «Варвара-краса, длинная коса» и очень, очень острая, что ж за имя-то такое? Я усиленно искал отгадку. Евфросинья Полоцкая, Был я однажды в Полоцке. Мне местные жители рассказали, что если приложиться к мощам святой Евфросиньи и загадать желание, то оно непременно исполнится. Поехал, попросил за развитие Белорусской культуры. Зоя – это моя бабушка. Клава – героиня моей песни, которая была небезразлична к деньгам, за что и поплатилась. Юля – модель, Наталья – литератор, Лада – критик, Вера, Надежда, Любовь, Любовь Полещук, земля ей пухом....

– Раиса Михайловна, Любовь ни на «А», ни на «Я» не заканчивается, угадал?

– Молодец, а то я начала за тебя переживать.

– Мне пора идти, спасибо за папиросу и за конкурсы, всего доброго!

– Если будешь в наших краях, заходи в гости. Я живу одна, поболтаем! В интонации ее голоса почувствовалось отчаяние.

– Обязательно, до встречи! И я отправился отдыхать.

2

Я и дождь. Мне нравится слушать, как он ласково шепчется со мной, мне нравится чувствовать, как он нежно касается моего тела. Многие говорят: «Гулять под дождем – это так романтично. Гулять под дождем – это так здорово!» И продолжают сидеть в своих прокуренных норах.

А я гуляю. Шлепаю по асфальту, не обходя лужи. Моя одежда давно вымокла, но мне не нужен зонт. Мне хорошо и радостно. Между небом и землей лишь мы вдвоем. Я и дождь. Одиночество бывает приятным и вдохновляющим. Например, когда ты идешь по многолюдной улице большого города навстречу людям, и вдруг – прохожий улыбнется просто так, невзначай, а на небе появится радуга. У тебя есть мечта, и ты знаешь, куда идти, а соседи, спешно взломавшие твою дверь, восторженно крикнут в телефонную трубку, что утюг ты все-таки выключил. Когда злющий пес, прямо на твоих глазах, не догнал матерого дворового кота, повидавшего на своем кошачьем веку всякие зоо-передряги, а старик из пятой квартиры, в который раз, затаив дыхание у почтового ящика, откроет его и, прослезившись, извлечет долгожданный конверт. Все эти штрихи к картине жизни возможно наблюдать будучи одиноким, не отвлекаясь на собеседника, которого попросту нет, и сопереживать или радоваться всему, что преподносит настоящее.

Но одиночество бывает и другим. И не ясно, что хуже – оказаться на необитаемом острове или быть одиноким среди людей. Когда ты не понят либо забыт, или тебя окружают безразличные люди...

Однажды холодной зимой на железнодорожной станции «Новае жыццё» мне повстречался один человек. Я возвращался из командировки, забрав билеты на несостоявшийся концерт известного певца. Я пришел на «Новае жыццё» без настроения и подумал про себя: «Когда же это новая жизнь наступит?» На заснеженном перроне было многолюдно и как-то серо.

Ко мне подошел утренний попутчик, ехали из Минска в одном вагоне. Оказался журналистом одной из столичных газет. Приезжал, как и я, в командировку за материалом для статьи. По печальному лицу было видно, что впечатления у него не самые лучшие. Стоим, вздыхаем, осматриваемся. На душе тяжело.

Молодые парни, мешковато-бесформенно одетые, грязно матерятся, толкают друг друга то в грудь, то в бок, настораживая окружающих. Женщина обняла своих маленьких укутанных детей, опасаясь за них. Мужчины старались не смотреть в сторону грубиянов, боялись нарваться на наглый непонимающий взгляд. При отсутствии культуры поведения непонимание переходит в агрессию, и в ход могут пойти кулаки – самый примитивный способ самоутверждения и подавления комплекса собственной интеллектуальной несостоятельности. Народ растянулся вдоль перрона от греха подальше. Кроме нас с журналистом. Мы не могли позволить себе быть слабыми и остались на месте.

И тут появился он.

Иссохший старик ковылял по перрону, крепко сутулясь, будто нес на плечах непосильную ношу, в дырявых башмаках с отошедшей подошвой, подвязанной веревкой, с проглядывающими в одном из них голыми пальцами, в испачканных брюках с разошедшимся на левой штанине швом. В изорванной телогрейке с торчащими пучками мякины. Жалкий был у него вид, горький.

Бедолага подходил к людям, что-то спрашивал, не поднимая головы. Люди сторонились его более, чем тех верзил. Кто отворачивался, брезгливо поджимая губы, кто отходил в сторону. Люди сторонятся чужого несчастья, словно заразной болезни, чужого неблагополучия. Старец очутился возле парней и, все так же глядя в землю, спросил у них на хлеб. Внезапно возникшее удивление на их оловянных физиономиях быстро сменилось тупой грубостью, они и представить себе не могли, чтобы какой-то бомж посмел у них что-то попросить. Они не стали его бить. Да мы с моим попутчиком не позволили бы случиться этому. Я покрепче сжал ручку своего дипломата, увесистого и твердого, представляя, как стану крушить им головы, если тронут старика. Но они лишь послали его в нехорошее место. Чуть держась на ногах, он подошел к нам.

– Подайте на хлеб, – простонал чуть слышно.

Я порылся в карманах и отдал ему оставшееся от командировочных, журналист угостил сигаретой.

Старик осторожно поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. На его морщинистом, обветренном горем и сквозняками несчастья, рябом лице небесной голубизной сияли прекрасные очи. Я оцепенел, накрытый мощной энергетической волной этого взора. Этот взгляд был настолько глубок, проникновенен и чист, что, казалось, вовсе не принадлежал этому оскверненному страданиями и невзгодами телу, будто тело отягощало то, что скрывалось за этим взором. Нечто таинственное и сильное. Он словно схватил меня за душу и обогрел мое озябшее нутро, и я ощутил необъяснимую радость от прикосновения чего-то светлого и теплого. Он тихо поблагодарил нас и перешел на противоположную платформу. Долго еще показывал в нашу сторону, что-то бормоча, видимо, благодаря, до тех пор, пока вихрь несущегося состава не разделил нас. Когда поезд пронесся, старика уже не было. Он растворился, исчез.

Вспомнив этот случай, я захотел навестить мою новую знакомую. Прошло три месяца, а я так и не зашел ни разу, хоть и обещал.

У подъезда на скамеечке сидели две старушки, о чем-то по-старушечьи воркуя и оценивающе «прорентгенивая» своими востренькими глазками всех, кто проходил мимо. У одной из них на голове был целый каравай из волос, вторая восседала в шикарном платке, расшитом яркими цветами. У обеих на ногах красовались блестящие новые галоши.

Тут же, напротив, мужички играли в карты, умудряясь ругаться без матерных слов и шепотом, видимо, приученные к сдержанности старушками-подружками. Игроки из-за уха, наотмашь, лупили по вынесенному из дома табурету чирвами, пиками, дамами и тузами, тянули, хитрили, подсматривали, задорно что-то приговаривая и без конца дымя сигаретами отечественного производства. Один из них, лет двадцати, был нетрезв и рассеян. Он подолгу всматривался в развернутый веер карт, не понимая, чем ему ходить и ходить ли вообще, подбрасывал невпопад, забывал козырь, ронял карты наземь. После каждой удачной отыгровки, в основном случайной, он деловито поправлял желтенькую засаленную кепчонку и, глядя мутными глазами в сторону бабулек, восклицал: «Лешку Славка не обманить, правда, бабоньки?»

Бабоньки же, с наигранным недовольством, отвечали: «Стихни ты, Лешка!»

При этом у старушки с «караваем» на голове двумя шлагбаумами вздымались широкие брови, нарисованные карандашом. Это придавало ей некую экстраординарность.

Я не помнил номер квартиры. Второй этаж так точно, а вот квартира?

– Прошу прощения, – вежливо обратился я к уже «рентгенящим» меня бабушкам. —Не подскажете, в какой квартире живет Раиса Михайловна Караваева?

Удивление у всей компании не ведало границ и вскипевшим молоком побежало через край. Бабулька в цветастом платке смотрела на меня словно на инопланетянина. Мужичок, занесший было руку за ухо для удара козырной картой о табурет, так и замер, точно окаменевший, у нетрезвого парня слегка посветлел взгляд. Такой реакции я не ожидал. Складывалось впечатление, что я спросил у них, где живет Рабиндранат Тагор или Сантаника Пондемониум. Пауза повисла и затянулась.

– А вы кто ей? – вышла из оцепенения старушка с «караваем».

– Старый приятель. Так все-таки номер квартиры не подскажете?

– В третьей, дай я наберу, – сказал Алексей и, сдвинув кепку на затылок, подошел к домофону и нажал «3».

– Кто там?

– Михайловна, открывай, к тебе гости! – сказал он и отошел от двери. Раздался сигнал разблокировки замка, и я, поблагодарив зазевавшуюся компанию, энергично поднялся на второй этаж.

Она встретила меня на пороге своей квартиры, в заношенном спортивном трико с лоснящимися коленями, в какой-то нелепой кофточке с неполным количеством пуговиц, до белизны седая и настолько худая, что палочка, на которую она опиралась, казалась естественным продолжением ее костлявой, с вздутыми венами руки. Слегка вытянутое, испещренное морщинами лицо Раисы Михайловны выражало некую глубокую грусть. С каждым тяжелым вздохом эта грусть поднималась с самого дна ее души.

– Здравствуйте, Раиса Михайловна! Как ваши дела? – сказал я приветливо, подойдя поближе.

Она посмотрела на меня устало и сказала:

– Дела на букву «х», проходи!

– Неужто все так плохо?

– Почему плохо?.. Хорошо.

Мы прошли в небольшую комнату, которая была единственной, не считая кухни и туалета, и присели на диван. На журнальном столике стояло множество пузырьков и флаконов с лекарствами, специфический, угнетающий запах которых наводил на нехорошие мысли. В углу находился телевизор, на стенке – образок, под кроватью лежали алюминиевые костыли, по радио кто-то что-то шептал. Лучик солнца скользнул по ковру. Два кактуса на подоконнике, стопка макулатуры, люстра семидесятых годов...

– Ну, и что ты пришел, выпить у меня все равно нет, тебя, что, Лешка подослал?

– Да нет, что вы, я к вам в гости пришел, вы меня, наверное, не помните, мы с вами летом познакомились, утром, вы меня тогда папиросой угостили, под балконом. А Лешка, наверное, тот парень, который с вами по домофону говорил... так я с ним даже не знаком. Вы меня в гости приглашали, мол, будешь в наших краях...

Она: будто начала припоминать.

– Ну, раз ты не пьяница, а то как только пенсия, они тут как тут, тогда отгадай загадку: «Два брюшка, четыре ушка?»

– Раиса Михайловна, вы мне эту загадку уже загадывали, и про женское имя тоже, давайте лучше побеседуем на какую-нибудь интересную тему!

– Где ты живешь, чем занимаешься и, извини, как тебя зовут?

– Живу неподалеку, занимаюсь творчеством, зовут Андреем.

– Поэт, что ли?

– Можно и так сказать.

– А ты суп варить умеешь?

– Да я вообще неплохо готовлю, с душой и фантазией подхожу к плите.

– Ну так свари мне суп, пожалуйста. Продукты есть, а сил нет.

– Я бы с удовольствием, но я к вам ненадолго сегодня, а в следующий раз пожалуйста...

– Так всегда, – разочаровалась она, – следующий раз не наступит никогда.

– Завтра утром, например, вас устроит?

– Во сколько? – обрадовалась она.

– К десяти приду.

– Буду очень ждать.

Мы еще некоторое время пообщались, сидя на диване и слушая радио. Она попросила рассказать что-нибудь необычное, интересное. И я поведал ей историю о таинственном старике из «Нового жыцця». Выслушав меня, она как-то странно улыбнулась, будто хотела что-то сказать по поводу услышанного, но промолчала, а я не стал уточнять. Она в свою очередь нарисовала мне невеселый «натюрморт» своей жизни. Что долгое время была парализована, что после смерти мужа очень тяжело быть одной и, болея, слушать, как в абсолютной тишине капает вода из крана, отсчитывая долгие минуты, растягивая длинные часы, что жизнь бывает и не в радость, и что в молодости была так хороша и почти стала актрисой одного из столичных театров, а еще рассказала о Лешке и компании пьяниц, которые приходят скрасить ее одиночество, а сами клянчат деньги на выпивку, воруют продукты.

Я ей посоветовал, чтобы их даже на порог не пускала, хотя понимал, что в постоянном одиночестве и леший другом покажется. Иногда с трудом ей удается выбраться на улицу, но окружающие считают ее ненормальной, только потому, что она интересуется у незнакомых, как у них настроение и здоровы ли дети, а детей без спросу гладит по головке и желает счастья без повода. А нужен ли повод для того, чтобы пожелать человеку счастья, если это делается искренне...

Мы распрощались. Я был тронут увиденным и услышанным. Перед самым выходом обратил внимание на большую фотографию в рамке, висевшую на стене в прихожей. Симпатичная притягательная девушка с пышной прической, какие не носят нынче, смотрела на меня ласково и в то же время уверенно, с долей иронии в едва уловимой улыбке. Это была Рая. Мне кажется, именно так называли ее воздыхатели. Она действительно была хороша собой.

– До завтра, – еле держась на ногах, простонала Раиса Михайловна, уловив все же мой интерес к фотографии, и, тяжело вздохнув, закрыла за мной дверь.

3

Я шел по вечернему городу в поисках любви. Я искал ее в парке, заглядывал за стекла неоновых витрин, всматривался в лица у газетного киоска, искал ее среди пассажиров маршрутного автобуса, у парадного входа в бассейн, рыскал по аллеям и даже прошелся возле милицейского участка. Мне казалось, что вот сейчас из-за поворота, прямо мне навстречу, легкой поступью, не отяжеленной земным притяжением, выплывет прекрасная незнакомка. Я возьму ее руку и приложу к своему лицу, закрыв глаза. Сердце забьется в бешеном ритме вскипевших страстей, и мы оторвемся от земли...

Но из-за поворота никто не вышел. Мы снова остались вдвоем. Я и дождь. Вернулся домой, разделся, принял душ. Принял его, сидя в позе лотоса. Горячие струи согрели мое тело, но не обогрели душу. Не хватало героини этой ночи, этой жизни. Героиней этой ночи стала изжога. Накануне я пообедал в одном из местных заведений. Трапеза обошлась мне недорого. Что порадовало. Поначалу. Блины блестели заманчиво, как у бабушки в деревне, чебурек поражал величиной, этакий лапоть сорок пятого размера, горячий и с мясом. Несвижский салат всем своим пестрым видом наводил на мысль, что в Несвиже знают толк в салатах, коль хитрый рецепт его добрался до этих столь отдаленных от Несвижа мест.

– Что вам? – громом прогремела крупная, в белом колпаке «кормилица».

– Мне, пожалуйста, порцию блинов, чебурек и салат «Несвижский».

– Разогреть?

– Все, кроме салата ,пожалуйста! – пошутил я.

Она заправски запустила мощную руку в продуктовый террариум и извлекла из него мой заказ, одарив бесплатными салфетками за счет заведения и стаканом розового киселя за счет моей сдачи. Я присел за крайний столик и принялся за чебурек. Старичок справа, настойчиво, по-молодецки топил ложку в щах, не забывая при этом зачерпнуть салата из квашеной капусты. Видимо, капустных щей ему было мало. Пара чумазых работяг, украдкой подмешав что-то в компот, потягивали по очереди через соломинку, принюхивая и прикусывая хлебом. Ребятишки крошили на стол кекс, выбирая изюм. К концу обеда работяги уже лыка не вязали и, едва не цепляя столы, спотыкаясь, спикировали, на улицу.

Я пообедал и вышел вслед за ними, сытый и довольный. Через пару часов почувствовал некоторую тяжесть в области живота. Вскоре живот начало магнитить к земле. И вот теперь, сидя в позе лотоса в душе и мечтая о прекрасной незнакомке, я обнимал свое вздутое чрево и ощущал неистовую изжогу. Вспомнилась баллада о бесплатном сыре, которым закусила одна безалаберная мышь перед смертью. Как я понимаю, изжога в этом заведении – в нагрузку, в режиме сюрприза. С этими мыслями я уложил живот в постель и накрылся одеялом. Завтра я шеф-повар у Раисы Михайловны. Я ей таких сюрпризов не подкину. Уж порадую старушку своими кулинарными способностями, сварю ей «суп-рататуй».

Раиса Михайловна встретила меня в прекрасном настроении, с едва заметным румянцем на сухих щеках, в новых бурках «прощай молодость». Так она их назвала и вдруг засмеялась, будто девочка.

– Ну-с, где тут у вас холодильник? – спросил я, пройдя на кухню, где, к моему удивлению и разочарованию, на газовой плите в кастрюле что-то пыхтело и булькало. Я поднял крышку и убедился в том, что это, безусловно, суп.

– А как же «рататуй»? Раиса Михайловна, вы что же меня не дождались, мы договаривались, я настроился...

– Неужели ты думаешь, что я, хозяйка, позволила бы моему гостю заниматься на кухне!

– Но я хотел сварить вам свой любимый «суп-рататуй».

– Спасибо за то, что ты готов был это сделать для меня, давай лучше сыграем в шашки.

И мы принялись играть. Я не мастер, но, судя по результатам, наши силы были равны. Проигрывая, она восклицала детским голосом: «Ай, яй, яй». Звучало так необычно и забавно, что она казалась не бабушкой, а маленькой девочкой. Будто голос был не ее. Это странное несоответствие видимого с ощущаемым я уже испытывал в «Новым жыцці». Тогда был взгляд, теперь голос. Но я промолчал, не стал ей говорить об этом. Когда ей удавалось обыграть меня, худенькой ручкой снять все мои шайбочки с игрового поля, она, всплеснув руками, закричала: «Уря-я-я-а!»

Хочу заметить, не «УРА», а именно «УРЯ-я-я».

Ее восторг веселил меня, мы смеялись вместе.

Я стал навещать ее время от времени, стараясь порадовать шоколадкой, свежим лимоном, овощами с огорода. Порой ей становилось худо, она просила меня уйти, провожая с грустью в глазах. Как-то у двери она спросила:

– Почему ты приходишь ко мне, Андрей?

– Потому что мы с вами друзья. А что вам нравится больше всего из съестного? – перевел я тему разговора.

– Очень хочется колбасы «пальцем пиханой». Такую моя мама готовила. Ее так давно нет со мной... Умерла.

Я тогда посмотрел на нее и понял, что стал частью ее жизни, быть может, лучшей частью.

4

Весть о преждевременной, всегда трагической смерти молодых людей в провинции разносится быстро. Создавая почву для разговоров и пересудов. Но когда погибает молодость, люди, случается, точно одержимые, хватаются за телефонные трубки, останавливаются на перекрестках, звонят в двери соседям, и все для того, чтобы сообщить, поразить. И естественное разочарование искажает их лица, если известие пришло раньше них.

Лешка переходил через дорогу, и его сбила машина. Он был нетрезв. Состояние оценивалось как крайне тяжелое, и через некоторое время он умер, не приходя в сознание. У обычного обывателя его смерть не вызвала особых недоумений. Пьянство и смерть – союз давно устоявшийся. Количество свежих бугров на кладбище растет постоянно.

Похороны прошли незаметно, будто были запланированы давно, только не помечены в календаре.

Я навестил в тот день Раису Михайловну, найдя ее дома разбитой и задумчивой.

– Была на поминках и думала: «Нехороший ты, Лешка, был человек, – рассуждала она вслух. – Сколько раз ты меня обманывал, брал деньги на лекарство, а сам покупал вино!»

И она заплакала.

– Устроился бы на работу, пожил как люди, женился, так вот теперь все, могила тебе дом, гроб тебе невеста.

Ей было жаль этой отравленной молодости. Загубленного здоровья, которого не купишь, сожженной жизни, которой не вернуть, этого парня, которому никогда не суждено прозреть и попробовать сначала.

– Успокойтесь, Раиса Михайловна, пощадите нервы! – уговаривал я ее, но в те дни она была неутешна, как и время, которое не останавливается.

5

Приближался Новый год, а снег все не выпадал. Казалось, он был наказан за то, что, выпав в апреле, оскорбил тем самым священное цветение весны. Высокая пушистая елка в центре города словно обиделась, истекая слезами частых в те дни дождей.

А душа просила праздника зимы во всей его красе. Мороза, снегопада, вьюги, огромных сугробов, санок, лыж, подножного скрипа, узорной росписи на окнах. Толстого льда на озерах, с красными носами рыбаков, выжидающих свою заветную щуку у лунок. Душа желала новогодней, сказочной феерии, когда внезапно все замрет вокруг на мгновение и волшебство расшитой звездами мантией мягко ляжет на землю. Снег заискрится алмазной пылью, и сердце забьется радостно в предвкушении счастья.

Но снег так и не выпал, а брат накануне умудрился сломать ногу. Ему наложили гипс и пожелали веселого Нового года, посоветовав прикупить костыли. Но покупать не пришлось, я попросил их у Раисы Михайловны. Они пылились у нее под кроватью. Брату костыли показались неудобными и короткими. Ему принесли классические, «пиратские», а алюминиевые костыли я решил вернуть. Как обычно набрал номер «3» на домофоне. Раиса Михайловна по привычке отозвалась: «Кто там?»

– Это я, открывайте.

– Кто я? – прозвучало в ответ настороженно.

– Хорошая шутка, Раиса Михайловна, но мне сейчас не до шуток...

– Молодой человек, – продолжала она на полном серьезе, – либо вы назовете себя и объясните, зачем пришли, либо я положу трубку!

– Андрей! – сказал я, недоумевая, в чем дело.

– Ну так чего ты ко мне звонишь, – сказала она озлобленно и повесила трубку.

Позвонил еще раз, никто не ответил.

Я не мог сообразить, что происходит. Быть может, она обиделась на меня? Но повода для обид я не давал. Все было хорошо.

Я позвонил в соседнюю квартиру, объяснив соседке, что принес Раисе Михайловне костыли, а она делает вид, что не знает меня и не открывает дверь. Соседка с блеском понимания в глазах объяснила: «У Раи иногда память отшибает, она ж инвалид, постоянно «сидит» на сильных лекарствах, вот и случаются провалы».

– Вы что хотите сказать, что она меня забыла? Да я у нее днем был.

– Да ты не волнуйся так, паренек, потом вспомнит, а костыли я ей передам. Я стоял на лестничной площадке между этажами и думал: «Вот тебе, Андрюша, и новогоднее волшебство. Забыть все сюжеты, ощущения, голос, внешность, интонации – вот это и есть самое невероятное проявление одиночества, когда близкое и знакомое становится неизвестным в одночасье».

6

Я встретил Новый год в кругу семьи, за праздничным столом. Выслушали поздравление президента Путина. Подняли бокалы за здоровье россиян. Эстафету поздравлений перенял наш президент. И Новый год настал. Мы с приятелями договорились встретиться в половине второго ночи под елкой. Я решил выйти пораньше и поздравить с праздником Раису Михайловну. Ничего страшного, что она меня не помнит, у меня-то память хорошая. В любом случае ей должно быть приятно.

Я оделся, захватив сверток с подарком, и вышел в громыхавшую многочисленными пиротехническими залпами новогоднюю дождливую ночь.

Небо переливалось, вспыхивало и свистело. Во всех окнах горел свет, был слышен звон бокалов, обрывки тостов, поздравлений. Блестящим хороводом кружилось все вокруг, плясало, искрилось и пенилось золотистым шампанским, и я, как кусочек шоколада, брошенный в бокал, кувыркался в нем, вздымаемый пузырьками, хмельной и веселый.

Окна Раисы Михайловны, на фоне освещенного дома, темнели двумя безжизненными квадратами. Будто дома никого не было. Я подошел к ее двери и нажал на кнопку звонка.

– Иду, иду – послышалось из глубины, и дверь открылась.

– Я поздравляю вас с наступившим Новым годом и желаю вам всего самого наилучшего, здоровья, оптимизма, хорошего настроения! – торжественно произнес я и протянул ей нехитрый подарок. Она просияла от удовольствия, обняла меня своими худенькими руками и поцеловала в щеку. Поблагодарила и поздравила в ответ.

– А вы откуда, из церкви или из социальной защиты? Хотя, какая разница, спасибо, что меня не забываете.

– Нет, я не из социальной защиты и не из церкви, я ваш старый друг, настолько старый, что вы меня не помните.

– Приходи в гости, я живу одна, поболтаем.

– Обязательно. С Новым годом! И до встречи! И я побежал вниз по ступенькам.

– Как тебя зовут? – крикнула она вдогонку.

– Андреем!

Я нырнул в праздничную, вдохновляющую на добрые поступки круговерть новогодней ночи.

«Не вспомнила!» – подумал я, подмигнув проходившей мимо, вымокшей под мелким дождем Снегурочке, и поджег бенгальский огонь.

Неделя прошла незаметно. На улицах царила атмосфера предрождественского спокойствия. Я люблю Рождество более всех праздников на свете.

В ночь перед Рождеством земля и небо становятся ближе. Ангелы, посланные на землю, возвращаются на небо и говорят с Господом, рассказывают ему о сердцах, в которых проснулась любовь, о том, готовы ли люди принять посланника, о тех, в ком родилась вера. В этот день мне было так хорошо, спокойно и светло на душе, что я непременно должен был поделиться своим теплом с тем, кому тяжело сейчас, кому одиноко. В этом и есть вся суть этого чудесного праздника.

Я отправился к своей необычной знакомой, окрыленный желанием поделиться с ней своим теплом. К тому же у меня для нее был приготовлен сюрприз.

– Кто там?

– Ваш друг, Андрей, который знает, сколько у подушки брюшек и ушек.

– Андрюша, заходи! – обрадовалась она.

«Неужели вспомнила? Интересно, она помнит меня с первого знакомства или со второго?»

Мы прошли в комнату и как обычно присели на диван. По радио звучала мелодичная рождественская композиция. В комнате было тепло и уютно. Она смотрела на меня, задумчиво улыбаясь, будто ожидала чего-то.

– Раиса Михайловна, я от всей души поздравляю вас с Рождеством Христовым и желаю вам счастья!

И я извлек из пакета кольцо еще горячей, свежей, обжаренной до румяной хрустящей корочки, вкуснейшей домашней колбасы, «пальцем пиханой». Ее аппетитнейший парной аромат тут же перебил угнетающий запах лекарств. Над ее кроватью я прикрепил декоративный цветок с написанным на его лепестках моим именем и номером телефона.

– Раиса Михайловна, если станет грустно, вы посмотрите на этот цветок и позвоните мне, и я развею вашу грусть, хорошо?

Она вдруг прослезилась и как-то обреченно сказала:

– Ты просто жалеешь меня, Андрей, поэтому и приходишь!

– А с какой стати я должен вас жалеть? Вы суп мне сварить не даете, в шашки меня обыгрываете, а сейчас еще и колбасу без хлеба скушаете и даже не поделитесь, и вообще, мы с вами друзья – зачем же мне вас жалеть?