Текст книги "Когда приходят ангелы"

Автор книги: Андрей Дмитраков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Ну что, Андрей, не каждому дано на руководящей должности служить? – резко перескочил он со своей пасеки да ко мне в голову.

Ведь я действительно совсем недавно покинул директорский пост, полностью разочаровавшись в этой должности.

– Ничего, твоё место не там, ты себя ещё проявишь. Не спеши жить. Водочку любишь?

– Не люблю, но пью, потому что страдаю без любви. А потом страдаю от того, что пью. И тогда пью, чтобы не страдать от того, что пью. А потом я перестаю пить. Ставлю точку. Проходит время, точка превращается в запятую, и я опять начинаю страдать без любви.

– Помочь тебе? – спросил он без тени иронии.

– Помогите мне, пожалуйста, больше не страдать...

Он усадил меня на стул посередине комнаты и встал позади. Приложил свои ладони к вискам моим и принялся что-то шептать. Я не мог разобрать, что именно он говорил, но мои уши горели огнём. Когда он окончил сеанс, то предложил обождать в сенях. Через некоторое время он передал мне бутылку с водой и порекомендовал выпить. Я поблагодарил его, сел в машину и уехал.

Мне действительно не хотелось больше выпить. Желания не возникало. Но любовь не приходила. Одна еврейка мне сказала однажды: «Слово «любовь» русские придумали, чтобы деньги не платить». Я ответил ей тогда: «Нет, Сара, любовь улетела в тёплые страны, оттаять ото льда наших холодных сердец».

Тут я прервал свою историю. В келью вошёл незнакомый мужчина, в гражданской одежде. Наверное, тот самый художник, о котором говорил Отец Георгий. Он поздоровался, переоделся и вышел.

– Працягвай кали ласка далей, – попросил Микалай.

– В общем, я снова застрадал. Пуще прежнего. Однажды утром я уже не мог употреблять спиртное. Я ничего не мог употреблять, кроме воздуха. Ни есть, ни спать. Я понял, что не могу жить. И взмолился, в который раз, бессовестный, немощный, мерзкий.

– Господи, Боженька мой! Спаси меня, пожалуйста, в последний раз! – повторял и повторял я непрестанно. И я накрылся одеялом, понимая, что в лучшем случае меня ожидают четырнадцать дней страшных мучений. И они начались. Чудовищные угрызения совести, липкий, холодный и реально токсичный пот. Сумасшедшие перепады давления, рези и колики в печени, боль в почках. Сердце сдавливало так, что, казалось, не выжить. Чудовищные, страшные сны, невнятно граничащие с явью. А сон – не более часа в сутки. Закрываешь глаза, и несутся картинки. Голова раскалывается от них и от боли в висках. Белки глаз красного цвета, так как от давления лопаются кровеносные сосуды. Колотит и знобит всё тело с такой силой, что почти сваливаешься с кровати. Организм стонет. Душа осквернена, в храме её свирепствуют и радуются кровожадные бесы. Ты отключаешься из-за изнеможения. В ужасе очнёшься и посмотришь на часы, а там три часа ночи. Или дня. Разницы особой нет. Просто ночью страшнее. Закроешь глаза и пролежишь, кажется долго, долго, потому что больно, снова посмотришь на часы, а прошло всего три с половиной минуты. Ты замечаешь эти полминуты, ведь они приблизили тебя к тому недосягаемому теперь состоянию, когда ты трезв, спокоен и ты просто идёшь по улице. Ты чист и приветлив. Ты не блюешь желчью в ведро под кроватью. Ты человек. Творение Божие. Ты смотришь на свои пальцы и восхищаешься гениальностью задумки. Тонкости, многофункциональности телесного дизайна, красоте души и способности любить. И солёные горькие слёзы раскаяния зальют опухшее лицо.

– Господи, прости! Господи, прости! Прости за то, что я снова пал так низко перед лицом Твоим!

Когда я смог ходить, я пришёл в храм. В ту самую церковь, которую считал театром. Я вошёл внутрь, и мне стало дурно. Что-то зашевелилось в груди. И какая-то невидимая сила вытолкнула меня из храма. Я со слезами на глазах не сумел даже перекреститься. Я кричал в небо: «Господи, почему Ты не пускаешь меня? Что мне делать?» Я почувствовал себя отлучённым от Церкви за моё отношение к ней, за сознательное предательство в сердце, за грязь, которой я осквернил храм души, за мою неблагодарность, за неуважение к святому месту, которое действительно оказалось святым. Мне показалось, что я отлучён навсегда, что до смерти буду ходить неприкаянным. Это ощущение было одним из самых тяжёлых из ранее мною испытанных. Будто я умер уже, не утратив при этом возможности ходить и думать, но потерял защиту и опеку Господа. Всему бывает предел, нет лишь предела любви Божией. Ответ на мои вопли пришёл позже. Голос этой мысли был твёрд и спокоен, но он вселил в меня раскаявшегося надежду, натолкнув на мысль, что за спасение моё уплачена Великая цена. Мысль прозвучала так: «Ты сначала из свиньи в человека превратись, а потом в церковь приходи!» Прошло время, я всё вытерпел и перенёс. Но что-то продолжало шевелиться в груди, червём. И как только я захожу в храм, оно начинает биться в конвульсиях. Как я понимаю, это последствие контакта с целителем, да и вообще последствие грехов моих. Я не хочу, чтобы это жило во мне. Я люблю Бога, людей, песни пишу, читаю много, много путешествую и смотрю на мир широко открытыми глазами. Я не хочу быть рабом диавола. Я Божий и душой и телом. Так помогите мне изгнать это мерзкое членистоногое. Я хочу исповедаться, причаститься...

– А як ты сюды трапиу? Як даведауся пра Жыровицы? – спросил Инок Микалай.

Он уже не смотрел на меня пронзительно, мне показалось, что сейчас начнёт жалеть меня и гладить по голове.

– Соседка подсказала, а в интернете нашёл полную информацию, и тут же почувствовал тягу к этому месту. Собрался и приехал.

– И вельми добра зрабиу!

– Скажите, а этот целитель от Бога?

– А ты сам паразважай. Ну добра, зараз на споведзь гатоу пайсци? Як раз шэсць гадзин, пачынаецца вячэрняя служба!

– Прямо сейчас? Я не все грехи вспомнил!

– Ничога, потым астатния. Пойдзем.

В храме было довольно много прихожан. Молодой батюшка за кафедрой исповедовал женщину. Она изливала ему душу. Никто не слышал, что она ему говорила. В храме пели. Красивые, чистые голоса девушек и юношей из церковного хора звучали восхитительно и проникновенно. Мелодии были будто знакомы, хоть и слышал я их впервые. Эта музыка, где инструментом были голоса, звучала настолько насыщенно и стройно, что проникала глубоко в душу и, врачуя духовные раны, заглаживала сердечные рубцы, исцеляя её. Казалось, она создана для того, чтобы звучать вечно, возвышенно и чисто, что именно для этого она и написана великим композитором вселенной. Эта музыка была поистине живой. В её неописуемой полноте совмещалось счастье, скорбь и любовь. Но более всего в ней было надежды, надежды необъятной. Я невольно заслушался, замечтался, распереживался и погрузился в раздумья. Как я, будучи музыкантом, раньше не слышал этой дивной музыки? С её великолепием не сравнится ни одна ультрамодная дребедень. Эта музыка гениальна и она больше, чем музыка. Если у души есть голос, то это именно он звучал тогда, разливаясь по округе целительным духовным источником.

Микалай «вернул меня на землю» и подвёл к кафедре. Я застыл в ожидании исповеди. И довольно долго простоял, но когда подошёл мой черёд, батюшка неожиданно извинился и сказал, что он физически не в состоянии продолжать исповедь, что очень болит нога. Он извинился и ушёл.

– Што здарылася? – спросил Микалай.

– У батюшки нога очень разболелась, завтра исповедуюсь.

После служения, которое длилось два часа, мы отправились на ужин в монастырскую трапезную. В прямоугольной зале с огромной иконой Пресвятой Богородицы по периметру стоял длинный стол. Накрыт и сервирован он был просто и согласно столовому этикету. Вилка, ложка, тарелка, нож. Чайник с киселём, поднос со свежим монастырским хлебом. Аромат его и румяный внешний вид нагнали аппетита до слюновыделения. В огромных блюдах дымилась перловая каша. На столе стояли салатницы с отварной нашинкованной свеклой, бутыли со святой водой из святого источника. Но самое интересное и необычное заключалось не в простоте и минимализме рациона. Пост ведь. А в самих едоках. Трапезная живо наполнялась монахами. Я устроился на краю стола, с художником из моей кельи и ещё одним гражданским. Все остальные, а их было около сорока, – монахи, послушники, батюшки, архимандриты, все как один в чёрных рясах, но в разных головных уборах. Пожилые и не очень, были и совсем ветхие с увесистыми крестами на груди и кусочками неба в глазах. Они мне виделись стаей огромных бабочек-махаонов. Братия рассаживалась, но к трапезе никто не притронулся до тех пор, пока не зазвенел колокольчик. А зазвенел он ровно в 20:00. Все дружно поднялись со своих стульев и приготовились к молитве, которую произнёс один из старейшин.

Пища была простой, лёгкой и вкусной. Порция не ограничивалась. Я не стал наглеть и откушал скромно, вежливо помогая соседям с добавкой. Во время трапезы один из монахов читал вслух, стоя за кафедрой, Евангельские истории. Для того, чтобы рот был занят едой, а разум слушанием и размышлением. Никаких застольных разговоров и засиживаний не наблюдалось. Ели не спеша, но в тонусе. Было понятно, что люди собрались здесь именно для того, чтобы утолить голод и помолиться. Окончив трапезничать, как-то вовремя и одновременно все поднялись для молитвы. Был погашен свет и остался лишь огонёк лампадки у иконы. Так необычно было стоять среди этой братии в темноте после ужина и чувствовать себя пусть и чужаком, пришедшим из мира, но уже причастным к этой большой, светлой, несмотря на чернь одежд, Божией семье. Находиться среди людей, которые посвятили свою жизнь служению Господу и людям. Быть рядом с теми, кто оставил мир страстей и суетных услад, захламляющих душу, за стенами монастыря, положил свою прошлую жизнь, своё имя, у шершавой ступеньки высокого порога дверей в вечность.

А после трапезы был крестный ход. Монахи выстроились в шеренгу по двое. Во главе – старейшина с иконой Божией матери в руках. А мы с художником пристроились в конце шеренги. Мы шествовали по территории монастыря, уже накрытого зимней морозной мглой, вдоль строений и замёрзшего пруда, а монахи пели. Я подумал тогда: «Если бы все люди на земле хоть один раз прошли в этой колонне, слышали это пение, разливающееся над засыпающим миром, наверное, не было бы войн на планете».

Мы остановились, и монах с Евангельским именем Авель, похожий на горца, с длиннющей бородой, поднял икону над нашими обнаженными головами и перекрестил четыре стороны света. Мы шли мимо домиков, в окнах которых теплился свет, а братья, живущие в них, встречали наш отряд поклоном и крестным знамением. Мы шли вдоль голых деревьев и кустов, костра, разведённого отцом Борисом. Мы поднялись по узкой тропинке на монастырское кладбище. На могилах горели лампадки. Будто и не гасли никогда и никогда не погаснут, напоминая о вечном тем, кто видит этот огонь. Монах перекрестил четыре стороны света, повторяя каждый раз: «Пресвятая Богородица, помогай нам!»

Прошагали вдоль «Крестовоздвиженской» церкви. Минули братский корпус и остановились у входа уже ставшей мне родной «Явленской». Я только сегодня приехал, не зная, что меня здесь ждёт, и вот уже как свой. Принял меня монастырь. И завершился крестный ход у Трапезной, где и начался. Все по очереди приложились к иконе и отправились на ночлег.

Благословив весь мир на спокойный сон, духовный патруль планеты Земля в лице братьев Свято-Успенского Жировичского монастыря закончил дневную вахту, передав свой пост ангелам, и отправился баиньки.

Я расстелил кровать, переваривая ужин и всё то, что увидел сегодня, услышал, почувствовал. Отзанавесил окошко и глядя на милую церквушку, подумал: «Как славно, что я приехал сюда, спасибо Тебе, Господи!»

Я долго не мог уснуть. Мысли, впечатления, непривычная жёсткость доски под рёбрами мешали расслабиться. И только я задремал, как в коридоре зазвенел колокольчик. Пять тридцать. Подъём. С трудом поднялся с койки, чувствуя, как ноют рёбра, и поплёлся умываться.

Утреннее служение начиналось в 6:00, на голодный желудок. Прихожан из мира было совсем мало. В основном обитатели монастыря. Моё сонное состояние развеялось лишь к концу служения, длившегося около двух часов. После молитвы мы позавтракали, и меня определили на послушание к иноку Микалаю. Чему я очень обрадовался.

Он ожидал меня у трапезной.

– Ну як, брат Андрэй, ци добра ты адпачыу?

– Замечательно! – ответил я, почёсывая ноющий бок.

– Ну тады пойдзем, трохи «пафальцуем».

Я понятия не имел, что значит «пофальцуем», но не отставал от инока ни на шаг, который хочу заметить, несмотря на свой почтенный возраст, а было ему 70, шагал спортивной уверенной походкой, подобно молодым спартанцам, спешащим к своему олимпу.

Мы вошли в огромный храм Успенского собора и поднялись по винтовой лестнице почти под самый купол и очутились на балконе для церковного хора, называемого клиросом. Довольно высоко мы находились. Между небом и землёй. Взору открылся высоченный иконостас, широкие необъятные колонны, внушительные покатые своды, большие, написанные маслом иконы на стенах, всё было необычным по виду и грандиозным. В храме кроме нас никого не было. Мы с иноком Николаем готовили духовную литературу для прихожан. Каждая брошюра виделась мне спасённой душой. Ведь, оказавшись в руках непосвящённых людей, она могла подвигнуть человека задуматься о жизни за гробом, о том, что необходимо придти к Господу, подтолкнуть его к причастию православной церкви. Из типографии приходили пачки с двумя составляющими брошюры. Я собирал их в одно целое и снова группировал в пачки, обвязывая бечёвкой. Я старался сделать побольше. С утра до вечера я «фальцевал», видя в этом великую миссию. Моя небольшая лепта в деле была честью для меня. Я достиг высоких скоростей и результатов в этой работе. Даже сейчас у меня чешутся пальцы до фальцовки.

Мой собеседник, в миру Олег Бембель, оказался человеком интереснейшим. Родился он в 1939 году в Минске в семье известных скульпторов. Окончил Белорусскую Государственную консерваторию по классу фортепиано. В 1974 г. – Аспирантуру института философии. Преподавал, был научным сотрудником Национального научного центра имени Ф. Скорины. Член Союза Белорусских писателей. С 1996 г. – живёт и трудиться во имя Божие в Свято-Успенском Жировичском монастыре. А с 1997 г. – редактор богословско-литературного художественного листка «Жировичская обитель». Автор многих книг прозы и поэзии.

– Так что привело вас в монастырь? – спросил я его, недоумевая.

– Я раней у Бога не верыу. И нават кали паверыу, хадзиу на дэманстрацыи. Бунтавау. Але ж мая родная цетка увесь час прапанавала мне пакаяцца. А я нават и некрышчоным быу. Алеж, аднойчы я пазнаёмиуся з адным маладым прыгожым бацюшкай. И ён мяне прывёу у царкву. Праз некаторы час я пакрысциуся. А потым цяжка захварэу и прыехау у манастыр памираць. Архимандрыт Митрафан паглядзеу на мяне и сказау каб я быу пры манастыры. И вось я тут ужо 12 гадочкау.

– А как же неизлечимая болезнь?

– Як бачыш, Гасподзь даравау мне яшчэ часу.

– Здорово!

– Ты кали испаведаешся, адразу адчуваць сябе па иншаму станешь. Вось убачыш.

И он оказался прав. Вечером на служении я искренне раскаялся в своих грехах. Я выписал их на листок бумаги и на исповеди подсматривал, чтобы ни упустить что-то. Батюшка, который исповедовал, сказал:

– Ты не стесняйся, если что-то забыл, читай смело. А чем ты занимаешься? – спросил он.

– Шоу-бизнесом.

– Тяжело тебе будет.

– Нет, я не принимаю то, что происходит сейчас. Весь этот безобразный гламур. Я как раз для того и занимаюсь, чтобы сказать людям правду со сцены. А у меня есть, что сказать.

– Благословит тебя Господь, если так.

Когда я исповедался и искренне отрёкся от всего нечистого, поцеловал Священное Писание и распятие на кафедре, ко мне подошёл инок Микалай и объяснил, что причастие состоится завтра утром.

Утром я причастился Святого Тела Христова. А отец Вениамин помог произвести чин отречения от всего нечистого, включая мой контакт с «пчеловодом». Я как родился заново. Необыкновенно легко мне стало на душе, в глазах реально посветлело. И тут же появилось сильное волнение за ближнего. Горячие слёзы раскаяния лились ручьём. Короста духовной грязи осыпалась, и я упал на колени перед иконой Жировичской Божией Матери. Я почувствовал, как в груди затеплилась любовь. Храм души моей наполнился миром и чистотой. Духовный клещ сбежал… Но обещал вернуться…

Шли дни. Я работал с иноком Микалаем в Успенском храме на балконе и полностью вошел в ритм монастырской жизни. Время там текло совсем не так, как в миру. Вставали рано, ложились поздно. Но день казался не долгим. А когда начинал думать о том, как много за день было сделано, то невольно удивлялся. Но самое интересное заключалось в том, что работать было в радость. Как бы тяжело не было, радостно было на душе от этого бескорыстного труда во имя Божие. Я познакомился со многими монахами. Каждый из них был интересен и необычен. Глупых людей я там не встречал. Они жили одной семьёй. Послушник Александр работал в трапезной. Он так трогательно ухаживал за братией в час трапезы, что его обхождение задевало до глубины души. Казалось, он предлагал не просто пищу, а делился своим разрубленным на куски добрым сердцем, дабы мы насытились. Будто он переживал за нас, как любящий брат переживает за брата. У меня подступал ком к горлу, когда он с искреннейшей заботой преподносил нам блюдо с аппетитной дымящейся кашей, или ещё что-то. Его хрупкая, слегка неуклюжая фигурка, худощавое уставшее лицо и располагающее волнение в глазах нагнетали трепетную слезу. Он усаживался на стул у раздаточного окошка и внимательно, благоговейно наблюдал за едящими. Дабы не упустить, чьей-то просьбы, желания добавки. После, на вечерней службе, увидев его в храме, я, с трудом сдерживая эмоции, придушил чувственный порыв – ведь прихожане кругом, – быстро поднялся по винтовой лестнице на верхний клирос и разрыдался. Господи, спасибо Тебе за этих людей! Господи, спасибо Тебе за эти светлые души! Господи, слава Тебе!

Мне долго объясняли, как пройти на дальнюю купальню. Я делал вид, что понимаю. Хотя не понимал. Уж очень извилисты были объяснения. И я решил отправиться на ближнюю, не так давно построенную. «А как там себя вести?» – спросил я у трудника Константина. Он улыбнулся и предложил мне раздеться до нага и окунуться три раза с головой. Полотенце брать с собой не надо. Источник освящён. Я очутился в бревенчатом «свежем» строении и закрыл за собой дверь. Разделся и вошёл по колено в ледяную родниковую воду небольшого бассейна, с перилами и ступеньками. Ноги онемели, и я выпрыгнул обратно. Перекрестился и повторил попытку. Когда уровень воды достиг живота, я понял, что это не вода, это огонь. Дух перехватило крепким невидимым жгутом, и я снова оказался на мостике. Подпрыгивал как ошпаренный и смеялся. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!» Минуту постоял, собрался с мужеством и нырнул в бассейн. Моментально забыл, как звали, зато сразу вспомнил маму, потерялся, растворился, тело воспылало, и душа встрепенулась. Когда я вышел, мне не было холодно, мне было радостно и здорово. Пританцовывая, обсох. Одеваясь, обнаружил чужой утерянный паспорт, завалившийся за скамейку, который передал иноку Вадиму. Он же – местному участковому. Думаю, документ найдёт владельца. Я никогда в жизни не окунался в такой холодной воде. Ощущения непередаваемые. А братья ходят в купальню и в крепкие морозы…

В нашу келью пожаловали ещё двое паломников. Симпатичный, молодой, правдолюбивый парень из Пинска по имени Женя и его учитель физкультуры. Они попали на послушание к легендарному отцу Борису и возвращались к вечеру без сил и эмоций. Мы с иноком Микалаем стали как дед с внуком. Я спросил его однажды – а сколько я могу пробыть здесь, в монастыре? Он ответил мне: «Андрэй, ты маешь магчымасць застацца тут назаусёды. Але ж ты яшчэ пакуль не усё зрабиу у миру. Ажанися, выгадуй дзяцей а потым ужо и прыязджай назаусёды! И памятай, што б не здарылася з табой, ведай – у цябе ёсць куды трапиць, у цябе ёсць месца на свеце, дзе цябе заусёды прымуць. Вось будзе час и прыязджай. Фальцаваць яшчэ шмат». Я прослезился после этих слов. Уверенность в завтрашнем дне утроилась. Он много мне рассказывал, отвечая на мои вопросы, иногда шутил.

Прошло пять дней.

Я сидел за столом на верхнем клиросе и фальцевал. И вдруг осознал, что в этом громадном пространстве нахожусь абсолютно один. Но мне не было уже страшно от этого. Я ощутил, что чувствую себя как дома. И тогда я вспомнил о своём доме, о том, что за территорией монастыря. Вспомнил родных, друзей, подумал о прогулках по вечернему Минску, представил своего пса, который явно заждался меня. И я загрустил, несмотря на то, что мне было хорошо здесь и меня уже не смущало то, что в нескольких метрах покоились мощи усопшего старца.

Я решил вернуться к себе домой, в мир, потому что искренне этого захотел. Я ни с кем не прощался, я говорил: «До свидания!» – для того, чтобы обязательно приехать сюда ещё.

02.08.2008