Текст книги "Ты — Меня"

Автор книги: Андрей Диченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Коллективный разум человечества

В этот апрельский день школьница старших классов Антонина Киршман внезапно почувствовала себя простуженной. Собственно, это было не так уж и удивительно – как ни странно, середина апреля выдалась неприятно холодной и некрасиво дождливой, поэтому большая часть населения Минска ходила сопливая, чихающая и обозленная.

Глотая воздух ртом, Тоня зашла в квартиру своих родителей и первым делом улеглась на диван в комнате, увешанной цветными постерами и всякого рода журнальными коллажами. Хотелось лежать с закрытыми глазами и мечтать о том дне, когда из-за свинцовой облачной массы выглянет солнце и своими лучами изгонит инфекцию из ее тела.

Где-то на столе стояла баночка с каплями в нос. Тоня любила ощущать, как спасительный продукт отечественной фармацевтики, словно волна, проходится по ноздрям и дает несколько спасительных часов свободного дыхания.

Не открывая глаз, Тоня принялась на ощупь искать волшебный тюбик, стоящий на краю стола. Деревянный письменный стол плотно прилегал к кровати.

Болела голова.

[Осязание (кинестетика, тактильное чувство) – один из пяти основных видов чувств, к которым способен человек, заключающийся в способности ощущать прикосновения, воспринимать что-либо рецепторами, расположенными в коже, мышцах, слизистых оболочках]

Обнаружив пластмассовый тюбик, Тоня поместила его кончик в ноздрю и надавила. Однако вместо горьковатого нафтизина в нем оказалась другая жидкость. Слегка смущенная, Тоня открыла глаза и увидела белый тюбик клея ПВА, неизвестно как оказавшегося на столе вместо капель. Быть может, младший брат что-то клеил и поставил маленькую белую тубу рядом с каплями?

[Пластиковые тубы делают из полиэтилена различных типов при помощи экструзионного процесса. Такие тубы могут быть однослойными или многослойными (коэкструзионные тубы)]

Тоне вдруг стало очень противно. Ей казалось, что вся носовая слизь моментально превратилась в кипящую лаву, готовую выплеснуться на ее прыщавое подростковое лицо. Но вместо того чтобы просто высморкаться, она зачем-то втянула образовавшуюся смесь глубже, и в ее голове начали мелькать странные цветные картинки.

[Дисперсия поливинилацетата в воде, с пластификатором и специальными добавками. Применяют для склеивания различных материалов друг с другом]

«Дорогая Тоня! Я обращаюсь к тебе из потустороннего мира! Только что ты воссоединила потустороннюю материю с материей своего головного мозга, принадлежащего агрессивному миру людей. Прими же этот светлый дар великого проводника ПВА», – произнес механический голос в ее голове. Тоня приняла сидячее положение и обхватила голову руками. Но, как ни странно, боли не было – лишь непонятное ощущение непрекращающегося хаоса, готового выбраться на поверхность, разорвав на клочки черепную коробку.

– Кто здесь? – произнесла вслух отчаявшаяся девочка. После этих слов ощущение первозданного хаоса куда-то улетучилось. Насморк прошел, а на смену головной боли пришла необыкновенная легкость. Но за первым заданным вопросом тут же возник второй: – Что со мной происходит?

Ответа не последовало. Таинственный голос, прозвучавший однажды, более не объявлялся в голове школьницы, поэтому вполне мог сойти за галлюцинацию, вызванную, быть может, высокой температурой. Но у Тони не было жара. Чтобы удостовериться в своих ощущениях, она взяла с книжной полки зачехленный градусник. Разместив его под мышкой, она присела на диван и, удивленная улетучившейся простуде, выждала чуть больше минуты.

36.6.

– Значит, я полностью здорова? – спросила Тоня сама себя и отправилась на кухню разогревать обед. Плотно покушав, школьница собралась уже делать уроки, как внезапно ощутила возврат противного простудного состояния. Она вернулась в комнату и, словно зачарованная, смотрела на пластиковый тюбик с чудодейственным клеем ПВА. Недолго думая, она вновь оросила свою носовую полость тягучей белой жидкостью.

В этот раз она ощутила у себя внутри – где-то глубоко – странный теплый шар огня, который не подчинялся законам термодинамики и излучал исключительно эманации добра. Он был словно сообщающийся сосуд между мирами.

«Привет, Тоня! Мы продолжаем перемещение материй, о котором так долго мечтал коллективный разум человечества. Будь осторожна: темные силы могут мгновенно завладеть тобою. Остерегайся их, желто-черных всадников „Момента“, чей разум давно уже поглощен деструктивными мыслями».

На этот раз Тоня выслушала инородный внутренний голос и убедилась, что все это далеко не мираж. Она положила странный тюбик к себе в карман и решила прогуляться под пасмурным минским небом. Когда она обувалась, в квартиру вошла мама. Вероятно, она пришла с работы на обед домой.

– Ты куда, Тонечка? – спросила мама. – Ты ж простужена, доченька…

– Я уже здорова, мамуль! – бодро сказала Тоня. В ответ мама приложила свою ладонь ко лбу девочки и, убедившись, что температуры действительно нет, произнесла:

– Ну, ты ж только не гуляй долго!

Тоня кивнула головой и, закрыв за собой входную дверь, побежала вниз по лестнице. У входа стояли несколько мальчишек из соседнего подъезда. Они будто ждали Тоню. Девочка, завидев несколько озлобленных лиц, не сразу поняла, что может произойти. Она решила пройти мимо, но один мальчик твердым голосом сказал: «Стой!». Тоня повиновалась, хотя по-прежнему ощущала тревогу. Несмотря на то, что она частенько видела эту шпану у себя во дворе и это были обычные безобидные школьники, у девочки обострилось чувство страха.

Четверо парней встали в круг и положили руки друг другу на плечи, словно собирались танцевать греческий танец сиртаки.

Внезапно парни в один момент открыли глаза и хором произнесли: «Она!». Один из них обеими руками схватил хрупкую Тоню и потащил в подвал рядом с подъездом. Остальные мальчики сопровождали пленную. Тоня же просто осознавала, что теперь ей не вырваться и думать о побеге нужно было раньше, а не сейчас. В последние секунды она решила смириться со своей судьбой. В подвале мальчики положили ее на грязный земляной пол, усыпанный битым стеклом и прочим мусором. Один из парней оголил Тонино предплечье.

– А мне будет больно? – спросила девочка.

– Боли нет! – ответил ей пацан, который нес ее. – Или же весь мир – боль.

[Боль – неприятное сенсорное и эмоциональное переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани, а также нарушением душевного равновесия]

Остальные парни достали желто-черный тюбик клея «Момент» и шприц. Вынув поршень, парни выдавили в емкость шприца несколько кубиков клея. После поршень был возвращен на место, и подвальный медбрат присел рядом с Тоней.

– Просто оно нам приказало, – сказал мальчик и вонзил иголку под тонкую кожу юной девочки. Тоня закрыла глаза и почувствовала, как светлый шар добра внутри внезапно побагровел и начал излучать боль. Но она не ощущалась на телесном уровне, потому что эта боль стала ее частью, элементом антиматерии, в которой работают противоположные физические законы.

Когда местный бомж по кличке Сиплый зашел в подвал, то учуял странную вонь (несмотря на то, что сам вонял похлеще любого мусоровоза). Поставив бутылку дешевой водки на землю, он зажег спичку и увидел лужу зеленой слизи, которая своими очертаниями напоминала оттиск лежащего человека. Почуяв неладное, Сиплый поднял бутылку и решил передислоцироваться в другой подъезд.

Марыся, чернобровушка моя

Марыся проснулась и, зачерпнув ковшом холодной воды из чана, посмотрела в окно. Вдалеке, возле старого березняка, возились солдаты. Мимо них напыщенно расхаживал русский унтер-офицер и искусно бранился.

Приложив ладонь ко лбу и прищурившись, Марыська разглядела, что, скорее всего, солдаты собирают березовый сок. Один из них, будто ощутив на себе взгляд девушки, обернулся. Задернув занавеску, Марыся переоделась и вышла в сени.

На улице в лицо ей дунул свежий мартовский воздух. Сделав несколько шагов по сырой, еще не согретой скупым весенним солнцем земле, она увидела, как из соседней хаты выходили солдаты. За ними в дверях показался и сам хозяин дома – дед Зянон.

Увидев печальные глаза старца, Марыська забеспокоилась. Солдаты же смотрели на ее прекрасный стан, но девушка не замечала взглядов этих пришлых вояк.

Дождавшись, пока взвод уйдет в расположение военного лагеря, она отворила калитку и подбежала к престарелому человеку.

– Что они хотели, дедушка? – взволнованно спросила Марыся.

Дедушка тяжело вздохнул и, вытерев пот с бледного лба, поникшим голосом ответил:

– Вацлава искали…

Марыська ничего не сказала. Вероятно, юного повстанца уже просто не было в живых, и теребить раны старого человека сейчас просто кощунственно. Вернувшись в дом, Марыська посмотрела на запыленную икону в углу и прошептала: «Кастусь, ты ведь тоже где-то там…»

Закрыв лицо ладонями, она расплакалась.

* * *

Иван сидел на гнилом пне и с серьезным выражением лица чистил свое ружье, как вдруг взъерошенный подпоручик, галопом бежавший по весенней грязи, завопил на весь гарнизон: «Депеша от командующего Виленским военным округом!» Тут же солдаты все как один встали в строй, восприняв слова офицера как приказ. Встав перед шеренгой, командир снял мятый картуз и сперва отдышался. Облокотившись на большую деревянную бочку с водой, он громким голосом произнес: – Радуемся, друзья! Почтенный граф Николай Муравьев сообщил о поимке Калиновского! – расплывшись в улыбке, подпоручик радостно вскрикнул: – Восстанию конец! Польша и Литва вновь наши!

Услышав победные вести, солдаты принялись о чем-то между собой перешептываться.

– Господин фельдфебель, разрешите обратиться? – робко произнес рядовой Игнат, обратившись к Ивану. Не дождавшись утвердительного ответа, он продолжил:

– Неужели конец этой бойне наступит всей?

Иван, будучи опытным воином, знал, что смерть Калиновского, конечно же, положит конец бунтующей Польше, но, скорее всего, в Северо-Западном крае еще долгое время будет неспокойно.

Будучи совсем молодым и не прослужив в армии еще и года, рекрут Игнат надеялся, что для него это будет первая и последняя война и Александр II не втянется в военные авантюры, подражая своему отцу.

Бывалый Иван в ответ просто кивнул головой. Закинув ружье на плечо, он отправился пешком к деревне, расстегнув тяжелый и изрядно испачканный в грязи мундир. Тем временем солдаты с молчаливого позволения командования занялись организацией будущего пира.

* * *

Подойдя к Марыськиной хате и распахнув сломанную калитку, Иван три раза стукнул кулаком по ветхой деревянной двери. Отворив, Марыська впустила в дом солдата.

Иван наклонился к ней и поцеловал в смуглую щеку. Она же обеими руками обняла его за шею и что-то нежно прошептала. Словно кошка, она головой коснулась его грубой щетины и закрыла глаза. Он же гладил ее по длинным и слегка вьющимся черным как смоль волосам.

– Ты где был так долго? – спросила она томным голосом и, откинув голову назад, посмотрела на заправленную кровать.

– Да со своими был, делами ратными был занят… – Он взял Марыську на руки и, сделав несколько шагов, положил на перину.

– Мой ты солдат императорской гвардии… – сладострастно произнесла девушка и, как только грубые руки мужчины прикоснулись к ее юному телу, блаженно застонала. Иван же, взбудораженный ее речами, принялся грубо снимать с нее простые крестьянские одеяния. Вскоре их обнаженные тела переплелись в любовном танце, и, забыв про польское восстание, вешателя Муравьева и восторженные речи царя Александра II, они предались втайне своим грешным утехам.

Дед Зянон же, заприметив русского солдата, вошедшего в дом к Марыське, сидел у окна и прислушивался к странным звукам, доносившимся из покосившейся хаты, производившей впечатление оставленного жилья. Затаив злобу на Марыську, он намерился доложить о неподобающем поведении Ивана подпоручику. К тому же дед один из немногих знал о том, кто такая Марыся и что можно сказать командованию, чтобы Ивана подвергли наказанию.

После отменного блуда с русским солдатом, кареокая Марыська лежала у него на плече и ладонью гладила могучую грудь.

– А у тебя есть там… – она задумалась и продолжила: – Там, откуда ты пришел, у тебя есть любимая?

Иван зажмурился, вспоминая родную саратовскую землю и дочь богатого помещика Глашу, о которой, будучи юношей, он мечтал и которая была для него такой же недосягаемой, как Париж, Константинополь и другие диковинные и неведомые ему города. Он мечтал, что когда-нибудь выучится грамоте и напишет Глаше большое и красивое письмо. Но после рекрутского набора и зноя крымской службы все светлые мечтания смешались в одну кашу с кровавыми буднями и вечным страхом быть либо убитым, либо остаться изуродованным на всю оставшуюся жизнь.

– Там у меня уже, наверное, никого нет… – после минуты томных раздумий произнес Иван.

– Это ты, значит, со мною первою вот так вот делаешь? – спросила она, рассматривая тусклую икону. Сердечко ее при каждом взгляде на лик святого начинало колотиться все быстрее и быстрее. В такие мгновения успокаивало ее лишь уверенное дыхание Ивана.

Фельдфебель, услышав подобный вопрос, нахмурился и ничего не ответил. Он повернулся головой к окну. В лучах солнца лицо его казалось помятым, усталым и каким-то беззащитным.

Где-то вдали доносились радостные крики, а солдаты начали запев строевой песни.

– У вас сегодня праздник, что ли, какой-то? – Марыська решила перевести разговор в другое русло.

– Калиновского словили… – произнес он, сомкнув глаза. Марыська, услышав запретную фамилию руководителя польского восстания, побледнела. Решивший вздремнуть, Иван не заметил этого внезапного изменения в настроении своей случайной возлюбленной.

– Кого?.. – подавленным голосом произнесла Марыська. – Кого словили?

– «Яську, гаспадара з-пад Вiльнi», черт бы его побрал, – язвительно произнес Иван и зевнул.

По щеке Марыси покатилась слеза. Она представила его, своего Кастуся. Невысокого, всегда с серьезным взором, боевого бровастого мальчишку, одержимого идеями о спасении всего мира. Как же это он один смог бы противостоять всем эти могучим Иванам с их лейб-гвардиями, мортирами и нарезными ружьями? Где же он сейчас? Вероятно, в темнице в городе Вильно, а генерал-губернатор Муравьев жрет водку в окружении высшего имперского командования и кривой подписью приговаривает героев к смерти.

«Вешатели», – произнесла она шепотом. Едва сдерживая себя от накатывающих, словно штормовые волны, всхлипов плача, она представила своего Кастуся – помрачневшего, но отнюдь не сломленного. До этого момента она думала, что ее Костя уже умер или прячется где-нибудь в Европе, вдали от этого самоуправного царизма.

«Я ведь тоже почти Калиновская», – произнесла она про себя и отвернулась от Ивана. Тот уже уснул.

«Где-то за печкой лежит топор», – подумала она, не осознавая, что хочет совершить убийство. Но сию же секунду в дверь постучали. Иван вскочил, Марыська жестом ему указала на печь, за которую следовало спрятаться. Накинув на себя платье, Марыська подошла ко входу и, отворив дверь, удивилась. Это был всего лишь почтальон. Он протянул пожелтевший бумажный сверток, попрощался и пошел куда-то дальше с висевшей через плечо толстой кожаной сумкой. «Из Вильно, – прошептала Марыська. – Неужели?..» Забыв про Ивана, она развернула письмо и, прочитав первые четыре строчки стихотворения, разрыдалась.

Иван не умел читать. Он встал перед Марыськой и, подождав, пока утихнет первая волна нахлынувшей на нее истерики, спросил:

– Что там такое, Марыся?

В это же самое мгновение в хату вломился отряд из пяти русских солдат и подпоручика Шмидта.

Ехидным голосом с прусским акцентом офицер произнес:

– Фельдфебель Иван Гуденов, вы подозреваетесь в пособничестве польским разбойным бандам! – после этой фразы один из солдат ударил Ивана прикладом между лопаток, сбив его с ног. Марыська закричала и отпрыгнула в сторону.

– Шо с ней делать-то? – крикнул один из ворвавшихся солдат, въевшись глазами в ее красивое тело.

– Отбой, пускай остается здесь, – приказал офицер. И, взяв под руки Ивана, они покинули дом. Возжелавший тело Марыськи солдат перед тем, как выйти, обернулся и обнажил гнилые черные зубы в злобной улыбке. Марыське сейчас показалось, что он один только знает о том, что их всех ожидает.

«Она невеста Калиновского…» – слышалось с улицы. Закрывая дверь, перепуганная Марыся заметила гневный взгляд деда Зянона. А где-то там вдалеке, в густом березняке, солдаты стреляли в воздух из ружей, что-то кричали, а местные жители спешно запирали свои хаты и прятали детей. Вскоре на улице не осталось никого, кроме солдат расползшегося по всему поселению гарнизона.

Подождав, пока стемнеет, Марыся закуталась в темные одеяния и, открыв дверь, направилась куда-то, петляя между хаток с едва мерцающим в них светом. Возле порога соседнего дома она увидела валяющегося в грязи пьяного гренадера. Тот что-то нечленораздельное бормотал себе под нос. Словно призраки, мимо нее, хлюпая сапогами, прошли, в обнимку двое солдат. Вероятно, в поисках потерянного соратника.

Добравшись до православной церкви, она отворила тяжелые двери и зашла внутрь прохладного помещения. Опершись на алтарь, стоял пьяный батюшка Филарет и держал в одной руке бутыль с брагой.

– Чего надо, дочь? – спросил он.

– Исповедаться хочу. Иначе беда мне будет… – покорно сказала Марыська и подошла к батюшке. Хлебнув браги, тот взял ее за руку и приготовился слушать, томно вздохнув.

– Во грехе я, батюшка! Жениху моему повстанцу изменила с солдатом русским Иваном… А Кастусь-то мой в темнице на землинушке великолитовской, ждет, что я приду, а я в очи его смотреть не могу, бес потому как меня попутал…

Священник, помутненным разумом сообразив, о ком речь, машинально перебил говорящую Марыську:

– Что ты сказала? Калиновский? Тот самый богохульник и бунтарь?! – Марыська в ответ на резкий возглас священника подняла голову и почувствовала подкрадывающуюся опасность.

Священник с размаху ударил бутылкой по голове Марыську, от чего та распласталась по холодному глиняному полу церкви.

– Ну ты, шлюха! На великую Россию посметь поднять кулак со своим Калиновским! – зло прошипел священник и, встав на четвереньки, принялся срывать с девушки одежду. – Сука этакая, что творит! Курва польская!

Руками Марыська пыталась отбиться от грузного ставленника православной церкви, но от удара голова жутко кружилась, и ей на мгновение показалось, что у нее то пропадает, то вновь появляется зрение. Извиваясь всем телом по полу, она ощущала, как под ней растеклась липкая лужа крови, а длинные темные волосы слиплись. Как только священник сорвал с нее платье, она закричала. Крик ее эхом разнесся по церкви, но никого вокруг не было. Разозлившись пуще прежнего, батюшка Филарет закатал рукава и, поднявшись, принялся ногами дубасить по нежному телу полуобнаженной девушки.

– Что не доделает русский штык… – говорил, готовясь нанести очередную порцию побоев, поп, – доделает русская школа, сволочь! Подстилка ты этакая, черт бы тебя побрал! – кричал батюшка и принялся с силой наносить удары прямо в промежность девушки. Она кричала и, скукожившись в позе эмбриона, пыталась защититься от взбесившегося служителя церкви. – Шалавень ты чертова! – крикнул священник и, схватив ее за волосы, с силой ударил об колено, оставив кровавое пятно на рясе.

«Марыська чарнаброва, галубка мая», – повторяла девушка про себя, ощущая, как что-то, похожее на исцеление, снисходит на ее тело.

Когда у Марыськи иссякли силы к сопротивлению, а боль от ударов в голове и теле смешалась в единый засасывающий в себя водоворот, она расслабила мышцы, а тело и душа отдались на волю року Довольный батюшка, завидев покорность девушки, аккуратно раздвинул ее ноги, усыпанные гематомами. Слегка вытерев рясой от крови промежность, он, сопя, пододвинул тело к себе.

– Вот теперь совсем другое дело! – довольно произнес батюшка и опустился своим тучным телом на Марыську.

Она же практически ничего не ощущала. Лишь только то, что где-то там в темнице Кастусь, быть может, думает о ней.

Рим

Степа ходил по ночному микрорайону и хищно озирался по сторонам, будто невидимые человеческому глазу призраки исподтишка наблюдали за ним. Он был невысокого роста, наголо бритый, и по этой причине было трудно понять, сколько лет этому страннику, что казался потерянным в муравейнике белорусской столицы.

Каждую ночь он ходил между высоток, окна которых местами даже были наполнены светом – от электрических лампочек. Степа не замечал этого света, ему нужны были лица людей, черты которых были сокрыты под покровом ночи, сглаживающим все линии и формы.

На его пути, во дворике, где на детской площадке было припарковано несколько дорогих иномарок, сидела молодая пара.

Степа незаметно подкрался к влюбленным сзади и выждал момент, когда парень своими губами едва коснулся губ девушки, прикрывшей глаза, чтобы растянуть удовольствие от этого примитивного, но значимого в отношениях полов жеста.

– Молодые люди! Молодые люди! – крикнул Степа. От его пронзительно-резкого вскрика девушка вздрогнула и вероятно испугалась, прикусив случайно язык парня. Тот недовольно повернулся к Степе, который стоял и смотрел на них, сжимая в правой руке полиэтиленовый пакет с нанесенным с обеих сторон рекламным изображением. Утерев правым рукавом слюну и кровь, парень злобно произнес:

– Тебе чего надо? – в это время девушка, явно обуреваемая порывами интуиции, поняла, что грядет что-то неладное. В предчувствии этого она крепко сжала рукав куртки своего бой-френда, но вслух ничего не сказала.

– Мне бы папироску, дядечка, больно уж курить хочется. А город-то пустынный совсем, люди-призраки в нем теряются… – когда Степа произносил слова, глаза его как-то странно закатывались, обнажая белки цвета грязной простыни. Под покровом ночи даже казалось, что глазницы его блистают дьявольским свечением.

Парень, сжав зубы и подавив в себе острое желание разбить нос нежеланному ночному гостю, полез в карман куртки и достал оттуда пачку импортных сигарет. Нащупав одну, он протянул ее Степе. Тот подбежал, взял ее и тут же положил в рот. Пожевывая фильтр, он выразительно произнес:

– Они убивают вас, лучше не вдыхайте производное от сатанинских палочек, граждане! – не дожидаясь ответа от молодой пары, он побежал в глубину района искать новых прохожих, которые, как обрисованные Ницше серые массы отказывались его принимать.

– Долбоеб какой-то! – произнес злобно парень и посмотрел на свою девушку. – Как дела, Катя? – спросил он у нее. Та в ответ выдавила кое-как из себя улыбку;

– Я испугалась… – глубоко вдохнув воздуха, она добавила: – Давай покурим и пойдем отсюда…

Екатерина Федоровна Ковалевская. Умерла в возрасте 21 года от рака. Особые приметы: родинка на правой щеке.

Степа двигался по одной из многочисленных вьющихся от центра города улиц. Опять ночью. Как ни странно, в отличие от провинциальных городов, улицы Минска были утыканы фонарями, большая часть которых исправно светила с наступлением темноты. Искусственный свет не смущал Степу. И вот ему снова улыбнулась удача: в метрах ста от него находилась телефонная будка, а в ней просматривалось что-то, похожее на очертания человеческой фигуры. Парень радостным шагом подошел к телефонной будке, в которой, на удивление, не было выбито стекло. В пространстве этого отрезка телефонной связи стоял мужчина в пальто и шляпе. Всем своим видом он напоминал настоящего джентльмена из американских кинофильмов пятидесятых годов.

– Нуар! – прошептал про себя Степан и тут же решил как можно скорее установить контакт с интересующим его объектом.

Парень прижался носом к телефонной будке и принялся пакетом, в котором лежало что-то квадратное, бить по стеклу. Удары были несильными, поэтому на стекле не осталось и царапины, но звонящего куда-то в столь поздний час мужчину это немного разозлило.

Он вылез из будки и гневно посмотрел на Степу. Через несколько секунд «джентльмен» низким голосом произнес:

– Чего вам угодно, странствующий в столь поздний час юноша? – не дожидаясь Степиного ответа, он задал еще один риторический вопрос: – Вы разве не видите, что я сейчас разговариваю?

Степу за язык тянуть не надо было, и он выпалил тираду фраз:

– Понимаете, дяденька, дело-то неотложное. Мне надо срочно-срочно позвонить. А я вот не умею, книжки-то читал, но в школах этих ваших совсем не учился, дяденька. Вы помогите мне, пожалуйста, будьте добры. Будьте, дяденька… – как это обычно бывало со Степой, глаза его закатывались. Но не только от этого у мужчины сложилось впечатление, что молодой человек немного не в себе.

– Ну что тебе, говори уже? – утомленно и вместе с тем настороженно произнес мужчина. В ответ Степа молча улыбнулся и достал из пакета единственный предмет, который там покоился на протяжении всего времени. Это была книга в черной обложке. Было непонятно, о чем она и что из себя представляет вообще, так как кроме черного цвета обложки она ничем таким больше не выделялась.

– Что это такое? – спросил мужчина, взяв книгу в черном переплете в руки. И тут по его телу пробежала мелкая дрожь, будто книга была сильно наэлектризована.

– Телефонный справочник города Рима, – гордо произнес Степан. – Издание 1907-го года.

Весь в смятении мужчина пробубнел:

– Тебе в Рим, что ли, звонить надобно? – он попытался взглянуть в глаза Степана, но его взор наткнулся лишь на их метафизическое отсутствие. Физически-то они были – эти самые глаза – но смотрящий в них утопал.

– Не совсем, дяденька: мне надобно в Ватикан позвонить. Там сейчас сидит мой хозяин, он ищет душу мою, но не может найти. И мне, дяденька, показаться бы надо, иначе отругают как мальца-проказника.

Почувствовав страх в глубинах своего внутреннего «я», мужчина тут же кинул книжку на мокрый асфальт и, послав мальчика куда подальше, быстрым шагом побрел куда-то прочь, оставив парящей в воздухе трубку телефонного аппарата. Трубка висела на проводе, и, словно на ветру, раскачивалась из стороны в сторону, в такт коротким гудкам, которые краем уха слышал Степан.

– Ну и ладно! – обидчиво произнес парень и поднял книгу, которая ничуть не испачкалась к его превеликой радости.

Аркадий Валерьевич Валерьянов. Попал в ДТП со смертельным исходом ночью на перекрестке. Особые пристрастия: разыгрывал людей по телефону.

Женщина лет шестидесяти вышла на балкон посмотреть, что делается ночью во дворе, в том самом уголке города, где она провела всю свою молодость. Двор был необычайно пустынным. Не было слышно даже редких компаний, состоящих из молодежи и распивающих исключительно водку. Но, присмотревшись, женщина увидела молодого человека с пакетом, который ходил вокруг песочницы. Когда он сделал очередной круг, женщина окликнула странного незнакомца.

Он повернулся и крикнул громко и отрывисто: «А! – А! – А!». После этого женщине стало плохо.

Тамара Павловна Абрамчик. Совершила самоубийство. Облившись бензином, женщина подожгла себя, сидя на лавочке возле подъезда. Возможные мотивы: была разведена с мужем.

Степа сидел один на парапете где-то на окраине Минска. Возле него, раскинув кривые ветви деревьев, располагался парк. Вид его ночью напоминал болото, не хватало только туманной завесы и лягушачьего кваканья. Степа плакал, потому что ощущал себя в этом сером мире ненужным. Вскоре к нему подошли два милиционера и поинтересовались, что он здесь делает и какие «тайны» хранит в пакете.

– Я просто сижу и жду когда придет чудо! Вы тоже этого хотите, уважаемые стражи порядка? – спросил парень и улыбнулся. Это был первый случай, когда люди обратились к нему первыми.

Но в ответ он не встретил одобрения у беспристрастных борцов с преступным беспределом. Эти суровые люди еще раз настойчиво попросили показать, что у Степы в пакете. И в это самое мгновение парень исчез, обиженный таким грубым непониманием.

Больше его никто не видел.