Текст книги "Искра Зла (СИ)"

Автор книги: Андрей Дай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

7

Лошадь мягкими губами тыкалась мне в щеку. Сквозь мутную пелену в глазах, соловушка показалась мне неведомым чудовищем, вроде драконов из детских сказок. Но страха я, почему-то, не испытывал. И боли в пробитых железом руках не чувствовал. Капающий с мизинцев березовый сок, тепло живой бересты за спиной, шелест ветра в нитях плачущих веток. Мой крылатый ветряный друг, воздушными перышками щекочущий тело в прорехах одежды. Странное покалывание на груди. В том месте, где следопыт по имени Лонгнаф резал мою кожу на лоскутки… И необычайная легкость во всем теле. Вот только в глазах какая-то муть.

И я сам себе не поверил, когда сквозь розовое марево разглядел вернувшихся к дереву палачей.

– Слава Басре, малец вроде жив еще, – поскуливал первый.

– Надо ему морду оттереть – в гроб краше кладут, – суетился второй.

– Смотри, он кровью плачет…

– Убери хлебало, скотина безмозглая! Видишь, снимаем хозяина твоего…

– Дай ему воды, вдруг ему сказать чего-нибудь нужно будет…

– Он вообще не моргает?

– Руки-то, руки ему тряпицей перемотай…

– Все! Садим… Тпрууу, тварь, а то продам!

Мир качнулся, и я оказался в седле соловой лошадки. Я улыбнулся. И продолжал улыбаться всю дорогу до самых ворот Ростока.

Сотни четыре тяжело бронированных дружинников с ростовыми щитами в плотном строю перегородили дорогу. За их спинами приготовились лучники, бегали мальчишки со связками стрел. Второй отряд стрелков поджидал на стене. Конница гарцевала чуть в отдалении – почти у Княжьих ворот. И весь этот парад ради чужеземного посольства – ради кучки растерянно озирающихся воинов, закрывших щитами командира и посла.

Но первым встретил нас все-таки Лонгнаф. На своей низкорослой кобылке вынырнул из зарослей черемухи на опушке и вдруг, в одну секунду, оказался рядом.

– Жив, паренек из леса, – кивнул сам себе следопыт. И засмеялся. – А старший брат все-таки есть!

Я не успел ответить. Лохматая лошадь лесовика снова рванула с места в сторону посольской охраны. И вовремя. Ростокская кавалерия с Балором во главе уже летела ко мне. Палачи, не прощаясь, повернули лошадей и заторопились за спины модулярцев. Так что наследника я встретил уже в одиночестве.

– Жив?! – заорал княжич. – Клянусь подушкой Спящих! Жив!

А я, вдыхая пыль, поднятую сотнями коней, мечтал умереть.

Почти полтора десятка столетий, со времен Старого Белого, орейские княжества любили своих спасителей из леса. И больше тысячи лет они же ненавидели своих завоевателей – лесной народ. Годы и годы балансировали два народа на острие клинка – уже не умея жить друг без друга и накапливая взаимные обиды. Сколько раз только угроза острых стрел из чащи мешала разрозненным княжествам объединиться в одно государство?! Сколько раз белоголовые лесовики собирали отряды по городам, чтоб дать отпор иноземному вторжению?! Мы ссорили и мирили князей, наказывали забывших Правду и поощряли ее защитников. Нас благодарили и боялись. Пока однажды юный лучник не отправился поглазеть на чужаков на опушке…

Да! Воины Старого Белого прекратили голод и болезни. Но теперь дружина князя Вовура вернула долг – спасла от лютой смерти младшего сына князя лесного народа. Росток вернул долг. Останется лишь вторая сторона монеты – длинные стрелы в лесу.

Если бы Сократор внял моим угрозам и отпустил глупого парнишку подобру-поздорову – этим бы все и кончилось. Ну, нашли бы в выгребной яме пару потерявшихся палачей с перерезанным горлом. Поняли бы – лесной народ держит слово. И все.

Если бы я умер, прибитый сталью к дереву – Вовур спокойно перебил бы пришельцев и продолжил искать шаткое равновесие с моим отцом.

Но случилось самое ужасное – князь меня спас. И этим вернул орейский долг. А чужаки теперь гости. Их и пальцем тронуть нельзя, пока не покинули границы княжества.

И все испортил глупый мальчишка с непомерным любопытством.

– Держись, Арч! – разглядев заляпанную кровью одежду, воскликнул Балор. – Сейчас мы им вломим!

– Стой!

– Что?! Ты держись! Тебя проводят в детинец.

Грохот сотен лошадиных копыт отдавался багровыми пятнами в глазах.

– Оставь их, – как мог громко выговорил я. – Их сейчас нельзя…

Княжич резко осадил коня и подъехал стремя в стремя.

– Не по Правде это – послов побивать…

– Как скажешь, – скривился наследник, привстал на стременах и заорал, перекрывая шум мельтешащего вокруг войска:

– В город! Атаки не будет!

Конный полк стремительно построился в походную колонну и рысью потянулся в сторону ворот. Чуть в стороне поехали мы с Балором.

– Мы можем потребовать с них личную виру, – наконец, кивнул своим мыслям княжич. И заглянул мне в глаза в поисках согласия. Пришлось остановить соловушку. Говорить, подпрыгивая в седле, сил не хватало.

– Они все умрут, – тихо сказал я. – Все до единого. Но не здесь. И не сейчас.

– Отлично, – нервно засмеялся мой собеседник. – Поспешу к отцу рассказать, как все прошло…

Наследник ускакал, а узду моей лошади поспешил взять молодой воин. Так, болтаясь в седле, как мешок с репой, впервые за сотни лет сын Леса въехал в Росток через Купеческие ворота. Мне еще предстояло искупить грехи своего народа…

Нечасто вооруженные до зубов воины целыми полками бегают по пыльным улицам княжеской столицы. Очень редко дружинники надевают полный доспех и с грохотом камнепада топчут мостовую подкованными башмаками. Погруженные на возы связки стрел вообще никогда не покидали арсенал. С главной башни детинца не надрывался набат. Это не война!

Ростокцам никто ничего не объяснял. Но отчего тогда толпы горожан жались к раскрашенным стенам домов? И отчего передо мной шепотом, шумом ветра, шелестом листьев неслось слово моего позора – жив!

– Слава Спящим – жив, парнишка!

Я не видел лица идущего впереди и ведущего мою лошадь отрока. Чувствовал – он улыбается. И от этого кровь покинула мои щеки. Я боялся шевелиться.

– Бледненький-то какой!

– Не боись. Главное – жив. Живица нарастет – порозовеет! А уж вои наши там, за стеной, расстараются. Пущай все знают, как в Орее долги возвращают!

Мне хотелось убежать и спрятаться на дне озера. У глупых пучеглазых рыб! Только они не смогут рассказать о моем позоре. Лишь они не видели, как изжеванного чужеземными хищниками, окровавленного, воняющего мочой бельчонка везут в княжий терем.

Только и это было еще не все. Спящие не оставили мне ни шанса. На сигнальной башне столбом дыма в бирюзовое небо горел костер! Еще до наступления ночи ближайший к Ростоку отряд лесных охотников зайдет в город – узнать, что случилось. Через три-четыре дня о потерянном орейском долге узнает отец и старейшины. И, конечно же, ничего мне не скажут…

Я сидел в седле прямо, как на троне. Смотрел только прямо перед собой. И мышцы лица свело в попытке сжать губы еще больше. Так и въехал в широко распахнутые ворота детинца.

Балор, торопясь к Купеческим воротам, чуть мне кивнул и улыбнулся. Я не ответил. У меня не было поводов для радости.

Что-то ревел, больше обычного похожий на медведя, князь. Тискал огромными твердыми лапами мои плечи и заглядывал в глаза. Он тоже был рад, хотя я не понимал, чему. Уж ему ли не знать – друзьям-врагам уплачено за добро, кто заплатит за зло?

– …Твой-то принц – каков молодец! В одиночку тебя спасать кидался. Насилу удержали!

Лучше бы меня Ратибор с дерева снял, чем все войско ростокское. Уж модулярцу-то я бы долг вернул с легкостью. Что ж ты, князь…

Снова бурчащий себе под нос Велизарий, неожиданно ловко вынырнув из-за спины Вовура, сгреб меня в охапку и бегом понес в гостевые палаты. И я, покачиваясь на его мощных руках, впервые с рассвета позволил себе расслабиться.

Позволил себя раздеть. Чувствовал, как здоровяк, едва касаясь, протирал раны на руках и груди скисшим вином, и не стыдился стонать, и не сдерживал слезы. Потом, отмокая в здоровенном ушате с теплой водой, чуть не уснул.

Из полудремы меня выдернул все тот же Велизарий. Обнаружив давно остывшую воду, дворовый отнес меня в постель, перебинтовал вываренными тряпицами руки, укутал в одеяло.

– Во-о-от, и хорошо, – приговаривал он. – Вот и ладно. Косточки, вроде, целыми сохранились, а мясо зарастет скоро. Вот и поспи. Тебе отдыхать надо. Опосля пойдешь ворогов своих застрелишь или зарежешь, все одно…

И сел на лавку пришивать вырезанные Лонгнафом завязки на одежду. А у меня вдруг и сон ушел из глаз. Я всерьез задумался о долге крови, и госпожа Фантазия любезно помогала представить…

Вот я медленно режу глотку первому из палачей. Это просто – сотни раз именно так я приканчивал раненых животных. Полукруг рукой, и главное сильно не давить в середине, чтоб лезвие не застряло в позвоночнике… Кровь фонтаном хлещет из разрезанных артерий, и визг умирающего постепенно переходит в предсмертный хрип.

Демоны! Как же мне было хорошо! Я бы зарычал от удовольствия, если б не боялся привлечь ненужного внимания своей сиделки…

Вот второй с перерезанными связками на руках и ногах, извиваясь, ползет по лесному мху. За ним остается кровавая тропинка, но пара волков тихонько трусящих следом, не обращают на нее внимания. Глумливый палач поминутно оглядывается на хищников и пытается двигаться быстрее. Понимает, что на кончиках клыков поблескивает его неминуемая смерть, и начинает пищать от ужаса. Волкам это нравится – они молоды и любят играть…

Мало! Голову пронзила боль от сжатых до белизны пальцев кулаков. Я рвать его готов был голыми руками! Зубами грызть…

Вот Сократор стоит у дерева. В его руках меч, на губах самоуверенная улыбка. Он знает – я где-то рядом. Только не видит. Оперенное жало срывается с лука и пришпиливает руку твари к толстой березе. Громадине больно, он пытается выдернуть глубоко засевший наконечник, и тут новая стрела прибивает вторую ладонь к первой. Теперь ему страшно. Теперь он начал сомневаться. Он рычит и зубами вцепляется в древко. Я простреливаю его щеки насквозь – сталь срезает поганый язык, и окровавленный кусок мяса вываливается на траву. Командир пытается говорить, но в весенней песне оленей больше смысла. Странно. Почему он не находит слов в свое оправдание?

Ага! И еще взять бы кузнечный молот и бить гадину, и смеяться после каждой из сотни сломанных костей…

Поляна в бору завалена трупами. Жирные мухи нагло ползают по мертвым губам – им больше ни к чему глоток воды. Изломанные, избитые, иссеченные люди в доспехах свиты модулярского посла. Вороны, господами расхаживающие между грозных когда-то воинов, ошалевшие от обилия пищи. Лис, нервно теребящий руку павшего дружинника. Сотни тел на поживу лесным трупоедам…

Это зрелище достойно пира. Нет ничего лучше, чем жареное мясо и вид поверженных врагов! Сердце билось погребальным барабаном…

Вот посол Мирослав ползает на коленях, пачкая дорогие штаны хвоей и мышиным дерьмом. Он умоляет о пощаде, поминутно сглатывая струящуюся ручейком кровь из срезанного носа. Руки блестящего господина прижаты к дыркам по бокам головы – там, где раньше были аристократические уши. У надменного чужеземца еще много выступающих частей тела. Ему обещано – он лишится их всех. Искупление грехов…

Этот индюк вызывал омерзение и скуку. Я зевнул. Переживания этой твари, даже у смерти на краю, были мелочны и ничтожны. Быстрый конец – чтоб не тратить время на пустяки…

Вот я прижал нож к мочке уха Лонгнафа…

Фантазия – капризная девушка. И почему-то для следопыта подходящей казни у нее не нашлось. Только изрезанная им грудь засвербила, зажглась колючим огнем. Руки так и потянулись почесать досаждающие раны.

Я сдвинул одеяло и взглянул на свое отмытое от потоков крови тело. Брови взлетели вверх – раны, сделанные злополучной ночью, уже затянулись, оставив лишь безобразные рубцы. Сеть отталкивающего вида шрамов, потрясающе похожих…

А я-то удивлялся – почему ничего не болит и куда делись синяки и ссадины от работы пары палачей? Руна «Жизнь» – как дерево, с могучими корнями и пышной кроной. И скрытая меж корней, их усиливающая руна «Сила».

Кто ты такой, следопыт Лонгнаф?!

8

Инчута стал приходить каждое утро. В небольшой столярной мастерской примыкающей к кузнице отрок под моим чутким руководством вытачивал детали, варил клей, вытягивал сухожилия. Я гонял парня по окрестностям города в поисках подходящей ветви можжевельника. На его глазах сжег в печи заготовку спинки, хотя он и утверждал – лучше деталь сделать невозможно. Он почти плакал. А потом сам над собой смеялся, когда увидел, как должна выглядеть действительно правильная основа.

Тем забавнее было наблюдать за отроком, когда заставил его варварски изрезать желобками повдоль тщательно отполированную деревяшку.

Руки заживали плохо. Гноились и временами сильно болели. Так что укладывать капризные волокна сухожилий в пазы пришлось Инчуте. Я ругался. Общение с дружинниками здорово пополнило словарный состав. У парня были ловкие пальцы, но мне казалось, что сам сделал бы лучше…

Приходили люди из города. Выслушивали советы, как лечить их животных, а сами смотрели-смотрели-смотрели… Пока мое лицо не наливалось яростью, и Велизарий, всюду за мной следовавший, поспешно их выпроваживал.

Когда в детинец должен был явиться посол короля Эковерта, мы с Инчутой седлали лошадей и через Княжьи ворота – чтоб не встречаться с Мирославом – выезжали кататься по берегу озера. И всякий раз, чуть в отдалении, за нами следовал десяток конных воинов.

Иногда к нам присоединялся Ратомир. Рассказывал на привале веселые истории, приключившиеся с ним во время двухлетнего странствия. Особенно часто – про нравы, бытовавшие в Империи. Тогда и Велизарий заслушивался так, что замирал на месте, позабыв про варево, радостно подгорающее на костре.

О многочисленных переговорах Вовура с нежданным посольством при мне никто не говорил. Я и не спрашивал. Знал – на весенний праздник приедет отец. Решать ему.

– Я как-то предлагал потренировать тебя бою на мечах, – однажды напомнил принц на очередной прогулке. И посмотрел на мои обмотанные тканью ладони.

– Арч, – смутившись, продолжил он. – Тебе будет это нужно, если ты не сможешь из лука…

Я даже подумать над предложением не успел – оскалился и глухо зарычал, как волк в капкане. Принц замолчал, лишь грустно на меня взглянув, но с тех пор каждый вечер я стал вдевать тетиву в слабый охотничий лук и пытаться стрелять. Пока руки не начинали дрожать. Пока слезы не брызгали из глаз от невыносимой боли. Пока рот не наполнялся кровью от прокушенной губы. Пока Велизарий не отбирал у меня оружие.

За неделю до праздника Ветра, я отпросил Инчуту от дежурств на стене. Лук был готов, пора было учить парня из него стрелять.

Оружие вышло отличным. Даже признанному мастеру лесного народа, дяде Стрибо не стыдно было бы показать. Да и с рунами я расстарался. К обычному «Ветру», добавил еще «Силу» на спинки и «Мягкость» на живот. Пара «Крепость» на концы, где тетива вдевается…

Петельку накидывали втроем. Ученик упирался обеими руками и коленями в рукоять, Велизарий, сопя как барсук, с побагровевшим от натуги лицом, гнул, а я вдевал тетиву в ушко.

– Облачайся, – приказал я Инчуте. – И пошли на берег…

У настоящего стрелка самое главное всегда с собой. Долго ли наруч защелкнуть да пальцы в кольца вдеть?! Пару тяжелых стрел в руку – и бегом за лошадьми.

– Кто тебя учил, кривоногий!? – ярился я. – Вот сюда, на полоски, подошвы ставь! Ну что ты будешь делать?! Да не сила тут главное, а ноги! Даже у коровы за сиську с силой не тянут, а тут лук! Вот же баран упертый! Да смотри, как надо!

Утомившись объяснять, я выхватил оружие у своего нерадивого ученика, мигом наложил стрелу и выстрелил. Тугая тетива срезала швы на левом рукаве, нитки, как кишки, брызнули в разные стороны. Жало ветра блеснуло наконечником, пару раз провернулось по своей оси и впилось в корягу, половодьем выброшенную на берег озера шагах в пятистах от нас.

Пальцы, не защищенные кольцами, саднили. На левой руке наливался синяк. Ладони, глухо ноющие по ночам, молчали. Я ошарашено сунул лук в руки Велизарию, сорвал повязки и уставился на раны. Ржавые коросты отвалились, предъявив розовую новую кожу. Один-единственный выстрел сделал то, чего не могли травяные снадобья.

– Ты Мастер Ветра, – вздохнул Инчута. И поклонился. – Учи, пожалуйста, дальше. Я все понял.

Дело пошло веселее. Днем усиленно занимался с отроком, чтоб потом, вечером, вдосталь повеселиться, наблюдая за тем, как парень пытается передать мою науку пятерым своим товарищам. Тем не менее, он делал успехи. Еще лет пять таких тренировок, и сможет стать лучником. Я начинал им гордиться.

За сутки до праздника гостевые хоромы наполнились жизнью: в сопровождении трех десятков дальних родичей приехал отец. Я видел, как они въезжали Княжьими воротами в город, но не мог бросить ученика и рвануть в детинец. Это был последний день тренировок перед турниром, традиционным для праздника, посвященного духу ветра – покровителя стрелков. Мы с Инчутой меняли хваты хвостовика стрелы и стреляли. Сначала на дальность – навесом. Потом в мишень с легкий пехотный щит величиной. И снова на дальность, но в мишень…

К вечеру, когда белый круг ясеневого щита стал расплываться в глазах, мы закончили.

– Вспомнишь чего-нибудь веселое перед стрельбой! – наставлял я ученика на последок. – Смотри на цель и вспоминай. Улыбайся – и победишь.

– Ха, я лучше кой-чью морду представлю…

– Нет! – рявкнул я. – Цель нужно любить. Иначе рука может дрогнуть.

– А вот ты как? – коварно поинтересовался молодой воин.

– Что я как?

– Ну, ты вот как будешь этих, – он махнул коротко стриженой головой в сторону Купеческих ворот, – убивать? Прям любить их будешь?!

– Буду, – улыбаясь, кивнул я. – Ты себе не представляешь, как буду их любить. Еще никто так не любил трупы, как буду я…

– Хитрец! – засмеялся дружинник. – Нужно будет постараться оказаться рядом, чтоб посмотреть на твою любовь…

– Иди, отдыхай, стрелок, – теперь развеселился и я. – И не вздумай завтра браться за лук!

– Спасибо, Арч, – вдруг серьезно поблагодарил Инчута и поклонился.

– Рано начал, – хмыкнул я. – Приз выиграешь – тогда…

Снова втроем, уже привычно, раздели лук, завернули в холст и спрятали в сумку. Пора было возвращаться в Росток. Молодой воин торжественно попрощался и ускакал – торопился провести последнее занятие с подопечными. А мы с Велизарием ехали шагом.

Очень хотелось увидеть отца. Хорошо бы, как в детстве, забраться ему на колени и пожаловаться, рассказать о плохих дядях, разбивших лагерь возле Купеческих ворот. Выплакаться, уткнув нос ему подмышку. Чтоб обещал – до свадьбы зарастет.

Я вообще-то в отца. Он тоже невысок, и издалека его до сих пор принимают за юношу. Только я на ладонь повыше его вырос. Так что «на коленочки» не получилось бы…

Взглянул на солнце. Верхушки деревьев, шатаясь на ветру, щекотали его круглые алые бока. Ночь обещала быть ясной. Жаль. В дождь плачется легче.

Еще хорошо бы, если б отец закричал. Наорал на меня так, чтоб аж уши заложило. Выложил бы все, чего я достоин… Да только я знал – не будет этого. Ничего отец мне не скажет. Он вообще никогда на меня или сестер не кричал. Но от этого только хуже – бывает, несказанные слова ранят больше.

Но больше всего я боялся сочувствия. Жалости боялся и утешений. Хватило. Наслушался от князя…

Моя соловая лошадка вдруг остановилась. Сама. Встала, словно по бабки вкопанная прямо в городскую мостовую, и мотала головой на все попытки стронуть ее с места. И в мыслях ее была такая тревога, такая забота обо мне, что и я забеспокоился.

Соскочил с седла, обнял голову соловушки и гладил лоб, вглядываясь в пятна тьмы между домами.

– В детинец бы надобно, – нерешительно пробурчал Велизарий, подъезжая. – А вы тут с кобылой воркуете…

– У тебя часом не найдется меча? – тихонько ошарашил я отрока. – Воров, что в переулке сидят, ножом несподручно будет…

Дворовый тяжело, словно старый или больной, спустился с коня и, покопавшись в седельной суме, показал мне рукоять короткого пехотного клинка.

– Стражу позвать, али вы сами? – даже не подумав повернуться, полубоком, продолжая перебирать вещи в сумке, поинтересовался молодец. – А то ведь так могу гаркнуть, полгорода сбежится. Вы ж знаете…

– Если их трое, – я слышал только троих переминающихся с ноги на ногу, позвякивающих кольцами брони, злоумышленников, – то сам. Четвертого увидишь – кричи.

Терпения им не хватило. Так-то, им бы пропустить нас мимо, да со спины напасть – вернее было б. Но не судьба. Соловушка моя, как пес верный, врага учуяла и предупредила. Вот и не стали они больше во тьме таиться – вышли, длинными мечами помахивая. И посмеивались, мол, мальца срубить дело не хитрое.

– Забавно, – хмыкнул я, невольно заразившись их весельем. – Это ж лихо-то как – прямо в Ростоке…

Выхватил короткий меч и, прямо на полуслове, кувыркнулся из-под головы лошади в ноги крайнего. Полоснул голубой заточкой по суставу и вынырнул у стены, за их спинами. Раненый уронил оружие, упал на колено и впился зубами в ладонь, чтоб не закричать. Шуметь было не в их интересах.

– На куски порежу, – мрачно пообещал один из оставшихся стоять громил. Он больше не смеялся.

Они не были уличными убийцами. Их учили сражаться строем, потому и атаковали они слажено и одновременно. Чтоб противостоять им требовалось быть быстрым. И гибким. Я реально оценивал обстановку – в рубке на мечах мне ни за что не выстоять против двух опытных вояк. Потому и не собирался фехтовать.

Ударив клинком плашмя по руке левого от меня противника, прокрутился вокруг своей оси и оказался от него сбоку. Засапожный нож сам скользнул в руку, а потом и к шее врага. Черная кровь обильно хлынула на грудь и мигом пропитала поддоспешник.

– Крысеныш кусается, – оскалился последний. Подхватил второй меч и кинулся в атаку. Я отступал. Два остро отточенных смертоносных оружия так и порхали в умелых руках.

– Стража!!! – оказавшийся неожиданно близко Велизарий крикнул во всю мощь непомерно раздутых легких. Сила его вопля была так велика, что враг замер на миг и поднял руки, защищая голову. Мой короткий меч нырнул под ремень шлема и застрял в кости черепа.

Я огляделся в поисках следующего. От ворот грохотала подкованными башмаками стража. Четвертого нигде не было.

– Показалось, – развел огромными руками отрок.

Я пожал плечами и простым круговым движением ножа вскрыл горло раненому.

Ну неужели непонятно, кто подослал трех убийц по мою душу? Ну, не ограбить же меня хотели эти трое несчастных! В Ростоке всякий знает – нет у меня милых их сердцам кругляшек. Ни злата, ни серебра. Только лук и имеет какую-то ценность. Да и его не продашь – узнают. Так что не было ничего такого, что мне хотелось бы узнать у плененного вора. Живым он был никому не нужен.

– Ого, – удивился пожилой старшина княжеских дружинников.

– Дык, – гордо воскликнул Велизарий. Впрочем, заслуженно. Последнего, самого опасного душегуба, моя рука покарала. Но ошибиться его заставил вопль моей огромной «тени».

– Там их, у караулки, пока сложим, – почесыванием в затылке провожая исчезающие в объемных карманах дворового материальные ценности поверженных врагов, решил десятник. – Утром штоб князь сказал, чево с ними делать…

– Как хотите, – расслабленно проговорил я. – Я бы со стены их скинул…

Дружинники выпучили глаза, а я спокойно сел в седло и двинул лошадку к детинцу. Мне было потрясающе хорошо. Все сомнения и переживания перегорели в горячке скоротечного боя. Я снова почувствовал себя воином лесного народа, а не побитым мальчишкой из леса.

Всю оставшуюся дорогу насвистывал веселую песенку…

– Где ты болтаешься? – рявкнул мой троюродного племянника кум по материнской линии, Сворк, стоило голове моей лошади появиться в воротах детинца. – А ну подавай сюда уши, негодник…

– Негодника ты в зеркале увидишь, – наверное, я смеялся так, что даже Велизарий баском стал подхихикивать. – Рад тебя видеть…

– А скажи-ка мне, драгоценный мой Арч, – отпуская меня из крепких объятий, оценивающе сощурился Сворк. – Какого демона я тащился в… это место? В лесу медуница в самом соку и мать-и-мачеха зацветает, а здесь и исцелять некого и нечего. Некий шустрый лучник тут уже развлекся…

– Радуйся, – хихикнул я. – Полюбуешься на криворуких стрелков да и домой…

– Ха, – родич чувствительно хлопнул по плечу. – Ты и тут успел! Видели мы, как воинов туземных подучиваешь.

– Надеюсь вас удивить.

– Уже удивил. Иди скорее. Тебя Белый давно поджидает…

Я взглянул ему в глаза в надежде увидеть там предупреждение. В попытке понять, что кроется за этим его «поджидает». Живот тревожно свело, но глаза Сворка смеялись. Я медленно выдул невольно задержанный вдох.

– Тут тебя красавица поджидала, – знакомо хмыкнул отец, когда я, пошатываясь от крепких приветствий родственников, наконец, пробился к нему. – Я уж обрадовался, да кровь дубовицких князей в ней разглядел. Жонка Балора поди?

– Часто приходит, – легко согласился я. С души словно камень свалился. – Просить хочет что-то. Да пока я… болел, не решалась никак.

– Да известно, чего хочет, – погрустнел Белый. – Доведется в Дубровицы попасть, посмотри на князя.

– Доведется ли?

– Скорее всего, – он посмотрел прямо в глаза. Так же, как смотрел тем памятным вечером на тропе с горы Судьбы, выслушав рассказ о мертвой суке и ее щенках. Столько любви и заботы было в том взгляде. Столько гордости и доверия! Бывает и так, что не сказанные слова ласкают лучше сказанных…

– Пошли уже, – подмигнул отец одновременно мне и родичам. – Раз от жен в селище орейское убежали, так пировать будем! А там, глядишь, и время Летящего чествовать настанет.

– Так праздник же только послезавтра…

– Уже? – деланно огорчился лесной князь. Уж ему ли не знать?! – Тем более не стоит терять время!

Веселящейся гурьбой мы двинулись к главному залу.

Давным-давно, еще во времена, когда Спящие ходили по нашей земле, княжьи хоромы выстроили вокруг огромного белого дерева. Старики говорят – боги называли его Светлым Ясенем. И будто бы сами боги принесли сей росток и посадили на месте будущего города.

Под сенью разросшегося древа, сказывают, был разбит прекрасный сад, где вечно цвели прекрасные цветы и птицы не боялись вкушать пищу с рук людей. И именно в честь того, принесенного богами саженца, град и назван был.

Потом боги уснули. Светлый Ясень не пережил первую же суровую зиму. А весной, во время грозы, гигантская молния расколола ствол гиганта. Так, согласно орейским легендам, в брошенный мир, к смерти, голоду и болезням, пришла еще и боль – последний из прощальных подарков Спящих.

Старый Белый и первый Ростокский князь Равор Горестный из пня умершего ясеня приказали вырубить два трона, сидя на которых и провозгласили Ряду. Со временем колючие огрызки покореженных роз вырубили, землю замостили спилами того самого древа и над бывшим волшебным садом построили крышу. Раз в год, перед праздником Ветра, в Росток приезжали завоеватели из Леса, и тогда в Ясеневом зале ставили столы пиры пировать. По Спящим тризну справляли, прощальные подарки проклинали, да тут же и моего ветреного легконогого друга привечали. Сотни горожан да еще столько же гостей из других орейских земель – купцы рядом с воинами, мастеровые с военачальниками, князья с крестьянами – всем по чину было рядом сидеть, как свидетелям Ряды вечной.

С первыми звездами часть крыши над залом снимали – впускали ветер – и тогда сразу становилось ясно: кто празднику рад, а кто с корыстью какой-нибудь в княжий терем пришел. Холод ранней весны мигом выдувал остатки тепла и зубами не стучали только первые – обильно пищу вкушающие да питьем хмельным не пренебрегающие. Иные же, бывало, и трястись начинали.

Потому женщин и детей на этот пир не звали. Другое дело золотой осенью, когда близ Княжих ворот вставала ярмарка. Тогда и из окрестных земель и из Леса множество красавиц собиралось на товары да чудеса иноземные поглазеть. Ну, и друг на дружку, конечно. Сестры вот мои, по полгода хитрой вышивкой маялись, чтоб денек на ярмарке блеснуть.

Кроме того, на весеннем пиру не принято говорить о делах. Да только куда от них деться!? Потому и разрешено гостям и хозяевам на месте не сидеть. Встали, прошлись. Встретились – обменялись парой фраз. Через полчаса снова встретились… Как бы невзначай – еще поговорили. К утру и договорились. Тяжел труд правителя.

Я смотрел, как двигается отец. Как, вроде совершенно случайно, оказывается в компании то с наследником Ростока, то с Вовуром. Как тщательно избегает посла, которого откровенно спаивали воевода с гильдейским старшиной, неустанно вещая о «десятках тысяч умелых воинов из Великого леса».

Принцу пока никто из гостей не навязывался. Кому-то-брат шустро шнырял в купеческих кругах, где его, похоже, принимали за своего. Но ко мне они подошли все-таки вместе. Парель был уже весьма рад празднику.

– Разве твой Басра, жрец, дозволяет отмечать день Ветра? – после коротких приветствий поинтересовался я.

– Ветер – суть явление природы, Всеблагим данное, – зачем-то ткнув пальцем в небо, заявил Парель. – Вот и выходит, что празднование сие не может быть не угодно Ему!

Принц широко улыбнулся – он тоже угощением не брезговал. Я не удержался – засмеялся.

– Славно вы все придумали. Только одно мне непонятно. Как же Басра в Модулярах с проснувшимся богом уживается? Или у вас искра в камне не вспыхнула?

– От оставшихся дома друзей до нас доходили известия, – принц говорил легко, всем видом показывая, что и сам тому не верит особо, – будто бы Эковерт еще до своей коронации водил глав кланов в казематы под отцовым дворцом. И будто являлся им там пламень, полыхающий в сердце камня – не обжигающий и руку не греющий. Говорил подлый предатель, что соратникам своим силу может дать великую. От смерти и боли их навсегда избавить… Да только, мнится мне, другое им в подвалах показывали – дыбу да штыри, в углях раскаленные.

Слова, готовые вылететь изо рта, застряли в горле. Я даже кашлянул от волнения.

– Что ж ты об этом князю-то не сказал? Пошли, отцу моему повторишь…

– Я и хотел попросить меня ему представить, – смутился Ратомир. – Мне сказывали, Белый – это вроде титула княжеского у вашего народа?

– Ну, если бы князей можно было выбирать, то – да, – снова засмеялся я, уже высматривая в огромном зале отца. – Так-то вся семья наша за Орею в ответе. Но кто именно больше остальных, то Судьба решает…

Не очень просто оказалось поймать Белого в толпе людей, особенно если он сам этого не хочет. Тем не менее мне это удалось. Прямо перед остекленевшими от выпитого глазами посла мы с принцем, конечно совершенно случайно, схватили повелителя леса за локоть и отвели в сторонку.

– Демоны! – грубо рявкнул отец, выслушав повтор истории принца, и стремительно исчез за спинами гостей. Извиняться, в том числе и кубком вина, перед Ратомиром пришлось мне.