Текст книги "Дух, брат мой"

Автор книги: Андрей Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Советские барышни-стюардессы поначалу пытались унять праздновавшую «дембель» толпу, но уже после Ташкента, где все затарились пивом, они поняли, что лучше скрыться где-нибудь в укромном уголке самолета, отдав нам на разграбление все запасы спиртного, которые были на борту. В Москву мы прилетели в три часа ночи.

В «Шереметьево-2» встречавшая меня мама плакала, говорила, что я стал похож на скелет. Действительно, весил я тогда 46 килограммов.

Разве мог я в то время предположить, что отдам Афганистану еще семь лет своей жизни, и буду провожать из Кабула на родину последний советский БТР, возьму на память с кабульской пересылки табличку с меню последнего солдатского обеда? Бог распорядился именно так, возможно именно поэтому день моего рождения приходится аккурат на 7 число афганского месяца Саур – день Апрельской революции в Афганистане. Да причем здесь я. Шестеро наших студентов так и не вернулись домой из-за речки живыми. Первый из них – Игорь Адамов, служащий Советской Армии, переводчик афганского полка «коммандос», геройски погиб в бою с душманами в «зеленке» под Баграмом в 1981-м. Последнего – Владимира Соловьева, офицера КГБ СССР, раздавил афганский танк уже в 1990-м. Всего за годы войны в Афганистане более 50 выпускников и студентов одного из престижнейших вузов Советского Союза – Института стран Азии и Африки при МГУ воевали и работали в Афганистане. 12 из них награждены боевыми орденами СССР. Советскими и афганскими медалями – практически все. Такая она была, наша война в Афганистане.

Кабул, февраль 1989 года

Накануне Дня Советской Армии утром ко мне на виллу заехал корреспондент радио и телевидения Владимир Фадеев, попросив меня договориться о встрече с Наджибуллой. Я и сам намеревался проведать президента, чтобы его устами поздравить наших военных с праздником, а также пронюхать о контактах госвласти с представителями моджахедов и племенными формированиями. После провозглашения политики национального примирения, и особенно начиная с 1988 года, советские СМИ крайне неохотно размещали материалы о боевой работе наших военнослужащих. Акцент делался на политическую составляющую этой войны – Женевские переговоры, успехи политики национального примирения, развитие и становление афганских вооруженных сил, жизнь афганского общества. В то же время после ухода советских войск сам доктор Наджиб оказался в тени, в своего рода информационной изоляции. Военные и политики так увлеклись решением афганской проблемы в кабинетах, что практически забыли про главу государства, который независимо от их воли по-своему правил страной, работая почти круглосуточно в здании Минобороны. Я набрал номер канцелярии президента, представился и изложил свою просьбу на языке дари адъютанту о намерении взять у Наджиба интервью, и был немало удивлен, когда на том конце провода на чистом русском языке мне ответили: «Хорошо, Ваша просьба будет передана президенту сейчас же. Вам перезвонят в течение часа» А когда я хотел дать номер своего телефона, тот же голос уверенно произнес: «Не трудитесь ничего объяснять, мы Вас прекрасно знаем, номер вашего телефона тоже». Через двадцать минут раздался звонок, и тот же бесцветный голос произнес: «Доктор Наджиб ждет вас послезавтра к 11.00 в бывшем штабе 40-й армии, дорогу Вы знаете». Я оценил такую оперативность по достоинству. Она свидетельствовала лишь об одном – Наджибу есть, что сказать, и он хочет напомнить о себе в прессе и по телевидению. С другой стороны зазор в один день свидетельствовал о его выдержке и самообладании, подчеркивал дистанцию между нами и руководителем государства.

В назначенное время мы явились к президенту во дворец на моей зеленой «Ниве». Странно было видеть на первом КПП заменивших советских солдат афганцев. Впрочем, в и в 80-м мне также странно было видеть на месте афганцев наших военных. Но время идет, все изменяется.

В «предбаннике» нас встретил щеголеватый майор, предложил присесть в роскошные кресла, сказав, что Наджиб освободиться через 15 минут, а сейчас он работает с документами. Через 10 минут нас пригласили в кабинет к Наджибу. Президент был одет в застегнутый на все пуговицы военный френч, по покрою отдаленно напоминавший униформу Мао Цзе Дуна. Говорил он почти шепотом. Привычка говорить в пол-голоса появилась у Наджибуллы после его тесного общения с министром иностранных дел СССР Эдуардрм Шеварднадзе, который в последнее время вместе с Крючковым зачастил в Кабул. Как и Шеварднадзе, Наджибула полагал, что, разговаривая шепотом, он заставляет присутствующих внимательней прислушиваться к его словам. И это было так.

Первым стал задавать свои вопросы Фадеев. Оператор Вадим Андреев, расположившийся за нашими спинами с кинокамерой, снимал беседу. Ответив на несколько дежурных вопросов, Наджибулла сам предложил нам чаю. Мы не отказались, беседа приняла менее формальный характер. Я посчитал, что настал самый удобный момент для того, чтобы поздравить советских солдат устами президента. Это оказалось непросто. Сначала он профессионально, как чекист, уходил от ответов о боевой работе 40-й армии в Афганистане, говоря лишь общие слова о положительной роли военной помощи СССР Афганистану. Однако загнанный в угол моими наглыми вопросами, все-таки сказал: «Лично я высоко ценю то, что делали в Афганистане советские солдаты. Они отдавали свои жизни за чужую страну, чужой народ. Погибшим – вечная память. Живым – вечная благодарность и слава». Я в полной мере оценил смелость слов афганского руководителя, который еще несколько дней назад выступил с обращением к афганскому народу, моджахедам с призывом прекратить братоубийственную войну. В том обращении президент сказал тогда, что борцам за веру – моджахедам, которые также являются неотъемлемой частью афганского народа и чей жизненный выбор он даже как политический и военный противник уважает, не с кем больше воевать. «Если вы воевали против иностранной оккупации, то воевать больше не с кем. Иностранные войска ушли, и никто больше не угрожает исламу. Вы должны по достоинству оценить этот шаг афганского руководства, которое пошло на это, исходя из желания осуществить на деле чаяния афганского народа, восстановить мир и спокойствие на многострадальной афганской земле», – сказал тогда президент, выступая по афганскому телевидению. Сейчас он отдавал дань памяти подвигу советских солдат, практически подставляя себя под огонь критики противников режима. Наверное, это далось ему нелегко. Впрочем, президентом никогда быть нелегко, особенно в Афганистане.

Через три года замученного пытками доктора Наджиба повесят на площади перед гостиницей «Ариана» озверевшие подонки из организации «Талибан».

Кабул, февраль 1989 года

Две недели, прошедшие после вывода Ограниченного контингента советских войск, были очень спокойными. Казалось, душманы вняли призыву президента и провозглашенному им месячнику прекращения огня. Ракетных обстрелов не было, жизнь катилась своим чередом. Проводив на Родину сослуживцев, мы переехали вновь на дальнюю виллу, замыкающую улицу «Ж» района Картэйе-Сех, в трехстах метрах от посольства. Нашему нафару (слуге) хазарейцу Яхье, который каждый день после работы был вынужден возвращаться домой к семье куда-то высоко на одну из гор, опоясывающих Кабул, я выделил отдельно стоящее подсобное помещение во дворе виллы. Раньше оно служило складом для дров. Это был каменный домик с одной комнатой площадью примерно в 25 квадратных метров. Яхья был несказанно рад возможности перевезти в собственное жилье свою семью – жену и малолетнюю, почти грудную дочь. Мы перетаскали все дрова под навес на чамане, предоставив возможность как следует убраться в помещении его супруге. Жена Яхьи, немного похожая на хорька из-за выдающихся вперед зубов верхней челюсти, оказалась женщиной компанейской. Кроме обустройства быта своей семьи, она выносила мусорные ведра с нашей кухни, иногда мыла скопившуюся грязную посуду. Свой домик они перегородили ширмой на жилую и нежилую части. В нежилой части, ближней к двери, устроили нечто вроде кухни, используя для приготовления пищи электроплитку, подаренную нами. Когда электричества не было, готовили на керосинке. Точно также осуществлялся и обогрев помещения. Яхье была временно презентован мощный калорифер, а также один керосиновый обогреватель. Хотя на дворе стояла зима, дома у хазарейца почти всегда было тепло. Впоследствии Яхья надыбал где то еще и печь-буржуйку и топил ее нашими дровами для камина. Мы закрывали глаза на это, так как в тяжелых условиях войны камин был роскошью, а у него мерз ребенок. Яхья умел быть благодарным. Он тратил свой бензин, когда мы просили его что-нибудь приобрести в городе. Где он его доставал – знал только он один. Его ярко-желтый Фольксваген-жук часто не заводился, и его приходилось толкать. Вместо переднего сиденья пассажира у Яхьи в машине стояло перевернутое оцинкованное ведро, на котором иногда приходилось ездить. Потом, пару раз ударившись лбом о лобовое стекло, решили ездить прямо на полу, расстилая под собой мягкую и плотную телогрейку. Иногда пронырливому хазарейцу удавалось разжиться бензином и для нас. Денег мы ему за это не платили – у нас был натуральный обмен. Когда мы разжились, наконец, солярой для обогрева основного помещения на ТАССовской вилле и для пуска резервного движка, вырабатывавшего электроэнергию, мы поделились с ним дизтопливом, не скупясь.

Жизнь в Кабуле без солярки была очень экстремальной. В конце февраля душманы потихоньку оседлали горную дорогу Джелалабад-Кабул, порушив опоры ЛЭП, связывавшие проводами гидроэлектростанцию в Саруби с Кабулом. Без движка, работавшего на соляре, не работал водонасос – центральная вилла лишалась воды. Не работали за отсутствием электроэнергии телетайпы, отопление. В первые мартовские дни после ряда безуспешных попыток прорваться в управление ГСМ, торгующее соляркой в промышленных масштабах, нам все же удалось оформить заявку на бензовоз дизтоплива. Раньше водители бензовозов, обслуживавших наше Отделение, знали, что входная горловина трубы нашей цистерны, соединенной с дизель-генератором, уже чем рукав перекачки на машине и всегда возили с собой переходники. За это им доплачивали какую-то символическую сумму. На этот раз приехал новый водитель, который забыл этот самый переходник. В результате мы оросили солярой всю улицу и внутренний двор. Около двухсот литров горючего вылилось на улицу, но цистерна так и осталась полупустой. Пришлось наливать соляру в бочки и черпать ее ведрами, заливая в горловину трубы, выходившую на крышу. На нашей улице был праздник. Афганцы, жившие по соседству, посылали своих малолетних отпрысков с ведрами и банками, которыми те черпали солярку из огромных луж. Моя одежда – джинсы и рубашка – превратились в промасленную ветошь, но я стойко стоял на лестнице и заливал соляру в трубу. В результате цистерна была на три четверти наполнена. На вилле вновь загорелся свет, заработали телетайпы. Яхья тоже успел урвать свою долю горючего, чему был несказанно рад.

Спустя ровно три недели после официального вывода войск, моджахеды сорвались с цепи. С западных предместий Кабула в сторону советского посольства и окружавших его вилл полетели в неимоверном количестве реактивные снаряды. Если раньше ракетные обстрелы обычно продолжались не более 10–15 минут, то сейчас грохот разрывов не смолкал более получаса. Иногда, выпущенные неумелой душманской рукой, снаряды улетали в жилые кварталы города, но в основном все сыпалось в квадрат Картэйе-Сех и район Дарульамана. Обстрелы происходили как в дневные часы, так и поздно вечером. В основном ракеты попадали в окружавшие посольство виллы, сея там смерть и разрушения. Но уже спустя несколько дней, несколько РСов легли на территорию посольства, одна ракета, пробив крышу консульства, залетела внутрь помещения, однако не взорвалась. К счастью, было обеденное время, и сотрудники миссии расползлись по домам на полуденный отдых. Это их и спасло. После этого инцидента всем сотрудникам консульства выдали каски и бронежилеты, а также автоматы. Ничего умнее придумать не смогли, разве что кое-где устроили небольшие заграждения из мешков с песком. Естественно, что никто из консульских работников эти причиндалы на себя не пялил. Им нужно было выдавать визы, а не пугать афганцев своим видом. Поэтому все амуницию обычно складывали на стол в помещении консульства. Все равно ни каски, не бронежилеты от прямого попадания снаряда спасти не могли, разве что навредить в случае необходимости незамедлительно перебежать по коридору в подвал, в убежище.

Обстрелы становились все чаще и продолжительней. Офицер безопасности не нашел ничего умнее, как предложить возвратившемуся, наконец, из Союза послу перевести всех совграждан с вилл на территорию дипмиссии. С одной стороны, его, конечно, можно было понять. Этим шагом он огораживал себя от головной боли за жизнь советских граждан в случае возможных нападений на их жилища. Но с другой стороны у душманов появилась вполне определенная и конкретная цель, которую во что бы то ни стало нужно было размолотить ракетами – советское посольство. Концентрация совграждан в нем значительно возросла, поэтому и шансов попасть «под душманскую раздачу» прибавилось. Тассовцев также заставили переместиться на территорию советского городка. Юрию Тыссовскому предоставили отдельную квартиру в доме аппарата экономсоветника, а меня заселили вместе с одним работником консульства в посольский дом.

Вспоминая полтора месяца, которые я проживал в этом доме, могу со всей откровенностью признаться, что это были самые тяжелые дни моей жизни в Афганистане. Каждый мой шаг был под контролем, о любом телодвижении сразу становилось известно в аппарате офицера безопасности. Кроме того, чисто с бытовой точки зрения, проживание с незнакомым человеком в малогабаритке с одной ванной и одним туалетом, было дискомфортным, тем паче, что к нему частенько заглядывали его друзья и сослуживцы. О том, чтобы поспать или поработать, не могло быть и речи – в квартире постоянно кто-то находился. Порой, мне приходилось идти спать на работу – в хлеборезку. Чтобы стук телетайпов и телекса не мешал мне заснуть, я затыкал уши ватой, сверху надевал шапку или обматывал голову полотенцем и, сидя в кресле, засыпал. Но и здесь не было покоя. В наш «кабинет» постоянно кто-то заходил и пытался со мной заговорить. На улице было еще не очень жарко, я иногда забирал ключи у инженера и оглядываясь по сторонам, тихонько забирался в связной ГАЗ-66, где спокойно засыпал, не тревожась, что меня разбудят.

После обеда, мы обычно выезжали на виллу, чтобы покормить собаку и приглядеть за домом. Но и это было сопряжено с неудобствами. Каждый выезд фиксировался на воротах комендантами, а собственно для выезда нужно было истребовать разрешение офицера безопасности. Населявший посольство разношерстный люд очень негативно реагировал на то, что днем, когда все работают, я то купаюсь в бассейне, то играю с оператором телевидения Андреевым на бильярде в клубе. Естественно, факты «аморалки» немедленно доносились по разным адресам, в том числе и парторгу посольства Петрову. Он неоднократно вызывал меня, чтобы «протрясти с песочком». Никакие объяснения на него не действовали, он упорно не хотел понять того, что я работаю рано утром, пока все посольские еще спят, и поздно вечером, когда все уже спят. Именно в эти часы к нам в корпункт приходили новости с ленты информационного агентства Бахтар. Днем, обычно в обеденные часы, я, за неимением возможности выезда в город, созванивался со своими знакомыми афганцами, но откровенного разговора по телефону, конечно же не получалось. Афганцы знали, что мы все заблокированы в посольстве, и что все разговоры прослушиваются. Иногда по ночам мы до самого утра переводили речи и выступления руководителей афганского государства, перегоняя их в Москву, вечерами, обычно, писали «нетленки». Бытовые неурядицы сопровождались еще и непрекращающимся «стуком» доброхотов в известные адреса. Посидеть со знакомыми «за рюмкой чая» без того, чтобы утром об этом не узнал офицер безопасности, было нереально. Кроме того, в этих условиях, мое пребывание в Афганистане становилось бессмысленным. Переводить Бахтар можно было с таким же успехом в Москве, и не за чем для этого было сидеть под ракетными обстрелами. Такие элементы работы как живой контакт, поездки по провинциям, работа в армии, министерствах и ведомствах, отсутствовали полностью. Да и «общий сбор» сотрудников различных организаций под одной посольской «крышей» с точки зрения обеспечения их безопасности являлся чисто воды профанацией. Это мы уже проходили. В середине 80-х, когда в Кабуле стало модно закладывать под автомобили магнитные мины, контрразведчики из Представительства КГБ в Кабуле учудили откровенную дурость. Они решили, что все советские граждане, проживавшие в «Старом» и «Новом» микрорайонах столицы, должны отныне парковать свои авто на специальных площадках, которые будут охранять солдаты афганского царандоя (народной милиции). Идиотизм этого распоряжения был очевиден. Теперь каждая собака могла точно указать, на каких автомобилях ездят «шурави». Если раньше этого было не понять – на машинах висели по большей части белые афганские или зеленые – «представительские» номера, которые периодически менялись, то теперь весь советский автопарк был как на ладони. Ночью их никто и не охранял. Я самолично в этом убедился, выйдя под покровом тьмы из своего 8-го блока, где проживал, и спокойно дойдя до «автостоянки». Мало того, что весь царандой (народная милиция) спал, на самой стоянке охраны не было вообще. Я преспокойно сел в свою машину, отогнал ее к дому и пошел спать. Наутро смотрел с балкона, как вокруг моей машины ходят царандоевцы и подозрительно заглядывают под колеса. Я вышел на улицу и имел с ними нелицеприятный разговор, суть которого свелась к следующему: моя машина будет стоять здесь, а не где-либо в другом месте. И охранять ее будут те, кому это будет поручено. К слову сказать, мою машину охраняли помимо знакомых солдат царандоя, живших в подвале подъезда, еще и два афганских пацаненка. Их отец был офицером-пограничником и воевал где-то под Хостом. Жили они крайне бедно, и я иногда подбрасывал им за работу продукты. Спустя несколько лет, однажды утром ко мне в двери постучали. Передо мной стояли два молодых офицера – один в форме сотрудника МВД, другой – пограничника. Это были мои малолетние охранники! В свое время я им сам присоветовал идти служить в эти войска. Они запомнили где я живу, и пришли ко мне в гости, принеся скромные подарки – конфеты и кульчу (орехи, закатанные в расплавленный сахар). Мы пили чай и вспоминали их недавнее детство, смеялись. А когда они ушли, мне почему-то стало очень грустно. Я уже знал, что наши войска будут уходить, и что этим паренькам придется самостоятельно биться с контрреволюционерами. В тот момент я почувствовал себя предателем, осознанно бросающим друзей в беде. Я ничего не мог для них сделать, да и они ничего не просили. Просто, наверное, пришли ко мне попрощаться. Больше я их никогда не видел…

В вопросах личной безопасности я исходил из совершенно иных посылов, нежели контрразведчики, стараясь совершать поездки в одиночестве и «не сбиваться в кучу», постоянно быть на виду, однако не у них, а у афганцев… Моя «публичность» была моей охранной грамотой Чем больше народа знало кто я, тем спокойней я себя чувствовал. Я специально приобрел яркую футболку с белыми и красными полосами, чтобы она сразу бросалась в глаза. Ходячая мишень, постоянно мелькающая в выпусках новостей афганского телевидения. Меня узнавали торговцы в городе, военные и сотрудники органов безопасности. Моджахеды и симпатизирующие им люди тоже узнавали. Но так как, приезжая на рынки за овощами, я смело оставлял им ключи от своей машины, и просил посторожить ее от набегов воришек, не чурался прямых откровенных разговоров о настоящем и будущем Афганистана, никто из них так и не посмел сделать мне подлость. Я старался понять их, а они меня. Мало того, частенько они предупреждали меня иносказательно о том, когда мое появление в том или ином месте Кабула будет нежелательно. Обычно в эти дни многие дуканы не работали. Тот, кто был на Востоке, знает, что это не сулит ничего хорошего…

За долгие годы пребывания в Афганистане я вывел для себя определенную формулу поведения, позволявшую оставаться целым и невредимым. Она довольно проста. Если ты слишком долго живешь в чужой стране, тебе рано или поздно придется понять и полюбить этот народ, узнать и начать уважать его обычаи и жизненный уклад, постараться стать «одним из них». Никогда не показывать, что ты чего-то или кого-то боишься, смело идти на контакт с самыми «подозрительными» личностями и по возможности постараться их не обманывать. Жизнь показала, что опасаться стоит, прежде всего, того, в ком ты, на первый взгляд, не сомневаешься, в ком ты уверен и с кем ты давно знаком. И если в силу тех или иных причин тебе не удается наладить контакт с пуштунами, нужно смело «двигать» в среду нацменьшинств, их недолюбливающих. Мимолетная отрицательная характеристика пуштунов станет твоей охранной грамотой в среде таджиков и хазарейцев. Хорошее знание разговорного фарси сделает тебя в их глазах «настоящим таджиком». Неплохое знание пушту, увы, вызовет в пуштунской среде удивление и подозрения, что ты шпион. Пуштунское общество очень закрытое и самодостаточное, чтобы терпеть чужаков. Общество афганских нацменьшинств – наоборот, очень открытое и благожелательное. Оно запросто может ассимилировать в себя иностранца, если, конечно, к тому есть предрасположение и желание.

Осознавая бесперспективность прозябания в посольстве, я позвонил в Москву в отдел кадров и имел почти часовую беседу с одним из «направленцев». Игорь Иванович Уваров был поистине золотой человек. Старший офицер ГРУ помимо высоких деловых качеств обладал еще очень редкой чертой – умел внимательно выслушивать собеседника, быстро делать правильные выводы и оперативно принимать решения без согласования с начальством… Он обладал колоссальными связями со всеми смежными ведомствами, поэтому после нашего разговора я ничуть не удивился, когда решением посла корреспонденты ТАСС были отпущены «на волю», то есть на принадлежавшую им виллу, из посольского периметра. Правда, Гоев – офицер безопасности, которому пришлось выполнять команду из Москвы, взял с нас письменную подписку о том, что мы «самостоятельно и обдуманно, принимаем решение о выезде из посольства» и что «аппарат помощника посла по административно-правовым вопросам более не несет ответственности за нашу безопасность».

Неизгладимый негативный осадок от дней, проведенных в посольском городке, усугублялся тревожными сводками с фронтов. С наступлением ранней и на редкость теплой весны моджахеды с утроенной энергией стали терзать гарнизоны правительственных войск в провинциях. Самые мощные наступления моджахедов при поддержке воинских подразделений регулярной армии Пакистана произошли в округе Хост и провинции Нангархар. Но если Джелалабадский гарнизон еще кое-как держался, то под Хостом правительственные войска отступали, оставляя, один за одним, рубежи обороны. В один из апрельских дней 1989 года Хост пал под натиском вражеских банд… Афганские полки отступили на заранее подготовленные позиции, в город вошли душманы.