Текст книги "Дух, брат мой"
Автор книги: Андрей Грешнов
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
– Товарищ генерал, ваши подчиненные величают Вас доктором, как и доктора Наджиба. Почему?
– Вы здесь уже столько лет, что, боюсь, ничего нового не узнаете. Но все же, для проформы: Родился я в Кухе-Сафи. Знаете такой населенный пункт в уезде Дэхсабз? В семье простого крестьянина. Доктором меня величают не потому, что я какой-то академик непонятных наук. Я обыкновенный врач, а потому и доктор. Закончил медицинский институт, до революции семь лет работал врачом по провинциям. Мне 40 лет. После революции трудился по специальности в Шибиргане. Вам, наверное, знакомо такое понятие как «партийный призыв»? Так вот, я пришел в органы по заданию партии и получил из рук доктора Наджибуллы генеральские погоны. Вот так я и стал доктором человеческих душ. Что поделаешь. Революция….
– «Афганфильм» не про вас кино снимал под названием «Пейкар»?
Генерал рассмеялся. – Ну Вы даете, нет конечно. Хотя кое-какие аналогии и сравнения в нем усмотреть можно. Но нет, точно не про меня.
Мы еще долго беседовали с доктором и пили чай. Прихлебывая из чашки чуть теплый, хорошо утоляющий жажду напиток, попахивавший рыбьим жиром, я иногда в такт рассказу генерала кивал головой и обдумывал некоторые его фразы. Генерал не врал, когда рассказывал про переодевшихся моджахедов. С неделю назад прямо в центре Кабула я чуть не угодил к ним в руки. Дело было в четверг, самый базарный день. Несмотря на предостережения офицера безопасности, которые я счел дежурной формальностью, сразу после летучки у посла я двинул в город, так как накануне сам себе выдал зарплату. Пачка купюр, как говорится, жгла ляжку, и я рванул в Шахре-нау на Зеленый базар. Я настолько привык к мысли о том, что лично со мной ничего дурного случиться не может, что полностью в тот день утратил бдительность, оставив пистолет в «бардачке» машины. День был солнечный и слегка прохладный. Меня не насторожило даже то, что часть дуканов была закрыта, что обычно свидетельствует о готовящейся заварушке или теракте. Бросив авто возле лавки знакомого хазарейца и попросив его понаблюдать за машиной, спокойно пошел по левой стороны Чикен-стрит в сторону центра города, к кинотеатру Синема-парк. Дойдя почти до конца улицы, где на перекрестке располагались дуканы цирюльников, повернул назад, разглядывая витрины. Улица была почти пуста, почему-то было мало машин. Заглядевшись на понравившийся мне пузатый самовар, стоявший за стеклом витрины, я вдруг отчетливо почувствовал на спине пронзительный взгляд. Я аккуратно повернулся к витрине чуть боком, чтобы видеть то, что творилось за моей спиной. И вовремя. Метрах в двадцати от себя увидел четверых молодых людей в нетрадиционных для Кабула таджикских накидках, скрывавших от глаз их руки. На их головах красовались плоские шапки – пакколи, что тоже было диковиной для афганской столицы. Все они были почти гигантского роста, за метр девяносто, уж точно, то есть на несколько сантиметров выше меня. Поджарые, с загорелыми лицами. Что это чужаки, я понял сразу. Теперь оставалось проверить, не по мою ли они душу? Я медленно двинул назад к машине, но топать до нее оставалось еще почти с километр. Я проклинал себя за забытый в «бардачке» пистолет и потерю бдительности. Останавливаясь у витрин дуканов, я смотрел в стекло что делают идущие сзади люди. Они оставались ровно на том расстоянии от меня, на котором я их и обнаружил, вроде даже еще и приблизились.
Тот кто долго жил в Кабуле, хорошо знает, что дуканы составляют только фасад афганских улиц, а черные дыры ходов, ведущих из них во внутренние дворики – это такая клоака, что там человек может исчезнуть как иголка в стогу сена, и никто и никогда его уже не найдет. Нужно было что-то предпринимать, и в голову пришла единственная на тот момент здравая идея – зайти в один из дуканов, где находились хоть какие-нибудь покупатели, которые могли спугнуть моих преследователей. Но как назло все магазины были или закрыты, или пусты. Противный липкий страх капельками холодного пота полез под куртку, ближе к шее. Ну вот, наконец. В дукане есть кто-то живой. Я сделал три шага вниз, по ступенькам и зашел внутрь. У прилавка стояли еще два молодых человека, также очень подозрительного вида. Они ничего не покупали, и что самое противное, даже не разговаривали с владельцем торговой точки. Просто стояли и молчали, бросая взгляды на вход. Я также посмотрел на входную дверь и ужаснулся. Двое великанов блокировали вход, встав по обеим сторонам двери, а один спустился в дукан, встав за моей спиной.
– Дукандор, ну как покажи мне вон тот зонт! Я сам не ожидал от себя такой прыти и этих слов. Самым тяжелым, что продавалось в этом дукане, оказался именно зонт с толстой костяной ручкой, которой я намеревался воспользоваться как орудием в этой неравной борьбе. Не глядя, купил зонт и уже изготовился к тому, чтобы начать сопротивляться. Но вместо этого, неожиданно для самого себя, вдруг сделал гигантский прыжок к входу, и, выставив зонт впереди себя как штык на винтовке, опрокинул одного из блокировавших дверь. Дальше мысли не роились, а просто пульсировали в голове. Что делать? Бежать к центру улицы! Зачем? Не знаю! Я ждал выстрела в спину, но его не последовало. Еще один спринтерский рывок, и я уже у своей машины, выхватываю пистолет и смотрю назад. У дукана, где еще несколько минут назад стояли люди, никого нет. Никого нет и во всей округе. Мои преследователи, а также те, что находился в дукане, как испарились.
– Кто это были такие? Я обратился я к хазарейцу, который торговал с лотка возле моего автомобиля.
– О ком ты говоришь?
– Ну, эти четверо, с накидками?
– Никого не видел, тарджоман-саиб.
– Никого?
– Точно никого.
Я посмотрел хазарейцу прямо в глаза. Он отвел взгляд. Больше машину я на том месте не парковал. Мало того, мы быстро постарались от нее избавиться, продав ее бывшему хозяину моей квартиры в микрорайоне генерал-майору Гуляму Наби.
Такая вот приключилась малоприятная история. Я никому о ней не рассказывал. Но картинка помимо моей воли прокручивалась снова и снова в голове неприятным цветным мультфильмом в такт убедительным словам доктора Пейкара.
– Доктор, разрешите посетить следственный изолятор вашего управления.
– Почему именно нашего? Вы что, знаете где он находится?
– Конечно не знаю. Просто догадываюсь. Наверное, в начале Чикен-стрит, у пакистанского посольства?
– Необычайная прозорливость. Впрочем, нет ничего невозможного. Завтра за Вами заедут два офицера с запиской от меня, чтобы Вы их часом ни с кем не перепутали. Годится?
– Спасибо товарищ генерал. С кем я там смогу поговорить?
– Покажете записку, которую Вам отдадут офицеры, начальнику оперативного отдела специзолятора.
– Еще раз спасибо. А офицеры знают мой адрес?
– Товарищ журналист, я ценю Ваш юмор. Камеру мы изъяли у «духов» на крыше виллы, которая находится через четыре дома от Вашего.
Попрощавшись с генералом, я сел в машину и поехал на работу, обдумывая по пути его слова об Ахмадшахе Масуде. Намеренно ли Пейкар так изящно «обошел» его своим вниманием? По всей видимости, да. Масуд контролирует дорогу с севера, с ним ведутся негласные переговоры о пропуске колонн с грузами. Пару-тройку грузовиков с мукой – в сторону от трассы, и через час колонна движется по дороге целая и невредимая. Неприятности могут поджидать ее уже совсем близко к Кабулу, где ряд уездов контролируют отряды ИПА Гульбеддина Хекматиара. Здесь уже происходит столкновение их интересов. Таджик Масуд пропускает колонны в Кабул в обмен на нанесение армейцами БШУ по пуштунам – гульбеддиновцам. Они и ему не дают житья, блокируя долину Панджшер и подрывая его алмазно-изумрудный бизнес. Раньше Масуду было полегче. На него работала куча информаторов-таджиков в Минобороны, что позволяло Масуду постоянно уходить из-под удара. Но когда в 1987 году был арестован начальник разведуправления Генштаба, сливавший ему информацию о готовящихся операциях, положение Ахмадшаха значительно усложнилось. Пуштун Наджибулла ненавидит таджика Масуда. Перед самым выводом войск он таки выпросил у председателя КГБ СССР Крючкова и министра иностранных дел СССР Шеварднадзе нанесение последнего массированного удара по долине Панджшер. БШУ нанесли, а потом жители Кабула, оказавшегося в кольце блокады, чуть с голоду не протянули ноги. Наджиб – националист. Большую часть таджиков из министерства обороны удалил под разными предлогами. Это ему еще аукнется. «Свои» пуштуны еще страшней – они в душе все заговорщики, особенно халькисты. С Масудом контактирует МГБ. Там таджиков прорва…
Из обзора газеты «Известия» от 28 августа 1989 года.
…«Сообщения информационных агентств из Афганистана свидетельствуют о том, что непрекращающиеся ни на один день в течение последних полутора месяцев междоусобные бои между различными оппозиционными группировками достигли в эти дни небывалого накала. Создается впечатление, что в некоторых провинциях страны моджахеды почти забыли о существовании правительственных войск и обратили всю свою ярость и боевую мощь на бывших союзников, оказавшихся теперь злейшими врагами.
В междоусобные столкновения вовлечены прежде всего члены двух наиболее влиятельных и многочисленных группировок оппозиции – «Исламской партии Афганистана» (ИПА), действующей под предводительством Г. Хекматиара, и «Исламского общества Афганистана» (ИОА), которое возглавляет Б. Раббани. Затаенная вражда, которую представители этих организаций долгие годы питали друг к другу, выплеснулась в открытый вооруженный конфликт 9 июля. Тогда в северной провинции Тахар, боевики из ИПА устроили засаду, в которую попали тридцать членов ИОА, в том числе несколько полевых командиров. Все они были хладнокровно перебиты. Кровавые события в Тахаре вызвали цепную реакцию по всей стране.
Как сообщил по телефону из Кабула корреспондент ТАСС А. Грешнов, в конце прошлой недели отряды ИОА во главе с известным полевым командиром Ахмад Шахом Масудом предприняли ответную операцию против хекматиаровцев, захватив в плен 11 членов противоборствующей группировки. Мстя пленным за своих растерзанных соратников, подчиненные Масуда в свою очередь проявили невиданное зверство – отрезали своим противникам головы, ноги, руки, вспарывали животы. ИПА не осталась в долгу. В нескольких провинциях ее отряды перешли в наступление на позиции сторонников Раббани. Счет жертвам ожесточенных боев идет уже на сотни. Наиболее напряженные столкновения происходят в северо-восточных провинциях – Бадахшан, Кундуз, Сари-Пуль, Лагман. В целом складывается впечатление, что возглавляемые Масудом отряды ИОА действуют более успешно, постепенно вытесняя хекматиаровцев с их позиций. Превосходство ИОА над своими противниками можно частично объяснить тем, что значительная часть населения северных провинций лояльно относится к группировке Раббани, а популярность экстремистов из ИПА весьма низкая. В последнее время, правда, лидеры ИОА пытаются приуменьшить размах междоусобных боев, создать впечатление, будто оппозиционные силы всецело поглощены операциями против «коммунистического режима», и добились при этом немалых успехов. Однако телеграммы информационных агентств опровергают эти утверждения. Франс Пресс, например, сообщает, что Ахмад Шах Масуд, собрав под свои знамена не менее пяти тысяч человек, 25 августа предпринял одновременные атаки на несколько опорных баз хекматиаровцев в провинциях Тахар и Бадахшан. Причем только в Бадахшане потери ИПА составили 150 человек. Находящийся в Пешаваре брат Масуда Ахмад Зия получил от него послание. Масуд сообщает, что его люди «захватили живьем» 300 членов хекматиаровской партии. Среди них и получивший печальную известность Саид Джамал – тот самый который руководил резней в Тахаре 9 июля. Масуд заверил, что не имеет намерения предать смерти захваченных противников. Все они, включая Джамала, будут переданы специальной комиссии, которую «переходное правительство» моджахедов создало две недели назад для расследования тахарского инцидента. В том же письме, предназначенном, судя по всему, для того, чтобы его предали огласке, Масуд выдвинул против ИПА обвинение в «сговоре и сотрудничестве с кабульским режимом». Джамал и его люди будто бы заключили соглашение с афганским правительством, стремясь свести на нет влияние ИОА в северных районах страны. Надо заметить, что некоторое время назад хекматиаровцы адресовали точно такие же упреки сторонникам Масуда.
26 августа лидер ИПА, находящийся сейчас в восточной провинции Пактия, созвал на «экстренное совещание» членов исполнительного комитета своей партии, стремясь найти выход из ситуации, которая с каждым днем становится все более критической. Какую цель он преследует при этом? Разработать план ответных действий против Масуда или попытаться найти пути к хотя бы временному примирению с ИОА?»….
На следующий день после встречи с генералом, мы поехали в КПЗ МГБ вдвоем – вместе с Юрием Тыссовским. Как и обещал генерал, за нами заехали два офицера одетые в обычную военную форму. Но даже по тому, как на них сидело военное обмундирование, можно было догадаться, что это не армейцы. Работников службы госбезопасности всегда выдавала тщательно отутюженная, как с иголочки, одежда. Военные кепи с козырьком обычно имели высокую тулью, в сам козырек вшивалась пластиковая вставка. Это было вполне объяснимо. Для армейцев их форма была повседневной. Офицеры МГБ обычно ходили в свободное от работы время суток в гражданской одежде. Кроме того, они почти все без исключения отлично и понятно говорили на языке дари, в то время как армейцы предпочитали пушту. Такая вот незатейливая арифметика.
УАЗик, в котором мы ехали, притормозил у начала Чикен-стрит, прямо на перекрестке, с которого одна дорога уходила в район Вазир Акбар-Хан и далее – в советский микрорайон, а другая – в центр города, к недостроенному зданию министерства связи и универмагу Карьяман. Сам Т-образный перекресток отделяла от проезжей части глухая и аккуратная коричневая глинобитная стена. Пройдя под сводами деревьев, мы остановились у маленькой металлической двери, сопровождавшие нажали на звонок. Через некоторое время дверь открылась, и нас впустили внутрь. Некоторое время мы стояли во внутреннем дворе, где размещалась станция радиослежения. На низких, в основном подземных постройках, крыши которых не сильно возвышались над землей, торчали десятки высоких антенн и локаторов. Вероятно, отсюда хорошо прослушивалось пакистанское посольство, находившееся от КПЗ менее, чем в ста метрах. Спустя пару минут, нас повели вниз по лестнице в изолятор. Помещение изолятора шло вдоль стены, отгораживавшей внутренний двор от улицы. На первом – самом верхнем этаже – размещались караульные помещения и служебные кабинеты. Камеры находились на двух уровнях ниже поверхности. Воздух здесь был влажный и холодный. От стен камер несло сыростью. Плотного телосложения пуштун, судя по погонам, капитан, в сопровождении более худого сержанта провели нас в камеру для допросов. Ее площадь составляла примерно 18–20 квадратных метров. Напротив двери вверху стены располагалось вентиляционное отверстие. У той же стены на небольшом, сантиметров 20–30, пьедестале, стоял прикрученный к полу металлический стол и такая же металлическая прикрученная к полу табуретка. По команде капитана в комнату были немедленно доставлены дополнительные табуретки и стулья. В комнату одного за другим стали вводить заключенных. Тут я обнаружил, что почти все, что мне рассказывал Пейкар, оказалось правдой. Казавшиеся такими далекими и нереальными в разговоре персонажи в действительности превращались во вполне реальных противников народной власти, о которых мы говорили с генералом.
Сначала вводили запуганных нечесаных людей, которые путались в показаниях. Послушав их рассказы, я стал указывать им на несоответствия, звучавшие в их признаниях. Они еще больше путались и все как один в конце «признавались» в любви к Отечеству и говорили, что выполняли свою миссию под страхом смерти. Сидевший за их спинами, рядом с дверью капитан и его помощник, только улыбались в усы, а когда вывели очередного зэка, офицер поинтересовался, не советник ли я народной милиции. Услышав ответ, он с неподдельной грустью в голосе сказал «Жаль, у Вас так быстро получается их разговорить».
Я попросил его привести кого-нибудь из настоящих контрреволюционеров. Подумав с полминуты, он изрек: «Ладно, сейчас Вам приведут настоящих бойцов. Будьте внимательны в своих вопросах».
Первым в камеру ввели низкорослого коротко стриженого афганца. Он не производил впечатления закоренелого убийцы. Мохаммад Касем, водитель «Тойоты», которую душманы планировали заминировать тонной взрывчатки и взорвать близ здания Нацсовета, родился в кабульском районе Чель-Сотун, Шесть классов средней школы.
«Я не являюсь постоянным членом контрреволюционной группы. Я простой водитель. Однажды ко мне домой пришел мой знакомый и сосед Хамид, который попросил меня привезти дрова из Логара в Кабул. Дрова, как Вы знаете, у нас ценятся очень высоко, это почти уголь, они продаются на сиры (один сир – семь килограммов – прим. автора). Я и уехал за дровами. Хамид поехал вместе сомной. Когда нас загрузили в Логаре дровами, Хамид вдруг сказал, что если я найду что-нибудь в кузове кроме дров, чтобы я не паниковал и не беспокоился. Это – его контрабанда. Расплатился за поездку Хамид частью дров. Через шесть дней мой сосед вновь пришел ко мне домой и попросил меня съездить в Логар за древесиной. Я снова уехал. Однако на третий раз, при погрузке ко мне подошел некий Устад (учитель) Карим, который сказал, что если я буду много болтать про поездки за дровами, мою семью убьют. Я приехал домой и обнаружил под вязанками дров сундук. Я отнес его Хамиду. Поездки «за дровами» продолжались. Однажды Хамид остановил нашу машину в районе Баджи-Агван и сгрузил сундук там. Всего Хамид приходил ко мне домой четыре раза, и четыре раза я возил дрова с сундуками. Иногда я получал от Хамида деньги, иногда не получал. Если он мне платил, то сумма, обычно, не превышала 3–4 тысяч афгани. Но и это для меня были большие деньги. Однажды мы привезли из Логара 12 реактивных снарядов, заложив их сверху дровами. Помимо них под дрова упаковали портфель-дипломат и видеокамеру «Сони». И поехали к инженеру Абдулу Рахиму. Видимо, в тот раз, за нами и установили наюлюдение. Однажды, когда я трудился в гараже, вновь пришел Хамид и забрал меня. У него дома мы забрали еще двоих его друзей и поехали по дороге в Дар уль-Аман, где располагалось советское посольство. Член банды Устад Карим купил за один миллион афгани новую «Тойоту» для проведения теракта. Что было дальше, я не знаю, так как меня в этот же день и арестовали. Вечером я поехал в такси на свадьбу своего родственника. Однако машину остановили работники МГБ, следовавшие за нами на джипе. Они провели обыск в моем доме, где провели обыск. Они сказали, что если я добровольно сдам реактивные снаряды, ко мне проявят снисхождение и отпустят, но они меня обманули. Я был арестован и водворен в эту ужасную тюрьму. Все, что я Вам рассказал, я делал не от хорошей жизни. У меня есть жена, дочка, которой всего семь месяцев, теперь не знаю, кто их будет кормить. Я служил в армии два срока – четыре года. Два раза меня ловили, и два раза я служил. Последний срок служил в Хосте, где заправлял вертолеты».
Следующего моджахеда, которого ввели в камеру для допросов, я почему-то запомнил особенно хорошо. Он был молод, по-восточному красив. Чистые, длинные как смоль черные волосы ниспадали на явно недешевый европейский пиджак, накинутый поверх национальной рубахи без воротника… Из-под восточных шаровар – «мотни» выглядывали носки новых классических черных полуботинок. Мохаммад Хамид, сын Мохаммада Юсуфа явно не волновался. По его лицу блуждала присущая только восточным людям улыбка – своего рода маска, помогавшая ему не выдать своих истинных эмоций. Он спокойно сел на предложенный ему стул и спросил офицера, кто его сегодня собирается допрашивать. Узнав, что к нему приехали журналисты, он даже слегка повеселел. Поначалу вялотекущий разговор, перешедший затем в интереснейший спор, получился откровенным и длился почти два часа, за время которых мы многое узнали друг о друге. Хамид, который помимо классического фарси, еще и отлично говорил по-арабски, попрактиковался в пикировке с Тыссовским, который долгое время работал в странах Ближнего Востока, а узнав, что и мне пришлось поучаствовать в военной капании в Джелалабаде, воскликнул: «Раз так, то давайте поговорим честно!».
Иногда Хамид волновался – но это было заметно только по тому, с какой скоростью он перебирал своими холеными, унизанными дорогими перстнями пальцами, четки. Этот моджахед был уважаем даже в этом МГБшном застенке – обычно у заключенных отбирали посторонние металлические предметы. Когда в разговоре я упомянул город Герат и городскую мечеть, которую реставрировал мой знакомый мулла, глаза у Хамида загорелись.
– Вы знаете, первый раз в жизни слышу из уст «шурави» слова, достойные мусульманина. Я ведь тоже строитель, и сам родом из Герата. То о чем Вы говорите, мне прекрасно знакомо, я часто ходил молиться в мечеть Джами и вероятно знал этого муллу. Строительную специальность я получил после школы, закончил 12 классов. У меня большая семья – 12 братьев. Один из них учился в Советском Союзе. Одиннадцать других – воевали на стороне моджахедов. Когда в город вошли советские войска и стали сносить с лица земли все то, что я строил, мне пришлось уйти в Иран в поисках работы. Кому в Афганистане была нужна моя специальность? Я строитель, а не разрушитель. Но Вы, наверное, знаете, что и в Иране работы не найти. Ее предоставляют только тем, кто сотрудничает с моджахедами. Вот и я вступил в контакт с ИПА. Но мое относительное благоденствие в этой стране длилось не долго. Через два года меня в составе группы перебросили в Пакистан. Уже после Пакистана я выполнял возложенную на меня миссию в провинции Логар и городе Майдан-Шахр. Я воевал против вас долгое время. Мой «контрреволюционный» стаж составляет шесть лет, четыре с половиной из которых я отсидел в тюрьме. Лишь недавно меня опять арестовали в районе Лаландар, теперь вот сижу здесь. А после первого срока меня «призвали» в армию. Вы, наверное, знаете, как это у нас делается. Я просто вышел из дома за продуктами, а оказался в военной форме в ущелье Джаджи. Очень мрачное место, должен Вам сказать. Попал я в группу разведки. Но служба в районе Джаджи сулила мне верную смерть, поэтому я и сбежал в Пакистан. Пакистан – не Иран. Там ко мне отнеслись не лучшим образом – все никак не могли поверить, что я четыре с лишним года просидел в тюрьме. Я скитался – то Пакистан, то Иран, пока однажды по официальным документам не въехал на родину через пограничных пункт Торхам, что под Джелалабадом. Шесть месяцев жил в Кабуле. Один из моих бывших сокамерников пригласил меня в отряд моджахедов, в провинцию Логар. Последнее задание, на котором мы и завалились, было трудным: нужно было заснять на кинокамеру обстрел ракетами советского посольства, агонию его обитателей.
– Хамид, вы же родом из Герата. Почему пошли к Гульбеддину, а не в ИОА к Раббани?
– Под знаменами Гульбеддина в основном служит молодежь. У них отлично поставлена пропагандистская и политическая работа, направленная, в первую очередь, на молодых. Мне там понравилось. Хотя, откровенно сказать, у меня выбор был. ИПА и ИОА в Пакистане живут мирно, не то, что в Афганистане. Но я выбрал ИПА. Да и потом они мне здорово помогли в Иране. Когда первый раз я попытался перейти афгано-иранскую границу в районе КПП Ислам-Кала, меня арестовали и поместили в Иране в КПЗ до выяснения личности, а гульбеддиновцы имели своих людей в этой тюрьме и вытащили меня оттуда.
– Можете назвать своих командиров в Пакистане и Иране?
– Теперь могу. В Пакистане нами командовал некий Матан, здесь, в Логаре – Карим по кличке «Мостахфар», Устад Карим, Гаусуддин. Экзамены по военному делу в составе группы из восьми человек сдавал под Исламабадом лично «Генералу-Моджахеду».
В Иране командиры обращаются друг к другу по прозвищам. Одного звали «Дидар», другого «Бэлал». Последний, кстати, ушел из ИПА в «Фронт национального освобождения» (НИФА). Эти командиры воюют только на севере Афганистана, они таджики. В Иране есть еще одна интересная прокитайская группировка. Это «КАМА». Мы их называем просто – маоисты. Они против всех и все против них.
– Хамид, если бы у Вас была своя семья и дети, Вы бы воевали на стороне моджахедов?
– Семья у меня есть, я не сирота. У меня 12 братьев. Да, жены и детей в связи с войной завести не сумел. Но если бы они и были, я бы все равно воевал против вас, как это делают все честные мусульмане.
– Почему?
– Поставьте себя на мое место.
– Как народ относился к советским солдатам?
– По-разному. В основном, приходу иностранных войск не радовались. Да и правительству, посаженному ими, тоже. Я лично видел, что творили «шурави» в провинциях. За один выстрел из винтовки сносили с лица земли целые деревни. Да вы сами ездите по стране. Смотрите, смотрите, смотрите. В провинциях нет живого места. Относительно хорошо население живет только в городах. Я много думал о том, что происходит у меня на родине, и писал письма брату, который учился в СССР. У нас с ним разные дороги в жизни. Часть людей, конечно, поддерживает нынешний режим. Но те, кто это делает – уже кафиры (неверные) и им будут мстить за пролитую кровь мусульман.
Сейчас вы много говорите о национальном примирении. СССР, ООН, официальный Кабул делают экивоки в сторону Захир-Шаха, хотят создать коалиционное правительство. Это правильный ход, но за исключение одного тезиса Уберите их этого правительства коммунистов, и тогда оно действительно станет коалиционным. Просоветские наймиты нам не нужны.
– Что Вы сделаете, если Вас отпустят на свободу?
– Пойду к своим братьям драться против вас, за исламскую религию, которую вы попрали и унизили.
– Вам приходилось убивать советских военнослужащих? Участвовать в пытках, истязаниях пленных?
– Мне приходилось воевать, и не языком, а автоматом. Кто хочет резать головы – тот их режет. Кто не хочет – тот этого не делает. Кстати, пытки и отрезание голов – это не какой-то специальный ритуал умерщвления, придуманный для советских солдат. Точно так же без головы может остаться и любой кафир, в том числе и соотечественник. У каждого свое мироощущение. Кто-то режет, кто-то нет. Я предпочитаю продать врага за деньги заинтересованным в этом лицам, нежели его умерщвлять. Я видел это в провинции Логар. В районе Сорхаб мы разгромили колонну и взяли нескольких советских военнопленных. Солдатам отрезали головы, а офицеров продали.
– Куда продавали офицеров?
– В основном, в Германию. Их выкупали разные правозащитники, платили хорошие деньги…
Не стану утомлять читателя описанием терактов в афганской столице. Сейчас это уже вряд ли кого-то волнует – цена человеческой жизни в России упала донельзя. Скажу лишь, что в стране шла кровавая гражданская война, шла с переменным успехом, и теракты прочно вросли в быт, так как завтрак или ужин. Вид развороченной мертвой человеческой плоти уже не шокировал. Сердце щемило только тогда, когда гибли дети.
МГБ Афганистана, царандой отвечали бандитам проведением точечных спецопераций, нейтрализуя и обезвреживая большое число противников режима. Кабульский централ Пули-Чархи не успевал переваривать и отправлять новые партии «перековавшихся» и «раскаявшихся» моджахедов на фронт в качестве солдат афганской армии. А камеры центральной тюрьмы все наполнялись и наполнялись новыми сидельцами. Жизнь в Пули-Чархи кипела.
Впервые очень близко я увидел эту тюрьму 28 декабря 1979 года, на следующий день после ввода советских войск в Афганистан и ликвидации Хафизуллы Амина. Странно, но я не увидел тогда улыбок радости на лицах родственников, пришедших к главным воротам встречать освобожденных зэков. Их просто не было. Бала советская самоходная артиллерийская установка у ворот, да злобные лица афганцев. Освободили народу тогда совсем немного, а места амнистированных сразу заняли сподвижники Амина. Впоследствии я неоднократно посещал эту тюрьму и гулял по ее лабиринтам. Здание тюрьмы, построенное немцами по чехословацкому проекту, представляло собой «снежинку» в виде пяти лучей-блоков, расходившихся от круга. По окружности лучи соединяла каменная стена. На стыке лучей и стены стояли сторожевые башни, в которых размещались посты безопасности. Всего их было пять. С высоты полета тюрьма выглядела как укатившееся в чисто поле колесо от телеги. Крыши «колесных спиц» были покрыты медными листами, и пока они не позеленели от воздействия внешней среды, в лучах вечернего заката тюрьма светилась зловещим кроваво-бордовым светом. Охрана тюрьмы на протяжении десяти лет Апрельской революции не подвергалась сильным изменениям. По штату тюрьму охранял один батальон – всего 300 солдат и четыре танка с экипажами – сначала это были Т-54, потом Т-62. На период лета 1989 года в тюрьме находились 2810 заключенных, из них 666 контрреволюционеров. Начальники этого исправительного учреждения с каждой сменой власти в Кабуле, как правило, бесследно исчезали. Осенью 1989 года обязанности начальника тюрьмы исполнял подполковник Мохаммад Акбар, пуштун, высокого роста, с крючковатым орлиным носом. По его словам, с момента провозглашения в стране в 1987 году политики национального примирения из этого ИТУ были освобождены 8198 заключенных. Большая их часть заслужила досрочное освобождение, изъявив желание служить в рядах афганской армии.
В отличие от предыдущих лет, в 1989 году над тюрьмой Пули-Чархи взял «шефство» Международный Комитет Красного Креста, что значительно облегчило сидельцам жизнь. Представители МККК навещали обитателей ИТУ три раза в неделю. Они встречались с заключенными, записывали их просьбы, передавали письма от родственников. Нуждающихся в медицинской помощи – тех, кому не могли оказать квалифицированную помощь местные санитары – усилиями МККК перемещали в госпитали на излечение. В 1989 году 20 узников тюрьмы получили От Красного Креста современные протезы.
Обычно тем, кто посещал Пули-Чархи не по служебной необходимости, показывали три «открытых» для показа блока. Хотя экскурсоводы называли их контрреволюционерами, это были люди, осужденные уголовным ведомством народной милиции за совершение экономических, уголовных и бытовых преступлений. Бандиты содержались в дальних от входа в тюрьму – центральном и правом «лучах». Их жизнь разительно отличалась от жизни «уголовников». Они сидели в каменных мешках с минимальным набором средств к существованию, за металлическими дверями с маленькими зарешеченными стальными прутьями окошками. Для неконтрреволюционеров жизнь в тюрьме была вольготной. Многие афганцы специально совершали малозначимые преступления, чтобы попасть в эту тюрьму и относительно спокойно отсидеться в ней, пока идет война. Общие камеры не слишком социально опасных зэков представляли собой комнаты с относительно большими зарешеченными окнами, нарами в два этажа. В камере обычно стоял казенный телевизор, зэки играли в шахматы и нарды, читали книги и слушали радио. Особо состоятельным разрешалось иметь личные цветные телевизоры и особый уход за их собственные деньги. В каждом из трех открытых блоков была своя библиотека с религиозной и художественной литературой, свежими газетами и журналами, мечеть, вернее место для моления с нарисованной на стене зеленой дверью. Такая же мечеть с нарисованной дверью была и во внутреннем дворе, где зэки гуляли в отведенные для этого часы. В тюрьме были свои волейбольная и футбольная площадки. Один раз в 15 дней каждый зэк, за исключением ярых контрреволюционеров, имел право на свидание с родственниками.