Текст книги "Глоссолалия"

Автор книги: Андрей Белый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
ГЛОССОЛАЛИЯ
ПОЭМА О ЗВУКЕ

Печатая «Глоссолалию» через пять лет после ее написания, я должен дать несколько пояснительных слов. Было бы совершенно npeвратно в «Глоссолалии» видеть теорию, собирающуюся кому-то что-то доказать. «Глоссолалия» – импровизация на несколько звуковых тем; так, как темы эти во мне развивают фантазии звукообразов, так я их вылагаю; но знаю я: за образной субъективностью импровизаций моих скрыт вне-образный, несубьективный их корень. Ведь наблюдая оратора, видя жесты его и не слыша вдали содержания его речи, мы можем однако определить содержание это по жестам, как «cтpax», «восхищение», «негодование», мы заключаем, что речь, нам неслышная, есть «нечто восхищенное», иль «страшное»; мы потом узнаем, что opaтop предостерегал против чего-то, стараясь к чему-то внушать толпам cтpax; и мы понимаем, что восприятие наше жеста, вполне соответствовало содержанию, не слышному нам.

Так же звук я беру здесь, как жест, на поверхности жизни сознания, – жест утраченного содержания; и когда утверждаю, что «Сс» – нечто cвeтoвoe, я знаю, что жест в общем – верен, а образные импровизации мои суть модели для выражения нами утраченной мимики звуков. Что мимика эта в нас вспыхнет и осветится сознанием, и это твердо я верю. И в это будущее поднимаю свои субъективные образы, не как теорию, а как поэму: поэму о звуке.

«Глоссолалия» есть звуковая поэма. Среди поэм, мной написанных («Христос Воскресе» и «Первое Свидание»), она – наиболее удачная поэма. За таковую и прошу я ее принимать. Критиковать научно меня – совершенно бессмысленно.

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ

1-го июля 1922 года

Бeрлин

1

Глубокие тайны лежат в языке: в громе говоров – смыслы огромного слова; но громы говоров и мгновенные молнии смыслов укрыты метафорным облаком, проливающим из себя в волны времени линии неизливных понятий; и как несхожи нам ливень, грома, облака, так несхожи и смыслы звучаний, и образы слова; отличен от них сухой, плоский понятийный смысл.

Что такое земля? Она – лава; лишь корост кристаллов (камней) сковал пламень; и рокоты лавы бьют в жерла вулканов; и верхний пласт – земли – так тонок; покрыт он травой.

Так и слово, которое – буря расплавленных ритмов звучащего смысла; толщею кремнистых корней эти ритмы окованы; пылкий смысл утаен; верхний пласт – слово-образ (метафора); его звук, как гласит нам история языка, только склейка разъединенных, разъедаемых звуков; а образ – процесс разрушения звука; и смыслы обычного слова – трава! – начинают расти из него; так: падение фонетической чистоты есть развитие диалектической пышности; и падение пышности есть термин, есть осень для мысли.

Бурный пламень, гранит, глина, травы – не схожи; не схожи нам смыслы: понятий, метафор, корней и движений воздушной струи, построяющей звуки в огромнейшем Космосе (в полости рта).

2

Некогда не было злаков, «Земель», ни кремней, ни гранитов; было – пламенное; распускались по Космосу лопасти летучего газа; земля клокотала огнистым цветком; развивалась, сливалась она из Космической сферы; и эти жесты огней повторили позднее себя: в лепесточках цветов; оттого-то космический свет – цвет полей; все цветы напоминания об огнях безграничной, космической сферы; все слова – напоминанья о звуке старинного смысла.

Некогда не было в нашем смысле понятий: понятийный корост обстал образ слова; некогда не было самого образа слова: образы обложили позднее безобразный корень; ранее не было корня; все корни – змеиные шкурки; змея же живая – язык; некогда та змея была струями, нёбо же – парусом ритмов, несущих; космос, твердея, стал полостью рта, струя воздуха – эта танцовшица мира – язык наш.

Прежде явственных звуков в замкнувшейся сфере своей, как танцовщица, прыгал язык; все его положения, перегибы, прикосновения к небу и игры с воздушной струей (выдыхаемым внутренним жаром) сложили во времени звучные знаки спиранты, сонанты: оплотневали согласными; и – отложили массивы из взрывных: глухих (р, t, k) и звучащих (b, d, g).

3

Игры танцовщицы с легкой, воздушной струей, точно с газовым шарфом – теперь нам невнятны.

И сочетания звуков, слагаясь, ссыпаясь, ссыхаясь, отяжелили наречия; словари звуко-образов, бременя память нам, не взирают нам в душу былым своим явственным жестом; так: ясность звучного смысла – в умении видеть танцы танцовщицы с шарфом – воздушной струей; темнота же его – в словарях, из которого понастроены человечеством храмы наречий.

Сочетанье высокого «i» и низким «u» (иностранное «y») не означает для нас – сочетанья, слияния; не понимаем: звук «W» есть звук «U», в «i» есть «n»: iun-iuw-iun– (go) – iuv(enes) – нам бежит по истории; и означает: «слиянье» и «юность»; не понимаем мы древнего «W», произносимого около глотки; не понимаем, как только потом возникает звук «V» перелетая к губам. Выражение влетания воздуха в глотку есть Hah; оттого то и «ах» – удивление, опьянение воздухом; «ha» – отдание, эманация; воздуха, жара, души; и звук «Hauch» выражает значением смысла – значение звука. Полугласная «h» (верней «а» с придыханием) – первое веяние воздуха звука из жара, из глотки.

Образованье спирант – образование горящих туманностей газа: тончайшей материи звуков; в «w», «v», «r», «h» и «s» мы имеем распад на тепло (w), энергию (r), воздух холодный (v) и воздух теплый «h», на свет и огонь («s» и «r»); а в сонантном ряду u-w-r-l-n – образованье: из воздуха влаги; l-m-n – явно жидки; три взрывные – g-b-d – почти тверды: «b» – вязко, «d» – звонко, «g» – рыхло-рассыпчато; k-t-р – (ряд глухих, глухо-взрывных) – тверды; я – сказал бы, что каменны, если б «р» не являлся нам символом твердой животности, «t» – растительной тканью; «k» – каменный, минерально-безжизненный звук; вот три царства: животных («р», «b»), растений («t», «d»), кристаллов («k») и аморфных земель («g»).

4

Все движение языка в нашей полости рта – жест безрукой танцовщицы, завивающей воздух, как газовый, пляшущий шарф; разлетаяся в стороны, концы шарфа щекочут гортань; и – раздается сухое, воздушное, быстрое «h», произносимое, как русское «xa»; жест раскинутых рук (вверх и в сторону) – «h» (см. рис. № 1).

Жесты рук отражают все жесты безрукой танцовщицы, пляшущей в мрачной темнице: под сводами нёба; безрукую мимику отражает движение рук; те движения – гиганты огромного мира, незримого звуку; так язык из пещеры своей управляет громадою, телом; и тело рисует нам жесты; и бури смысла – под ними.

Жест руки наш безрукий язык подглядел; и повторил его звуками; звуки ведают тайны древнейших душевных движений; так, как мы произносим звучащие смыслы словес, так творили нас некогда: произносили со смыслом; наши звуки – слова – станут миром: творим человеков из слов; и слова суть поступки.

Звуки – древние жесты в тысячелетиях смысла; в тысячелетиях моего грядущего бытия пропоет мне космической мыслью рука. Жесты – юные звуки еще не сложившихся мыслей, заложенных в теле моем; во всем теле моем произойдет то же самое с течением времени то, что происходит пока в одном месте тела: под лобной костью.

Переполнится мыслью все тело мое.

Рис. № 1

5

В звуке «r» подлетает язык: его кончик дрожит; струя воздуха сзади толкает язык; и срывается с места он, силяся побежать по направлению к выходу в свет – имитация жеста бега по времени – «r». (См. рис. № 2).

В звуке «s», у зубов, завиваясь спиралью, струя выдыхания излетает наружу, рисуя нам жесты спиралью взвиваемых рук.

Рис. № 2

В звуке «b» замыкаются губы; и сила покрова из губ (как давление с периферии к центру) звук «b» нам кидает обратно; и оттого, – вот жесты «b»: отступя шаг назад, наклонив долу голову, приподымаю я руку над ней, уходя под покров.

В звуке «р» – жест иной. (См. рис. № 3).

Так мимика звуков слагает нам танец; искусство ритмических звуков – язык языков.

6

Видел я эвритмистку; танцовщицу звука; она выражает спирали сложенья миров; все они мироздания; выражает, как нас произнес Божий Звук: как в звучаниях мы полетели по Космосу; солнца, луны и земли горят в ее жестах; аллитерации и ассонансы поэта впервые горят.

Будут дни: то стремительно вытянув руки, то их опуская, под звезды развеет нам рой эвритмисток священные жесты; на линии жестов опустятся звуки; и – светлые смыслы сойдут. Жестикуляция, эвритмия – искусство словесности; филология в наши дни есть искусство медлительных чтений; в грядущем она – быстрый танец всех звезд: зодиаков, планет, их течений, горений; узнания мудрости – ноты и танцы; умение жестами выстроить мир означает, что корень сознания вскрыт: мысль срослася со словом; так: выражение звука есть знание; и ответ на вопрос есть мимический жест, изображающий жизнь вопроса во мне; без уменья изображать жизнь вопроса нам нет разрешений вопроса.

Рис. № 3

Видал эвритмию (такое искусство возникло); в нем знание шифров природы; природа осела землею из звука: на эвритмистке червонится звук; и природа сознания – в нем; и эвритмия – искусство познаний; здесь мысль льется в сердце; а сердце крылами-руками без слов говорит; и двулучие рук – говорит.

Эвритмиею опускали нас духи на землю; мы в них, точно ангелы.

Видел я эвритмисток (близ купола, крепкого звуком): их шарфы метались; и дугами крылий качались их руки; и опускались их шарфы; бывало, стоит та и эта, протянет к нам руки, рисуя далекие звуки; казалось: за ней кто-то есть; и расколами звука – блестит сама Древность: -

– В древнейшей Аэрии, в «Аэре», жили когда-то мы, звуки; и звуки доселе живут; звукословием выражаем мы их:

 
Рудою солнца посеян свет,
Для вечной правды названия нет.
Считает время песок мечты,
Но новых зерен прибавил ты…
На крепких сгибах воздетых рук
Возводит церкви строитель звук.
 

Сергей Есенин.

7

Над булыжником мостовой простоять можно дни; можно днями себе представлять старину его жизни. Но не под силу геологу эту жизнь пережить.

Таково положенье лингвиста над корнем обломком дышавшего смысла; он волен часами продумывать перемены корней – по языкам, по векам; но не под силу лингвисту исполниться жестом, стать воздухом корня: летать существами его по истории языков, в сотрясениях воздуха слышать печати древнейшего смысла; и, облекаяся в образ бормочущих былей, восстановлять то, что было.

Геолог не может сказать: «Да, я видел булыжники перворожденными вспышкой огней; да, я видел летучие танцы тончайшей материи, понял все ритмы кристалла». Геолог нам скажет, что пыльный булыжник – осколок такой-то породы, тогда-то осевшей.

И – скажет лингвист: -

– Индоевропейские языки распадаются нам на семь групп; первая, индо-иранская группа, содержит в себе: язык Вед, язык надписей Дария, язык текстов Авесты, гоноры областей Курдистана, Афганистана, Белуджистана, Памира; вторая содержит в себе диалекты: аттический, ионический, кипрский, аркадский, дорический, беотийский, элладский и фессалийский; итало-кельтская группа дает языки – умбрский, осский, латинский, британский (тут – говоры; кимврский, корнский, бретонский) и гельский со включением гальского диалекта; четвертая группа (германская) носит язык надписей (рун), готский, шведский, норвежский, исландский и датский; немецкий представлен тремя диалектами (фризским, верхне– и нижне-германским); славяно-балтийская группа объемлет собою нам прусский, литовский, латышский; и диалекты: словинские, сербо-хорватские, македоноболгарские, малорусские, великорусские, белорусские гоноры; польские и полабские диалекты; и – лужицкие диалекты; шестая, албанская группа, дана нам в албанском; седьмая, армянская группа – армянским… -

– Так скажет лингвист; и он скажет еще -

– что по способу артикуляции двоеродны согласные: взрывные и спиранты; взрывные характерны прерывом воздушного тока в местах полости рта, возобновлением тока (эксплозией); при ослабленной силе давления взрывные суть b-d-g; и p-t-k суть глухие; образование затвора губами – рождает губные: прикосновение язычного кончика к верхне-переднему небу рождает зубные; прикосновение к небу язычной поверхности порождает гортанные. Все спиранты суть звуки, возникшие от суженья воздушного тока (гортанью, губами, зубами). Сонантами называются средние, гласно-согласные, звуки: v-w-r-l-n-m – суть сонанты; в «m», «n» токи воздуха пролетают чрез нос; при «1» кончик язычный касается неба: края – опускаются; в «r» этот кончик дрожит не касаяся неба; древний «w» переходит отчетливо в «gh» чрез исчезнувший звук, изобразимый обычно как «gwh»; поздний «v» есть сонант. И так далее.[1]1
  Сюда А. Мейе: «Введение в сравнительную грамматику индо-европейских языков». (Перевод). Юрьев. 1914 г.


[Закрыть]

– Только это расскажет лингвист, принимаясь за звук.

Таково положение лингвиста над корнем.

8

Присоединением окончаний, приставок и грамматических форм обрастают первичные, язычные формы. Первичные языки односложны; так: односложен китайский; и нет различия в нем меж предлогом, глаголом, наречием, прилагательным; нет падежного окончания; расположение корней заменяет спряжение; во да ни означает я бью тебя; ни да во означает ты бьешь меня.

Впоследствии сочетаются корни; иные, теряя значения, сопровождают слова; таково китайское цзы: первоначально цзы – сын; но лао-цзы есть старый; хао-цзы есть нищий; си-цзы есть актер и т. д.

Во втором периоде языков таковые слова суть приставки: агглютативные языки (таков нам китайский, туранский) приклеивают приставку к корням, а во флективном периоде (в третьем) приставочный и приставляющий корень теряют первичные смыслы.; санскритские корни – такие: утратили первые смысли они.

Все падежные окончания – остатки словес; по Максу Мюллеру в слове «lucet» остатки трех слов: luc-e-t; и оно – предложение, сжатое в слово: предложения – древнее позднейших словесных сложений. Да, предложения – суждения речи; и так: смысл – прежде корня; смысл «lucet» утерян: и находим – в круге смыслов; в «luc», «е», в «t». Но эти смыслы – утрачены.

Переменчивы корни; tud (tudati) есть толкаю; меняется корень tud-tup-tyd-tus; и даются слова: typto, tupati, timpati, topati и tusiti; тузить – происходит отсюда; отсюда же слова тимпан, что есть точно (по корню): тузимый, толкаемый.[2]2
  См. Макс Мюллер «Лекции по науке о языке».


[Закрыть]

9

Варенец и варенье, молочный продукт и плоды – что тут общего? Корневое значение «war» не связуемо с образом.

Курица поклевала – встает один образ; и позобаше – другой уже образ; оттенены два момента.

Понятие от поятие; взял, усвоил и понял одно в корне слово; Begriff от begreifen – схватил; и notion от noter: счел, учел. Так в абстракциях мысли не выражает звук слова понятие суммы оттенков (усвоил, схватил, счел, учел, понял, взял).

Понятие – неотделимо от ореола из образов; он препятствует сосредоточить внимание на отвлеченном словесном моменте; понятие – взятие; но – не всякое: взятие мыслью; и оттого то понятие в круге образов слова – момент; таковы все абстракции.

Изображение точки, момента, всегда только чувственно; изобразимая точка – модель; необходимости изображенья понятий при помощи слова – трагедия философии: наше средство познания, слово, – неотделимо от образа.

10

Образ слова есть круг всех моментов понятия; и оттого: образ мысли есть образ не данный абстрактно; понятие только пунктир; и текучая, недробимая линия – мысль; поползновение отвлекаться от образов в данных условиях мысли ведет к перепрыгу сознания через себя самого.

В терминологии невозможное хочет быть нам возможным, несущее – сущим; но небытийственны те несущие не сущие смыслы; все понятия – словеса, имена, бытия, существа; но понятия-термины – имена наизнанку; выверните наизнанку словесный звук (Nomen) почти выйдет Nemo никто: или даже нем он. Небытие, немота, глухота сопровождает нам термины.

11

Можно ли, мысля мгновенно, обнять круг понятий? В usus'e словесного выражения – нет: понятие отделено от понятия непроходимыми безднами; так ответят нам логики; вскроют суждение – переход от понятия к понятию, как огромный процесс, напоминающий космос, в котором понятия – звезды – отделены друг от друга безмерными безднами; чувственность – бездны эти.

Современные гносеологи осознали трагедию обременения понятия образом; художники слона сознали трагедию: обременения образа схемой; и образ, и корень, взаимно ломая друг друга, ломают нам смысл; и градации смыслов, порвавшие связи друг с другом, стоят перед нами; слепые, глухие, немые – стоим перед ними; и восставая грамматикой против смысла понятийных взятий, и восставшая из логики против образных восприятий понятий – терзая себя, истерзали слова.

Но ствол общий, иль корень, подпочвенен, темен и глух: его смысл – запорожен; пороги сознания шатки; в неосторожном разбитии их нам слова, запорожцы, грозят грозным, темным наскоком: насилием крика над толком. Стремление пересоздать смыслы слов очень часто – безумие.

И все-таки: образ мысли, понятие, суть зависимые переменные слова; независимая, непеременная величина его – звук; и он нудит, зовет за порог: в ночь безумия, в мироздание слова, где нет ни понятия, ни образа слова – есть твердь – и nycтa, и безводна она; но дух Божий – над нею.

12

Образ нудит нас видеть; и не дает проницания; и видения носятся; и – непоняты они; такой призрак есть видимость.

Что мы видим извне – часть возможного; динозавры не видимы в круге теперешней жизни; и в материальных условиях не возникает кентавр; но он – есть: наше внешнее видение – малая часть наших ведений; глагол видеть есть в сущности ведать: и виды суть веды; ведун видит больше.

Обставшая видимость (купол неба) могла бы такою не быть, а быть клокотаньем кипящих, светящих фантасмов; орнаментом линий, ежесекундно меняющим очертание; вся история орнаментального творчества нам являет действительность, аналогичную нашей; здесь сложнятся бегущие линии; и обвисают гирляндой, откуда выходят дриады и фавны, отваливаясь от их родивших гирлянд: хвостик фавна в истории живописи черешок, соединявший его со стебельком; рядом с логикой данной природы есть логика архитектоники линий: природа фантазии; в ней природа, пленившая нас, – лишь момент, лишь абстракция круга; в круге не данных природ протекает природа нам данная; данность ее только малая часть; и лишь целое этой части – действительность.

Невозможное миру фантазии – сущее звука; область звука – в за-образном, в корневом, в прародимом.

13

Мир – абстракция круга миров; мир – момент мирозданий; понятие непонятно в понятии; эсотерический смысл его, – круг; это – миф; но метафора, миф, обьяснима лишь в круге метафор; мифология мифологий – отсутствует; круг метафор – не замкнут; смыкается звуком он; звук непосредственен; и мифология мифологий лежит в смысле звучности; непререкаемы звуки; я слышу r, то есть gr и не могу утверждать, что я слышу р, t; между тем образ птица в образованиях нашей души раздроблен (во мне он есть коршун, в другом он есть ласточка).

Образ слова не разрешает проблему познания речи.

14

Трагедия понятийных пониманий словесности в том, что процесс становления, образ, опознается одним из продуктов процесса; продукт есть понятие; точка не обнимает нам круга.

Понятие – в круге суждений; в аналитической логике оно есть первейший момент; круги мысли защелкнуты составною частицей – понятием; образность суждения – налицо; зависим ость мысли понятий от образов речи есть факт жизни мысли.

Мы приходим к признанию смысла понятия в круге, которого целостность – образ (идея), или миф; миф же жив; в тысячелетиях понятийной жизни растет миф единый.

Звук – круг кругов: можно в образах мыслить отчетливо, если найти звук единый, связующий их; в образованиях мифологии звук изживает себя.

Звук безобразен, беспонятен, но – осмыслен; если: б он развил смысл безотносительно к данным смыслам понятий, – за листопадом словес мы могли б, проницая словесность, до дна проницать и себя: свою скрытую суть мы могли бы увидеть; и звукословие – опыт; восстановлено мироздание в нем.

15

Форму горнего человека возможно прочувствовать, идя внутрь, за собою ведя извне бьющие звуки; макрокосмический человек, по заверению Штейнера, станет внятно понятным, когда мы научимся видеть, как звук облекается в образ.

Штейнер советует звук наблюдать: произнесения – опыты; необходимо восчувствовать, как звук «а», проносяся по воздуху, ткет себе ткани.

Тогда мы поймем, что вставало перед мудрым евреем в звучаниях Библии; Берешит бара Элогим эт хишамаим бэт харец.[3]3
  «В начале сотворил Бог небо и землю».


[Закрыть]Целый мир возникал; возникали картины, подобные возникающим у порога к сверхчувственной тайне; проникновение в Библию – чрез углубление в звук; необходимо умение углублять; необходимо умение наблюдать.

– «Берешит» – звук свободен от злаков понятий, покрывших его, от метафор, от корня: и то – бе, решь и шит; то – пылающий пламенник; надо, кинуться в пламенник звука, как в пещь Даниила; остаться нетронутым в ней; и представление огромного шара и жара возникнет: и свет, будто солнечный центр, вдруг блеснет: внутрь себя; мировая ткань «мира в начале» появится образом пара, огней, раскаленных, бушующих, воспламененных субстанций; из пара, огней, раскаленных, воспламененных субстанций – лик Духа, творящего бурную и калимую ткань; эта ткань – мировой кипяток, – как покров, на том Духе; представление громадного жара и шара воистину станет нам ясным покровом, переливчатым, как перламутр, и прозрачным, как воздух; сквозь него точно демоны глухонемые, – на нас Элогимы стремят безглагольные взоры свои; и творят нам «Начала»: то было «в начале» земли, в «берешит» .

«Берешит» – вот три звука: бэт, реш и шит; бэт в душе мудрецов вызывало энергию действий, прикрытых покровом: энергию действия в скорлупе… в перламутре из пламеней; реш вызывало огромные облаки Духов, творящих внутри оболочки и устремляющих безглагольные взоры на нас; «шит» являло потоки стремящихся сил – страстных сил, устремленных наружу; в звуке шит есть задор: – вот какая картина вставала еврею первейшими звуками первоположенной книги; звуки Библии есть особый язык; если душу расплавить, прояснится он: и – откроется путь к пониманию Библии. – Так говорит Рудольф Штейнер: «Поэтому в самых звуках… является нам та высокая школа, которая древнею мудреца приводила к картинам, воскресшим для взора… Появляется невыразимый трепет… перед тем, как воскресла вселенная наша».[4]4
  Текст и отрывок суммирует пространное изложение картин мудро вписанных в звук. Рудольф Штейнер. Курс XIV. Лекция 3-я (Для членов «Антропософического О-ва»).


[Закрыть]

Для охранителей музеев корней это все только бред, разумеется; их небредные мысли зато часто – тусклости.