Текст книги "Павел и Авель"

Автор книги: Андрей Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вольдемар! – закричал граф в ухо бедному Морозявкину. – Не спи – замерзнешь!

– А кто ж тебе сказал, что я сплю? – Вольдемар наконец отпустил горнишную Надин, и та молниеносно воспользовалась возможностью застегнуть корсаж.

– Есть тема. Слушай сюда, месье вечный студиоз. Объявился некий монах-предсказатель… Всем предсказывает будущее!

– Ну и что? Из-за этого ты отрываешь меня от стола и отдыха? Я тоже умею предсказывать будущее, и совсем недорого. Никогда не брал за это более полтины. – Морозявкин сплюнул, с сожалением проводил взглядом убежавшую Надин и потянулся к новой бутыли. Гостеприимство князей Куракиных вошло в пословицу.

– Да не такой пророк, как ты. Настоящий! Вот, читай, коли еще ум не пропил и грамоту не забыл. – граф Г. сунул листы под нос приятелю.

Вопрос. В обоих сиих местах, как в монастыре, так и пустыне, начальники и братия какой жизни и поведения, и нет ли от них каких мирских соблазнов, и в чем ты там упражнялся?

Ответ. Настоятели сих обителей жития честного и трудолюбивого, и никаких он ни от кого не видал мирских соблазнов, а он труждался в монастырском послушании.

Вопрос. Какой тебе год и откуда был глас и в чем он состоял?

Ответ. Когда он был в пустыни Валаамской, во едино время был ему из воздуха глас, яко боговидцу Моисею пророку и якобы наречено ему тако: иди и скажи северной царице Екатерине Алексеевне, иди и рцы ей всю истину, еже аз тебе заповедую. 1-е скажи ей, егда воцарится сын ея Павел Петрович, тогда будет покорена под ноги его вся земля Турецкая, и сам султан, и все греки, и будут они ему данники, а 2-е, скажи ей, егда сия покорена будет и вера их лживая истребится, тогда будет единая вера и един пастырь по всей земле, тако бо есть писано в Священном Писании. И еще рцы ей северной царице Екатерине: царствовать она будет 40 годов. Посем же иди и рцы смело Павлу Петровичу и двум его отрокам, Александру и Константину, что под ними будет покорена вся земля.

Прочитав сии строки, Морозявкин несколько протрезвел, чело его прояснилось.

– Ужасно интересно! Всегда думал, чем все это кончится – и вот на тебе, какой-то крестьянский крендель уже все знает, чтоб ему пусто было.

– Да он-то может и знает, только нам о том не сказывает. Разве что его императорскому величеству поведает…

– Да, ему вроде так и сказал глас с неба – дескать иди к царю и все ему расскажи!

– Нам тоже надо не зевать, хоть и не цари – граф Михаил разжился чистым стаканом и присоединился к другу Вольдемару. – Хоть и княжеский дом, а мороз с окон так и налетает, грызет. Главное завтра не проспать… С утра в путь!

Глава 4, в которой герои встречаются с таинственной незнакомкой

На следующее утро друзья проснулись вовремя – не без помощи мажордома конечно. Опохмелочная бадья с ледяной водой позволила не греть особливо оную для бритья, а вчерашний обильный ужин, сервированный в малом зале для приемов, сменился сегодняшним скромным завтраком. Морозявкин традиционно ел за троих, граф Г. же был скромен и изволил откушать только вареную редьку в меду, сырники, взваренцы, яишню из полудюжины перепелиных яиц и запил все это жуткой смесью из сливового киселя и рассола.

– Не слипнется? – озабоченно переспросил Морозявкин.

– Нет, не должно. Мы, графы, завсегда так кушаем. Ну, вперед, навстречу приключениям! Лет с гоу ту адвенчур!

– Да пора уже!

С этими словами друзья подошли к конюшне, где их уже ждала пара кобыл, и не только. Близ конюшни, замерзнув и в тягостном ожидании, вот уже полчаса ошивалась интересная девица. Она была одета в новомодный костюм амазонки, только-только появившийся в столице, состоявший из малинового жакета с широкими отворотами на рукавах, желтого шейного платка, закрепленного голубой брошью, изящной черной шляпки вроде цилиндра с желтым плюмажем и подвернутой вокруг бедер юбки, закрепленной особой пуговкой. На ногах ее были черные бриджи и сапоги со шпорами. В то время дамы обычно ездили на лошадях в своем повседневном платье и появление леди в таком прикиде шокировало наших охотников за приключениями на целых полторы минуты.

– Ах, вот и вы! Рада, очень рада познакомиться! Сам знаменитый граф Г., мне о вас столько рассказывали! А вы вот значит какой! – проворковала леди, потупив взгляд.

– Да, я такой! – осклабился граф.

– В иное время, сударыня, мы с моим приятелем без сомнения почли бы за честь побеседовать с вами… – галантно продолжил граф Г., не желавший, однако, терять время.

– О! Я тоже, счастлива сделать знакомство! Я Лиза Лесистратова, вот… – уже более бойко сказала девица, притоптывая на одном месте от холода и игриво сбивая снежок с сапога.

– Какая жалость, мадемуазель, сейчас мы ужасно торопимся! – встрял в беседу Морозявкин. – Должен подойти еще один человек, и мы отправимся в загородное путешествие. Он с минуты на минуту прибудет… так что увы, недосуг!

– А это я и есть! – девица засмеялась звонким как валдайский колокольчик смехом. Я этот человек! Его сиятельство князь Алексей Борисович мне так и сказал – сегодня утром от конюшни граф Г. поскачет в Шлиссельбург – и надо к нему присоединиться!

– Вы – человек? Сие для нас приятная неожиданность! Значит мы с вами будем совершать наш загородный променад?

– Да, со мной! Так люблю эти прогулки… Снег… Мороз… ветер в лицо… Ах, я так романтична и любознательна! – девица кокетливо взглянула на графа, потом на Морозявкина, будто бы решая, кого из них выбрать в кавалеры.

– А знаете ли вы цель прогулки, очаровательная мадемуазель? – вопросил граф серьезно и даже несколько сумрачно.

– Да, да, я знаю. Но ведь это же замечательно! Там столько тайн…

– А вы, сударыня, изволите служить в ведомстве генерал-прокурора князя Куракина, в Тайной экспедиции Сената? – полюбопытствовал Морозявкин, как вечный бунтовщик не любивший шпиков и сыскных, а также жандармов и полицейских.

– Ну, бывает, я забегаю туда… просто переложить бумажки на столе, из одной стопки в другую… Алексей Борисович так добр ко мне. Я его с детства знаю, вот и помогаю чем могу…

– За жалованье? – Морозявкин был бестактен как всегда.

– Ах, к чему говорить о деньгах? Меня интересуют тайны этого мира… Нас, женщин, как известно, не пускают в университеты, в отличие от вас, мужчин – вот и приходится учиться постигать тайное там, где это доступно! Я слышала, этот таинственный монах Василий очень умен и хитер… Вот бы посмотреть хоть одним глазком!

– Да, кстати – пора отправляться! – граф решил принять на себя командование маленьким отрядом. – По коням! Мадемуазель, позвольте вам помочь?

Лиза милостиво разрешила подсадить себя на лошадь. Граф Г. подхватил ее изящную ножку и помог усесться в седло, сама девица, крепко схватившись за седельные луки, умостилась как в кресло и грациозно перенесла правую ногу через шею лошади, а затем отстегнула и расправила подол юбки. Морозявкин, вытянув шею, следил за ее эволюциями с неприкрытым интересом плотского характера. Наконец захлестали плети, зазвенели шпоры и компания с шумом и гиканьем рванулась вперед по Невскому к Шлиссельбургскому тракту.

Вопрос. Когда ты глас сей слышал? В какое время? И что ты о сем помышлял и кому о том сказывал ли и что кто тебе на то советовал и какое ты на то полагал намерение?

Ответ. Сей глас слышан им был в 1787 году в марте месяце. Он при слышании сего весьма усумнился и поведал о том строителю и некоторым благоразумным братьям. Они же на это ему отвечали: ежели сие дело Божие, так будет тако и не разорится, а ежели не Божие дело, то разорится. Тут жил он без малого пять лет, изучался совершенно духовной жизни и письму полууставом.

Вопрос. Отобранные у тебя тетрадки, писаные полууставом, кто их писал, сам ли ты, и если сам, то помнишь ли что написано, и если помнишь, то с каким ты намерением таковую нелепицу писал, которая не может ни с какими правилами быть согласна, а паче еще таковую дерзость, которая неминуемо налагает на тебя строжайшее по законам истязание? Кто тебя к сему наставил и что ты из сего себе быть чаял?

Ответ. Ныне я вам скажу историю свою вкратце. Означенные полууставные книги писал я в пустыни, которая состоит в Костромских пределах близ села Колшева (помещика Исакова) и писал их наедине, и не было никого мне советников, но вся от своего разума выдумал. Из Валаама пришел в Невский монастырь. Тут сказывал я про воздушный глас трем старцам, от коих, как я слышал после, дошло и до сведения митрополита. Из Невского вышед, жил я по разным монастырям.

Шлиссельбург встретил тайную экспедицию неласково. После Северной войны со Швецией бывший «ключ-город», он же Нотебург, он же Орешек стал городом-тюрьмой. Сырые казематы были понастроены буквально повсюду, тут сиживали и Евдокия, жена Петра Великого, и наследник Иоанн, впоследствии убитый при попытке побега, и князья Долгоруковы, затем казненные, и герцог Бирон, словом все те политические фигуры, которые становились неугодными текущим властям российской империи. Впоследствии тут побывали и декабристы, и анархисты, и брат Ленина Александр, повешенный тут же. Словом крепость не зря назвали «русским Алькатрацем».

Однако ко времени нашего повествования многие из этих имен оставались скрыты под покровом будущего, а Октябрьская революция, уничтожившая царизм и превратившая крепость на Ореховом острове в музей, представлялась и вовсе немыслимой.

После пары часов скачки, сопровождавшейся смехом и галантными гусарскими анекдотами, которые наперебой рассказывали Микаэль и Вольдемар под звонкий смех мадемуазель агентессы, наша троица переправилась через застывшую Неву. Перед высокими каменными воротами мрачно замерзал одинокий часовой.

– Стой, кто идет? Не положено! Крепость тут… поворачивай назад! – заорал он, с трудом разжав смерзшиеся от ледяной изморози губы.

– К коменданту Колюбякину с письмом от генерал-прокурора! Открывай ворота! – грозно выкрикнул граф Г., с трудом удерживаясь от того, чтобы не перетянуть нерасторопного холопа плетью поперек морды.

– Ах, что вы, граф Михайло, зачем же так нервничать… он же сейчас все сделает… ведь сделаешь, правда? – с этими словами Лесистратова взглянула на солдатика как кошка на мышь. В ее взгляде проявилось, что-то настолько хищное, что часовой, сам того не желая, повалился на колени.

– Ваше сия… светл… матушка-царица-барыня… все, все сделаю… счас! – часовой поднялся на ноги, подобрал слетевшую треуголку и побежал докладывать. Уже через десять минут комендант крепости Колюбякин принимал их в своем мрачном кабинете. Через узкое окошко лился тусклый свет рано уходящего дня.

– От князя Алексея Борисовича? Рад, много о вас наслышан, господин граф! Извините, остолопа часового, и куда он дурень смотрел… Как там его сиятельство, здоров ли? Мы хоть и недалеко от столицы, а живем тут аки в деревенской глуши, токмо почта и доходит. Ну-с, посмотрим, что там в пакете… – комендант распечатал сургуч стал близоруко вглядываться в текст при свете недавно зажженной свечи.

– Высочайшее повеление прислать в Санкт-Петербург арестанта Василия Васильева… Это тот блаженный что ли? И кому это он там понадобился… – задумчиво бурчал комендант.

– Он самый, господин полковник. Велено доставить немедля.

– Забирайте, кому он нужен тут… это не политический бунтовщик, а пациент желтого дома, коего по хорошему надлежит держать связанным и кормить бертолетовой солью. Впрочем, юродивые монахи все таковы, болтают что ни попадя. Содержим мы его по всемилостивейшему повелению покойной матушки-императрицы яко богохульника и оскорбителя высочайшей власти, под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производим ему по десяти копеек в каждый день. Хотя за дерзновение и буйственность, по государственным законам, заслуживает смертную казнь… Однако кажется, тут есть и еще распоряжение: «С прочих же, на ком есть оковы, оные снять»? Как же это можно – снять оковы? Что это за узники без оков? Как же они будут ходить?

– Не могу знать, господин комендант, но такова монаршия воля.

– Да… воля… нам надлежит исполнять ее, а не обсуждать… Видно стар я уже для новых веяний! – проворчал полковник Колюбякин с видимой обидой.

– Никак нет, прочитайте до конца письмо генерал-прокурора – за усердие и порядочное исправление должности вы, господин комендант, пожалованы в бригадиры! – граф решил подсластить пилюлю. Лицо коменданта прояснилось. Морозявкин, оставленный у дверей, подслушивал изо всех сил, так что его длинное ухо расплющилось о дубовые дверные доски.

– Служу царю и отечеству… Даст Бог, еще послужим. Эй, господа офицеры – Чердынцев, Финкелецкий, кто еще тут… препроводить арестанта Васильева из казармы нумер 22 к воротам и дать конвой!

Через четверть часа в тюремном дворе граф Г., девица Лесистратова и студиоз Морозявкин встретили основное лицо своей тайной экспедиции для Тайной экспедиции. Под этим лицом подразумевался бывший крестьянин Василий Васильев, он же монах Адам, впоследствии ставший Авелем, но уже тогда почитавшийся за известного провидца или же за опасного безумца. Монах был мрачен, бородат и сутул. Он беспокойно озирался вокруг и все время что-то бормотал, прикрывая рукой щербатый рот.

– А, вспомнили, значит обо мне? Вспомнили, сукины дети? Говорил я – попомните вы еще Ваську Васильева, отольются вам мои страдания! Небось как государыня-то Екатерина помре, так и спохватилися? Знаю, помре волию божией в свой день и час… все знаю! Зачем-то я снадобился?!

– Не разговаривать! Молчать, сукин кот! В карету его, быстро!

Пророка, демонстративно звенящего тяжелыми кандалами, так и не снятыми с него для пущей сохранности, засунули в мрачную темно-коричневую повозку с глухими зарешеченными окошечками. Конвой из прапорщиков и унтер-офицеров поскакали по бокам, а бойкая троица охотников за предсказаниями уселась рядом с монахом. Находиться в обществе бывшего коновала было нелегко – видимо личная гигиена в казематах еще не поднялась на угодный императору Павлу высокий европейский уровень. Всю дорогу до столицы монах говорил, не переставая – девица Лесистратова только успевала записывать в изящный блокнот его сбивчивые речи.

– Всю жизнь мою страдал за слово божие и за правду! Пиши, девка, пиши, смотри не сбейся…

– Не собьюсь! – заверила его Лизонька. – Ты только сказывай…

– За правду! Принял я постриг на Валааме, скитался в страшной пустоши… был мне глас божий, и на небо меня возносили аки апостола Павла… Меня, грешного – и на небо! Две книги там видел, все в них открыто аки в святцах… А здесь в каземат заточили! Сукины дети, свиньи бескорытные… Настоятель Бабаевского монастыря меня за записи мои тайные к епископу отвел… А епископ Костромской и Галицкий преосвященный Павел по лбу мне посохом бил и бранные слова всякие лаял, чуть до смерти не убил… Черные попы, хотели чтоб забыл я реченное мне Господом, да где там! Владимирский и Костромской генерал-губернатор генерал-поручик Заборовский, пес подзаборный, по морде дал и в острог посадил… А оттуда в Петербурх поволокли, в Тайную вашу экспедицию, будь она трижды неладна! Там Сашка Макаров, пустая башка, строчил с меня листы допросные, да я все ему рассказал, без утайки…А граф Самойлов, генерал от прокуроров ваших постылых, по лицу меня бил перстами с перстнями, кровь текла из меня аки из борова зарезанного… Вот что я потерпел за слово божие!

– А что ж было там, в сих тетрадях? – Лизонька была настойчива. Граф Г., которому князь Куракин дал проглядеть только кусочек заветных тетрадок, оставив, правда, в полное его распоряжение допросные листы арестанта, тоже не прочь был узнать о судьбах империи поподробнее. Морозявкин, которому впервые довелось соприкоснуться с живым пророком и прорицателем, также сгорал от любопытства. Однако оному не суждено было получить полного удовлетворения.

– А вот что мне на небесах узреть довелось, то там и было! Все записал, что не забыл… Я за голосом божьим записывал вот как вы сейчас за мной… Хоть и грамоте я мало разумею, а сподобился.

– Однако же там был указан день и час смерти всемилостивейшей нашей императрицы, государыни Екатерины?

– Да, ведомы мне и царские секреты, но много лет боялся я сказать правду о гласе небесном Ея Величеству… А как прознала она про то, так в Шлиссельбург меня и заточила! Хотел же я как лучше… А как вышло – сами видите.

– Ну да что мы все о грустном! – граф Михайло Г. решил утешить приунывшего плотника и коновала, а ныне монаха и арестанта. – Вот уже и заря… Новое солнце завтра взойдет, новый день, авось увидишь и светлейшего князя, может и обласкает он тебя… если все ему поверишь откровенно!

– Да уж, обласкает! Меня все вишь вон как ласкают – плетьми да острогом! Собачья у нас, провидцев божиих, жизнь… Хоть и плотничать нелегко, и женили меня супротив воли, а все же лучше с нелюбимой женой век вековать, чем вот так по тюрьмам скитаться… – сказавши это, Василий отвернулся к окну и более не проронил ни слова до самой столицы.

В доме князя Куракина арестанта ласково приютили, обогрели и накормили на кухне, даже не забыв предварительно расковать. Оголодавший пророк ел щи так, что за ушами трещало. Дворня и слуги почтительно наблюдали за нм издали, толпясь у дверей кухмистерской, ибо, неведомо как, слух о нем просочился по всем щелям огромного княжеского дворца. «Святой… юродивый… монах… да какое там, бунтовщик, крестьянский сын… новый Стенька Разин…» – эти слова перешептывали из уст в уста, прожужжав друг другу все уши. Атмосфера тайны продергивала всех как мороз. После бани выспавшийся пророк должен был предстать перед князем. На ночь граф Г. снова читал допросные листы мрачного монаха.

Вопрос. Для чего и с каким намерением и где писал ты найденные у тебя пять тетрадей или книгу, состоящую из оных?

Ответ. В каком смысле писал книгу, на сие говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении сего солгу, то да накажет меня всемилостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующие: 1) уже тому девять лет как принуждала меня совесть всегда и непрестанно об оном гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине II, 2) указом велено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак неможно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первые две сочинил в Бабаевском монастыре в десять дней, а последние три в пустыни.

Вопрос. Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому-либо? И что с тобою после воспоследовало за них?

Ответ. Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил строителя и братию. Строитель представил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня и с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместник и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «ваше высокопревосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполня, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь.

Глава 5, волшебная

Утром князь Александр Куракин всемилостивейше соизволил принять бывшего арестанта Шлиссельбургской крепости в своем кабинете. Роскошь обстановки и любезность светлейшего должны были произвести на узника неизгладимое впечатление. Золоченые мебеля и стены с портретами царственных особ подавляли практически всякого.

– Подойди-ка сюда, любезный! Да не бойся, ближе!

– Ваше сиятельство, Александра Борисович! Уж так я вам благодарен, не знаю как и выразить чувства мои! Спасли вы меня от злодея Самойлова, спаситель вы мой, многия вам лета, благодетель и заступник…

– Да нет, любезный братец Василий, или как тебя там кличут – отец Адам что ли? Не спас пока, сие не моя воля, а воля высшая, монаршия! И зависит твое освобождение из тюрьмы токмо от тебя самого. Может быть уже завтра соизволит говорить с тобой сам государь наш Павел Петрович. Ежели расскажешь ему все без утайки – помилует, а нет – не взыщи… Можешь и всю жизнь в Шлиссельбурге просидеть, прокуковать.

– Ах, если бы государь повелел бы мне отделиться от черных попов и жить в мирских селениях, где я пожелаю! Только постриг прежде хочу вновь принять – в Костроме расстригли меня, злыдни поповские. Тогда бы я благодетелю все без утайки рассказал бы…

– Государь наш милостив, но справедлив. Готовься, Василий, вспоминай, что тебе господь говорил. А пока что… – тут князь Куракин несколько замешкался, не решаясь сказать о своем интересе совсем уж откровенно, – пока что не раскрыл бы ты нам завесу будущего?

– Никак невозможно, ваше сиятельство! О судьбе царской фамилии и самого государства российского я, раб божий Василий, могу лишь царской особе поведать, – заявил отец Адам и дерзко отвернулся к ближайшей стене. Князь вздохнул, поднялся и прошелся по зале взад и вперед.

– Ну что ж… похвальное усердие, братец. А если не о судьбе всей России, а так сказать об отдельных ее людях? Скажем, о моей судьбе? В империи я не последний человек – вице-канцлер и императору друг… Расскажи, что будет со мною? Ведомо ли тебе сие?

– Так ведь не провидец я, то что свыше мне голос в уши шепчет – то и реку, – монах-расстрига вновь повернулся к князю и как будто даже повеселел. – Это тебе, батюшка-князь, к гадалкам надобно! Да и иногда такое открыться может, что и узнать ты не захочешь…

– Не захочу? – князь откинулся в кресле, слегка пожевал тонкими губами. – Да ведь говорят, что от судьбы не уйдешь… Так что там меня ждет?

Монах устроился на стуле поусадистей и закатил глаза, как бы всматриваясь в грядущие года. Несколько секунд он шевелил пальцами, будто запоминая рисунок на ткани времен, а затем изрек:

– Будешь ты богат, знаменит и всеми царями обласкан… Женат не будешь никогда. Но детей у тебя станет без счета. Проживешь на свете шесть десятков лет и еще шесть… только бойся огня! А то, твое сиятельство, тебя пожгут, ножками затопчут и фамилии не спросят… Впрочем, сохранит тебя твоя любовь к дорогой одеже с каменьями. Закутаешься в нее и спасешься, но берегись огненного петуха-ха-ха!

С этими словами Василий сын Васильев в изнеможении откинулся на резную спинку стула для посетителей. Князь Александр Борисович хотел уж было рассердиться на дерзкого расстригу за такие похвальные слова, но, подумав, сменил гнев на милость.

– Ну что ж… хоть всего не сказал, но и на том спасибо. Мерси, голубчик, и ступай прочь… готовься!

Мажордом захлопнул двери за Василием, и тут уже князь начал искать наиболее удобную позицию в золоченом кресле и размышлять о тайнах будущего. Сам же пророк, недалеко отошедши, попал в ненасытные лапы дворни. Надо сказать, что бывший арестант вовсе не оробел, не устыдился своей популярности, а тут же попытался извлечь из нее максимальную выгоду.

Он уже бойко торговал предсказаниями, гадал по руке и на невесть откуда взявшейся замасленной колоде карт Таро, чему обучили его много лет назад цыгане на ярмарке в Костроме, и брал за свои пророчества с кого пятак, с кого гривенник, а с иного не меньше полтины. Девкам он уверенно предсказывал скорую женитьбу, бабам детей и каких-то «червонных валетов», мажордому повышение до шталмейстера, прочим же сообразно чину и званию. Вольдемару пророк предрек почему-то преждевременную старость, очевидно чтобы тот не слишком ему надоедал расспросами.

Лизонька сидела поодаль на табурете и немилосердно пачкая перо строчила строчку за строчкой. Морозявкин расположился у ее ног, а граф Г., вошед, устроился в конце очереди к священному оракулу. Увидев графа, Лиза обрадовалась ему как родному.

– А, вот и вы, граф Михайло! Как я соскучилась без вас… А вы по мне скучали? – и неожиданная заря покрыла ее еще юные щеки.

– Взаимно, сударыня, хотя… – граф хотел напомнить, что не виделись они лишь со вчерашнего вечера, но Лесистратова не дала ему закончить.

– Вы знаете, надобно его спросить и о нашей судьбе… о нас с вами! А то все узнают свое будущее, а мы нет. Это несправедливо! Ведь оно прекрасно, наше будущее! Вы согласны?

– Сударыня, в вашей компании прекрасно не только будущее, но настоящее! – граф был галантен как всегда.

– Мерси… я смущена… Вот мы и спросим!

– Да к нему не пробьешься, вон сколько народу поналезло, – Морозявкин оценил ситуацию. – Прямо как в кабак на святую Троицу.

– Ну мы-то знакомые! И из крепости его вытащили… Сейчас… Василий, Василий, а нам судьбу откроешь? – закричала Лиза в ухо пророку, чудом распихав дворню. Пророк немедленно прикинулся глухим.

– Ась? Чего тебе? Судьбуу? Нет, гаданиями-предсказаниями не занимаемся. Это так только, по домашности, можно сказать…

– Ну пожалуйста! Мы просим! Вот и граф очень просит! – Лиза была настойчива. Граф Г. протиснулся в круг почитателей таланта, слуги расступились, освободив место, и они уже было совсем приготовились слушать, но тут вошел лакей и приказал Василию собираться и ехать вместе с князем Куракиным во дворец. Пророк облегченно вздохнул.

– Ну вот, видишь, какая оказия вышла – собираться пора! Так что уж в другой раз как-нибудь, все расскажу, не утаю. А сейчас уж не обессудь, милостивый граф Г.!

Василий Васильев быстро собрал все свои причиндалы, карты и мелочь со стола и скорым шагом затопал за лакеем. Графу даже показалось, что он прихватил с собой серебряную ложку, сунув ее в карман так ловко, что и не заметишь, если не следить за руками как при игре в карты с шулером. Миг – и кареты уже катили в императорский дворец, особенно выделялась огромная золотая княжеская, с лошадьми цугом, скороходами и лакеями. Графу Г. и Лизе ничего не осталось, как со скуки дочитывать допросные листы.

Вопрос. Для чего внес в книгу свою такие слова, которые особенно касаются Ея Величества и именно, акибы на ню сын восстанет и прочее, и как ты разумел их?

Ответ. На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию и утверждаю под смертною казнию, что я восстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюсь чистосердечно, что сии слова написал потому, что он, т. е. сын, есть человек подобострастен, как и мы; а человек различных свойств: один ищет славы и чести, а другой сего не желает, однако мало таковых, кто бы оного убегал, а великий наш князь Павел Петрович возжелает сего, когда ему придет время, время же сие наступит тогда, как процарствует мати его Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня 40 лет: ибо так мне открыл Бог. И ежели кто скажет, что это неправда и я лгу, то потому и все Священное Писание несправедливо. Дайте мне книгу Апокалипсис и всю Библию для истолкования, ибо в Священном Писании много, писано о наших князьях, то я скажу время, когда все сие сбудется; ибо я для того сюда и послан, чтобы возвестить вам всю сущую и истинную правду.

Вопрос. Как осмелился ты сказать в книге своей, аки бы паде император Петр III от жены своей?

Ответ. Сие я потому написал, что об оном есть в Апокалипсисе, и падеже разумею я свержение с престола, с которого он свержен за неправильные его дела, о коих слышал я еще в младенчестве в Туле от мужиков, и именно: 1-е) якобы он оставил свою законную жену Екатерину Алексеевну и 2-е) будто бы хотел искоренить православную веру и ввести другую, за что Бог и попустил на него таковое искушение. Что ж касается до сказанного мною о Павле Петровиче, то я и про него слышал, якобы он таков же нравом как и отец его, и слышал здесь в Петербурге, чему уже прошло семь лет, от старых солдат, служивших еще при Елизавете Петровне, которые мне о сем сказали, когда спрошу их, позвавши в кабак и поднесу в меру вина; однако я не утверждаю, правда ли сие или нет и не знаю, живы ли они или уже померли.

Пройдя через анфиладу комнат, князь Куракин вошел с позволения дежурного офицера в небольшой кабинет, где его ожидал сам император и самодержец всероссийский Павел Петрович. Государь с утра был не вполне в добром расположении духа. Как опытный царедворец, князь немедля обратил на это внимание.

– А, князь Александр Борисович! Всемилостивейше повелеваем вам войти! – император вовсе не чужд был иронии.

– Как почивали, ваше величество? – почтительно осведомился князь, не решаясь сесть.

– Прескверно, князь, просто отвратительно. Зима в Петербурге меня решительно не устраивает. Небо все время серое, с моря ужасающе дует. Повсюду висят огромные сосули. Бороться мы с ними не умеем. Никакого порядка даже в природе не сыщешь – что уж говорить о государстве. Извольте сесть.

Куракин присел на кресло итальянской работы. Государь меж тем ходил из угла в угол, чеканя шаг как на параде.

– Вспоминая военные игры наши в Гатчине, не могу не отметить, что порядка там было куда как больше. Мечтаю отобразить все там измысленное на армию российскую и страну! Должен же и у нас завестись наконец должный ордрунг во всем, – император наконец изволил перестать ходить и замер на месте.

– В будущем, несомненно, ваше величество Павел Петрович! Может даже и погодой научатся управлять. Захотят – и не будет дождя! Стоит только императору российскому там, в будущем распорядиться, махнуть ручкой – и небо очистится!

– Ну ты, князь, уж и хватил – дождь или ведро, сие от бога зависит и человеку неподвластно… ни сейчас, ни в будущем, пожалуй. Человеку не должно менять божью погоду – а то не только что император, а и какой-нибудь мэр, вор, казнокрад, прохиндей поднимет в небо мелкую пушку, да к празднику все облака разгонит… Никакого порядка тогда не станет.

– Кстати о будущем, ваше величество – привез я к вам ту тетрадку, о которой толковал ранее, и пророка, ее написавшего, дабы открыл он вашему величеству, что там сотворится.

Государь как будто воспрянул духом, глаза его загорелись. Он протянул руку. Александр Борисович отдал ему перетянутые разноцветными лентами тетради Василия.

– Но ведь там, кажется, речь шла о прошедшем времени? Моя матушка умерла в реченный час…. знаю, да дело это прошлое. А уж то что она подговаривала врагов отца моего Петра убить – всегда это чувствовал! Что отца – и меня, меня от царствования устранить возжелала – знаю, указ в пользу Александра, сына моего, уже был подписан. Хорош преемник, нечего сказать! – Павел засмеялся злым лающим смехом, но тут же закашлялся. – И что бы он внес нового в жизнь державы нашей? Только и продолжал бы то, что маменька нам оставила – славолюбие да лицемерие!