Текст книги "Автоматная баллада"

Автор книги: Андрей Уланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Андрей Уланов
Автоматная баллада

Автор выражает глубокую благодарность участникам военно-исторического форума «ВИФ2НЕ» и особенно Борису, Седову, Максиму Попенкеру, Евгению Путилову и Александру Москальцу.

Оружие любит ласку, чистку

и смазку, всё остальное – фигня.

Так говорил капитан Перовский,

а он был умней меня.

Глава 1

Вот я – детище прогресса,

Магазин от «АКСа»,

Тридцать медных духов смерти

У меня внутри сидят.

Я без дела не скучаю —

В ствол патроны досылаю

И не знаю, не гадаю,

Кто в чьё сердце полетит.

Для меня они – близняшки,

Все двойняшки да тройняшки,

Сколько их таких вот было —

Мне вовек не сосчитать.

Я – вершитель чьих-то судеб,

Я не знаю, что за люди

Примут гибель полной грудью

От моих пять – сорок пять.

Дмитрий Волжский

Сашка

Я слишком поздно заметил эту жабу. Вдобавок Сергей в тот момент держал слегу в правой, и пришлось сначала толкнуть его в бок, прямо в болотную грязь. И лишь потом стрелять, чувствуя, как каждое движение затвора захватывает добрых полста граммов вонючей жижи. Жаба медленно падала на нас, смешно растопырив лапки и сверкая белыми крючками ядовитых клыков, пули прошивали её насквозь, не успевая раскрыться, уносясь куда-то в низкое пасмурное небо – а я-то знал, какие это живучие твари, жабы-гребешки, и знал, что ни один жизненно важный орган мои пули пока не задели.

Наконец она тяжело плюхнулась в полуметре от меня, и я двумя пулями в упор вышиб из неё тот комочек студенистой дряни, который эта нелепость природы почитала своими мозгами, разнёс, в ошмётки превратил проклятую плоскую головку, – и над трясиной вновь повисла тишина.

– Вот ведь сука, – побулькал Сергей, вставая. Я не мог говорить, чёртова жижа залепила буквально всё, и лишь коротко кивнул в такт его движениям. – И ведь, главное, что обидно, ничегошеньки с этой твари полезного не взять! С паршивой белки и то… – он с размаху пнул тушку носком сапога, оттопыренные лапки рефлекторно дёрнулись – Сергей с воплем отскочил назад и едва не свалился с тропы.

Вообще-то он был не совсем прав – болотники охотно пользуются жабьим ядом, намазывая им наконечники самострельных дротиков. Только для этого надо уметь правильно вырезать железы, да и умеючи – без толстых перчаток, с одним ножом… пакостной возни минут на десять-пятнадцать. Не, нам такое сто лет не надо.

– Ноги, мля, промочил из-за неё… в сапог затекло. Во, мля…

«Сказал бы я, куда мне затекло, – зло подумал я. – До захода меньше получаса осталось, а до островка, если будем идти в прежнем темпе, минут сорок. А если ещё и над каждой туевой жабой материться, так и все пятьдесят!»

– Ладно, мля, – выдохнул Сергей. – Щас всё равно ни хрена не сделаешь… поползли, что ли…

И мы поползли.

По дороге к островку мы падали ещё три раза, причём последний раз Серёга при… приводнился? не, приболотился особо неудачно – на правый бок, плечом вперёд, как раз туда, куда за пять минут до этого перевесил мой ремень. Срань господня… и мать моя фреза… я уже говорил сегодня, что чёртова жижа была буквально везде? Так вот, в тот раз ни фига она не была везде, зато в этот забралась в такие места, о которых я уже чёрт-те когда забыл. И было той грязи до… короче, два раза «да ну его на хрен» и ещё столько же!

– Ничё, Саня, – бормотал Сергей, придерживая меня правой. – Ща доберёмся до островка, запалим костёрчик, я тя разложу, устрою, гы-гы, тряпочный массаж, как в лучшем блядском салоне… ещё чуть-чуть потерпи.

Я не отвечал – мне было хреново. Вернее, мне было не просто хреново – ко мне вплотную подбирался маленький полярный зверёк зеленоватого оттенка. Зеленоватого, как эта проклятая жижа, которая теперь вытекала из меня… ох, как я счастлив, что Серёга тащит меня сейчас в таком положении, что эта дрянь из меня хоть понемногу капает. Но всё равно – господи, как мне хреново! Господи! Ну на кой ты придумал и сотворил болота?! А? Другого способа поиздеваться над людьми не нашлось? Ну и издевался бы себе… а я-то, я-то здесь при чём?!

Эх, если бы в этот момент мне на мушку попался тот проклятый старикан, который загнал нам с Серёгой эту хренову карту, – блин горелый, пятьдесят пять патронов за неё отдали! Пятьдесят пять чистеньких, аккуратненьких, один в один автоматных патрончиков калибра семь зэпэтэ шестьдесят два, не моего калибра, а то бы хрена лысого он получил, а не патроны! Попался бы он нам сейчас – мамой-фрезой клянусь, высадил б в него полный рожок, не пожалел бы на гада! У-у-у… мля, не могу больше… утопите меня на хрен! Хочу тихо лежать на дне и раз в сто лет выпускать ма-ахонький пузырик, а потом снова засыпать на следующие сто лет.

И всё-таки мы добрались до островка и упали с маху на влажную, похлюпывающую, но – чёрт её побери! – твёрдую землю и минут двадцать валялись, как два трупа, без малейшего движения. Потом Сергей, кряхтя, словно столетний дед, поднялся, отволок меня чуть повыше, аккуратно прислонил к кривому деревцу и принялся рыться в мешке.

– Ща, Санёк, – шептал он, – ещё малёхо потерпи… сварганю костерок… и сразу тобой займусь, лады?

Сам он тоже выглядел далеко не Аполлоном Бельведерским – так же как и я, весь, от макушки до пяток, измазан в грязи, оба сапога уже давно хлюпали на полболота, ладони ободраны о слегу. Но я твёрдо знал, что он не врёт и, как только запалит костёр и сможет видеть, что делает, он займётся сперва мной, а лишь потом собой.

Потому что он, Сергей Шемяка по прозвищу Айсман, двадцати трёх лет от роду, бродяга, «горелый следопыт» – человек. А я, «АКС-74», автомат. И я ему нужнее, чем он – мне!

Ковбой

Если бы старший постовой знал это слово, он бы непременно сказал, что к ним приближается чоппер.

Однако старшой никогда не слышал про американских байкеров, равно как и про их любимые транспортные средства. Поэтому он ограничился плевком в дорожную пыль и обращённой к пулемётчику фразой:

– Колян, глянь, шо за хрень до нас ползёт?

– Хрень, – вяло кивнул второй постовой. Ему было жарко, тоскливо и хотелось пить, а приближавшийся к блоку большой чёрный мотоцикл избавления от жары и жажды вовсе не сулил.

– Занятная, однако, хрень, – старшой, переломив обрез, несколько секунд сосредоточенно разглядывал медные кругляши гильзы, затем ловко выдернул из правого ствола патрон с мелкой дробью, вставив взамен картечный.

– Че-то она слишком тихая для ейных габаритов и скорости. Федькина колымага, так токо ручку тронь, ревёт, аж на другом конце посёлка куры бесятся.

– У Федькиного зверя двигло раздолбанное, – возразил пулемётчик, – и глушака нет.

– И черепа, – задумчиво добавил третий постовой.

– Да-а, – протянул старшой, глядя на подкатывающийся к блоку чоппер. – Башкень что надо.

Череп был укреплён над фарой и принадлежал он явно не травоядному. Как, впрочем, и не одному из ведомых постовому зверей. Похож на медвежий, но слишком вытянут впереди и клыки, клыки… клычищи. Из новых, видать, тварюка, свежевылупившихся. Ох, не приведи господь с такой повстречаться.

С другой стороны, сообразил старшой, кто-то уже повстречался с клыкастой зверюгой и, судя по трофею, небезуспешно.

– Эй, ковбой, – окликнул он мотоциклиста, – шо за башкень у тебя спереду привешена? А?

Позже старшой так и не смог объяснить своим подчинённым, что же побудило его назвать проезжего именно так: ковбой! Кое-какие воспоминания о киношных всадниках на горячих мустангах у него имелись, да вот незадача – на соратника Гойко Митича или Грегори Пека мотоциклист не походил совершенно. Длиннополый плащ из чёрной кожи, лётный шлем с собольим хвостом и зеркальные очки – всё это по совокупности позволяло незнакомцу претендовать разве что на титул наследника Зорро.

Прежде чем ответить, он снял шлем, повесил его на руль, спрятал в карман очки, не торопясь, протёр лицо платком и лишь затем развернулся к старшому:

– Не знаю.

– Это как? – с едва заметной растерянностью произнёс постовой.

– Очень просто, – сухо отозвался мотоциклист. – Неизвестна науке зоологии данная разновидность, вот и ездит пока безымянная.

– А-а… а добыл его кто?

– Я.

– Шо, серьёзно? – особого удивления в голосе старшого при этом не прозвучало. Приезжий, хоть и не обвешанный тремя-четырьмя крупнокалиберными стволами, выглядел опасно. И с каждой секундой нравился постовому всё меньше.

– Патронов много сжёг?

– Один.

– Одной пулей?! Ёпыть! – мотнул головой пулемётчик. – Видать, подфартило… или зверюга только башкой удалась?

– Коня видишь? Игреневого, с чулками.

Мысленно старшой поставил незнакомцу ещё один минус: стоял тот спиной к пастбищу и разглядеть председателева жеребца мог только в те секунды, когда подъезжал и слезал с мотоцикла. Да и то мельком. Цепкий, выходит, взгляд у парня, да и память хорошая. Если прибавить, что ствола – или стволов – ковбой на виду не держит… не-ет, хорошего не жди от таких людишек.

– Ну, вижу.

– К его холке накинь полметра.

Колян накинул. Присвистнул, сдвинув на лоб каску, почесал затылок, ещё раз взглянул на скалящийся череп…

– Крепко ж тебе, паря, подфартило.

Мотоциклист промолчал, и на лице его вроде бы не дрогнул даже волосок щетины, однако старшой словно бы почувствовал короткий холодный всплеск. Презрительный. И мысленно пообещал учинить Коляну нахлобучку, чтоб в следующий раз мозгой думал, прежде чем пасть разинуть. Потом, когда этот ковбой чёртов скроется с глаз долой.

– Причёску, я гляжу, ты себе отрастил… – постовой осёкся, мучительно пытаясь выудить из глубин памяти нужное слово. Когда-то, ещё ДО, парней с длинным волосами – не конкретно с таким вот конским хвостом до плеч, а вообще «поповской причёской» – именовали стилягами. Это он помнил и ещё помнил, что нужное ему слово было как-то связано с этими стилягами. Как же… стиляжную? Стижную?

– Мне так удобно, – спокойно произнёс мотоциклист. – А что, у вас въездная пошлина в зависимости от длины волос начисляется?

Стой перед ним кто угодно иной, и старшой первым бы расхохотался от удачной шутки. Но сейчас он не был уверен, что незнакомец шутит.

– Пошлину мы считаем, как законом велено, – ответил постовой. – Сами не выдумываем, не в пример кой-кому.

Он медленно обошёл мотоцикл и, оказавшись прямо за спиной у незнакомца, нарочито громко закашлялся.

Мотоциклист даже ухом не повёл, продолжая стоять прежней позе.

«Сектор огня держит, – подумал старшой, – вот же… Гошку и пулемёт перед собой держит. А меня, выходит, в расчёт не берёт».

– Откель следуете?

– Из Весеннего.

– С какой целью?

– По торговым делам.

– По тор-говым… – повторил постовой. – И сам, конечно же, купец честной. А чем торг ведёшь, а, купчина?

– По-разному, – отозвался мотоциклист. – В основном цветными металлами.

– Чем-чем?

– Свинцом и цинком.

– Пулями, что ль?

– Пулями, – подтвердил «ковбой». – Вразвес.

– Мелкой розницей, выходит, – хмыкнул старшой. – И как идёт торговлишка-то?

– Хорошо.

– Хорошо?

– Да. У меня очень выгодные условия.

Пожалуй, больше всего постовому не нравилось, что тон речи незнакомца всё время оставался один и тот же: спокойно-равнодушный. Так обычно говорят, когда не интересен ни сам разговор, ни его, разговора, результат.

Он завершил обход мотоцикла и остановился напротив незнакомца.

– Короче… багажу, я погляжу, у тебя немного… так что три «семёрки» за въезд, и добро пожаловать в Половинку.

Мотоциклист кивнул и, по-прежнему не оглядываясь, левой рукой выдернул из кармашка багажной сумки картечную «двадцатку».

– Вот.

Старшой привычным движением катнул патрон по ладони, подкинул, оценивая вес. Вес был правильный… ну да ковбой и не был похож на любителя отсыпать картечину-другую или заменить порох песком. Такие, как он, по мелочам не выгадывают.

– Сдачу «семёрками» али «пятёрками»? – спросил он.

– Сдачи не надо.

Жест был не из дешёвых. Подобную щедрость и впрямь мог проявить купчик средней руки, владелец двух-трёх телег или грузовичка с набитым кузовом. Однако взгляд, которым старшой постовой сопроводил въезжающий в посёлок чоппер, вряд ли кто-либо решился б назвать дружелюбным.

Смотрел старшой долго, даже не пытаясь заслониться ладонью от палящего послеполуденного солнца, и лишь когда чёрный мотоцикл исчез за поселковыми воротами, очнулся и торопливо нырнул под спасительную сень тента.

– Не нравится мне этот ковбой, – промолвил он, тяжело облокачиваясь на стол. – Ох, не по нраву. Звякну-ка я в участок.

– Мне он тож не глянулся, – сообщил пулемётчик. – Скользкий… чисто рыба. А учинит чего, так сразу кипеж пойдёт: кто, мол, пропустил. Ну а попробуй такого не пропусти! – перегнувшись, Колян зло сплюнул. – Повезло, неча сказать!

– Повезло, – без тени шутки подтвердил третий постовой. – Знаешь почему? Дырками лишними никто не обзавёлся. Митрофаныч, ты чё, в самом деле не допёр, кто это был?

И он назвал прозвище, от которого уже поднятая было Митрофанычем трубка с жалобным «бдзин-нь» упала обратно на рычаг.

– Ёпыть! – ошарашенно выдохнул Колян. – А я-то думал, брешут западники. Мол, слухи всё… как это… миф!

– Ща, – старшой постовой тоскливо уставился на отпечаток мотоциклетной покрышки. – Скажи ещё – легенда! Мы, млин, сами только шо в эту легенду чуть не угодили!

Предмет их беседы тем временем неторопливо проехал вдоль «проспекта имени председателя Варфоломеева», как гласила криво приколоченная к телеграфному столбу в начале улицы фанерная табличка, и остановился возле приземистого серого здания. Самой примечательной деталью здания была, вне всякого сомнения, надпись «Трактиръ „СЕЛЬПО“», однако мотоциклиста куда больше заинтересовали девять лошадей у коновязи. Особенно вторая справа – стройная караковая кобыла. «Ковбой» подошёл почти вплотную к ней, чтобы без помех разглядеть украшенный чепрак, и только потом направился к крыльцу трактира.

Внутри было темно – потолочная «лампа Ильича» под жестяным колпаком, похоже, давно служила исключительно деталью интерьера, а не осветительным прибором, – душно, а из ароматов с заметным отрывом первенствовали махорочный дым, запах жареного лука и вонь давно не мытых человеческих тел.

Источников последнего в трактире имелось двадцать один с половиной – за половину «ковбой» зачёл высившуюся над прилавком бабищу в линялом от бесчисленных стирок ситцевом платье.

Большая часть этих «источников» – судя по виду, поселковых и приехавших на ярмарку торговцев – предпочла разместиться в правой от двери половине зала. Слева же из трёх столов был занят – да и то не полностью – лишь средний. Впрочем, сидевшие за ним шестеро по издаваемому шуму, равно как и по количеству содержащегося в этом шуме сквернословия, вполне могли дать фору остальным пятнадцати.

Обращение одного из этой шестёрки – высокого смуглого бородача – к вновь вошедшему исключением не стало: из восьми выкрикнутых слов какую-то смысловую нагрузку несли, по мнению «ковбоя», только два.

– Дверь закрой!

Дверь закрывалась медленно. Ржавая пружина, надсадно поскрипывая, затратила на данный процесс примерно минуту, в течение которой «ковбой» успел дойти до стола слева у окна, расстегнуть и положить на лавку оружейный пояс, сесть рядом, извлечь из кармана плаща книжку в полиэтиленовой обёртке – и лишь затем грохнуло. В тишине грохнуло – все разговоры в зале прервались ещё на первом шаге незнакомца.

– Тэ-эк…

Сидевший рядом с бородачом парень, оскалившись, медленно потянулся к лежащему перед ним «шпагину». Лязгнул затвором, начал поднимать…

– Погодь! – коротко скомандовал бородач, вставая из-за стола.

«Ковбой» с лёгким удивлением отметил, что сапоги бородача, судя по звуку, подбиты двумя подковами каждый – в каблуке и носке. С подобным изыском сапожной моды он пока не встречался… что называется: дурь на выдумки хитра.

Цоканье прекратилось. Полтора метра, слишком близко – в медвежьей безрукавке бородача наверняка разгуливал не один блошиный табун, а блох «ковбой» не любил. Как, впрочем, и почти всех насекомых… и не только насекомых.

«Возможно, – подумал он, – лучше было бы начать прямо у двери. Хотя нет – это могло вызвать недоразумения. Именно так – не-до-разумения. А их следует избегать, по возможности, разумеется. Раз ум имеется. Если – имеется».

– Эта… ты чё?

– Читаю.

«Ковбой» был абсолютно искренен в этот миг – он действительно читал, хотя и знал текст едва ли не наизусть.

– Ась?! Повтори!

– Читаю книгу, – спокойно повторил «ковбой». – А именно: роман Стивена Кинга «Стрелок». Ты б и сам мог это прочесть на обложке… если бы читать умел.

«И если бы я держал книгу под более подходящим углом, – мысленно добавил он, – и если бы ты умел читать по-английски».

– Умный, да? – ощерился бородач. – А знаешь… здеся умных не любят.

– Взаимно.

Бородач озадаченно моргнул.

– Че?

– Взаимно, говорю, – всё тем же скучающим тоном пояснил его собеседник. – Я и не собираюсь «здеся» задерживаться на сколь-нибудь продолжительное время… потому что не люблю дураков.

– Ну ща я…

– Сидеть! – рявкнул бородач.

– Атаман, да я…

– Будешь молчать, – не поворачиваясь, процедил бородач. – И сидеть.

«Ковбой» дочитал страницу и сейчас, чуть откинувшись, с любопытством наблюдал, как суетливо бегают вправо-влево зрачки в прищуренных глазах бородача. Вправо-влево, на книгу – и на лавку, к двум кобурам. Торчащие из этих кобур пистолетные рукояти притягивали к себе взгляд куда лучше смазливой девичьей мордашки, ибо мордашек вокруг много, а вот накладок белой кости с золотой гравировкой…

Вправо-влево, вправо-влево. Нехитрая мыслительная работа – пистолеты наглого фраера в полуметре, да руки у него книжонкой заняты, пока ещё дотянется, а мой-то наган тут, слева от пряжки.

Кобуры начали медленно сползать на пол. Вообще-то тяжёлая лавка – не самая удобная разновидность кресла-качалки, и потому…

– Хочешь, расскажу, о чем эта книга? – неожиданно спросил «ковбой».

Сбитый с мысли атаман только начал открывать рот – книга плавно легла на стол, а за ней… за ней! чернел последней точкой ствол. Старая почти как мир истина: человеку, собравшемуся говорить, нужно время, чтобы переключиться на совершение иного действия – и время это заведомо больше тех мгновений, которые тратит пуля на пробуривание полутора метров воздуха.

Атаман умер мгновенно, так и не узнав, что зрелищем своей смерти отыграл для «ковбоя» целую секунду – и два выстрела по тем, кто сидел на дальней от стрелка стороне.

Затем «ковбой» упал, точнее, он позволил лавке окончательно опрокинуться, не забыв при этом сбросить со стола книгу. Запоздало грохнул дуплет, разлохматив дробовой осыпью ставни, а мигом позже выкатившийся слева от стола «ковбой» выстрелил ещё дважды, вновь кувыркнулся – очередь успевшего вспрыгнуть на столешницу парня впустую простучала по доскам. Ещё мгновение спустя стол под ногами у автоматчика вдруг взвился на дыбы, не хуже необъезженного жеребца. Парень отлетел на пару метров и с размаху шлёпнулся на спину.

Его звали Виталий. Или Витька-конопатый. Правда, за последние несколько месяцев он привык откликаться лишь на Сохатый. Не по годам и не по уму, как часто говаривали после очередных его выходок односельчане, физически развитый подросток сбежал из родной деревни, напоследок опустошив рожок отцова «калаша» по окнам соседской избы, где гуляла свадьба, на которую его не позвали.

Он так и не узнал, что те, чьи имена он орал тогда, давя на спуск: «изменщица-Ксанка» и «предатель-Васёк»… ни они, да и никто из многочисленных гостей не остались – как представлялось ему – лежать на залитом кровью полу. Пьяный угар, подогревший обиду, заставил подростка нажать на спуск, и хмель же вздёрнул вверх автоматный ствол – эффектно разнёсшая стёкла очередь прошла над головами собравшихся за праздничным застольем. Он так же не узнал, что раненный им на Жёлтой переправе приказчик выжил, что во время ночного налёта на Михайловский прииск он опять впустую расстрелял свои два рожка…

…что никого ещё он пока не убил.

Удар о пол был страшен – из лёгких махом вышибло воздух, в затылке словно рванула граната. Но где-то там, впереди, был этот чёртов стрелок, и Витька попытался поднять голову…

…и увидел, как что-то маленькое, блестящее, окутанное облаком искр, летит прямо ему в лицо.

Выстрела он так и не услышал.

Следопыт

Выстрела он так и не услышал. Просто в двух шагах от него хлюпнуло, выметнув фонтанчик бурой жижи, и в тот же миг он упал.

Надежда была исключительно на естественное человеческое качество – жадность. Сам-то Шемяка, после одного паршивого, едва не стоившего ему половины скальпа случая возвёл контрольный дострел сомнительных покойников в ранг обязаловки, но вот есть ли подобное правило у того?

Вопрос, достойный принца шведского… или датского? Впрочем, сейчас это уже перпендикулярно.

Пока же остаётся лежать мордой в грязь и бормотать себе под нос старинную детскую считалочку: «я трупик-трупик-трупик, я вовсе не живой». И надеяться, что тот, кто стрелял, не собирается ждать, пока его трофеи вместе с бездыханным телом скроются под поверхностью трясины.

К счастью, тот не собирался – уже через полминуты Сергей явственно расслышал торопливое хлюп-хлюп-хлюп приближающихся шагов.

Хлюпало, как он и ожидал, слева-спереди. Всё верно, заросли кустарника в той стороне были, по сути, единственным местом, где мог прятаться стрелок, – полтора чахлых деревца прямо по курсу могли послужить укрытием разве что сурку. Кустарник, к слову, объяснял также отсутствие звука выстрела – рассеять и поглотить и без того негромкий хлопок какой-нибудь мелкашки эти заросли могли только так.

Поначалу Шемяка собирался подпустить стрелка вплотную, но тот, подойдя метров на сорок, вдруг остановился, и Сергей, даже не успев толком задуматься, что было сил рванул порядком увязшее тело вверх и вбок. Мгновением позже из продавленной его головой ямки взметнулся очередной бурый фонтанчик, а ещё миг спустя коротко простучал Сашка.

Фигурка – неожиданно маленькая даже для низкорослых болотников – впереди выронила ружьё, качнулась, неловко взмахнув рукой, и упала.

Шемяка сел. Это было рискованно – убитого могли страховать, но почему-то Сергей знал, что этот болотник был один. Знал, и всё тут. Когда-то давно он пытался разобраться, откуда берётся это знание, даже раздобыл книжку по психологии. Настоящую, довоенную, почти целую – из шести сотен страниц не хватало лишь полусотни, ну и обложки. К сожалению, книжка оказалась полной заумью, хотя и польза от неё тоже случилась – одного, уже было совсем собравшегося швырять в него топор гопача Шемяка озадачил вопросом: «Мужик, а тебя лингво-церебральный анализ не беспокоит?» Озадаченный топорометатель впал в ступор, из которого был выведен Сашкиной пулей в переносицу.

Очень хотелось закурить. Машинально Серёга начал вытирать руку о штанину, хотя грязи на пальцах от этой процедуры скорее прибавлялось, чем уменьшалось, затем опомнился, встал и, держа наготове автомат, начал подбираться к убитому.

«Маленький какой-то, – снова подумал он, – даже для болотника мелковат. И тощий».

Из одежды на убитом имелись серые шорты и нечто вроде мешковатой майки. Шагов через двадцать Шемяка понял, что майка и впрямь имеет к мешку самое прямое отношение, ибо когда-то мешком и была. Также он разглядел на спине трупа два красных, каждое с кулак размером, пятна выходных отверстий и опустил Сашку. Подошёл вплотную, носком сапога приподнял ружьё – ну да, однозарядная мелкашка. Теперь понятно, чего мазнул первый выстрел: оказывается, ствол винтовки проржавел чуть ли не насквозь, удивительно даже, что кто-то набрался храбрости палить из такого. И приклад весь в трещинах. Хуже чем барахло, волочь на продажу – так ведь не купит никто, а смеху будет…

С досады Сергей пнул винтовку так, что та улетела метра на три. Затем так же, ногой, осторожно подцепил за плечо убитого, перевернул труп лицом вверх, вгляделся – и, отвернувшись, сплюнул.

Загадка маленького болотника оказалась очень простой. Перед следопытом лежал ребёнок. Лет то ли десяти, то ли четырнадцати – Сергей не настолько хорошо разбирался в здешних болотниках, но черты лица были детские, определённо. Этот… или эта, по виду не понять, да и грязь, а так… не в шорты же заглядывать! Впрочем, какая разница? Никакой! По-настоящему важным был лишь туго набитый кожаный мешочек, прицепленный к верёвочному поясу, и… Шемяка, присев рядом, осторожно коснулся шеи, поддел пальцем что-то тонкое, блескучее… и маленький золотой крестик на цепочке.

Стрелок

«Правило седьмое: как только представилась благоприятная возможность, смени магазин. Иметь несколько патронов в запасе много выгоднее, чем остаться с пустым магазином в разгар перестрелки!»

Нажать защёлку магазина, подхватить выпавший, вставить запасной – эту нехитрую последовательность действий его руки научились исполнять самостоятельно, без всякого участия головы, уже после первой тысячи повторов. Затем стрелок аккуратно поставил курок на предохранительный взвод, поднял руку и, разжав ладонь, позволил пистолету соскользнуть обратно в рукав.

И только после этого встал с колен и обвёл взглядом зал.

Шестнадцать пар очень ошеломлённых глаз. Поправка – минус один у пригнувшегося за дальним столиком мужичонки с жутким ожогом на пол-лица, и плюс два у вылетевшего из двери на кухню толстяка в засаленном переднике… с двустволкой.

«Интересно, что за войну он собирался тут устроить со своей „тулкой“? – с иронией подумал стрелок. – Четвёртую мировую, не иначе. Герой…»

Он глубоко, полной грудью, вдохнул… задержал выдох… запахи табачного дыма и пота сейчас почти не чувствовались, напрочь перекрытые пороховой гарью и терпким привкусом крови. Вкус победы…

И вместо фанфар – жужжание мух. В тишине. Такого, похоже, они ещё не видели, хотя уж который год жили в мире, где закон тайги зачастую был единственным по обе стороны частокола вокруг селения.

Стрелок перешагнул через опрокинутую лавку, подхватил пояс – блеснули на миг угодившие под пыльно-дымный солнечный луч пистолетные рукояти, – за его спиной и по залу прошелестел первый шепоток. Разбился на несколько журчащих ручейков и вновь слился в слитно-неразборчивое «фыр-мыр-дыр-быр».

Сообразили… наконец-то.

Глухо звякнула отодвигаемая миска… проскрежетала лавка… скрипнули доски под тяжёлым ботинком. Простенькая разминка для памяти – на том месте сидел мужчина в серой, с чёрными карманами куртке, лет сорока, рыжая и неплохо ухоженная борода из тех, что именуют окладистыми, а общее телосложение… ну, не грузный, а что-то среднее между плотным и кряжистым, подумал стрелок, дождался, пока шаги прекратятся, и развернулся.

Рыжебородый стоял в метре перед ним, сложив руки на груди. Страха в его глазах стрелок не прочёл, скорее – уважение напополам с любопытством, и это, пожалуй, было хорошо. А если припомнить прошлый подобный раз, то и без всяких «пожалуй».

– Ловко ты их положил. – Рыжебородый повёл рукой. – Бах-бах-бах, и в дамках. Народец даже, вишь, прибалдел малёхо, а ведь не детишки, сам понимашь, всякого видали. Но чтоб вот так, один на шестерых… хлоп-хлоп, и лежат голубчики, будто по арбузам на плетне палил. На такую работу прям любоваться глазам приятственно.

Стрелок едва заметно пожал плечами.

– Я, значит, буду второе лицо всея здешней милиции, – продолжил рыжебородый. – Токошин Павел Дмитриевич. Лейтенант. Наши поселковые меня который уж год хотят до майора подвысить, да погон правильных не сыскать. Дю-фи-цит. А ты, значит, тот самый…

Вместо ответа стрелок нарочито медленным движением вытянул из внутреннего кармана плаща вчетверо сложенный тетрадный лист и протянул его Токошину.

– Ваще-то, – с усмешкой заметил тот, разворачивая бумагу, – тебе я и на слово поверю. После такой вот пальбы. Гумага, она, как известно, много чего вытерпит, хошь десяток печатей, – лейтенант поскрёб ногтем расплывшийся фиолетовый оттиск, – на неё шлёпни. А вот шестерым бандюганам по свинцовой пилюле в бошки засадить, это, как грится, характерный почерк, тут уж ни прибавить, ни убавить. Наслышаны мы о тебе, друг, наслышаны… хуть ты в наших палестинах и не отмечался досель. Романыч! – не поворачивая головы, неожиданно рявкнул он. – Подь сюды!

– И что за слава про меня в ваших… палестинах?

– А это, друг, смотря как посмотреть, – отозвался Токошин. – Дело ведь такое… относительное, как сказал не Карл Маркс, но тоже один умный еврей. Романыч!

– Тут я, Павел Дмитриевич.

– Ты вот чего, – развернулся лейтенант к подсеменившему толстяку. – Закрывай своё заведение… жрать-пить всё равно никто сейчас не будет, а языками трепать на свежем воздухе даже и сподручнее. Мишка токо пусть останется, подсобить и… и всё, Клавка твоя небось карманы вытряхнуть и у живого сумеет так, что любо-дорого. Давай!

– Цвай момент, Павел Дмитриевич!

– Ну так вот, – вновь обратился к стрелку Токошин. – Слава твоя… кто душегубцем честит, убивцем-кровопийцей, а кто и добавляет – побольше таких убивцев, как ты, глядишь, и по дорогам ездить куда спокойнее выходило б. Взять, к примеру, тех молодцев, что вокруг нас в живописных позициях разлеглись – тихие, смирные… как по мне, упокойничками они лучше смотрятся, нежели в живом виде. Мы хоть и привыкли, что на ярмарку всякие людишки съезжаются, но, думаю, появись ты деньков на пять позже, мог бы и без награды остаться.

– Бывает, – ровным голосом произнёс стрелок. – А бывает, что и премиальные перепадают.

– Ну, мы всё ж не Запупеевка какая! – фыркнул Токошин. – Понятно дело, сработали б далеко не так аккуратно и красиво, дыр вышло б куда больше, но…

– Дядь Паш… чего делать-то надо? – робкий тон вставшего за лейтенантом парня, по мнению стрелка, плохо подходил к его габаритам – вихры цвета спелой пшеницы лишь самую малость не дотрагивались до потолка.

– Сейчас всё скажу… Романыч!

– Уже-уже запираю, Павел Дмитриевич! – крикнул суетившийся у двери толстяк. – Засов вот задвину – и всё! Клав, ставни-то тоже позапирай, а то вон гляди, в каждом окне по десять рож, не ровён час, выдавят стёкла носами…

– За лошадьми их тоже пусть присмотрят, – заметил стрелок. – И там, где они на постой…

– Пусто там, – уверенно сказал Токошин. – Сам третьего дня проверял. Ночевали они в сарае у Ноготковых, а днём всё при себе таскали, не иначе чтоб в любой момент, если что, в сёдла – и деру. А вот насчёт лошадей это ты верно, главное, вовремя. Клавка, погодь со ставней! Сунься наружу, глянь – Петров со своими добрался уже до места происшествия или как?

– Да тута он, Дмитриевич, тута, отсель вижу – трётся на углу.

– Щас… Мишка, ты пока вот чего… чтоб Клавке лишний раз не нагибаться… пусть-ка Романыч один стол клеёнкой постелет – будем, значит, оперировать по правилам. Романыч… ну ты… керосинку-то запали, не жлобствуй, а то ведь ты меня знаешь! Если угляжу, что ты али Клавка сверх законной трети чего-нибудь из упокойничкового добра себе в карманы приговорите…