Текст книги "Собирай и властвуй (СИ)"

Автор книги: Андрей Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

   Дальнейшее пребывание на базе слияния Аваллах помнил плохо, урывками. Выбираясь на краткий миг из пучины тяжёлых, болезненных снов, он снова в неё погружался. Камера при каждом новом пробуждении была другая, двуликий один и тот же – Ансей.

   – Симбиоз прошёл успешно, – сказал при первом пробуждении, – фиксацию пока не снимали, для лучшего сращения.

   Аваллах потянулся астральной нитью, чтобы ответить, но нити не слушались – тянулись куда угодно, только не в сторону опекуна.

   – Даже не пытайся пока, – сказал Ансей, – ничего не получится. Спи.

   И Аваллах спал, и видел сны. Все без исключения были яркими, но рваными, бессвязными. То ли потерял стабильность его эфирный двойник, выведенный из равновесия симбиозом, то ли потерял стабильность сам Эфир, выведенный из равновесия выбросом.

   – Да, – подтвердил догадку Ансей, – дело в Эфире. Если мир физический оправляется от последствий выброса довольно быстро, то по миру-отражению волны возмущений прокатываются ещё долго.

   Аваллах снова потянулся нитью, на этот раз почти получилось соприкоснуться.

   – Осторожней, – предостерёг опекун, – вчера сняли фиксацию, от чрезмерных усилий могут разойтись астральные швы. Спи.

   От сна к сну обрывочность уходила, уступая место мозаичности. Всё чётче проступала одна большая картина – жаль, не всех фрагментов хватало.

   – Как самочувствие? – спросил Ансей прямо во сне, – не ухудшилось?

   – Нет, – ответил Аваллах прежде, чем понял, что слушаются нити безупречно.

   – Ты смог ответить не потому, что находишься в Эфире, – упредил его вопрос опекун, – а потому, что моторика полностью восстановилась. Прими мои поздравления.

   – А как Аун? – спросил Аваллах, – с ним тоже всё хорошо?

   Ответил Ансей не сразу, астральная нить протянулась от другого кокона:

   – Не вполне, синдром ложных примесей.

   – То есть ему кажется, что душа досталась нечистая, с фрагментами?

   – Да, хотя на самом деле никаких примесей нет. Но если бы синдром не был купирован, ложные фрагменты очень скоро перестали быть ложными – Аун сам вдохнул бы в них жизнь. В настоящий момент он вне опасности, пусть процедура слияния и затянется.

   – Рад слышать, что угроза миновала, – сказал Аваллах, – надеюсь, дальнейшее слияние пройдёт без осложнений.

   – Не сомневайся, – заверил опекун, – и хватит на этом об Ауне. Сейчас, как только проснёшься, отправимся на контроль – в результатах его у меня никаких сомнений. Затем камера сохранения и путешествие до Крюлода, затем эвтаназиум.

   – То есть базу покину уже сегодня? – спросил Аваллах, не зная, радоваться или огорчаться.

   – Уже сегодня, – подтвердил Ансей. – Скажу честно, такого быстрого слияния, как у тебя, не наблюдал очень давно, а наблюдал я их, как понимаешь, предостаточно.

  [2]

   Кипит небо, кипит твердь, кипят цилиндры огнекатков, запечатанные с двух сторон, заключённые в яркое до белизны пламя. Боевые машины огненных кадавров катятся валом, навстречу им катится вал простейших. Сшиблись. Аваллах в одном из цилиндров, поддерживает пламя, растёкшееся по внешней его поверхности, не даёт погаснуть. Устремляет огнекаток на исполинского, размером с небольшую башню, червя, тот распахивает увенчанную щупальцами пасть, заглатывает. Внутри твари кольца зубов, раскалённый Аваллахом цилиндр крушит их, выламывает. Червь вздувается, обращаясь подобием скользящего шара, разлетается с громким хлопком на куски. Кончено.

   По небу со стороны Раны расползаются трещины, за волной простейших следует волна сторуких. Сторукие – это сферы, состоящие из огромных человеческих рук, соединённых в одной точке – ядре. Сами руки уничтожать бесполезно – будут отрастать снова и снова, пока не уничтожишь ядро. Аваллах и раскаляет, и ускоряет огнекаток до предела, сходится с одной из тварей. Часть рук отлетает, разбрызгивая капли кожи и крови, другие хватают цилиндр, держат, пусть пламя и плавит пальцы, третьи колотят тяжёлыми кулаками. Предельным усилием Аваллах вырывает машину из хватки, катит назад, но от сторукого не уйти – прокатывается сверху, проходится кулаками. Пламя вокруг огнекатка тускнеет, движется он всё медленнее, сторукий хватает, подбрасывает. Другой сбивает цилиндр в полёте, принимается, сдирая ногти, ковырять одну из боковых стенок. В следующий миг его самого сбивает чёрная тень – троглодит. Боевые животные чёрных кадавров, троглодиты напоминают ящериц, закованных в панцирь. Глаз у них нет, зато есть кристальные когти и зубы, усеянный костяными шипами хвост. Хвостом троглодит сторукого и бьёт, добавляет ударом массивного черепа, впивается в середину, будто в диковинный плод. Из ядра хлещет струя белёсого дыма, руки метаются с такой быстротой и силой, словно хотят от него оторваться, наконец обвисают. Кончено.

   Сквозь трещины в небе проступают белые волокна, тяжёлыми каплями срывается Ихор. Твердь содрогается, когда недалеко от искорёженного цилиндра Аваллаха садится мантикора – одна из самых крупных тварей Раны. Вырвавшийся из механического скорпионьего хвоста луч отсекает троглодиту переднюю часть тела, задняя вертится на месте, скребя шипами выжженную твердь. В качестве следующей цели мантикора выбирает адамантового паука – боевую машину кристальных кадавров, мечет луч за лучом. По своему строению адамантовый паук схож со сторукими, за той лишь разницей, что к одной точке крепятся не руки, а многосуставчатые ноги. Взмахнув кожистыми крыльями, мантикора поднимается, стреляет на лету, стараясь послать луч в центральную часть голема-гиганта. Брызжет крошка, но паук продолжает движение, молниеносным взмахом задирает одну из ног, выворачивает, отражая внутренней поверхностью струну луча. Мантикора сбита – падает, ревёт. Подошедший паук раздавливает её, затем и огнекаток Аваллаха, на который наступает случайно...

   Он проснулся, растёкшееся тело покоилось на диске сна и восстановления. Какое уж тут восстановление, если Эфир переносит в Кровавое время снова и снова, воспроизводит в мельчайших подробностях весь тот ужас. Впрочем, Аваллах понимал: дело не столько в Эфире, сколько в новорождённой душе. Именно ей, всё ещё находящейся в состоянии шока, требовалось созерцание кошмаров кадавра – подобное уравновешивалось подобным. Той же цели служили визиты в верхнюю процедурную, где Аваллах соприкасался со смертельно больными людьми. Ауры их имели то тёмно-жёлтый, то бирюзовый, то синий оттенок, в исключительных случаях – бледно-фиолетовый. Прикасаться к ним было одно удовольствие – ничего резкого, острого, обжигающего. Поражала тяга людей к жизни: знали, что обречены, но в каждом при этом искоркой лучилась надежда. Некое подобие искорки появилось и в его симбионте, время от времени протягивалась тончайшая астральная ниточка, но стоило Аваллаху потянуться навстречу, сразу же исчезала. "Значит, пока ещё рано, – размышлял он, – тем не менее, знак хороший".

   – Аваллах, ты не спишь? – к диску протягивается астральная нить, касается робко.

   – Нет, Аун, проснулся из-за кошмара. Ты тоже?

   – Если бы только кошмары, – сетует Аун, – у меня ещё и фиксация, что в этих кошмарах держит, не выпускает...

   Аваллах пробыл в эвтаназиуме три полных декады, прежде чем появились и Ансей с Ауном.

   – Пусть канал внутренней связи между вами будет открыт постоянно, – попросил опекун, – сейчас ему крайне необходим тот, с кем можно поговорить по душам.

   – Конечно, буду рад посодействовать его восстановлению, но что случилось?

   – Проблемы с выходом из фиксации – снять удалось только частично. Теперь вся надежда на эвтаназиум и на тебя.

   И вот Аун говорит, Аваллах слушает, сводится монолог к одному – не стоило на симбиоз соглашаться.

   – Что скажешь? – спохватывается Аун, – ты не уснул?

   – Что тут сказать, – откликается Аваллах, – просто напомню твои же слова: нет ничего более страшного, чем остаться пустым навсегда.

  [3]

   Лифтовая шахта кристальной цитадели похожа на вытянутую по вертикали кишку, по ней стремительно возносится скользящий шар. Начав движение в нижнем городе, останавливается на самом пике, где устроена наблюдательная комната с прозрачным куполом. Звёздное ночное небо переливается бисером на бархате, ночной город переливается всеми цветами радуги. Люк-диафрагма скользящего шара раскрывается, Аваллах перекатывается на пол с ребристым покрытием. Аун, как обычно, в смотровой нише, оснащённой световыми и астральными фильтрами, появление друга замечает не сразу.

   – А, это ты... По какому случаю карнавал, не знаешь?

   – Разве людям для праздника нужны причины? – Аваллах подсвечивает свою астральную нить иронией, – прекрасно обходятся без них.

   – Говоришь, как Ансей, – в нити Ауна нотки недовольства, – скоро будет не отличить.

   – Преувеличиваешь, до стадии двуликого мне ещё далеко.

   После эвтаназиума Ансей позаботился об их переселении в Кипелар – жемчужину Гремящего залива. Смена статуса с пустого на носителя открывала доступ ко многим привилегиям, и они ими пользовались. Носитель – промежуточная стадия, в силу чего лавовые тела Ауна и Аваллаха то собирались комом, как у пустых, то вытягивались, принимая очертания человеческой фигуры, как у двуликих. Меняли форму и силовые коконы: один большой, шарообразный, то и дело разделялся на два "веретена", пересекавших друг друга крест-накрест, те, в свою очередь, сливались, и так по циклу с периодом в несколько секунд.

   – У меня стадия двуликого ассоциируется с синдромом ложных примесей, – говорит Аун, – одновременно и жду её, и боюсь. Что, если мы с моим симбионтом не найдём общего языка?

   – Напрасные опасения, – возражает Аваллах, – не стоит подвергать сомнению механизм, отработанный веками.

   – Ничего я не подвергаю! – резко бросает Аун, – речь о проблемах с симбиозом. Ведь я в нашей паре сосуд, новорождённая душа – жидкость, а если в сосуде трещина, разве не сулит это неприятности в будущем?

   – Твою трещину заделали, залепили, не стоит её расковыривать.

   – Ну, точно, ещё один опекун на мою голову...

   Начинается фейерверк, разрывы снарядов совсем рядом с наблюдательной комнатой, но цитадель надёжно хранят силовые поля. В небе расцветают астры, розы, хризантемы, сотканные из пламени, сплетаются в гирлянды. Аваллах и Аун воспринимают их не столько своими чувствами, сколько чувствами симбионтов, и, подобно гомонящей у подножия цитадели толпе, задыхаются от восторга.

[Жизнь

четвёртая

]

Рагнар

(

1403

-

1430

от Р.)

[

Год

восемнадцатый

]

Практика и теория

Синглия, город Наста

[1]

   Рагнар попробовал дубинку – мягкая, не столько лёд, сколько вода. Знает ли о ней Яген? Глупый вопрос, ментор на то и ментор, чтобы знать о закреплённых за ним десятках всё. Дубинку, скорее всего, выдал Сандаку сам, чтобы не повторился случай месячной давности, когда четвёрка опорных избила Ибикуса до полусмерти, а потом едва не пошла под арест, ибо слишком уж много осталось следов. Думали всё уже, край Ибикусу, а тот не только восстановился, но и от списания наотрез отказался, и от перевода в другой десяток. Лишнее доказательство, что прозвище ему дано верное: Зомби. А получил его за поведение на полигоне, особенно в первый год. Если застревали на "бархане", то потому, что Зомби запутался в "колючке", если на "ленточке" не продвигались дальше первой волны, то потому, что Зомби не удержал щит, если срывались с "утёса", то потому, что Зомби не устоял на узком каменном карнизе. За каждое несоответствие ментор спрашивал строго, ночью, в казарме, десяток спрашивал с Ибикуса, с не меньшей строгостью. Сандак, десятник, такой распорядок установил: за большие нарушения наказывают опорные, за средние – тройка правого фланга, за незначительные – левый фланг, где и состоял Зомби. Сегодня Ибикус потерял на "переправе" плот, но сам до другого берега добрался, нарушение расценили как среднее...

   Рагнар бьёт кулаком в живот, почти без замаха, и когда Зомби сгибается пополам, прикладывает по спине дубинкой. Та растекается на конце, похожая на большую мухобойку, и кажется, будто Ибикус и сам из воды. Рагнар не усердствует, однако и не щадит, потому что выделяться нельзя. Так учил брат, его самый главный ментор.

   – Значит, я должен быть серым, бесцветным? – спросил Рагнар тогда.

   – Нет, балда, не серым и не бесцветным! – говорил Каэтан всегда быстро, порой глотая слова, активно жестикулировал. – Ты должен сливаться с округой, как будто нацепил камуфляж, стереть с себя все яркие пятна. Тогда ни одному стрелку, каким бы не был метким, каким бы не был глазастым, в тебя не попасть!

   – Не совсем понимаю...

   – Правильно, балда, потому что я ещё не сказал самого главного!

   – Самого главного? И в чём оно?

   – В том, что под камуфляжем ты должен оставаться не просто человеком, а обязательно самим собой!

   Следующим бьёт Джагатай: плоское лицо ундинионца, губы растянуты в непременной улыбочке, но глаза холодны. Рагнар старался не бить по рукам – Ибикуса они и так плохо слушаются, Джагатай лупит и по рукам, и по ногам, завершает хлёстким ударом в промежность. Сдавленно пискнув, Зомби падает, сворачивается клубком. Толстяк с Малышом ухмыляются, с довольным видом кивают, но больше всех радости у Ратны – единственной в их десятке девушки. По правде сказать, от девушки там очень мало: плоская и сзади и спереди, с выбритым до синевы черепом, с безобразным лицом, почему и прозвали Гарпией. Впрочем, тех же Толстяка с Малышом это не остановило бы, первой же ночью оприходовали, если бы не артефакт-заглушка, вшитый Ратне под кожу.

   "И всё же она не выделяется, она здесь своя, – думает Рагнар, – чего не скажешь об Ибикусе".

   Дубинку берёт Озрик, мнёт в нерешительности, смотрит на Зомби.

   – Хватит с него, – говорит наконец, – сами уродуйте, если надо.

   – Э, так не пойдёт, – скалится Кай, – ударь хоть разочек!

   – Тебя сейчас ударю, гнолла помойная!

   Повадкой Кай скорее похож на шакала: маленький, злобный, трусливый. Озрик же, особенно в профиль, похож на хищную птицу: узкое лицо, нос с горбинкой, острый взгляд. Он тоже выделяется – тягой к справедливости, прямотой, принципами. Кая, как и следовало ожидать, поддерживают Бун и Бургур, они же Малыш и Толстяк, готовы ввязаться в драку. Эти как два быка, сложно сказать, какой из братьев старше, какой младше, и прозвище Малыш не говорит ни о чём.

   – В принципе, согласен, – Рагнар становится за правым плечом Озрика, – Джагатай за двоих постарался.

   – Вот правильно они говорят, да, – Зубар занимает место от Озрика слева, – не надо, того-этого, колотить больше.

   Зубар прост, косноязычен, вывести его из себя очень сложно, но если уж вывести, не уступит по ярости и медведю. Тоже опорный, вместе с Толстяком, Малышом и Сандаком.

   – Не лез бы ты, косолапый... – цедит Кай.

   Напряжение повисает тучей, вот-вот грянут молнии, но нет, обходится без грозы, Сандак не даёт ей разразиться:

   -Угомонились, – становится меж надвигающихся друг на друга стен третьей стеной, – разошлись.

   Озрик и Кай получают по замечанию, Ибикуса Зубар оттаскивает до койки, через час по койкам уже все. Рагнару, несмотря на усталость, не спится, правое плечо так и зудит. Вшил в него кристалл памяти – амулет, некогда обязательный для всех солдат, теперь по желанию. Ну, раз зудит, нужно излить: коснувшись плеча особым образом, переводит кристалл в активную фазу, начинает внутренний монолог.

  [Кристалл памяти]

   Не могу, брат, разобраться в одном сослуживце, сильный он или слабый. Помнишь, ты говорил, что человек с целью на порядок выше человека без цели, как рука с мечом против пустой руки? Так вот, цель у того, о ком говорю, есть, но не уверен, что делает его сильнее. С одной стороны, если бы не цель, давно бы сломался, только она и держит, а с другой, цель и есть источник всех его бед. Вспоминая тот же меч: если человек не умеет с ним обращаться, много ли будет от него проку? Если кому-то польза и будет, то только врагу. Значит, иметь цель мало, нужно ещё понимать, твоя ли это цель. Да, кажется, разобрался: даже если цель ложная, легионер всё равно станет сильней, но легион он сделает при этом слабее.[2]

   Инфиму, начальную военную школу, Рагнар окончил дома, в Декабрине. Надеялся, и с профильной будет так же – не получилось. Из Насты пришёл запрос, в несколько дней из отличников боевой подготовки собрали группу, и в пятнадцатый день Призрака, когда ему исполнилось пятнадцать, поднялся на палубу быстроходного "грифа". Мать, конечно же, провожала – ветер треплет седые пряди, лицо каменное, горечь в запавших глазах. Рагнару её было жалко, сердце кровью обливалось, но остаться никак не мог, не имел права. Если каждый останется в стороне, кто остановит саламандр?

   Пока плыли, на смену осени пришла зима, а там и к меже дело. Для Рагнара то было не просто первое из времён года, а и правда граница, черта. Переговорил с Кранмером, лучшим другом, тот думал о том же:

   – Как будто не на другую сторону острова плывём, – протянул задумчиво, – а на другую сторону мира...

   О том, что в Насте разделят, и не думали, а их сразу по разным десяткам, да так, что друг друга почти и не видели. Однако, оно и к лучшему, понял потом Рагнар, если уж отмежевываться от прежней жизни, то отмежевываться.

   – Как следует ко мне обращаться? – вдоль шеренги прохаживается Яген, во всю правую щёку уродливый шрам.

   – Господин ментор! – выдыхает строй.

   – Верно, – короткий кивок, – а себя вы кем полагаете?

   – Рекрутами, господин ментор!

   – Рекрутов много! – рявкает Яген, – Точнее!

   – Пехота сопровождения тяжёлых машин, господин ментор!

   Тяжёлые машины, они же "мамонты", неуязвимы спереди, потому что броня обшита листами истинного маналита, потому что орудие на элариевом накопителе, с усилителем в десять карат, но уязвимы со стороны левого и правого борта, где по три больших колеса, а также со стороны кормы, где маналитом обшит только верх. Когда-то для прикрытия использовались големы, но не оправдали себя, поскольку больше гибли под колёсами, чем защищали, а потеря "мамонта" – большая потеря. Так в легионах Синглии появился новый род войск – пехота сопровождения, они же щитоносцы. Свою полезность доказали быстро, теперь называют не иначе как младшими братьями мехоморфов, а мехоморфы – элита среди пехотинцев. Что и говорить, родом войск Рагнар гордился, и с тем, что старший брат был мехоморфом, стык в стык ложилось. Как тут не поверить в судьбу?

   – За старшего остаёшься, братишка, – Каэтан смотрит в глаза, – выдюжишь?

   В горле Рагнара комок, в глазах слёзы – только бы не разреветься девчонкой, только бы не разреветься!

   Каэтан был и за брата и за отца, потому что с отцом у Рагнара, мягко говоря, не сложилось. Через год после того, как родился Каэтан, Рупила сослали на Ленту, за саботаж. Говорят, оттуда не возвращаются, но он вернулся, отбыв положенный срок, десять лет. Дома, однако, задержался лишь на несколько месяцев, после чего отправили в составе штрафного легиона на фронт. Стоит ли говорить, что вестей с тех пор от него не было? Но тех нескольких месяцев хватило зачать ребёнка, родила Андрона в положенный срок, и снова мальчика.

   – Да, – говорит Рагнар, вскинув голову, – выдюжу.

   – Вот и славно, – Каэтан треплет по плечу, – береги мать. А я вернусь, непременно вернусь, ты меня знаешь.

   Он вернулся. И первый раз, и второй, и третий, а потом пришло извещение, что погиб в неравном бою. Разве мог Рагнар остаться теперь в стороне, разве мог такое саламандрам простить?

   Как и в любом другом заведении подобного рода, в училище существовала своя негласная иерархия: рекруты-первогодки звались "хвостами", второгодки – "хоботами", выпускники – "бивнями". Пусть не всем дано, и Зомби, скорее всего, так и останется вечным "хоботом", их десяток готов, хоть сейчас в бой. Рагнар не просто чувствовал это – знал, и выпускных испытаний ждал не с трепетом, а с нетерпением.

  [Кристалл памяти]

   Лекции по волшемату, заучить.

   "...не будет преувеличением сказать, что могущество Северного Союза стоит на трёх китах, трёх волшебных материалах. Итак, по порядку:

   1) Маналит – сплав стали с маной, сиречь драконьей скорлупой. Такой маналит называется истинным, чистым, или же эталонным. Маналит, полученный при добавлении к стали драконьей чешуи, драконьих когтей или зубов, в силу чего имеет более слабые защитные свойства, называется суррогатом. Иммунитет суррогата к боевой магии обычно снижен до пятидесяти, а то и тридцати процентов, тогда как у истинного маналита редко опускается ниже девяноста пяти.

   2) Эларий – волшебный металл, наиважнейшими свойствами которого являются способность не только накапливать Ихор, но и восстанавливать его запас, а также запоминать наговорённые боевым магом заклинания. В зависимости от того, как быстро проходит процесс восстановления, так называемый перезаряд, различают три сорта: высший, средний и низший. Обычно эларий заряжается магией Пламени, как наиболее разрушительной.

   3) Самоцветы – минералы, способные не только взаимодействовать с Ихором, но и усиливать заклинания. Наиболее подходящими в этом смысле являются алмазы, в силу своей прозрачности, также подходят волшебные рубины, изумруды, сапфиры. Самоцвет в два карата усиливает заклинание в два раза, делает двукратным, в три карата – трёхкратным, и так далее.

  [3]

   Задача на "ленточке" ставится простая: дойти от точки до точки, по прямой. Конечно же, прикрывая макет "мамонта", он же "короб", конечно же, под имитацией атак противника. Облачение по всей форме, потому что "бивни", потому что выпускной экзамен, а значит, никаких поблажек. Гибкие бронекостюмы из сплава волшебного льда и железа, шлемы со щитками из того же волшебного льда, за спинами ранцы ледяных тройников: прочная трубка тянется вдоль руки, сверху на перчатку выведен раструб. Тройники, потому что три способа действия, в зависимости от дистанции: ледяная струя под ближнюю, ледяная сфера под среднюю, а под дальнюю ледяная стрела. У щитовых конструктов, кстати, сегментов тоже три, в развёрнутом виде похожи на трёхстворчатые зеркала. Изготовлены они из зачарованной камнестали, с заклинанием уменьшения, низ легко перестраивается: хочешь ролики – будут ролики, хочешь штыри – будут штыри. Складывается щит на раз-два, если руки, конечно, из плеч растут, не из ягодиц, в свёрнутом виде легко помещается на нагрудной пластине бронекостюма.

   – У нас движение, – Озрик замечает шевеление в зарослях первым, докладывает по общему каналу ДУ, он же длинноговоритель универсальный.

   – У нас тоже, – добавляет Кай через секунду.

   – Принято, – отзывается Сандак.

   – Прошу разрешения перейти на выделенный канал, – говорит Озрик.

   – Разрешаю.

   – Мы тоже на выделенный, если можно, – говорит Кай.

   – Хорошо.

   Щиты Озрик, Рагнар и Джагатай разворачивают в пару мгновений, всматриваются в густые бурые заросли, расползшиеся по обочине песчаной дороги, распознаёт противника ундинионец:

   – Жабы, – бросает быстро, – кислотные.

   Что кислотные, и так понятно, здесь иных не бывает. Вот одна выпрыгнула из зарослей, раздулась пузырём, квакнула, вот другая, а вон и третья. Джагатай бьёт стрелами, и метко, хват, бьёт! Жабы взрываются прямо в зарослях, вверх поднимаются зеленоватые облачка кислоты.

   – Так держать! – приговаривает ундинионец, – взрывайте друг дружку!

   Рагнар с Озриком выпускают искристо-белые облачка ледяных сфер: из раструбов те вылетают небольшими, размером со снежок, но чем дальше, тем больше становятся, шагов через тридцать схлопываются, брызжа ледяными иглами. Попавшие в сферу жабы не то что взорваться – квакнуть не успевают, крошатся на кусочки. Не повезло им с правым флангом, сильно не повезло.

   – И это всё? – усмехается Джагатай, – тут бы не споткнулись и "хвосты"!

   Пока Озрик докладывает по общему, что на правом чисто, Рагнар переключается на канал левого фланга, послушать, как там у них. Так, Ратна кричит, Зомби что-то мычит, но, кажется, устояли. Хвала Игниферу...

   – Не расслабляемся, – слышит он спокойный голос Сандака, вернувшись на общий, – впереди ещё две волны.

   Следующая волна буквально волна и есть – огненные термиты, прут маслянисто-чёрной рекой от руин, воспроизведённых весьма достоверно.

   – Щиты сложить! – командует Сандак, – всем оставаться на общем!

   Рагнар, как и все остальные, переводит тройник на ледяную струю, тут никакой команды не требуется. Сегменты щитового конструкта сложены, теперь щит и есть, только в три слоя, рука продета в крепления. А маслянисто-чёрная волна уже вот она, здесь, накрывает "короб" в пару мгновений. Огненным термитам нипочём каменные укрепления, нипочём стальные, только не маналит, "короб" им не прожечь, не прогрызть. Десяток, прикрываясь щитами, поливает маслянисто-чёрную тучу струями холода, термиты сыплются дождём на шлемы, на бронекостюмы, тут же вспыхивают. Рагнару несколько попадает в локтевое сочленение, ощущения скверные, как если бы туда сначала насыпали толчёного волшебного льда, а потом соли. Но чем сильнее боль, тем выше ярость, тем мощней вылетающие из раструба струи холода. Джагатай подпрыгивает на месте – термиты попали в сапог, у Озрика проплавлен щиток шлема, потому ледяными бичами стегают с не меньшей яростью. Наконец туча термитов рассеяна, словно бы растворилась в струях холода. На общем канале не столько ликование, сколько недоумение: все удивлены, что левый фланг справился лучше других. "Всё же мы команда, – думает Рагнар, – крепко сжатый кулак, а не растопыренная пятерня!"

   – Молодцы, ребята, все молодцы, – в голосе Сандака сдержанная гордость, – а теперь собрались, поднажали!

   И они, конечно же, собрались, конечно же, поднажали. Последней волной шли големы, метавшие вязанки разрыв-травы. Щитовые конструкты снова пришлось развернуть, подогнать один к одному – чтобы ни щёлочки, чтобы стык в стык. Вязанки взрывались с оглушительным грохотом, камнесталь плавилась, пузырилась, Рагнару казалось, что и он плавится и пузырится внутри бронекостюма. Высовываясь на долю мгновения, били ледяными стрелами, самым метким на правом фланге снова оказался Джагатай. Стрелы его шли точно големам в сердце, а с замороженными сердцами те двигаться уже не могли. Так и Рагнар на какое-то время застыл, когда вдруг всё закончилось, когда Яген объявил, что испытание пройдено успешно.

   – Поздравляю, ребята, – прозвучал по общему каналу голос Сандака, – мы больше не рекруты.

   Рагнару вспомнилась Декабрина, как мальчишкой следил за легионерами, поднимавшимися на палубы боевых кораблей. Как же ему хотелось тогда оказаться в их рядах, тоже подниматься по трапу, выкрикивать, распугивая чаек и всю ойкумену: "Слава боеводе, слава!" И вот цель достигнута, он на палубе, однако радости нет, есть печаль. Потому, наверное, что с тем мальчишкой на пристани – ёжик соломенно-белых волос, широко распахнутые глаза – расстался навсегда.

  [Кристалл памяти]

   Думал над тем, возможно ли полное равноправие в дружбе, пришёл к выводу, что нет. Потому, как мне кажется, что устроен человек по-другому, по принципу воинского подразделения: в каждом из нас есть десяток и есть десятник. А если равноправия нет уже внутри нас, как возможно оно в отношениях с другими людьми? Пусть на ничтожную толику, но один из друзей всегда будет больше десятником, а другой – десятком.

[Год девятнадцатый] Драконы и саламандры

Беллкор,

город-

порт Галава – крепость Сурьма

  [1]

   Из столицы отплывали на "китах", вместе с легионом Медные Сердца. Погода в тот день была гадость гадостью: и ледяная крошка, и ветер лютый, как будто заклинание воздушного кулака наложили. "Сегодня, спали её драконы, точно такая же, – вздохнул Рагнар, подкручивая регулятор встроенного в бронекостюм утеплителя, – будто и не переплывали Стального моря. И гавань Галавы точно такая же, от гавани Солы не отличишь: те же сторожевые башни с пушками и цепями, те же боевые корабли на рейде, те же стены с рядами бойниц. А довершил сходство Ибикус – что на погрузке едва под колесо "мамонта" не угодил, что здесь, на выгрузке. Зомби, он зомби и есть. И всё это, катись оно в дыру, на глазах у Оберона, внеочередных занятий по закалке дисциплины точно не избежать..."

   – Запомните, господа щитоносцы, вы – такая же деталь боевой машины, как и ствол, и подвеска, а принадлежит машина мне, боевому магу Оберону. Будьте уверены, за деталями слежу тщательно: от неисправных избавляюсь, исправные регулярно проверяю на неисправность, в чём и состоит профилактика.

   Черты лица у Оберона мелкие, но выразительные: нос небольшой, но костистый, подбородок маленький, но выпирает, глазки глубоко посажены, но горят. Роста он также небольшого, в чём схож с легатом Медных Сердец, Минумом, однако не тот случай, когда размер имеет значение.

   – Помимо меня в состав экипажа входят Азир, водитель и механик ходовой части, Криспин, стрелок и механик боевой части, – похлопывает жезлом по ладони Оберон. – Сейчас заняты, закрепляют машину в трюме, познакомитесь с ними позже...

   На пристани разделились: Медные Сердца в одну сторону, щитоносцы – в другую. "Мамонта" нужно было сопроводить до транспортной платформы, и если бы по прямой, не заняло бы больше часа, но по прямой никак не получалось – всё кружили, кружили. Криспин кружил вместе с щитоносцами, хотя преспокойно мог бы отдыхать в машине; если стрелком он был таким же превосходным, как и рассказчиком потешных историй, повезло десятку крупно. Вот и сейчас что-то рассказывал, следуя рядом с опорными, от взрывов хохота Малыша и Толстяка "мамонта", казалось, вот-вот перевернёт.

   – Сходить, что ли, и мне послушать? – проворчал Джагатай, – хотя нет, не стоит, а то ещё животик надорву...

   – Это зависть в тебе говорит, – усмехнулся Рагнар.

   Водитель, в отличие от стрелка, предпочитал находиться не снаружи "мамонта", а внутри. Даже если бы сейчас на сутки встали, так и не вылез бы, сидел, как медведь в берлоге. Заросший, угрюмый, с Зубаром Азир имел много общего, а выражались так и вовсе один в один.

   – Господин боевой маг! Там, это, паз, стерва, нестандартный, угольник соскочил, Криспину прямо по мор... то есть по лицу...

   – Хватит! – резкий взмах жезлом, – по порядку, господин водитель боевой машины, по порядку.

   – Так я же и говорю, это, по порядку, – Азир смахивает капли пота со лба. – Помощь нужна, господин боевой маг, срочно!

   – Помощь магическая, или будет достаточно грубой силы?

   – Это, не знаю, грубой, наверное, хватит...

   Оберон окидывает взглядом десяток, делает выбор: