Текст книги "Собирай и властвуй (СИ)"

Автор книги: Андрей Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

   – Давай отметим отъезд, – предложил он. – Так, чтобы запомнилось.

   – Давай, – согласилась она.

   Красная "радуга" под запретом, но у Плеяды две стороны, и чего не достать обычным путём, можно получить через Тенёту, она же Теневая Плеяда.

   – Раздевайся, – говорит Тай, заряжая машинку сразу двумя иголочками, в голосе лёгкая дрожь.

   Рута расстёгивает пояс, освобождается от трико, на правом плече искусно выполненная татуировка в виде лисы с огненным хвостом.

   – Дай-ка и я тоже, – глаза Тая блестят, трико в красный и чёрный ромб срывает судорожно, – а то потом, боюсь, будет поздно.

   – Ты и меня, и себя уколешь? – спрашивает Рута, облизнув пересохшие губы.

   – Ага, попробую, – Тай растирает белого единорога на своём правом плече, – только надо быстро.

   Принимает иголку волшебного льда лиса, принимает единорог. Рута чувствует, как рыжая бестия спрыгивает с плеча, бежит вдоль позвоночника, поджигая каждый астральный узел красным огнём. Скользнув по промежности, забирается внутрь и мир становится красным. Красный свет капает с цветка, красный пух на плитах пола, огненно-красная кровь в жилах самца напротив...

   – Арргх!..

   Рута рычит, кусается, словно гарпия, самец отвечает тем же. Обоих переполняет пламя, изливают друг в друга. Круглое ложе стонет, с трудом выдерживая схватку зверя со зверем: вверху то один, то другой, то сходятся, то расходятся. Грозный рёв сменяется жалобным визгом, судорожное дыхание – слитными стонами. Красное заполняет комнату, крошит потолок, бьёт вверх фонтаном. То ли кровь, то ли огонь, то ли всё вместе. Сдавленный крик, хрипы, затем тишина...

   Рута приходит в себя на полу, щека прилипла к ворсинкам. Ищет трико, находит, натягивает, на ложе не смотрит. Мир по-прежнему красный, запах крови разжигает угасшее было возбуждение. Схватив зачем-то пояс, она вываливается из комнатки – быстрей отсюда, как можно быстрей! На ночных улицах и людно, и светло, и шумно.

   – Неважно выглядишь, куколка, не помочь? – кто-то спрашивает.

   Рута трясёт головой, пытается убежать, но ноги не слушаются, падает. её поднимают – визжит, вырывается, затем мгновение бархатной пустоты, и она уже в другом месте, в грохоте фейерверка, гомоне толпы. Задирает голову, смотрит: в небе расцветают астры, розы, хризантемы, сотканные из пламени. Мир начинает вращаться огненным колесом, Рута падает, её долго, мучительно рвёт. Сворачивается после клубком, снова бархатная пустота...

   Приходит в себя на безлюдной дороге, поднимается, куда-то бредёт. Видит зеркальный купол, совсем маленький, и никого рядом. "Один раз живём, – думает, – нужно попробовать..." Рука тянется к поясу, вынимает из гнезда самый большой свёрточек. Рута размахивается, бросает, ждёт. Хлопушка бессильно скользит по зеркальной поверхности, падает, пыхтя дымом.

   – Ну, давай же, – шепчет Рута, – взрывайся...

   Вместо хлопушки вспыхивает купол, во все стороны бьёт яркий белый свет. Рута растворяется в нём, исчезает.

[

Точка сборки-2

]

3т

   Проникая в узор своих прошлых жизней, испытываешь странное чувство: ты, и в то же время не ты, совершенно другой человек. Вот передо мной матрёшка, подаренная Руте Кунгом, исполнена очень искусно: первая, самая большая, в перьях красного, будто горит, вторая частью зелёная, частью серая, словно бы выступает из пелены Эфира, и, наконец, третья, наименьшая, покрытая золотой краской, символ средоточия, астрального тела. И это в ту пору, когда людская магия ограничивалась по большему счёту лишь алхимией и стихийными чарами! С каким интересом прикоснулась бы я к узору неведомого мастера, но возможности такой нет, потому что у Руты матрёшка интереса не вызвала, след очень бледный, ментальные нити буквально тают. Зато много ярких нитей от редкой по тем временам ткани тенёты, от различного рода безделиц и украшений, от листа волшебного льда, оправленного в оконную раму – словом, того, что не вызывает ни малейшего интереса у меня. Воистину, два разных человека...

   Но вернёмся к матрёшке, одной из самых простых, и в то же время одной из самых глубоких по проникновению в суть магии игрушек. Спроси, Ментал, что есть черта, проходящая по поясу каждой из фигурок, кроме самой маленькой, и я отвечу: Разделение. Манипуляции мага, если говорить просто, к тому и сводятся, что убирает верхние части своих матрёшек одну за другой, делая активным то или иное из "внутренних" тел. Основа же, нижняя часть, остаётся одной и той же – Сущее, физический мир. В этой связи интересно рассмотреть Цепь миров, или же Определённое, если использовать терминологию цвергов. Пусть как для модуля, для меня здесь ничего нового, испытываю потребность провести краткий обзор.

   1) Сущее.

   Физический мир, или Сущее, в представлении не нуждается. То место, где проходит воплощение за воплощением жизнь, то место, через которое постигаются законы Вселенной. Из всех планов мироздания Сущее самый простой, самый грубый, и в то же время это конечная точка Цепи, протянувшейся из Элементала. Другими словами, Сущее двойственно: примитивно и хрупко, но исключительно, потому что конечно. Именно оно, расположение с противоположного конца Цепи миров, нивелирует простоту и грубость физического плана, уравнивает с остальными.

   2) Эфир.

   Как зародился эфирный план, с чего начался? Полного знания у меня, конечно же, нет, но могу предположить с достаточной точностью. Вначале то был мир-подложка, мир-буфер между грубой материей Сущего и тонкими материями Астрала, но постепенно, с течением времени, Эфир обрёл своё бытие. Уместнее всего сравнить его с зеркалом, так много и так долго отражавшим живое, что и само в конце концов ожило.

   Эфирное тело человека имеет вид серого силуэта, или же облака, с подобием закрутившихся в воронку вихрей на месте астральных узлов. Посредством эфирных тел Эфир берёт энергию для себя, чаще всего через сон. От простых снов, принадлежащих миру физическому, эфирные отличаются большей яркостью, глубиной, необычностью. При этом Эфир не поглощает силу бездумно, первостепенен для него баланс. К отдельной категории стоит отнести сны вещие, они же астральные, когда через эфирного двойника человек соединяется с одним из своих астральных тел, а то и с ментальным.

   Некромантам, или эфирным магам, от Эфира приходится защищаться, поскольку берут из него больше, чем обычные люди, а значит, может взять больше и он. Одной из главных предосторожностей, к примеру, является разделение сна на правильный и неправильный, то есть такой, при котором эфирный двойник защищён, и такой, при котором становится уязвимым. Помимо плоти Эфира, некромантам открыты и токи эфирных энергий, которые воспринимают в виде изумрудно-зелёных искр. Порой, в силу тех или иных причин, из искр образуются сущности, самостоятельные как по отношению к Эфиру, так и по отношению к Сущему. На взаимодействии с ними и стоит некромантия.

   3) Астрал.

   Представим Ментал в виде точки, ядра, тогда Астрал предстанет в виде диска с данным ядром в центре. Вернее сказать, его основная, срединная часть. Ещё две части – отходящие от диска полусферы, в центре каждой тоже по точке, ядру – Сущее и Эфир. Тот свет, что заполняет полусферы и пронизывает диск – астральные нити, связующая планы среда. В том и состоит главное предназначение Астрала – связывать, соединять, откуда и его второе название – Сопряжение. Впрочем, чаще Сопряжением называют всю совокупность астральных соединений, что включает и Сущее, и Эфир, и нити к Менталу с Элементалом.

   Астрал – мир-перекрёсток, мир-скрепы, как в отношении планов мироздания, так и в отношении всего того многообразия, что их населяет. У человека три астральных тела и семь астральных узлов, через которые остальные тела – физическое, эфирное, ментальное и высшее – соединяются вместе, образуя систему столь же слаженную, сколь и сложную. Благодаря тому, что астральных тел три, астральный маг может находиться на трёх планах одновременно. Связи Сопряжения такой маг воспринимает не беспорядком, а в виде узора или мелодии, способен не только прочесть или услышать, но и, что самое главное, продолжить, повести свою тему. В том и состоит суть астрального волшебства.

   4) Ментал.

   Ментальный план, помещённый между Сопряжением и Элементалом, уместнее всего сравнить с великим книгохранилищем, только в масштабах Вселенной. Своего рода накопитель Творца, в котором собрана информация по каждому событию за все времена, и продолжает, продолжает собираться. Вот, пожалуй, и всё, что касается предназначения этого пласта мироздания. Другой вопрос, зачем такой накопитель в принципе? Догадки у меня, конечно же, есть, но оставлю их до поры при себе.

   Спроси, Ментал, кто прародитель разума, и я отвечу: ты. Присущи ментальные тела исключительно существам разумным, ментальная энергия и есть энергия мысли. Если же говорить не о полноценном ментальном теле, а только о зачатках разума, то встречаются они довольно часто, как у представителей животного мира, так и у представителей мира растений. Что до ментальной магии, возможности она даёт более чем широкие – телепатия, телекинез, ментальная телепортация – но высока и цена: обладатель такого дара очень быстро сходит с ума. К счастью, решение нашлось, его мне вручило само провидение.

   5)Элементал.

   План Стихий, или Элементов, есть высшая точка мироздания, пик; здесь берут начало пространство и время, здесь находятся обители богов и обители душ. Всё это требует обстоятельного разбора, аспект за аспектом, потому об Элементале поговорим отдельно. Тем более, что фундаментальные принципы обратного разделения, согласно 3т, именно Элементал и рождает.

[

Год

двадцать шестой

]

Третий лишний

Играгуд, город Калаут (проксимарий)

[1]

   Урбан сбился с ног, несмотря на то, что мехоморф и ноги механические. А началось с чего: Нуми захотела мороженого, и чтобы непременно с сиропом, ближе всех в этом смысле была цитадель сети "Облепиха", вот и заглянули. Шансов уйти без покупок, понятное дело, никаких, такие уж они, торговые цитадели. Тайное цвергово волшебство, не иначе: достаточно купить что-нибудь одно, и покатилось снежным комом.

   – Раз уж мы здесь, – говорит Морпесса, посыпая пломбир орешками, – надо бы присмотреть боа к жакету, давно собиралась...

   Светлые её волосы отливают серебром, заколка в виде бабочки отливает камнесталью, в остальном лишь чёрный цвет: и жакет с кристаллическими вставками, и узкие вельветовые брюки, и высокие сапоги змеиной кожи. Косметики самая малость, Морпесса и без неё на высоте: чуточку подведены бирюзовые глаза, очерчена линия губ.

   – И я тоже! – надувает губки Нуми, – тоже хочу боа!

   Ах, какие у неё губки – зависть-зависть! Ещё и яркая помада: спелая клубника так сразу и представляется. Оделась привычно, то есть вызывающе: короткая клетчатая юбка с вырезом вдоль бедра, короткая блузка с замысловатыми пуговицами, туфли на пробковом каблуке в четыре пальца. Глаза у Нуми томные, с поволокой, волосы пышные, иссиня-чёрные, ледяные серёжки, ледяной кулон. Даже плоское лицо ундинионки её не портит, а наоборот, придаёт ещё больше красоты.

   – Вызываем Урбана, так? – Лада улыбается, на щеках играют ямочки. – У меня его маячок всегда с собой.

   Платье на ней в тон торговой цитадели – оранжевое, тонкую талию обнимает пояс с нарядной пряжкой, на ногах – туфли-лодочки. Сама же, кажется, вся из огня: искры задора в зелёных глазах, искры веснушек, пламя рыжих волос, разлитое по плечам.

   – За что тебя люблю, Лада, – говорит Морпесса своим бархатным голосом, – так это за предусмотрительность!

   Нуми, как и следовало ожидать, менее сдержанна: вскакивает, подлетает вихрем, обнимает за шею, целует в губы.

   – Тише, маленькая, – с трудом оторвавшись, Лада хлопает по округлой попке, – не балуй...

   На них смотрели – кто маслянисто, с жадностью, кто злобно, с ненавистью – они не обращали внимания, привычно пропуская взгляды сквозь. Из обшитой лисьим мехом сумочки Лада достала маленький, величиной с мизинец, кристалл – это и был маячок. Нажала кнопку на торце, по кристаллу побежали волны синего света – то вверх, то вниз, то вверх, то вниз.

   – Вызывали? – Урбан появился у столика в один миг, не иначе как заклинание телепортации использовал.

   Механические его глаза, как и маячок, светились синим, сложенные у груди руки ниже локтей сменялись протезами, похожими на краги из тонкой камнестали, в общем, одно слово – мехоморф. Лада, откровенно говоря, таких людей не очень понимала, но Играгуд – страна свободы, и если есть желание встраивать в тело механизмы, никто не запретит.

   – Вызывали, ещё как вызывали! – Нуми повисла у Урбана на шее, звонко чмокнула в бледную щёку, – ты должен нам помочь!

   – Всегда к вашим услугам, – несмотря на Нуми, у него получилось поклониться изящно, – только скажите, что интересует.

   – Боа, – обворожительно улыбнулась Морпесса, отставляя чашечку с мороженым.

   – О, у меня для вас хорошие новости! Буквально вчера имело место быть новое поступление по интересующему лоту, прошу на третий ярус...

   И начался калейдоскоп: Урбан приносил товар, уносил, Нуми и Морпесса вертелись у ледяных зеркал. Первая в конце концов выбрала шиншиллу, вторая – краснонутрию. Глядя на них, Ладе тоже захотелось чего-нибудь эдакого, купила палантин с богатой вышивкой.

   – Хочу такие туфельки! – Нуми уже водила носом в обувном ряду.

   – Вещь, безусловно, любопытная, – попытался предостеречь Урбан, что на него было не похоже, – но, если будет позволено высказать своё мнение, Хрупкая до чрезвычайности, и ценность имеет лишь декоративную...

   – Нет, – топнула ножкой Нуми, – не будет!

   – Ты что, Урбан, забыл? – усмехнулась Морпесса, – у нашей Нуми одно правило: главное, чтобы красиво!

   – Ой-ой, можно подумать, сами не такие! – Нуми показала розовый язычок.

   Была права, чертовка: Морпесса не смогла пройти мимо очаровательных динотавровых сапожек, Лада – мимо невероятной красоты босоножек с нефритовыми вставками. Потом выбирали Нуми амулет, Ладе – сарафан, Морпессе – сумочку. С сумочкой больше всего и повезло: нашли просто изумительный вариант из аспида. Урбан успевал от прилавка к прилавку едва-едва, несмотря на то, что мехоморф и ноги механические...

   – Вот не поверите, какая я счастливая! – Нуми рассматривает колечко в виде амфисбена, ухватившегося пастью за пасть.

   – Поверим, почему же. Орешков не подсыпать?

   Закончился поход там же, где и начался: в мороженной. Давно уже пора было возвращаться в проксимарий, однако чувствовали, если не отдохнут, свалятся по дороге от усталости – они же не мехоморфы.

   – Девушки, угостить не позволите?

   К столику подошли три молодых мужчины, вопрос задал самый из них вальяжный.

   – Не позволим, – холода в улыбке Морпессы было больше, чем в мороженном.

   – Хотелось бы узнать причину, девушки, а то же не уснём.

   – Этой достаточно?

   Блеснул медальон на серебряной цепочке, с мантикорой на аверсе, повеяло сильными чарами. Улыбки парней растаяли, стекая по губам, и сами они растаяли, исчезли в один миг.

   – За что тебя люблю, Мора, – мурлыкнула Лада, – так это за умение объяснить и быстро, и доходчиво!

  [2]

   Три туалетных столика в ряд, каждый снабжён трельяжем. Лада за средним, Морпесса слева от неё, Нуми – справа. У Моры креслице из заговорённого каучука – бурлит, чуть шевельнёшься, под выпуклости подстраивается. Ладе подобная экзотика не по вкусу, механический свой стул ни на что не променяет. У Нуми и не стул, и не кресло, а нечто среднее между высокой софой и мягкой игрушкой. Сложно сказать, насколько удобно, но что красиво, это уж точно. Содержимое столиков примерно одно и то же: всевозможные кисточки, всевозможные баночки, а также щипчики, ложечки, кристаллы.

   – Посмотри, как чёлка, – поворачивается Нуми к Ладе, – хорошо?

   Гребень в её изящной ручке, понятное дело, зачарованный: проведешь вниз – волосы чуточку удлиняются, проведешь вверх – становятся чуточку короче.

   – Вот так оставь – просто превосходно!

   Над столиком Морпессы витает терпкий аромат барбариса, над столиком Лады – нежный запах фиалки, со стороны Нуми рвутся ароматы жасмина и розы. У каждой из них в основании среднего зеркала рычажок, перевести его вверх, всё равно что сказать: "Я готова". Морпесса, как обычно, переводит первой, последней – Нуми, и тоже как обычно...

   Как и всем прочим, любовью в Играгуде торговали. В зависимости от качества "товара", блудниц делили на три сорта: простухи, порны и проксимы. О первых и говорить нечего: обычные уличные девки без затей, а если и с затеями, то нехитрыми. На простенький амулет таких без труда можно было заиметь с десяток, но, как говорится, никаких гарантий. Порны – другое дело, тут гарантии уже имелись, стояла проба. Одни школы готовили порн из девочек, другие – из мальчиков, высоко ценились порны с крупицей дара, растворённой в крови капелькой Ихора, вершину прейскуранта занимали собранные на заказ порны-мехоморфы. Проксимы стоили дороже, потому что жили и работали в проксимариях – публичных домах, принадлежащих не столько людям, сколько цвергам. Сами цверги в любовных утехах, конечно же, участия не принимали, но во всех без исключения павильонах имелись зеркальные купола.

   Над трельяжами по фонарику, подвешены чуть выше. Первым вспыхивает красный – фонарик Морпессы. Зеркала её на миг заливает чернота, затем являют павильон, в который предстоит отправиться. Картина следующая: вечернее сиреневое небо, россыпь первых звёзд, цепочка островков тверди, висящих в воздухе.

   – Опять гарпией! – негодует Мора, – ну, сколько можно...

   Скинув тунику, спешит к камере формирователя – големы-помощники не любят ждать. Из формирователя появляется уже не женщина – женщина-птица.

   – Ух, Морочка, тебе так идёт... – Нуми шлёт воздушный поцелуй.

   Морпесса не отвечает, лишь играют на скулах желваки, а из алых глаз, кажется, вот-вот брызнут искры. Големы проводят к телепортационной установке, похожей на шкаф для примерки одежды: дверца открывается, дверца закрывается, хлопок, и камера пуста.

   Следующим загорается фонарик Нуми, льёт золотисто-жёлтый свет. В зеркалах играют голубым и зелёным воды лагуны, на волнах у кромки пышного рифа покачивается ложе в виде жемчужницы.

   – Везёт же некоторым, – вздыхает Лада. – Жаль, что не двойной заказ, поплескались бы...

   – И я бы хотела, чтобы вместе, – Нуми, по обыкновению, проносится вихрем, – такое бы цунами устроили! Но не переживай, Ладочка, ещё искупаемся!

   – Обязательно, маленькая, обязательно...

   Сборы недолги, големы проносят Нуми-русалку к телепортационному шкафу. В волосах её лилии, коралловые браслеты на запястьях, жемчужины грудей венчают зеленые соски, чешуя хвоста отливает изумрудом. Запрокинув голову, Нуми смеётся – заливисто, звонко – машет рукой.

   "Везёт же некоторым..." – снова думает Лада, подразумевая на этот раз счастливчика, выбравшего павильон "Атолл". Вскоре вспыхивает и её фонарик – оранжевый. В зеркалах оазис, растолкавший барханы, в идеально ровном прямоугольнике пальм, в буйстве зелени. Ладу облекают в форму саламандры, помещают в телепортационную камеру, мгновение бархатной пустоты, и она в павильоне...

   Оказавшись в проксимарии, ни одна из проксим не помнила ничего из прежней жизни, даже имени. Потере памяти огорчались редко – преимуществ было несоизмеримо больше, а имя и новое придумать нетрудно. Проксимарий "Красавицы и чудовища", ставший приютом Морпессы, Лады и Нуми, по праву считался одним из лучших в землях огненных цвергов. Основные павильоны и залы, как и в любом другом проксимарии, находились под землёй, сам комплекс стоял в предместьях города Калаут, город же стоял недалеко от границы – почти у самой Ивинги. На условия работы жаловаться было бы грех: из двух декад в месяце только одна рабочая, другую проводи как угодно, только контракт не нарушай. Из самых строгих запретов: нельзя покидать город, нельзя вступать в долговременные любовные отношения, нельзя употреблять сильные наркотики. Перед выходом на смену – обязательная проверка, проверяют, понятное дело, не люди, а машины цвергов. Одни машины проверяли, другие заботились о том, чтобы проксимы были защищены от болезней, третьи предотвращали старение, и так далее, и так далее. Высший сорт, что говорить, и похищать никакого смысла: оторванные от проксимария, проксимы быстро теряли все свои преимущества. К тому же, одно из обязательных условий: не расставаться с телепортационным артефактом, исполненным в виде медальона.

   Четыре ряда пальм, в середине каждого зеркальный купол, увитый сетью лиан. Гнездо саламандры устроено в гуще зарослей, недалеко от источников. Если провести линии от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, гнездо окажется точно на пересечении. Охотник на саламандр нашёл кладку, и, вооружившись коломётом, уничтожает яйца, расплёскивает голубое содержимое.

   – Остановись, человек! – шипит появившаяся из зарослей саламандра, – оставь хоть одно, и я одарю!

   – Одаришь? – с сомнением спрашивает охотник. Чёрные глаза его непроницаемы, на правой щеке шрам в форме звёздочки.

   – Да...

   Облик саламандра меняет мгновенно: змеиная кожа сходит, будто кольчуга, вместо хвоста – стройные ноги, вместо змеиного капюшона – пламя огненно-рыжих волос. Кладка исчезает тоже – там теперь застеленное тенётой ложе, плетёный столик, на столике иглоукалыватель, заряженный двумя иглами.

   – Позволь, я тебя ужалю... – шелестит преобразившаяся в молодую женщину саламандра, отобрав и отбросив в сторону коломёт, горячо поцеловав в губы.

   – Попробуй... – от одежды он избавляется быстро, словно бы тоже сбросил кожу, присаживается на край постели, подставляет плечо.

   Снадобье, заправленное в иглоукалыватель, называется "луч" – ещё одна общая деталь проксимариев, употребление обязательно. Мужчину Лада знает хорошо: магнат по имени Золтан, больше известный как Шрам, завсегдатай. Обмениваются уколами, обмениваются поцелуями, затем "луч" начинает действовать. На миг Ладе представляется, будто оказалась в центре паутины, протянутой от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, и по тонким нитям уже спешат пауки – голодные, очень голодные... Однако, "луч" действует и действует Шрам, хочется отдавать, отдавать, отдавать, и она отдаёт – всю себя, без остатка.

  [3]

   В проксимариях нет "мамочек" и тому подобных должностей, здесь за подопечными приглядывают кураторы. Они разъясняют правила, через них контракт заключается и расторгается. Лада доставлена в строгий кабинет, на красный ковёр, плачет:

   – Только не выгоняйте, госпожа Роксолана, только не выгоняйте...

   Костюм на хозяйке строгого кабинета тоже строгий, как и взгляд, и тон.

   – Контракт будет расторгнут незамедлительно, – голос пустой, механический, – в силу найденного несоответствия.

   Жизнь была сказочная: кукольный домик на троих, и сами словно бы куклы. Для Лады сказка закончилась после того, как обнаружила на подушке чешуйку. Подумала, от обличья саламандры, но нет, то была её кожа.

   – Ледяной покров... – прошептала она, впав словно бы в забытьё, – Примула...

   Перед глазами встала женщина с кожей, как у змеи – чёрной, зернистой, от вида её Лада вскрикнула.

   – Тише вы, – пролепетала сквозь сон Нуми, – спать хочу!..

   Лада не могла не кричать, ведь, потеряв частицу кожи, вернула частицу памяти – а так нельзя, так неправильно. Захотелось забыть, затолкать обратно, вот только как? Роксолане решила не говорить, но госпожа куратор и без неё узнала, отправила на проверку. Сфера контроля долго вращалась, вынесла приговор, который проксима знала и так.

   – Я не смогу одна, – упав на колени, Лада протягивает руки, – я погибну...

   – Регламент знаешь, – цедит Роксолана, – из города будешь удалена. Вернуться даже не пробуй – найдём сразу же, изгоним снова.

   В кабинет влетают два небольших голема-шара, слева и справа по раструбу, со звуком плевка из них вылетают тонкие сети.

   – Нет! – визжит Лада, – лучше убейте!..

   – Уберите её уже, – тонкие губы госпожи куратора кривятся, – противно.

   Раструбы по краям шаров сменяются клешнями, големы подхватывают кокон, несут, бывшая проксима трепыхается пойманной в сети русалкой. Кокон помещают в капсулу, капсула мчится вниз. От потрясения одно воспоминание вспыхивает за другим, складываются в картину, как кусочки мозаики. Фестиваль циркового искусства в Кипеларе, неистовое совокупление с Таем после красной "радуги", маленький зеркальный купол на окраине, яркий белый свет. Потом была такая же капсула, а за ней сфера, как бы разъявшая на части, собравшая из них уже не человека – проксиму.

   "Может, всё ещё обойдётся? – думает Лада. – Вылечат и поместят в другой проксимарий? На любую болезнь у цвергов должно быть лекарство, на то они и цверги. Или дело в другом, в возвращающейся памяти? Почему бы тогда не стереть ещё раз? Мне она ни к чему, эта память, с корнем бы вырвала, если бы знала, как..."

   Капсула останавливается, открывается, кокон занимает место на плоской спине голема, похожего на стол с механическими ногами. "Жаль, не дали попрощаться с Морпессой и Нуми, – думает Лада, несколько успокоившись, – хотя, может, и к лучшему. Вдруг, это заразно, и от близости со мной у любой проксимы покров на памяти может начать отслаиваться чешуйка за чешуйкой?" От такого предположения страх возвращается, сковывает по рукам и ногам не хуже кокона. Нет, глупости, была бы она настолько опасной, избавились бы сразу, церемониться не стали. А может, хотят изучить? Что угодно, только бы не прогнали...

   Голем-стол останавливается у жёлоба скользящего шара – миг, другой, вот и сам шар. Откуда-то сверху спускается уже знакомый голем в виде шара, снизу его некое подобие ножниц – режет кокон, освобождает. Не успевает Лада размять затёкшие члены, как появляются ещё два шара, снабжённые механическими руками, а в шаре скользящем открывается круглый проход. её помещают внутрь, закрепляют, и шар скользит, пока не достигает поверхности, где Ладу извлекают и оставляют, свернувшуюся в позе зародыша, на платформе. Придя в чувство, поднимается, видит на изрядном отдалении мегаполис, протянувшийся от горизонта до горизонта.

   – Я не смогу одна, – выкрикивает она сквозь слёзы, – я погибну...

   В плаче, будто в родовых корчах, рождается имя, её настоящее имя: Рута. Вооружившись им, как шипастой ледяной булавой, направляется к городу.

[

Год

двадцать восьмой

]

Третий квадрат

Играгуд, город Калаут (очистной комплекс)

[1]

   Сбившись в кучу, спицехвосты верещали, не могли что-то поделить. Пока не попала на очистной комплекс, или чистилку, как называли его запросто, Рута и представить не могла, что могут быть настолько отвратительные птицы. А отвратительно в спицехвостах было всё: и бусины горящих злобой глазок, и грязно-серое оперение, и невероятно прочные хвостовые перья, которые эти твари могли метать, как дротики, и голос, похожий на скрежет металла о металл. Уж на что гарпии – мерзость, да только и они приятней будут!

   – Нарыли что-то птички, – Рюк осторожно тронул свежую язву на щеке, – надо бы проверить...

   Вид он имел отвратный, на лицо лучше не смотреть. Впрочем, Рута и сама немногим лучше выглядела – ну, роба чуточку почище, ну, красота ещё не вся осыпалась-отшелушилась, а в остальном всё то же, вонь и грязь.

   – Если надо, давай проверим, – пожала плечами. – Хотя много их, конечно.

   – Чем больше птиц, тем ценнее должен быть самозародок, – Рюк ковырнул другую язвочку, по щеке побежала струйка гноя. – Ты, главное, их со своими мохнатыми отвлеки, об остальном позабочусь я.

   Пушистики тут же подкатились, словно поняли, о чём речь, и звать не пришлось. Три лохматых кома, если на вид, лапки крохотные, числом четыре. С какой стороны голова и не понять бы, если бы не большие фасетчатые глаза да широкие, с игольчатыми зубками, пасти. У Волчка единственного шёрстка серая, Грязнуля с Чистюлей – беленькие, хотя белым Грязнулю назвать сложно, скорее уж грязно-белый, а порой и грязно-грязный.

   – Пойдём, ребята, – Рута порылась в ближайшей куче, вытянула прямоугольную металлическую панель, – покажем этой плесени пернатой, кто здесь хозяин!

   Волчок ворвался в птичий балаган первым, волчком и завертелся, разбрасывая во все стороны грязно-серые тельца. Чистюля с Грязнулей подхватили, стая поднялась, закружилась серым смерчем, со свистом полетели спицы. Гвалт стоял неимоверный, но Рута смогла перекричать:

   – Отходим! Прячьтесь за меня!

   Спицы-перья так и сыпали, Рута, прикрываясь панелью, как щитом, пятилась к искорёженной големодробилке, одна из платформ которой нависала козырьком. Если б не густая шерсть, пушистики давно обратились бы ежами, а так успели до хозяйки докатиться, юркнули за спину.

   – Ещё чуточку, ребята, – сплюнула попавшую в рот чешуйку кожи, – и в безопасности.

   Забились под навес, как жуки под камень, Рута и панель приладила, чтоб уж наверняка ничего не залетело. Спицехвосты орали ором, бесновались, облепили големодробилку, как пчёлы – улей. Самые настырные протискивались в укрытие, да тут и оставались, разорванные пушистиками на части. Уж на что ржавокрысы – мерзость, да только и они приятней спицехвостов будут!

   – Вылезай, сладенькая, – времени прошло изрядно, прежде чем Рюк постучал по панели, – улетела стая.

   По довольному голосу Рута поняла: самозародок взял.

   – Так что там было? – спросила, выбравшись из-под навеса, – какой цвет?

   На мелочи цверги не разменивались: чуть какая волшебная вещь начинала чудить – сразу в мусор, потому на чистилку попадало много интересного. Ещё интереснее было, когда порченые артефакты друг с другом взаимодействовали – так и получались самозародки, или самозародившиеся артефакты, что ценились особенно высоко.

   – Не поверишь, – Рюк ощерил в улыбке пеньки зубов, – синий!

   Пододвинув ногой утыканную спицами панель, поставил на неё переносной ящичек, поводил меткой. Представляла та собой прозрачный кристаллический диск – небольшой, размером с блюдце, с прорезями для пальцев. Так просто метка, понятное дело, не давалась, нужно было заслужить; тех, у кого метка имелась, называли искателями, стояли они на ступеньку выше простых жителей чистилки. Ещё ступенькой выше сборщики, а на самом верху человек от Теневой Плеяды – смотрящий. Всего смотрящих было три, по числу квадратов, на которые делилась чистилка.

   – И правда, слушай... – Рута завороженно смотрела на метку, обретшую тёмно-синий цвет, – это же сколько можно выручить, а?