Текст книги "Собирай и властвуй (СИ)"

Автор книги: Андрей Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Андреев Андрей Анатольевич

[книга первая] Собирай и властвуй

Аннотация: Разбившийся на осколки мир, но кто-то собрал его по кусочку, склеил, вдохнул новую жизнь. Впрочем, следы былой катастрофы остались: Дыра, из которой хлещет Ихор, Кровь богов, рождаемые магией чудовища и болезни, и, самое главное, Разделение – черта, рассёкшая мироздание на две половины. Кто провёл её и зачем? Могущество и величие старых рас в прошлом, теперь у мира новые властелины – люди. Им усмирять буйство магии, им сражаться с чудовищами и болезнями, только от них зависит, сорвётся ли застывший на краю пропасти мир, или удержится. Победить Разделение – вот их предназначение, но его не исполнить, пока раса не объединена, не собрана в одно целое. И через две тысячи и сто лет от Разделения по миру людей, как по оркестру, разливается тон камертона, имя ему Теория трёх, или 3т. Хватит ли прочности у этого инструмента, не разлетится ли и он на осколки под натиском враждебных сил? Один из основных сюжетных ходов – реинкарнация, но не в духе «Колеса времени», а в духе Кьеркегора, а именно концепции о трёх стадиях человеческого существования. Повествование ведётся от лица одной и той же души, но в трёх своих воплощениях; три воплощения – три части романа. Динамика души, таким образом, – тот стержень, что связывает части воедино.

[Симбиоз, подготовка]

Пролог

[1]

   Метки вспыхивали, расходились по внутренней поверхности обзорного купола концентрическими кругами, Аваллах наблюдал. Один раз в декаду ему разрешалось посетить верхний город, город людей. Иногда поднимался днём, иногда ночью, но больше любил всё же день. Обзорные купола, объединённые в сеть, располагались по всему городу, в наиболее оживлённых местах. Тот, в котором находился сейчас, занимал центральную часть южной торговой площади, людское море охватывало со всех сторон. Увидеть Аваллаха не могли, разрушить купол тоже: внешний слой был зеркальным, от повреждений надежно защищало силовое поле. Лучи полуденного Игнифера, отражаясь от гладкой поверхности, играли на лицах людей: кто-то отворачивался, кто-то щурился, прикрывая глаза рукой. Сам Аваллах органов чувств, подобных человеческим, не имел, мир большей частью воспринимал через астральные нити. Плотью его была лава Огненных гор, заключённая в кокон магнитного поля, на внешней поверхности лавы бурлил и клокотал родничок – самоё жизнь.

   Особенно яркая метка указывает воровку, только что срезавшую кошелёк. Хозяин кошелька, пузатый и невысокий, хватает за руку, но девушка высвобождается, отскакивает, исчезает в толпе. Аваллах тянется к ней астральными нитями, касается, обвивает. Задор воровки обжигает, из серых нити в долю мгновения становятся ярко-жёлтыми. Другой пучок Аваллах направляет в сторону вопящего толстяка, гнев и отчаяние которого пылают багровым, с переходом в чёрное, третьим дотягивается до городских стражников, что сверкают бирюзовым и голубым. Семь узлов связывают астральное тело с остальными, в том числе и физическим: энергия похищенных эмоций перетекает в энергию магнитного кокона, но дальше определенной черты заходить нельзя. Контроль вносит ограничения, ещё больше их вносит сама природа Аваллаха. Пока. Если предстоящий симбиоз пройдет удачно, он станет носителем новорождённой человеческой души, что в будущем позволит и самому обрести душу. Успех во многом зависит от состояния магнитного кокона, потому и приходится подчиняться строгому распорядку. Искажения силовой оболочки способны вызвать сбой симбиоза, а сбой симбиоза означает одно – смерть окончательную и бесповоротную. Не родить Огненным горам тогда уже Аваллаха снова, не добавить в лаву частицу, благодаря которой та бурлит и клокочет...

   В нижний город он вернулся, когда торговая площадь опустела, по периметру зажглись фонари. Долгий спуск по круглой в сечении шахте, какое-то неприятное чувство, скребущее изнутри; будто пока обкрадывал он, обокрали его самого, и потери значительно больше, чем прибыль. Внизу ждали големы – тоже из лавы, тоже в коконах магнитного поля, но без той судорожно бьющейся капли, что отличает живое от неживого. Подкатили скользящий шар – основное средство передвижения как по нижнему городу, так и по верхнему, запустили по руслу, как только Аваллах занял место внутри. Шар скользил, гнетущее чувство не отпускало – обернулось вокруг ещё одним коконом, давило, душило. В пору орать тем толстяком, разливая вокруг черное и багровое. Хотя толстяку было проще: он-то знал, что похищено, кто похитил.

   Путь оканчивается у сферы контроля – размерами та могла бы поспорить с парой обзорных куполов, если составить их днищами. У основания сферы панели пультов, место за главным занимает сам Ансей, опекун Аваллаха. Лавовое тело его имеет вид человеческой фигуры: округлая голова без лица, колонноподобные руки и ноги, огромный торс, охваченный не одним магнитным коконом, а двумя. Всё это отличительные признаки двуликого, высшей ступени развития – повезёт ли и Аваллаху стать в своё время таким же?

   Выбраться из скользящего шара снова помогают големы, на этот раз механические. Аваллах чувствует, что боится сферы, очень боится. Что, если лишился чего-то важного, неотъемлемой частицы своего естества, и в симбиозе будет отказано? Нет, невозможно, но больше никаких визитов наверх до самого выброса!

   – Ты подавлен, – от кокона к кокону протягивается астральная струна, звенящая голосом Ансея. – Что-то случилось?

   – Нет... не уверен... не знаю... – ответы Аваллаха терзают астральную нить, лавовое тело вытянулось цилиндром.

   – Хорошо, расскажешь после.

   Перетекая по ребристой поверхности, Аваллах поднялся в контрольный отсек, големы захлопнули за ним лепесток аппарели, закрепили. Быстро набирая обороты, сфера раскрутилась, растянула магнитный кокон от верхней своей точки до нижней. Лавовый ком скользил по силовым линиям то вверх, то вниз, а внутри Аваллаха вверх и вниз скользил ледяной комок страха. Какими окажутся результаты проверки, какое решение примет Ансей?

   – Всё в порядке, – сказал опекун после процедуры, – отклонения в пределах нормы. Но ты хотел поговорить, не так ли?

   Растревоженные сферой, астральные нити слушались плохо, тем не менее Аваллах изложил всё, и в мельчайших подробностях.

   – Слишком большой эмоциональный заряд, который куполу не сразу удалось подавить, вот и всё. – Опекун не придал рассказу значения. – Отправляйся к себе, отдыхай.

  [2]

   Новые люди, как и прежние, называли их цвергами – неверное определение. Первое Противостояние закончилось Разделением, вселенской катастрофой, отсёкшей одну часть мироздания от другой, а их от Отцов, и цверги стали кадаврами. С отсечёнными душами, они продолжали жить, более изощрённой кары нельзя и придумать. В отличие от других рас, отдельных душ цверги не имели, высшие их тела соединял в себе соборный дух Отца, и вот, Разделение оборвало связи, проложило между миром соборного духа и мирами, стоящими ниже, барьер. Отцы – четыре бога пантеона Тверди, имена же их таковы: Эдр, Гро, Яри и Шерл. Эдр дал жизнь кристальным цвергам, Гро – крылатым, Шерл – чёрным, Яри – огненным. К роду огненных и принадлежали Ансей с Аваллахом.

   Связи с Отцами больше нет, но остались возведённые ими обители: Кристальные скалы, Огненные горы, Чёрная гряда, и только на месте утёсов Грома провал в ничто. Ибо пал Гро, уничтожены его владения, сгинули крылатые цверги. Все три обители теперь рядом, охватывают север, восток и юг материка Играгуд. Над западной его границей стеной до неба Великий Хребет, рожденный Разделением, там же, на месте исчезнувших утёсов Грома, аномальная область, называемая людьми Дырой, кадаврами – Раной. Из неё то и дело выплёскивается Ихор, Кровь богов, что, соприкасаясь с материей, обращает неживое живым. Первые десятилетия после Разделения не зря названы Кровавым временем – Ихор тогда хлестал без остановки, плодя чудовищ, разрывая края Раны. Если бы горы не продолжали рожать, восстанавливая снова и снова, кадавров смело бы вместе с армиями подготавливаемых в спешке големов. А так удалось устоять, возвести со временем вокруг Раны два кольца подавления, объединив затем в Единый комплекс, известный теперь как Концентратор.

   Река Ивинга берёт начало в Кристальных скалах, стремится строго на юг, и, пересекая Играгуд от края до края, впадает в Гремящий залив. По ней огненные кадавры проводят свои рубежи: с кристальными на севере, с чёрными на юге. В среднем течении, в излучине, город Крюлод – не такой большой, как города побережья, но один из крупнейших на Ивинге. Рана много западнее, однако же город с ней на одной линии, потому хорошо укреплён, имеет статус форпоста Внешнего кольца. Именно здесь, в нижнем городе, расположена центральная база контроля, куда доставляют кадавров, дождавшихся своей очереди на симбиоз. Выбросов Ихора со стен Крюлода не увидеть, лишь светится полоса неба на западе, растягивается до зенита искрящейся лентой, когда выброс пиковый. Летний и зимний пики и дают полноценные души, которыми "заполняют" пустых кадавров.

   После эпизода с воровкой в верхний город Аваллах больше не поднимается, время в основном проводит с Ауном, ещё одним пустым.

   – Ты думал над тем, как это будет, – спрашивает тот однажды, – симбиоз?

   – Как об этом можно не думать? – отвечает вопросом на вопрос Аваллах.

   – Я боюсь его, – астральная нить Ауна дрожит, дёргается, – пусть Ансей и уверяет, что у нас, огненных, симбиоз самый лёгкий.

   – Так и есть, – подтверждает Аваллах. – Кристальные, впустив душу, мягчеют и трескаются, чёрные претерпевают метаморфозу за метаморфозой, у нас же слияние происходит на уровне высшего астрального тела, почти не затрагивая другие тела.

   – Я бы остался пустым, – Аун не слушает, – пустым навсегда, но это ещё более страшно...

   Через декаду Ансей собрал у себя, заговорил с двумя одновременно: нить от одного кокона к Ауну, от другого – к Аваллаху.

   – Переходим к финальной фазе, фиксации астральных тел. Последствия необратимы, потому в третий и последний раз прошу подтвердить согласие на симбиоз.

   – Подтверждаю, – сразу же сказал Аваллах.

   Аун долго молчал, протянутая к нему нить натянулась, готовая в любой момент лопнуть, но ответ всё же последовал:

   – Согласен.

   – Принято, – Ансей склонил голову, вдоль спины лопнула череда пузырьков. – Прошу проследовать к сфере контроля.

  [3]

   Многоместный скользящий шар проходит по тоннелю под Ивингой, устремляется дальше на запад. Новорождённые души легко захватить, но удержать сложно, потому к выбросу следует быть как можно ближе. Базы слияния растянуты по периметру Внутреннего кольца, к одной из них и направляется шар. В центре его, в силовых капсулах, Ансей, Аун и Аваллах. Кратчайшим путём была бы телепортация, но в пределах Внутреннего кольца она недоступна. Потому шар, что скользит, и скользит, и скользит...

   – Приближаемся к контрольно-пропускному пункту Внешнего кольца, – между коконами Ансея проходят короткие нити, будто их сшивает игла.

   – Я знаю.

   Шар останавливается на платформе у неприступных стен подземного бастиона, платформа крутит его во всех направлениях. Пропуск признан действительным, и движение теперь не вперёд, а вверх. Подняв на поверхность, платформа ставит шар на линию, линия тянется меж рядами боевых куполов, в два ствола на две стороны света. Вдалеке слева высится форт, над ним кружит огромный механический голем. Подлетает, рубя винтами воздух, берёт шар в когти, несёт над твердью. Впрочем, твердь вскоре сменяется песком, песок, по мере продвижения к западной окраине мира, меняет цвет – с жёлтого на красный, с красного на чёрный. Дни полёта сменяются ночами, ночи – днями, пока голем не достигает укреплённой по всем направлениям базы Внутреннего кольца. Не видно ни песка, ни тверди, пространство внизу заполняют плотным ковром простейшие. Есть похожие на жуков, на пауков, на многоножек, есть не похожие ни на что, но самая распространенная форма – черви. Круглые и плоские, в палец длиной и огромные, с кольцами зубов внутри, они бурлят, расплёскиваются, расползаются...

   Небо свинцово-серое, с него сыплется хлопьями то ли грязный снег, то ли пепел, и где-то в этом сумраке – Рана. Силовое поле над одной из верхних посадочных площадок исчезает, голем опускает шар в углубление, сам занимает место рядом, будто орёл у гнезда. Перепонка силового поля восстанавливается, а над базой поднимается стена огня, расходится, медленно угасая, вокруг. Простейшие обращаются пеплом, пепел возносится к небу...

   Шар тем временем, скользя по жёлобу, опускается на нижние уровни, останавливается у машины, известной как соединитель-разделитель, или со-раз. По виду та же сфера контроля, только в несколько раз больше. Персонал базы исключительно из двуликих, обступают скользящий шар полукольцом. Первым из него появляется Ансей, долгой дороги почти не заметивший – приятно, когда можешь беседовать сам с собой. Движения Аваллаха и Ауна замедленные, вялые – скорее спят, чем бодрствуют.

   – Кого подготавливать первым? – спрашивают у Ансея после обмена приветствиями.

   – Его, – не раздумывая, тот указывает на Аваллаха.

[Жизнь первая] Рута (803-833 от Р.)

[Год шестой]

Первая кровь

Хлада, посёлок Лучистый

[1]

   Мама опять плакала. Никто не услышал, только Рута, потому что могла слышать тайное, другим недоступное. Проснулась от тихого перезвона, будто бы колокольчик, а потом почувствовала горячие слёзы и подставила под них ладошку, а они – кап, кап, кап... Горячие, такие горячие! Как же это у неё получается? Ведь не рядом они: мама внизу, Рута вверху, на лежанке, а тут – будто бы рядом. Так хотелось во всём разобраться – очень-очень хотелось! – но всему своё время, как говорит бабушка, всему своё время.

   Мама встала, подбросила в печь дров, начала стряпать, Рута вслушивалась напряжённо, но больше никакого перезвона. Ощупала ладони: сухие и даже совсем не горячие – может, всё ей только приснилось? Нет, знала, что не приснилось, просто зверёк чародейства то трогал лапкой, то прятался, подобно игривому котенку. Должно быть, она ещё слишком маленькая, потому и так, но приручит этого проказника, обязательно приручит!

   Но о чём же плачет мама, о чём? Ой, нет, не о чём, а о ком! Рута почувствовала, что может понять, расколоть секрет, как кедровый орешек, и потянулась, стиснув кулачки, изо всех сил. Нолан? Страшно погиб, живодрев разорвал на части, но после него остался крохотулечка Нин, мамин внучек, нянчится с ним – нет, не Нолан. Крохотулечка, крохотулечка... Прошлой декадой отец мать побил, крепко, а потом, когда сильно кричала ночью, Фаргал и Бригитта увели, долго не было. Вот! Скорлупа тайны треснула, открывая ответ: у мамы был ребёночек, совсем ещё маленький, но умер у неё в животе, и деток у мамы больше не будет. Рута напряглась, вытянулась на лежанке, свернувшаяся в ногах клубком Мельда, любимая кошка, подняла голову, навострила уши. В висках стучали молоточки, по щекам бежали слёзы – как же так? Ведь неправильно, невозможно! Однако же она успокоилась, надёжно спрятала образовавшийся внутри ледок, и когда спустилась к завтраку, матери ничего не сказала, лишь обняла крепко-крепко, прижалась к груди.

   – Что с тобой, кроха? – удивилась Ламанда, обнимая в ответ.

   – Кошачьи нежности, – фыркнула Айрис.

   Показав сестре язык, Рута поспешила к рукомойнику. В бадейке жил Чистюля – кусочек волшебного льда, заговорённый на чистоту. Когда вода подходила к концу, он смешно булькал, не давал потянуть за устроенный внизу язычок. Бульк да бульк, пока снова до краёв не наполнишь, бульк да бульк. Руте и Айрис всегда радовался, подпрыгивал вверх, будто серебристая рыбка.

   – Ух, холоднющая! – плеснув в лицо, Рута взвизгнула, – Чистюля, почему не следишь?

   Комнат в их большом доме три: в средней печь, сложенная из блоков волшебного льда, по левую от неё руку мужская половина, по правую – женская. Хотя теперь всё не так, теперь всё перемешалось – зима же, в зиму всегда так. А ну-ка, представим себя волшебным глазом и поглядим: на мужской половине Фаргал, старший брат, с женой Сабриной, и бабушка, и отец; на женской, понятное дело, мама, а ещё вдова Нолана Бригитта с малюткой Нином, а ещё Айрис, старшая сестра, задира и забияка, и, конечно же, сама она, Рута. Вот какая большая семья, даже волшебный глаз устал!

   – Бригитта, я к тебе! – звонко кричит Рута, – можно?

   – Не скачи, егоза, – ворчит та, – стол длинный, места хватит всем.

   На самом деле Бригитта добрая, пусть и угрюмая, и не очень красивая. А вот Сабрина злая, хоть и красавица.

   – Стол всех накормит, – говорит Фаргал, – печь обогреет.

   Пока отец на работе, он за старшего, и почему бы не поважничать? Отец... Рута ещё не решила, как к нему относиться, отложила на потом. Может, поговорить с бабушкой Пенутой, попросить совета? Но тогда узнает, что у Руты дар, и все узнают – нет, такое никуда не годится. Значит, своими силами, как бы не казалось сложно.

   – Мельда, отстань! – Айрис пихает кошку ногой, – пусть твоя любимая Рута тебя кормит!

   – За своей бы Мелиссой лучше следила... – любимице Айрис достается уже от Руты.

   – А я и слежу, и гребнем расчёсываю, это твоя Мельда всегда лохматая, как растрёпа!

   – Не лохматая, а пушистая!

   – И сама ты тоже растрёпа!..

   Слово за слово, дело доходит до ссоры. Хорошо, сёстры по разные стороны стола, а то бы, никаких сомнений, вцепились друг в дружку.

   – Сейчас обе получите, – осаживает их Ламанда.

   – Нужно дать им одно дело на двоих, да-да, – шамкает Пенута, – лучше нет средства, чтобы сдружиться...

   – Мудрый совет, – спешит согласиться Сабрина.

   – Правильно! – Фаргал хлопает по столешнице.

   Девочки затихают, но поздно, брат загорелся желанием их сдружить.

   – Кучу дров видите? – спрашивает после завтрака, когда одеваются, собираются, выходят на задний двор, – нужно сложить под навес. И поторапливайтесь, поторапливайтесь, сейчас големы подойдут!

   – Как же, такую кучу не заметишь, – бурчит Айрис. Глаза у неё голубые, как ясное морозное небо, волосы светлые до белизны. – Давай, ты слева, я – справа.

   – Давай, – Рута натягивает рукавицы, поправляет шапку из лисьего меха. Она и сама как лисица, только не здешняя, белая, а заморская, с другой стороны света. Волосы у Руты рыжие, глаза зелёные, озорные, улыбка хитрая, с ямочками.

   Вразвалку подходят два голема: в большой глыбе туловища, как в печурке, теплится огонёк, собранные из блоков руки и ноги нанизаны на нить чар. В передний блок руки можно встраивать разные приспособления, сейчас у одного колун, у другого зажим, и вот один подставляет, а другой бьёт.

   – Эх, молодцы! – Фаргал хлопает в ладоши, – эх, красота!

  [2]

   После работы Рута на печной лежанке, согревается. В руках у неё ком волшебного льда, заговорённый так, чтобы можно было лепить, как из глины. Лепить, а потом разыгрывать сценки, любимая её забава. То о цвергах из волшебной страны Играгуд, то о грозных драконах Беллкора, то о лукавых саламандрах, способных, сбросив кожу, менять облик. Но сегодня другой сюжет, о Ламанде и Баглае, матери и отце. Он не бьёт, она не плачет, и рождается ребёночек, которого все любят. На миг Рута задумывается, сынишка это или дочь, решает, что сынишка всё же лучше. А как он появляется на свет? Не придумав ничего лучше, Рута отделяет от фигурки матери большой живот и лепит из него маленького человечка.

   – Вот ты где! – над краем печи показалась голова Айрис.

   – Что тебе надо? – от неожиданности Рута вздрогнула, быстро сгребла фигурки в кучу, смяла в ком.

   – Там баржи, побежали быстрей!

   Раздумывала Рута недолго: Айрис, конечно, вредина, а на печи тепло и слезать не хочется, но баржи – всегда событие, пропускать такое нельзя.

   – Бегу!

   У ограды встретили мальчишки – Казарнак, Ратма, Маклай.

   – Ну, сколько можно ждать? – Казарнак приплясывал от нетерпения, – всё с вами пропустим!

   – Не бойся, не пропустим, – Айрис задрала нос, – айда!

   Свою компанию они называли "кулаком", потому что пятеро, как пальцев. Казарнак говорил, что это он первый так придумал, Айрис – что она. Большой палец – это Маклай, потому что самый крепкий, кряжистый. Сын кузнеца Пилипа, он как две капли воды похож на отца, только у Пилипа опалены и брови, и усы, и борода, а у Маклая только брови. Казарнак – это указательный палец, потому что самый главный. Черноволосый, остроглазый, пронырливый, почему и получил прозвище Шило. Айрис – это средний палец, потому что самая высокая и тоже считает себя главной. Ратма – это безымянный палец, потому что имени своего у него не было, дал алхимик Киприан. Пришёл Ратма откуда-то с севера, а откуда, не помнит, и вообще не помнит ничего. Худосочный, лопоухий, губы серые, вывернутые, будто отваренные. Если бы не Киприан, Ратму прогнали бы, но тот почувствовал в мальчике способность к чародейству, взял в ученики. И, наконец, мизинец – это Рута, потому что самая маленькая.

   Пристань от посёлка отделял вал, сложенный из плотно пригнанных друг к другу глыб тороса – огромных, просто огромадных. Казарнак всех убеждал, что привезли их аж с самого Прохладного моря, но верил в это из "кулака" лишь простак Маклай. Людей у вала собралось уже много, поднимались по прорубленным в толще ступеням на плоский гребень. Взрослому бы не протолкнуться, но у "кулака" имелись свои лазейки, и вот готово, наверху.

   А река Горячая несла свои тёмные до черноты воды, река Горячая не замерзала никогда. Начало она берёт на крайнем-крайнем севере, где Великий Хребет сходится с Великим Рифом, держат друг друга за руки. А Великий Хребет связан с Дырой, оттого вода в Горячей волшебная, а из волшебной воды, если зачаровать, получается волшебный лед. Так рассказывала Руте бабушка.

   – Едут! – пронеслось по толпе, – едут!..

   Потянуло кислой вонью ржавчины, по чёрной речной глади волнами пошло марево, из марева показались баржи – одна, вторая, третья. Две прошли мимо, третья стала забирать к причалу. У бортов её стояли големы-стражи, большие и высокие, меж ними расхаживал капитан, и Рута вдруг увидела, что он чёрный, как сама река. Нет, не внешне, а внутри, Горячая его разъела, пройдя сквозь защитные чары, как проходит сквозь скорлупу ореха червь.

   – Никак ещё одна! – крикнул Казарнак.

   Рута сначала услышала, потом увидела: четвёртая баржа шла еле-еле, надсадно скрипя, на палубе её были люди, много людей.

   – Переселенцы, – высказал очевидное Маклай, он любил так высказываться.

   – С последней что-то не так, – сказал Ратма тихо, но Рута разобрала и ей стало страшно. Сейчас что-то случится, поняла она, что-то плохое.

   – Почему скрипит так сильно? – наморщил лоб Маклай, – может, самоходный механизм сломался?

   – Да ну, – отмахнулся Казарнак, – просто там людей очень много, вот и скрипит!

   Однако прав оказался Маклай: баржа с переселенцами дёрнулась, будто ей дал пинка великан, понеслась в сторону той, что была по счёту третьей. Поселковые смотрители, встречавшие у причала, кричали, размахивали ледяными дубинками, толпа на гребне замерла, затаила дыхание, как один человек.

   – Вот это да... – протянула Айрис, большие глаза её влажно блестели.

   Два марева встретились, баржи со скрежетом прошли бок-о-бок, вверх взметнулись алые искры чар. Борт грузовой сломался, чёрного капитана сбросило вместе с двумя големами на палубу баржи с переселенцами, накрыло волной.

   – Смотри, смотри, дерутся! – Казарнак пихнул Руту в бок, показал пальцем.

   На барже с переселенцами, и правда, началось неладное: големы-стражи, обожжённые водой, размахивали во все стороны квадратными кулачищами, топотали ножищами. Оно и понятно: на людей Горячая действовала, но зимой совсем чуточку, и если человек умеет плавать, и не нахлебается, переживёт без труда, а вот на големов Горячая действовала всегда, и не чуточку, а очень даже. Она их плавила, как и положено горячей воде, пролитой на лед. Одному голему досталось особенно: вода разрыхлила и голову, и грудь. Рута увидела, как крепкий мужчина заслонил женщину и двух мальчишек – жену и детей, понятное дело, а голем снёс ему голову, будто раздавил в руке сочный плод. И тогда младший подпрыгнул, вцепился в грудь стража, повис на одних пальцах, словно кошка. Ещё миг, и голем расплющил бы, сведя вместе кулаки-блоки, но парень отпрянул, повалился на палубу, в руке его горел головнёй артефакт сердца...

  [3]

   Столкновение барж в посёлке обсуждали долго, Руте понравилось, как об этом сказала Бригитта – мелят, мелят, мелят, что твоё зерно в муку. Только к весне улеглось, поутихло, о другом стали думать да говорить, о предстоящем разливе. Порой Горячая разливалась обычно, а порой нет – в позапрошлом году был как раз такой случай. С южной окраины посёлка, за лесопилкой, залило много леса, и вода долго стояла, а когда вода из Горячей долго стоит, дерево становится волшебным. До того дошло дело, что из земли вылезать начали, на корнях ходить, на людей нападать – один такой живодрев и убил Нолана, разодрал сучьями-крючьями. Рута брата, самого в их семье старшего, очень любила, очень по нему плакала. А потом воду осушили, живодревов изловили да извели, одну заимку поставили, другую, третью, и получился починок, который назвали Заливным. Теперь туда переселенцев много стекается, волшебное дерево добывать.

   – Опять со льдом возишься, да?

   – А если и так, то что?

   На заднем дворе была большая проталина, бежал ручеёк, Рута пускала по нему баржи, но от вездесущей Айрис разве скроешься?

   – А то, что пора бы и повзрослеть – хватит детскими играми маяться!

   – Ой, тоже мне взрослая!

   Сёстры стояли друг против друга, по разные стороны ручейка – Айрис раздувала ноздри, Рута мяла в ладонях прозрачный ком.

   – А я тебя позвать пришла, – сказала наконец Айрис, в голосе звенела обида.

   – Куда? – буркнула Рута.

   – Там мальчишки этого, как его, Тарнума бить собираются, – Айрис понизила голос, – пойдём поглядим, а?

   – Какой ещё такой Тарнум?

   Рута сделала вид, что имени не узнала, на самом же деле сразу всё поняла. Тарнумом звали того парня, что вырвал у голема-стража сердце, не запомнить его имени было просто нельзя. Отовсюду только и слышалось: Тарнум, Тарнум, Тарнум... Рута же больше думала не о нём, а о его отце. Точнее, о своём. Пожертвовал бы он собой ради семьи, встал бы на пути голема?

   – Ну, тот, который с баржи, помнишь?

   – Ах, этот...

   – Так что, айда? – сестра протянула через ручей руку.

   – Айда...

   К нападению сильная половина "кулака" подготовилась основательно: и время рассчитали, и место, и чтобы не с пустыми руками.

   – Главное, чтобы он без взрослых... – беспокоился Казарнак.

   – Один у отца в кузне, – пыхтел Маклай, – за инструментом пришел. А возвращается всегда по этой тропке, я проверял.

   Место было хорошее: ложбинка за кузницей, дорожка, которой пользовались скорее редко, нежели часто, густой можжевельник по склону вверх. Девчонок посадили с одной стороны зарослей, чтоб не мешали, сами засели с другой; у каждого в руке по ледяной дубинке – достал Казарнак.

   – Кто-то идёт, кажется, – Маклай отвёл от лица лапу кустарника.

   – Тише ты, увалень! – шикнул Казарнак.

   – Нет, ну точно идёт...

   – Да, это он, – подтвердил Ратма.

   Казарнаку нужно было выпрыгивать первым, прекрасно понимал, но ноги застыли двумя ледышками. Столько раз представлял себе это: как первым бросится в драку, как будет бить дубинкой, как отберёт кусочек артефакта, который у Тарнума на шее... И вот он, Тарнум, но ноги почему-то не бегут, и хочется не в драку, а глубже в можжевельник. От бессилия на глазах выступили слёзы, мир стал радужным.

   – А-а! – Маклай выдрался из зарослей, будто медвежонок, скатился по склону.

   Тарнум в один миг сообразил, что к чему: отбросил мешок, в руках появилась палка в половину ритуального шеста, гладко отполированная. Увалень Маклай ещё не успел и скатиться, как получил удар по рукам, ледяная дубинка отлетела в сторону.

   – У-у!.. – взвыл крепыш, и пошел, растопырив руки, намереваясь облапить.

   А Тарнум увернулся, подсёк, навалился сверху, ткнул головой в мокрый снег. Рута, что осторожно выглядывала из хвойных зарослей, снова отметила, как похож тот на кошку: движения текучие, плавные, да ещё и фырчит!

   – Не смей его бить, – каким-то не своим голосом прокричал Казарнак, – не смей!

   Со склона с Ратмой они сбежали одновременно, одновременно же и ударили. Тарнум заслонился палкой, посыпались золотистые искры, похожие на зёрна пшеницы. Дубинка Ратмы брызнула осколками, как если бы разбилась большая сосулька, дубинка Казарнака осталась цела.

   – Вот тебе, вот! – вопил он, нанося удар за ударом, – чтобы не задавался!..

   Тарнума сбили с Маклая, образовалась куча-мала; мелькали кулаки, ноги, вихрастые головы. Рута скорее почувствовала, чем увидела брызнувшую на снег кровь:

   – Что они делают, Айрис, что они делают?..

   Желая остановить драку, Рута потянулась к кусочку артефакта у Тарнума на шее – вот он, пылает угольком, посередине дырочка, сквозь продета тесёмка. Рута коснулась, зачерпнула силу – получилось, получилось! – но сила тут же вырвалась, ударила, разбрасывая мальчишек в стороны. Можжевельник вспыхнул, и Айрис визжала, а по снегу рассыпались вылетевшие из мешка клещи, свёрла, ледорезы...

[Год десятый]

Первый страх

Хлада, посёлок Лучистый

[1]

   Завёрнутое в чёрный саван тело пустили по водам Горячей, тоже чёрным. Бабушка Пенута умерла редкой для Северной Ленты смертью: тихо, у печи. Чаще случалось, что убивал лютый зверь холод, или лютый зверь мор, или же просто зверь. Какое-то время река несла саван, затем проглотила, утащила на дно.

   – Забрала Горячая тело, – сказал алхимик Киприан, – хороший знак.

   Какое-то время ещё постояли у русла, затем поднялись по широким ступеням, прорубленным в тверди, на берег, снова остановились. Баглай молчал, окунув взгляд чёрных глаз в чёрную воду, и все молчали. Когда открылось, что у Руты дар – сгоревший можжевельник прокричал на весь посёлок – бабушка и отец долго спорили, отдавать ли её на обучение Киприану. Могли бы и не спорить.

   – Способности у девочки есть, – сказал чародей, – но малы, и уже сейчас идут на убыль. К тому же, у меня уже есть ученик...

   Рута, услышав такой приговор, рыдала в три ручья, ненавидя и Киприана, и Ратму, и вообще целый мир, от Великого Хребта до Великого Рифа. А отец тогда тоже молчал, и шрам от уголка рта во всю правую щёку казался особенно безобразным. Волшебные вещи дарить перестал, чем делал только больней, но он, похоже, плохо разбирается в боли. Или, наоборот, чересчур хорошо?