Текст книги "В эфирной полумгле"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Нет, это вряд ли, для электрической машины мало места и много глаз. Ее бы обязательно увидели. Тем более… Нет, исключено.

– Да, но тогда не понятно, что с ними делали. Может, было что-то типа лейденской банки?

Соверен еще раз посмотрел на карту.

– А вот Хайгейтские холмы – что это за пунктир у вас?

– Этот участок арендовали «Эфирные механизмы». Там стоит эфироизвлекательная машина. Месяца три уже.

– Вот как?

Соверен смерил глазом расстояние от пунктира до значка, обозначающего первое убийство. Полторы мили. Даже, наверное, меньше. Можно попробовать туда добраться пешком.

– Там все огорожено, – словно угадав его мысли, сказал мальчишка. – И охрана. Вас попросту не пустят.

– Спасибо.

Они пожали друг другу руки.

Из редакции Соверен, нашарив в кармане последние шиллинги, направился в ресторан за углом. Перекусив отбивной с картофелем и фасолью, он долго цедил из бокала поданное к мясу вино. В голове медленно вырисовывался план на завтра.

Снаружи основательно стемнело, у ресторана зажгли эфирные лампы, и изумрудный свет полукружьями застыл на камнях мостовой. Кэбы и паровые машины, проезжающие по улице, светили фонарями.

– Сколько времени? – спросил Соверен у официанта.

– Без десяти шесть, сэр, – ответил тот, пассом фокусника удаляя тарелку со стола.

Банки уже были закрыты. Поэтому первым пунктом с утра Соверен наметил снять со своего счета двадцать фунтов. Вторым пунктом шел известный в узких кругах Саймон Кипсейк, «жучок», которого не без оснований называли «памятью Престмута». Без приличной суммы обращаться к нему было бесполезно.

Далее Соверен надеялся действовать по вновь открывшимся обстоятельствам. В случае, если Кипсейк окажется бесполезен, придется в дальнейших поисках исходить из мест убийств. И здесь уже совершенно точно можно сказать, что Жефр прячется именно в Неттморе, а не в каком другом районе. Возможно, он действительно исполняет некий ритуал. Возможно, это как-то связано с эфиром. Но ему просто необходимо обитать поблизости.

Да уж, чего не хватает Престмуту, так это охваченного безумием инженера.

Расплатившись, Соверен снова взял кэб, назвав адресом Хантер-стрит, Морхилл. Бородатый кэбмен сразу заулыбался:

– Вы никак собрались в «Театр мертвецов», сэр?

Соверен вскинул голову на высоко сидящую фигуру.

– Известное место?

– О, да, сэр! – кивнул бородач. – По пятницам – самый наплыв, большое представление. Недельная выручка – в один день. Все едут, и студенты, и горничные, и большие господа. Говорят, правда, в Вондеринге тоже скоро откроют.

– А вы сами в театре были? – спросил Соверен, застыв ногой на подножке.

Кэбмен усмехнулся.

– Довелось. Побывал раз. Жена еще просится. Да и я не прочь.

– И что был за спектакль?

– О, сэр, это так не расскажешь. Здесь смотреть надобно.

Сел Соверен неудачно – приложился о заднюю стенку затылком, тот в ответ выстрелил болью, лицо смерзлось в гримасу. Хорошо его оприходовали, дьявол! То ли дубинкой, то ли просто кулаком. Ну, такая доброта Энгельману еще отзовется.

Кэб покачивало на камнях. Фыркали лошади. Мимо проплывали тени зданий и пешеходов. В стекло нет-нет и поплескивал, чередуясь с газовым, эфирный свет. На подъезде к Морхиллу изумрудно осветился мост через канал. Как заприметил Соверен, и большинство окон в богатых домах тоже зеленил эфир.

Коулмен, должно быть, уже стал состоятельным человеком. Свет ладно, но оживление домашних любимцев… Найдутся люди, которым не жалко будет ни десяти, ни сотни фунтов. Соверен подумал, что один из таких людей – он сам.

На Хантер-стрит длинная очередь, желающих попасть в «Театр мертвецов» растянулась на добрых шестьдесят ярдов. Впрочем, к отдельной кассе для лож и балконов со стоящим около нее полисменом очереди не было. Покинув кэб, Соверен сначала повернул туда, но нащупал в кармане несколько мелких монет и встал в общую.

Двигались на удивление резво. Также резво за Совереном вырос внушительных размеров «хвост»: две веснушчатые девушки-хохотушки, видимо, из частного пансиона, за ними – подвыпивший коммивояжер, несколько фабричных рабочих, суровый конторский в темном сюртуке, военный с супругой, прячущейся под зонтом. Народ подходил, слышались негромкие разговоры, хохотушки шептались чуть ли не в ухо Соверену:

– Ты, правда, уже была?

– Правда-правда. И миссис Холгрот тоже.

– О, Боже! Она тебя заметила?

– В том-то и дело, что нет! Она так тянула шею, стараясь не упустить происходящего на сцене, что не видела ничего вокруг! А уж когда дошло до самого главного…

– Девушки, – обернулся к ним Соверен, – не подскажете, когда начало спектакля?

Несколько мгновений хохотушки бессмысленно пялились на него, отчего на ум ему пришло сравнение с овцами. Наконец та, что повыше, с завитком рыжих волос, выбившимся на лоб из-под шляпки, сказала:

– Молодой человек, совершенно не вежливо прерывать чужой разговор. Но раз вы спросили, то, видимо, нуждаетесь в срочном ответе. Поэтому, как добрая христианка, несмотря на ваше возмутительное поведение и отсутствие манер, я отвечу вам: в семь.

– Вы очень добры, – улыбнулся Соверен.

Он уже отвернулся, когда его легко тронули за рукав.

– Извините, сэр, а вы не можете стать на время нашим провожатым? Здесь очень разная публика, и нам с Мэри… Меня зовут Софья…

Маленькая ладошка вынырнула сбоку, и Соверену пришлось ее пожать.

– Нам бы хотелось, – продолжила Софья, – чтобы у всех создавалась видимость, что мы пришли не одни. Что вы кавалер Мэри… или мой. Вас это не скомпрометирует?

– Нисколько, – сказал Соверен.

Они купили двухпенсовые билеты и, потолкавшись на входе, прошли в холл с двумя боковыми лестницами и нишей, в которой стояли торговцы с тележками. На тележках были разложены сэндвичи и мясо на шпажках. Пахли они одуряюще, и Соверен, хотя и был сыт, истратил последние деньги на сэндвичи и одну на троих бутылку молока.

Поднявшись по лестнице, они миновали ложи и попали в партер, представляющий из себя множество на скорую руку набитых лавок, плавно – ряд за рядом – спускающихся к сцене. Сама сцена было забрана решеткой из тонких прутьев. Под потолком горела эфирная люстра. С балконов поблескивали бинокли и лорнеты.

Людей в партере было уже довольно много. Кто-то гоготал, кто-то разворачивал бумагу, кто-то искал себе место получше, оттаптывая в узких проходах чужие ноги. Какой-то худой тип с рыбьим лицом щипал спускающихся мимо него женщин.

Соверен увел девушек в сторону, с краю нашлась свободная лавка как раз на трех человек, правда, небольшой кусок сцены выпадал оттуда из поля зрения. Но Софья сказала, что в этом нет ничего страшного.

Они сели. Рядом обнаружился толстый мужчина с завитыми и напомаженными усами, в ожидании представления вытирающий платком жирную шею.

– Потею, – наклонившись к Соверену, признался он.

В его маленьких глазах дрожали нездоровые огоньки.

– Вы уже были здесь? – спросил Соверен.

– Восемнадцать раз, – сказал мужчина, облизнув губы толстым белесым языком.

– И на что это похоже?

Толстяк издал задушенный звук, должно быть, означающий невозможность объяснить несведущему, что представляет из себя действие на сцене.

– Вы видели хоть одну публичную казнь? – помолчав, спросил он и, дождавшись кивка от Соверена, продолжил: – Так вот, это гораздо более волнующее зрелище. Гораздо! Если на площади Фаланг мертвецы всего лишь болтаются в петле, то здесь они э-э… более разнообразны. Я вам скажу, это завораживает!

– Благодарю.

Соверен вдруг подумал, что, наверное, зря решил сходить в театр.

– Господа! Господа и дамы!

На пятачок сцены перед решеткой вышел распорядитель во фраке, импозантный, подтянутый, с улыбкой на все выбеленное гримом лицо. Ему засвистели, кто-то крикнул: «Давай уже, запускай спектакль!». Но даже когда брошенный кем-то нетерпеливым кусок засохшей глины попал ему в плечо, мужчина не перестал улыбаться.

– Господа! Имейте терпение! Сегодня перед вами труппой нашего театра будет разыграна пьеса из семейной жизни, автором которой имеет честь быть ваш покорный слуга, – он поклонился. – Итак, мы начинаем! Впечатлительным и слабохарактерным особам настоятельная просьба удалиться!

Он исчез со сцены, легко упорхнув за кулисы. Где-то сбоку забренчал расстроенный рояль. Ткань, закрывающая задник, рывками поехала в сторону. На заднике оказалась нарисована комнатная стена с окном. Видимая Соверену боковая проекция обозначала еще одну стену, но уже с дверью. Из этой двери и вытолкнули первого мертвеца.

– Ура! – закричал толстый сосед.

Девушки захлопали, по театру прокатилась волна смешков и возгласов.

– Это Сэмюэл Тритт, глава семейства, – раздался голос распорядителя, усиленный рупорной трубой. – Он огорчен. Он только что узнал, что жена изменяет ему.

Рояль взял несколько тревожных нот.

У мертвеца, одетого в брюки и безрукавку из мешковины, был действительно потерянный вид. Он был немолод, с залысиной на лбу, лицо землистое, пустые глаза под густыми бровями смотрели в пол. Широкий нос для пущего эффекта был выкрашен красной краской. Начальный толчок заставил его по инерции пройти несколько шагов и замереть в центре сцены.

– Эй, папаша! – закричали ему с первых рядов. – Проспал счастье!

– Любить надо было женушку!

Сквозь решетку полетели грязь и комки бумаги. Кто-то расщедрился на башмак, но тот не проскользнул между прутьев.

Ни на возгласы, ни на броски мертвец не обратил никакого внимания. Только руки его вяло шевелились, словно по памяти делали какую-то работу.

Зрители между тем недовольно загудели. За сценой это довольно быстро уловили, и знакомый голос бодро произнес:

– И вот к нему возвращается жена!

Мертвую женщину вытолкнули через не видимую Соверену дверь слева. Женщина была в простом платье, с распущенными и торчащими во все стороны волосами. До своего «мужа» она не дошла двух шагов и тоже застыла, свесив голову.

Партер засвистел. С балкона кинули яблоком, и оно покатилось по доскам.

– Господа! Господа! Тише! – голос распорядителя зазвучал интимными нотками. – Мы же только в начале пьесы, господа. Вы пропустите самое интересное. А самое интересное у нас… конечно же, мясник!

Третий мертвец, высокий, рыжебородый, в рубашке с закатанными рукавами и в растрескавшемся кожаном фартуке, вышел вслед за женщиной. Ступая голыми ногами по помосту, он скалился в зал. Черная дыра рта не закрывалась. Соверен не был уверен, но ему показалось, что в расклиненной челюсти блеснула металлом скоба.

– Ну, вот и наши герои, – сказал распорядитель. – Мясник принес вырезку, и жена улучила момент с ним поговорить. Что же глупый муж? К мужу явился сосед, чтобы раскрыть ему глаза на того, с кем изменяет ему жена.

Под бряканье клавиш из боковины вывалился еще один персонаж, всколоченный и бледный, в панталонах и драном сюртуке, и сходу врезался в красноносого.

Девушки рядом с Совереном взвизгнули.

– Начинается! – радостно сообщила Софья, потеребив его руку.

Что начинается, Соверен понял, когда повернулся обратно к сцене. Задетый «муж» издал странный горловой звук, пальцы его поймали ударившего, раздался треск, одежда соседа-доброхота поползла по шву.

Партер взорвался криками.

– Так его!

– Убей урода!

– Да! – взвился голос распорядителя. – Дурная весть разозлила мужа!

Сосед, впрочем, не остался в долгу, он отпихнул нападающего от себя, боднув того головой в грудь. Этого оказалось достаточно, чтобы «муж» сделал несколько шагов назад и плечом задел «жену». Женщина, словно только этого и ждала, ожив, тут же вцепилась супругу в остатки волос. Хриплое рычание вырвалось из ее горла.

– Оторви ему голову! – крикнул один из зрителей.

Несколько мгновений пойманный «муж», прогнувшись назад, слепо водил руками по воздуху. Женщина вырывала волосы клочьями, ее серое лицо искажали странные, нечеловеческие гримасы, полные злобного торжества. Затем она вцепилась зубами в кожу на черепе, и Сэмюэл Тритт упал, увлекая ее за собой. Они завозились на полу, взрыкивая и взмахивая руками. Что-то громко хрустнуло. Сосед, уныло постояв без дела, шагнул к мяснику.

– Отношения накаляются! – взревел распорядитель.

Театр поддержал его свистом и хлопками.

– В челюсть, в челюсть!

– По колену, чтоб колено – вон!

– Ах, славно! Вбивай в пол!

– Ну же, шевелитесь, уроды!

Соверен с удивлением обнаружил, что часть выкриков принадлежит Софье. Его толстый сосед наоборот сидел тихо, едва постанывая и экстатически закатив глаза. Сам Соверен находил зрелище отвратительным.

Доброхот между тем добрался до мясника и, не останавливаясь, впился зубами тому в плечо. «Жена» оседлала «мужа» и, наклонившись, кусала его лицо. «Муж» бил ее по ребрам – бумс! бумс! бумс! Платье разошлось, и при каждом ударе в прорехе подпрыгивала вислая грудь.

Зрители бесновались.

Из-за того, что крови не было, вся эта зверская, безумная драка казалась Соверену искусственной, бутафорской, а откушенный красный нос – накладным.

В зеленоватом эфирном свете хрустели кости, выплевывались куски серого мяса, растягивались рты, кулаки били в тело. Рыжебородый мясник скинул соседа-доброхота с себя, наступил ногой ему на грудь, вминая ребра. «Муж» повалил на пол «жену» с куском своей губы в гнилых зубах, как с трофеем.

С балконов кидали камни. Партер кричал и хрипел.

– Да! Да! – звенел голос распорядителя. – Но это не конец пьесы! На помощь и мяснику, и мужу приходят добрые горожане!

Софья с блестящими, совершенно безумными глазами на мгновение прижалась к Соверену:

– Хотите меня, сэр?

– Что?

– Ах! – девушка отлипла, вновь устремив взгляд на сцену. – Смотрите, они совсем голые!

Мясник в бою лишился фартука и коротких штанов, а женщина – платья. Нагота не смущала мертвецов.

– Извините, – Соверен поднялся, – я пойду.

Он пробрался к лестнице на выход, получая от недовольной публики удары и толчки. За его спиной мертвецы рвали друг друга. Клочья одежды и кожи усеяли доски. Хрустели зубы и суставы. Откусывалась плоть.

Зрители бешено болели то за одних, то за других, подсказывая, советуя и сожалея о малой крови. Рояль гремел.

– Грандиозный финал! – кричал распорядитель. – Кто прав? Кто виноват?

Соверен не видел, как мертвецы слиплись в гору голых тел, вяло шевелящуюся, рычащую, грызущую, попыхивающую эфирными дымками. Он вышел на воздух. Было уже темно. Лампа под козырьком освещала афишу. На противоположной стороне Хантер-стрит рядком стояли кэбы, приготовившиеся развозить зрителей после представления. Фыркали лошади.

Соверен подышал.

Воздух горчил, и это его обрадовало – не эфирная сладость. Нет, подумалось ему, я не хочу, чтобы Анна стала такой. Ее придется связывать. Она…

Он попытался вызвать в памяти ее улыбку, ее смех, хотя бы один эпизод из их недолгого знакомства, но всплывал почему-то лишь обрамленный камелиями неживой профиль при отпевании в церкви. Больше ничего.

– Свободны? – перейдя улицу, спросил Соверен у читающего газету кэбмена и назвал адрес: – Особняк Стекполов.

Всю дорогу он мрачно смотрел в окно и не видел ни домов, ни сменивших их холмов, поросших кустарником. В низинах клубился туман, в вышине, над кромкой леса, проглядывали звезды. Соверен думал, что продолжать поиски Матье Жефра, наверное, больше не имеет смысла. Во всяком случае, для него.

Если Анна вдруг вцепится ему в горло…

– Приехали, сэр, – стукнул в стенку кэбмен.

Соверен, моргнув, обнаружил за стеклом прутья ограды и смутно белеющий особняк. Он вышел, пошарил по карманам – ни монетки.

– Погоди, – сказал он фигуре на козлах.

В левом окне у входных дверей слабо светила лампа.

Соверен потянул створку, на скамейке под вешалкой встрепенулась тень, подкрутила фитиль и в трепетном свете обернулась старым слугой, с головой закутавшимся в плед.

– Эмерс, – сказал Соверен, – очень хорошо, что вы не спите. Там у ворот стоит кэб, расплатитесь с извозчиком, я совершенно без денег.

– Да, сэр.

Эмерс, мельком осветив хозяина, вышел в вечернюю мглу.

Соверен скинул ботинки и обул домашние туфли. Даже в мерцании свечей было видно, что полы в холле и коридорах вымыты и натерты воском, лишняя одежда и вещи убраны в шкафы, а паутина в углах и пыль и грязь на рамах исчезли. Протертое стекло на створках дверей, ведущих в кабинет, ловило и преломляло свечные огни.

Сестры Фрауч поработали на славу. Соверен и не думал, что особняк так быстро приобретет жилой вид. Только вот…

Он прислушался и, нахмурившись, заспешил по коридору к спуску в подвал.

Паровая машина не работала. Электрические лампы, запитанные от нее, не горели. Ни клубов пара, ни бумканья поршней.

– Хетчетт! – крикнул в чернильную тьму Соверен. – Хетчетт, что случилось?

Ответа не было.

Он нащупал свечу и спички на полке и, полный недобрых предчувствий, вступил в подвал. Винные бочки, вывалы земли, крепь, подпирающая стену.

– Хетчетт!

В помещении с паровой машиной серел не заделанный пролом, журчала вода. Что-то шипело, в закутке для отдыха покачивалась керосиновая лампа, отбрасывая круги света на дощатые стенки загородки.

– Хетчетт!

Соверен пробрался по мосткам к угольной куче. Хетчетт, черный, как сама ночь, работал лопатой, перемещая уголь ближе к железной глотке паровой топки. Звенел металл, шуршал уголь. Пыль вилась мошкарой.

– Хетчетт! – Соверен дотронулся до потного плеча работника.

– О, сэр! – Хетчетт, повернувшись, заулыбался. – Вам что-нибудь нужно?

Желтые зубы на фоне черного лица выглядели жемчужным ожерельем.

– Что с машиной?

– Ничего, сэр. Заливаю воду. Зальется, начну разогревать котел.

– То есть, все по плану?

– Да, сэр. Привезли смазку, надо будет еще колеса смазать, штифты и кольца.

– А сменщик твой?

– Уэс? – Хетчетт потер плечо. – Он придет завтра после обеда, сэр.

– Вот что, – сказал Соверен, – подумайте с Уэсом о том, чтобы протянуть в дом паровое отопление от машины. И электричество. Чего и сколько понадобится, ясно?

Он оставил Хетчетта чесать в затылке.

Неприметная дверь. Замок. Поворот ключа. Задвинуть засов и на мгновение прижаться лопатками к промерзшему металлу.

Соверен поменял свечу на лампу и спустился к Анне.

Три ступеньки. Фамильный склеп. Анна была все также прекрасна. Только ресницы и губы не подрагивали от электричества.

Пар дыхания застывал инеем на своде низкого потолка.

– Ты хочешь жить, Анна? – наклонился Соверен. – Вновь жить?

Он коснулся сложенной на груди руки, белой кисти с синими жилками. Затем тронул ледяной лоб. Не удержался – поцеловал. В стране Ксанад благословенной…

Спи, любимая, спи.

У виска Анны, как короста, темнел какой-то шершавый наплыв. Разложение? Или от электричества? Соверен чуть не заплакал, заметив. Он стоял и гладил родное лицо, пока пальцы не потеряли чувствительность.

Поднявшись из подвала, он забрался в кабинет, приведенный сестрами Фрауч в первозданное свое состояние, и уснул, рухнув на диван. Ни желаний, ни сновидений, ничего. Благословенная страна Ничто.

Ни мертвецов, ни инженеров.

* * *

Эмерс разбудил его деликатным покашливанием над ухом. Когда по движению век и сложившейся недовольной гримасе старый слуга понял, что хозяин проснулся, то, отступив, он негромко произнес:

– Сэр, ванна и завтрак готовы.

Соверен приподнял голову.

– К дьяволу ванну!

– Тогда я приоткрою окно.

Солнечный свет, совершенно неожиданный в извечной престмутской мгле, прокатился широкой полосой через комнату и золотистым кривоугольником застыл на стене.

– О, дьявол!

Соверен сморщился и отвернулся.

– Сэр, – укоризненно произнес Эмерс, – у вас нет времени. Полчаса назад посыльный принес письмо. Господин Коулмен просил дождаться его и никуда не уходить.

– Мистер «Эфирный король»? Когда он будет?

– С минуты на минуту.

– Черт! – Соверен сел на диване и заслонился от солнца рукой. – Закройте к дьяволу!

– Слушаюсь.

До конца, впрочем, Эмерс штору не сдвинул.

Соверен не раз замечал, что у престмутских слуг с возрастом часто прорезается собственное видение приказов хозяина, и они начинают трактовать их достаточно вольно, обычно мотивируя это тем, что им лучше знать, что им велели. Вот и приличный зазор, оставленный солнцу и разделивший кабинет на две неравные части, говорил о том же.

Впрочем, возможно, так действительно было лучше.

– Что на завтрак? – Соверен ожесточенно потер лицо.

– Селедка, сэр, – ответил Эмерс. – Тосты и вареное яйцо.

– Несите. Еще свежую сорочку и сюртук. Этот пропах клоакой.

– Да, сэр.

Когда Коулмен подъехал, Соверен уже переоделся и разделался с завтраком.

Вчерашнее посещение «Театра мертвецов» еще сидело у него в голове, поэтому, едва владелец «Эфирных механизмов» развалился в кресле, а его непременные сопровождающие тенями встали за кресельной спинкой, он сказал:

– Я не буду с вами работать.

– Почему? – улыбнулся Коулмен.

Но глаза его сделались злыми.

– Я был в вашем театре. Я посмотрел. Вы обещали мне оживить… Только такая Анна мне не нужна.

– Милый мой! – всплеснул руками Коулмен с видимым облегчением. – А я уж думал, что вам обо мне всякой чуши наговорили!

– И наговорили, – кивнул Соверен.

– Я бы на вашем месте к этому отнесся критически. Как промышленник к тред-юниону. Вы же были у Тибольта?

Несколько мгновений Соверен размышлял, стоит ли соврать, но затем решил играть честно.

– Был. Все-таки я работал у него несколько лет.

– Хорошо, что не отпираетесь. И он, конечно, рассказал вам, как я украл у него жителей района?

– И что он видел в Пичфорд-Мейлин – тоже.

Коулмен рассмеялся.

– Он сдает, ваш Тибольт. Эфир для него – нечто новое, скорее всего, опасное. Он готов принять любую выдумку, чем сказать себе, что проиграл.

– Но люди в Пичфорд-Мейлине…

– Вы думаете, я лично убил около двух тысяч человек, а потом каждого накачал живительным эфиром? Не дьявола ли вы себе вообразили в моем лице?

– А машины у кладбищ?

– Это эфир, – развел руками Коулмен. – Субстанция не до конца изученная. Возможно, у кладбищ ее скапливается больше, потому что, согласитесь, многие в нашем благословенном королевстве умирают несколько преждевременно в силу голода, тяжелой работы или условий жизни. И, видимо, обладают нерастраченным запасом жизненной энергии. Кроме того, часть моих машин качает эфир не с кладбищ. Из Хайгейтских холмов. Из Холодной низины. Как вы это объясните?

Соверен пожал плечами.

– Ладно, – Коулмен махнул рукой, закинул ногу за ногу. – Теперь по поводу мертвецов, которые вас так испугали в театре. На самом деле, это уже не годный, отработанный материал. Их только и выпускать на потеху публике. Ваша Анна, – он посмотрел на Соверена, – ваша Анна такой не будет. Я вам гарантирую. Дьявол! – он вскочил. – Пойдемте, я докажу вам! Где она лежит? Я подниму вам ее!

Соверен растерялся от бешеного напора. Но сердце его заколотилось, забилось, будто неотлаженный шток в поршне, вызвав дрожь по всему телу.

– Вы уверены? Эмерс! – позвал Соверен.

– Да, сэр, – появился в дверях старый слуга.

– Фрауч уже прибрались в левом крыле?

– Частично, сэр.

– Там есть приличная комната?

– Вторая от холла.

– Приготовь ее.

Эмерс поклонился и вышел.

– Ну! – поторопил Коулмен.

Соверен нащупал ключ от двери в склеп на шнурке.

– Вы гарантируете?

– Да, дьявол, да!

Подвал снова был в пару. Машина то проступала сквозь красноватые клубы, то пряталась за ними, стук поршней сотрясал стены. Крутилось колесо. Чертом висел на лесенке для съема приборных показаний Хетчетт.

Ш-ш-ш! Бум-бум! Бум-бум!

Коулмен морщился от звуков. Его охране, следующей за ним по пятам, все было нипочем. Соверен отпер дверь в склеп и впервые оставил ее открытой. Владелец «Эфирных механизмов», поводя плечами, спустился за ним к нишам.

– Здесь жутко холодно.

Соверен, подвешивая лампу, усмехнулся.

– Это склеп.

– А это она? – Коулмен склонился над саркофагом с Анной. – Да она у вас красавица. Дьявол!

Он отдернул пальцы, уколотые электричеством.

– Не стоит ее трогать, – мертвым голосом произнес Соверен.

– Я не претендую, нет, просто проверил, – поднял руки Коулмен.

Он отобрал саквояж у своего охранника, поставил на угол саркофага и, раскрыв, извлек толстую колбу с эфиром внутри и резиновой грушей, прикрепленной на кишке снаружи.

– Вы сможете ее приподнять? – обратился он к Соверену.

– Не знаю.

– Хотя бы голову.

Соверен попробовал подвести ладонь под затылок любимой, но не смог пробиться сквозь смерзшиеся волосы. Электричество жгло пальцы.

– Это невозможно.

– Дьявол! – Коулмен выругался. – Тогда просто приоткройте ей рот. Вы можете приоткрыть ей рот?

– Я попробую, – сказал Соверен, вырвав с «мясом» электрические провода.

– Попробуйте.

Коулмен прилепил к колбе что-то вроде мундштука с острым и тонким носиком.

Соверен попытался раздвинуть Анне губы. Очень скоро он понял, что это затея глупая, что он или нарушит что-нибудь, или отколет безвозвратно. Господи! – подумалось ему. Что я делаю? Я же не мясник… Пусть лучше лежит такая, как есть…

Он подул на пальцы.

– Что вы копаетесь? – рассержено сказал Коулмен.

Он подступил, посмотрел на осторожную, неуклюжую попытку Соверена вновь продавить рот мертвой девушке и турнул того плечом.

– Чистоплюй вы, господин Стекпол!

– Это Анна! – крикнул Соверен. – Если с ней…

– Я знаю. Только она уже мертва.

Коулмен наклонился, закрыв Анну от глаз Соверена. Раздался хруст, от которого тот вздрогнул и сжал кулаки, затем Коулмен поманил его пальцем.

– Смотрите, что надо делать…

Колба прижималась к губам Анны. Нижняя губа имела свежий разрыв. Соверен всхлипнул. Коулмен одной рукой придерживал склянку у основания.

– Господин Стекпол! Нам надо, чтобы эфир проник в тело вашей любимой, – сказал он. – Для этого нужно как можно плотнее прижимать колбу. Вам придется качать эфир.

– Что?

– Беритесь за грушу и начинайте давить!

Соверен поймал резиновую кишку дрожащими пальцами.

– Ну же! – прикрикнул Коулмен.

Дрогнул свет в лампе. Соверен сдавил. Зеленоватый эфир в колбе взвихрился и потек к мундштуку, к родным мертвым губам.

– Еще! – потребовал Коулмен, обжимая рот Анны своими ладонями.

Соверен до боли в ладонях промял грушу несколько раз. Эфир закружил медленнее, зеленоватый дымок нашел дорожку у Коулмена между пальцев.

– Дьявол! Опустите кольцо на колбе! – прорычал он.

– Како… Вижу, – сказал Соверен и с усилием сдвинул обод, охватывающий колбу. Эфир словно уплотнился от хода серебристой полоски по стеклу.

– Теперь жмите снова.

Груша заходила в пальцах. Соверен представил, что так бьется сердце Анны. Сжимается-разжимается, сжимается…

Тело в саркофаге вдруг шевельнулось.

– Все, больше не жмите, – сказал Коулмен.

Он отнял опустевшую колбу от губ девушки. Милое лицо было обезображено кривой, неправильной щелью рта.

– Теперь ждем, – сказал Коулмен.

Несмотря на царящий в склепе холод, лоб и щеки его были мокры от пота.

– Все получилось? – спросил Соверен.

– Должно, – Коулмен достал из саквояжа полотенце и принялся вытирать лицо. – Не читали Шелли?

– Про чудовище Франкенштейна?

– Да. Есть что-то схожее, не находите? Я исключительно про процедуру оживления, превращения мертвого – в живое.

– Не нахожу.

– Неблагодарность – вот что губит наш мир, – сказал Коулмен. – Но я привык. И считаю нужным поступать вопреки. Вот.

Он достал из саквояжа еще одну колбу, тоже с резиновой грушей и коротким заостренным концом, залепленным воском в серебристой обмотке.

– Здесь еще на день жизни.

– Я…

Хрип, раздавшийся из саркофага, заставил Соверена схватиться за Коулмена. Затем послышался жуткий треск промерзшей одежды.

– Отцепитесь от меня! – Коулмен сбил руку Соверена.

– Это… Это Анна?

– Ну же, Стекпол, помогите мне!

Коулмен склонился над саркофагом. Соверен, собравшись с духом, последовал его примеру. Задетая Коулменом лампа, раскачиваясь, играла тенями.

Анна лежала, чуть повернув голову, и глаза ее смотрели прямо на Соверена. В глазах были боль и отчаяние.

– Анна!

Соверен с комом в горле принялся торопливо освобождать платье от льда. Лед намерз под телом и по бокам стенок, прихватил ворот и рукава. Коулмен помогал с другой стороны. Брызгала из-под кулака снежная крошка.

Анна попыталась что-то сказать, но с губ ее сорвался лишь жалобный стон.

– Потерпи, потерпи, милая! Я уже!

Соверен почувствовал, как слезы жгут уголки глаз. Он попробовал отодрать электрическую сетку. Анна задергалась, с хрустом ударилась в стенку рука.

– Не шевелись, ради Бога!

Коулмен упер пятерню в грудь девушке.

– Она не понимает вас! – проорал он. – Ножницы есть?

– Что?

– Нож…

Но было уже поздно. Анна рванулась и, хоть и Коулмен ее придержал, сумела резко приподнять голову. Часть рыжих волос, вмерзших в лед, оторвалась вместе с синеватой кожей скальпа. Несколько мгновений Соверен оторопело смотрел на оголившийся за ухом девушки череп.

– Ах, дьявол! – вывел его из ступора возглас Коулмена. – Ладно, это ничего. Стекпол, беритесь с боку! Поднимем ее.

Соверен завел руку под холодную, твердую спину. Анна стукнула зубами около уха. Волосы полезли в лицо.

– Вместе! – крикнул Коулмен.

Они потянули.

С хрустом, с треском отвалилась сетка, часть платья клочьями застыла между узких прутьев. Они придержали Анну на весу, затем стали заводить на боковую стенку саркофага. Треснул, распадаясь по шву, подол. Изогнулась и высвободилась нога.

– На себя, – сказал Коулмен.

Соверен принял тело Анны на грудь, на плечо. Она была тяжелая и слабо подергивалась. Дыхания Соверен не слышал. Владелец «Эфирных механизмов» в это время занимался пяткой второй ноги.

– Тяните, – сказал он спустя полминуты.

Соверен перехватил Анну и медленно стал спускать ее на пол. Пальцы девушки уцепились за край саркофага.

– Отпусти, – попросил Соверен. – Анна, это я.

Анна повернула голову и ухватила зубами его за щеку.

– Нельзя! – крикнул Коулмен, и челюсти разжались.

Он поймал Анну за ноги.

– Что с ней? – спросил Соверен, морщась от короткой болевой вспышки.

– Остаточное. Это пройдет. Почти рефлекс. У всех мертвецов так.

– Вы не лжете мне?

– А какой смысл мне вам лгать? – осклабился Коулмен и кивнул на проем за спиной Соверена. – Потащили?

– Погодите, – Соверен, осторожно опустив Анну, потер ладони о бедра. – Все, я готов.

Он подхватил ее снова. Анна молча смотрела на него снизу. В глазах ее жил странный интерес. Казалось, она следит за его губами.

Они одолели ступеньки и по мосткам перебрались через буханье поршней и облака пара. Охранники следовали за ними, как приклеенные.

– Так, стоп, я устал, – сказал Коулмен, привалившись к стене у лестницы из подвала.

Дышал он тяжело, и вид у него был растрепанный и усталый.

– Она оттает? – спросил Соверен, присев на ступеньку.

– А как же? Надо только протопить комнату. Вернется подвижность конечностей, подвижность лицевых мышц, зачешете волосы… И она станет вашей любимой Анной. Будет вам повиноваться и слушаться.

Соверен потер щеку, кровь слегка измазала пальцы.

– Прокусила.