Текст книги "В эфирной полумгле"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

В одиночестве.

– Сэр, – откуда-то снизу позвал Эмерс.

– Иду.

Не смущаясь наготы, Соверен спустился на первый этаж. Эмерс посторонился, пропуская его в полную пара туалетную комнату.

– Я подумал, что вам не лишне будет…

Из белых клубов протаяла до половины заполненная водой медная ванна.

– Вы меня не сварите здесь? – спросил Соверен, передавая старику взятое в сундуке.

– Нет, сэр, – с достоинством ответил Эмерс, исчезая в коридоре. – Вы меня пока устраиваете недоваренным.

– Наглец! – фыркнул Соверен и забрался в ванну.

От почти кипятка, слегка разбавленного холодной речной водой, он чуть не выпрыгнул обратно и мысленно пожелал старику гореть в аду. Но, странным образом, это его даже развеселило, разогнало кровь. Найдя кусок глицеринового мыла на краю ванны, Соверен принялся остервенело втирать его в кожу. Вода наполнилась хлопьями и помутнела.

Уши. Волосы. Живот. Грязь между пальцев ног.

Итак, подумал Соверен, оттирая с мылом предплечье. Дело кажется простым. Почему понадобился я? Потому что я служил в муниципальной полиции и Неттмора, и Догсайд. Кто мог посоветовать Коулмену меня в качестве решения проблемы? Кто угодно. «Жучки» с нужной информацией сами идут на запах денег.

Он замер.

Вот где нестыковка. Старшины никого не выдают властям. Это да. Но могут и устраниться, мол, ищите сами своего преступника. В случае с убийством леди Окленд в доме на Десмонд-ривер, Хоупа и Марша взяли именно так. Он, Соверен, разъяснил Папаше Тику, что детективам полиции Его Величества лучше дать схватить убийц прежде, чем в район зайдут армейские подразделения и разнесут все к дьяволу. Папаша Тик в свою очередь разъяснил этот момент «обществу», и когда Хоупа и Марша, сонных, повязали в заведении мадам Питфью, никто даже не пикнул против.

А владелец «Эфирных механизмов» – совсем не власть.

Тогда почему он так нервно отреагировал на предложение поговорить с районными заправилами? Не потому ли, что уже имел с ними опыт общения, и опыт этот, к общему неудовольствию, вышел взаимно-неприятным?

Странно. А я, получаюсь, лицо нейтральное…

– Сэр.

– Что? – обернулся Соверен на вставшего за спиной слугу.

– Вода остыла, сэр.

– Да, пожалуй. Именно что.

Соверен выбрался из ванны и закутался в поданный халат.

– Вашу одежду я перенес в кабинет, – сказал Эмерс, отставляя стул. – Пальто почистил, брюки взял из спальни. На жилете не хватает пуговицы.

– Пф-ф, – прокомментировал Соверен.

Едва он устроился у запотевшего зеркала, старик налил горячей, рыжеватой от ржавчины воды в плоский таз и принялся взбивать мыльный раствор в пену. Соверен с легким беспокойством следил, как ходит его рука.

– Эмерс, ты уверен, что сможешь меня побрить?

Старик сдвинул седые брови.

– Никто еще не жаловался, сэр.

– А кого ты брил до этого?

– Вашего отца, сэр.

Эмерс ловко замазал пеной половину Соверенова лица, делая его похожим на исхудавшего Санта Клауса. Соверен скосил глаза на бритву с черепаховой ручкой.

– Честно говоря…

– Доверьтесь мне, сэр, – сказал Эмерс, ловко зажимая хозяину нос. – И лучше не шевелитесь. Уж насколько крутого нрава был ваш отец, а на этом месте и он вел себя как агнец. Один раз даже читал молитву.

– Не мудрено, – прогнусавил Соверен с задранным к потолку подбородком.

Он почувствовал касание лезвия к шее и замер.

Бритва, чуть холодя кожу, скользнула по ней вверх, пролетела где-то на границе зрения бабочкой в пенной шапке и снова коснулась шеи. Новый прочерк. Новый полет.

Соверен в паузе выдохнул.

– Ловко.

– Если уж мне позволено будет сказать, – проговорил Эмерс, вытерев бритву о переброшенное через плечо полотенце, – то замечу, хоть это и не моего ума дело, что отец ваш, сэр, был не очень хорошим человеком. Много кому горя принес. И я вижу Провидение Господне в том, что перед смертью с ним случилось просветление, и он объявил вас своим наследником, а не отписал все состояние церкви, попечительскому фонду или в казну Его Величества.

– Возможно, в его глазах я с возрастом вырос в цене, – заметил Соверен.

– Возможно.

Эмерс двумя пальцами повернул голову Соверена вправо и, оттянув кожу вверх, занялся левой щекой. Движения его были уверены и точны.

– Сколько вам лет, Эмерс? – спросил Соверен, когда старик отвлекся на то, чтобы поправить бритвенную заточку о ремень.

– Я вас уже не устраиваю, сэр?

– Я в смысле… я не про заслуженный покой…

– Тогда голову, сэр. Нет, в другую сторону.

– Но…

– И помолчите.

Методично выскоблив правую щеку, Эмерс подрезал Соверену усы, которые стали смотреться в зеркале даже игриво, и сбрызнул кожу французской водой. Бритва еще, как кисть художника, нанося последние штрихи, спустилась к подбородку, царапнула пропущенный участок под нижней губой, затем подровняла виски и улеглась у тазика бойцом, павшим в неравной битве. Или куклой, в которой кончился эфир.

– Вот что, – Соверен прижал к лицу поданный теплый компресс и встал, – пойдемте-ка со мной, Эмерс. У меня есть для вас несколько поручений.

Он поморщился – французская вода все же жгла как адов огонь.

В кабинете Соверен скинул халат, одел панталоны, гольфы, тонкую сорочку, жилетку, светлые брюки и просунул руки в рукава темно-синего сюртука.

– Мне бы хотелось, чтобы вы взяли напрокат экипаж у Смитсонов, – щелкнув крышкой бюро, он выбрал из кучи медных и серебряных монет несколько шиллингов.

– С извозчиком?

– Обязательно, – монеты упали в ладонь старика. – А еще дошли бы до миссис Фрауч и наняли ее с сестрой на приведение дома в порядок.

Эмерс наклонил голову.

– Конечно, сэр, – произнес он. – Но осмелюсь спросить…

Соверен, заряжая «адамс» патронами из коробки, поднял глаза.

– Да?

После бритья его узкое лицо, помолодев, стало похоже на лицо упрямого мальчишки.

– Вы… вы хотите оживить мисс Анну?

Взгляд Соверена похолодел.

– Это не твое дело, Эмерс.

– Извините, сэр, но, боюсь, этот господин вас обманет.

Соверен защелкнул барабан револьвера.

– Почему это? Ты знаешь что-то об «Эфирных механизмах»?

– Нет, сэр, но эта кукла… В ней было что-то дьявольское.

Соверен рассмеялся, пряча оружие в сюртучный карман.

– То же самое ты говорил про паровой котел и поршни!

– Это другое, сэр! – затряс головой Эмерс. – Ходят слухи, что это и не эфир вовсе!

– Конечно, – кивнул Соверен, – что это тогда? Зловонное дыхание Сатаны?

Старик дернул губой.

– Вы можете смеяться, сэр, но кое-кто так и думает. Люди видели его жуткие машины у кладбища за Эмптон-роуд.

– Идите уже, Эмерс.

Слуга постоял, затем опустил плечи и поплелся в холл. Соверен лениво слушал, как он копошится там, одеваясь, как нащупывает ботинки, но совершенно не ожидал, что Эмерс объявится в кабинете вновь.

Настроен строптивец был решительно, наставленный палец подрагивал.

– Я видел, сэр, как он поймал вас, – заговорил старик. – На крючок, сэр. Я знаю, что вы любите Анну, но она… Она ушла, сэр.

– Заткнись! – рявкнул Соверен.

– Я не знаю, какую сделку вы заключили, – сказал Эмерс. – Но она не принесет вам добра. Вы видели «Театр мертвецов»?

– Что?

– «Театр мертвецов». Вход – два пенса. В партер и ложи – шиллинг. Это театр, где играют мертвецы. Все до одного.

– На эфирных батареях?

– Скорее всего, сэр.

– И что?

– Я ушел через пять минут. Они просто ходят или стоят, сталкиваются. Еще дерутся. Многих это очень смешит.

– Интересно. И где это?

– В двух кварталах отсюда. На Хантер-стрит. Там и вывеска. Эти мертвецы – уже не люди! А лампы? Эфирные лампы сейчас висят везде. Такие стеклянные колбы с абажуром, сэр. Еще свет от них противный, зеленоватый. А стержень внутри – серебряный!

Эмерс посмотрел так, будто раскрыл великую тайну. Соверен покашлял в кулак, скрывая улыбку. Да уж, серебро – это страшно!

– Идите, Эмерс. Мне действительно нужен экипаж.

– Что ж, сэр, как вам будет угодно.

Недовольный старик вышел из дома, на ходу застегивая пуговицы пальто.

Серебро. И что – серебро? Соверен, хмыкнув, повертел в пальцах дырявый шиллинг. Чтобы скоротать ожидание, он совершил обход дома, наверное, впервые за полгода удивляясь, в какое запустение пришли комнаты.

Кошмар! Сырость. Грязь. Следы мышей в виде катышков и огрызков. Там, где посуше – пыль. Соверен обрывал шторы и впускал свет.

Если уж Анна… Если… Нет, думалось ему, это все не годится.

Странным образом слова Эмерса окончательно утвердили его в мысли, что Анна оживет. Раз есть целый театр…

Переходя из комнаты в комнату, он намечал как все перестроит, переставит, сделает светлым. Как Анна и мечтала. Прочь темные тона! Прочь рухлядь, поколениями занимающую место! Узкие окна – прочь!

Соверену вспомнилось, как он показывал Анне дом, и она зябко поводила плечами. Черт возьми, у него всегда будет натоплено! А машину можно будет приспособить под паровое отопление, заказать трубы…

Сколько дел!

Он расхохотался, чувствуя себя пьяным, возбужденным. Живым. Блеклые отражения взирали настороженно. В доме давно уже так, с вызовом, не смеялись.

– К черту все!

У окна на втором этаже Соверен на минуту застыл. За стеклом открывался вид поверх ограды на перелесок и Терезу, которая нет-нет да и проглядывала сквозь клочья тумана, холодная, ленивая, несущая по течению баржи с углем и грузовые вельботы. За Терезой темнел, укутанный смогом, промышленный Бэрнгем.

Слева дымило огромное, красного кирпича здание фабрики Хаузера и Монка. А справа отсюда всегда было видно крыло Смитсонского особняка, но Соверен с неприятным удивлением обнаружил, что теперь обзор ему закрывают высокие леса – кто-то возводил через дорогу то ли конюшню, то ли склад, то ли черт знает что еще. Высились горки кирпича, висели тали.

Стукнув кулаком по подоконнику, Соверен спустился вниз, одел пальто и вышел из дому. Абрахам ему, кажется, велел гулять. Что ж, последуем рекомендациям.

Дорожка к воротам была усеяна листьями. Соверен распинал их, вышел за ограду, высматривая Эмерса и экипаж.

– С дороги! – рявкнуло вдруг над ухом.

Соверен отскочил, и мимо, пыхтя и волоча за собой шлейф угольно-черного дыма, прокатила паровая повозка. Водитель в кожаной куртке, в очках, в перчатках, с закопченной до носа физиономией, погрозил ему кулаком. К повозке была прицеплена тележка, на краю ее сидел кочегар и подбрасывал уголь в топку. Направлялся водитель, судя по всему, к речным пакгаузам.

Соверен чихнул. Он прогулялся до края ограды, к фонарю, висящему на высоком столбе. Разобрать, эфирный ли это фонарь, у него не получилось. Вечером, должно быть, зажгут.

Ярдах в сорока плыли в тумане дома. Морхилл, бывший уютным загородным местом, стремительно превращался в городской район.

Впрочем, подумал Соверен, на их с Анной век уединения хватит. Для этого нужно всего ничего – найти Матье Жефра, инженера-убийцу. Невысокого, курчавого, голубоглазого.

– Сэр!

Задумавшись, Соверен не заметил остановившуюся рядом двуколку с поднятым верхом. На скамейке сидел усатый слуга Смитсонов – кажется, его звали Шелби. Из глубины двуколки выглядывал Эмерс.

– А вы куда, Эмерс? – спросил Соверен, забираясь в коляску.

– Как вы и сказали – к миссис Фрауч.

– Ах, да!

– Доброе утро, сэр, – сказал Шелби и стегнул лошадь.

Особняк спрятался за деревьями, оплыл, растворился, мелькнул пустырь, и двуколку затрясло на камнях мостовой, потянулись дома, неопрятные, приземистые, дощато-полосатые, сдавили улицу. Дымное небо над коляской стиснули остроконечные крыши.

Они повернули с Тиботи-стрит на Черри-лейн, вывески «Сдоба» и «Брадобрей Чеснат» проплыли над кожаным верхом.

На углу Эмерс сполз с двуколки.

– Театр вон там, сэр, – показал он пальцем на каменный дом в три этажа с широким козырьком-навесом из стальных прутьев над входом.

– Я понял, – кивнул Соверен и хлопнул по плечу Шелби. – Давай-ка, приятель, в Неттмор, на Кэфулл-стрит.

– Ну и желания у вас, сэр, – хмыкнул Шелби.

Одобрительно это было сказано или с сомнением в умственной полноценности желающего, Соверен так и не понял.

* * *

До таверны «Фалькаф» Соверен, впрочем, добирался уже пешком.

Толпы нищих, безработных и матросов, заполнивших Виллидж-роуд, заставили Шелби развернуть двуколку на въезде.

Сунув руку в карман с револьвером, Соверен бодро зашагал по грязной, сальной на вид мостовой мимо тесно жмущихся друг к другу домов.

Серый камень. Пыльные окна. Серые вывески. Серые платья сидящих рядком на тротуаре женщин. На их изможденных лицах не было и толика интереса ни к жизни, ни к Соверену – только усталость.

Вокруг него, клянча мелочь, тут же закружилась детвора. Одна девочка, предлагая кресс-салат, бесстрашно ярдов тридцать шла перед ним спиной вперед.

– Купите кресс, добрый господин. Он свежий. Купите, пожалуйста.

Грузчики, носильщики, пьяные докеры и мусорщики хмыкали и сходили с ее пути.

– Сколько? – сжалился Соверен, глядя на худые щеки и запавшие глаза девчонки.

– Четверть пенни.

– Черт! – огорчился Соверен. – Вот тебе целый.

Монетка растворилась с ладони в мгновение ока.

– Благодари вас Бог! – девочка сунула ему в руку ком вялого салата. – Он свежий, вы не смотрите, что помялся.

– Я и не смотрю.

Соверен хапнул пучок ртом.

– Дядя, а хотите я вам колесом пройду? – закричал мальчишка в картузе с надорванным козырьком. Он даже сделал неловкий кувырок, врезавшись в ногу торговца льдом.

– И я! – дернул за рукав Соверена другой мальчишка.

– А мы вам споем! – еще два малолетних оборванца встали прямо перед ним. – Боже, храни, нашего великодушного короля-я…

– Стоп! – Соверен порылся в кармане. – Два пенса на всех, и вы идете ко всем чертям!

– Да, сэр! – чуть ли не хором радостно ответили дети.

Пенсы упали на камни мостовой.

Обогнув нарождающуюся кучу малу, Соверен миновал несколько лачуг, первые этажи которых занимали кофейни, магазинчики дешевой еды и пивные и окунулся в настоящее столпотворение.

Уж здесь ухо надо было держать востро!

Несколько раз Соверена толкнули в плечо. Проститутка из борделя запустила шаловливую руку за пазуху. Пришлось чувствительно стукнуть ее по запястью. Кэбмен щелкнул кнутом над головой, разгоняя толпу перед лошадьми.

Вокруг орали, гудели, кричали на разные голоса. Ходили, сидели, лежали. Смотрели с балконов и из пыльных окон. Плевались, играли в кости, курили, облепив воробьями доски.

Рыба-треска! Пироги, мясные пироги! Кофе! Суррейская вода с газом, от всех болезней! Сапоги и ботинки! Лампы! Дрова! Лучший уголь!

Пристроившегося карманника, высокого, с косящим влево глазом, Соверен срисовал у тележки зеленщика, второго, одуловатого, низенького, видимо, составляющего с первым сработанный дуэт, приметил, остановившись у грязной вывески «Ножи и иглы Отто Райснера».

Он специально дал им подобраться поближе, затем сложил особым образом пальцы и незаметно провел ими у плеча, выписывая в воздухе букву «R».

Косой едва заметно кивнул, подмигнул и растворился за спинами вывешивающих белье женщин. Низенький отвалился чуть позже. Еще человек пять внезапно отвернули во дворы или в пивные. Впрочем, Соверен мог и ошибиться в толчее.

Людской поток вынес его к перекрестку с пустующей полицейской будкой. Перемешавшиеся запахи несвежей рыбы, пота, нечистот и горелого хлеба сделались слабее – перпендикуляр, та самая Кэфулл-стрит, претендовал на звание центральной улицы и был шире, просторней. Здесь даже ходил омнибус – вагончик, запряженный парой лошадей.

– Джеймс! Полпенса!

Соверен обернулся.

Из плотной, будто спрессованной толпы у наемной конторы, выдавился человек в замызганном пиджаке на голое тело и штопанных брюках. Штиблеты с отпиленными носами на ногах его были явно женского вида.

– Ха!

Он оттеснил лоточника, наддал ладонью пониже спины медлительной кухарке и широко развел руки. Красное лицо, окаймленное косматыми баками, треснуло в широкой улыбке.

– Джеймс!

– Трипвуд. Макэвой Трипвуд.

– Ха! Помнит! – обрадовался узнанный, шмыгнув бугристым носом пропойцы.

Соверен дал себя облапить и стойко выдержал похлопывания по спине, плечам и хватание пальцами за воротник пальто.

– Слушай, Полпенса, – проникновенно заговорил Трипвуд, дыша винным перегаром, – у тебя ужасно хорошее пальто. С таким пальто нельзя в Неттморе не нарваться на неприятности. Оно просто вопит: снимите меня, пощупайте за подкладкой, кольните моего владельца пером. Но я знаю хороший кабак…

– Я понял, Мэки, – улыбнулся Соверен, – но позже. У меня дела.

– Ты никак снова устроился к Тибольту?

– Нет, это другое. Здесь многое изменилось, я смотрю.

– Ни черта! – Трипвуд высморкался на мостовую. – Только народу стало больше. Дармоедов и прихлебателей!

– Ладно, – Соверен шагнул в сторону.

– Эй! – крикнул Трипвуд. – Может ссудишь старому приятелю шиллинг?

Соверен предпочел не услышать. Он подождал, пока в неистовом колокольном бренчании прокатит мимо омнибус, и перешел улицу.

За домами взревел гудок, клуб пара, как выдох великана, поднялся над крышами.

«Фалькаф» располагался на первом этаже крепкого трехэтажного здания. Второй этаж занимал мюзик-холл, еще выше располагались жилые комнаты и муниципальный приход. До прихода через таверну и мюзик-холл мало кто добирался.

Внутри было шумно, несмотря на то, что стрелки Престмутских башенных часов только-только подбирались к полудню. За столами сидели моряки и грузчики с речного порта, на коленях у моряков болтали ножками потасканные певички. Шипела пивная пена, поломои швабрами замывали блевотину и следы от штиблетов и сапогов.

Соверен прошел к стойке, но продавца не узнал.

Все поменялось. Может быть, кроме пивного ценника. Столы другие, певички тоже. Даже лампы висят электрические.

А пиво разливал раньше Вернхут, голландец, высокий, флегматичный, с порезанным ртом. У него и кличка была – Акула.

– Тибольт на месте? – Соверен выложил на стойку дырявый шиллинг.

Продавец, угрюмый парень с оспинами по всему лицу, бросил взгляд на монету и кивнул.

– Пива будете?

– Нет, спасибо, – Соверен вернул шиллинг в карман.

По скрипучей лестнице он поднялся на второй этаж. Двери были открыты, сцена мюзик-холла пустовала, двое крепких парней за дальним столом играли в кости.

Увидев Соверена, один из них поднялся.

– Выступлений пока нет.

– Я к Тибольту.

– Хоть к Папе Римскому.

Из глубины зала, отлипнув от подоконника, медленно, сквозь свет, падающий из окон, подошел третий, в брюках и вылинявшей жилетке, выразительно хрустнул пальцами.

Никого из них Соверен не знал. Полгода, ну, семь месяцев прошло, а у него вдруг возникло ощущение, что это какой-то другой Престмут.

– Ребята, – улыбнулся он, – а где Харви, Червяк, Гнутый?

– Не знаем таких.

– Серьезно? А это?

Он подкинул шиллинг.

Первый монету поймал, рассмотрел на свет, затем достал из брючного кармана такой же шиллинг, сравнил.

– Это другой разговор. Пошли.

Он направился к дальним, занавешенным темной шторой дверям, и Соверен, подмигнув оставшейся парочке, последовал за ним.

– Пальто хорошее, – бросил ему вдогонку любитель похрустеть пальцами.

На третьем этаже по узкому коридору они миновали жилые комнатки-каморки и, свернув, оказались перед тяжелыми дубовыми створками. Табличка на одной извещала грамотных любопытствующих, что здесь находится муниципальный приход района Неттмор. Табличка на другой представляла его председателя – Хэмилтона С. Тибольта. Соверен, впрочем, был уверен, что большинству посетителей все эти буквы казались заумной придурью.

Из-под створок выглядывал желтый язык ковра.

– Господин Тибольт, сэр.

Сопровождающий робко стукнул в дерево.

Рык, донесшийся из-за дверей, вряд ли походил на вежливое приглашение, но Соверен взялся за ручку.

– Какого дьявола!

Человек, стоящий к нему спиной, повернулся, и Соверен с облегчением отметил, что не все в мире изменилось за время его затворничества. Тибольт был все тот же – толстый, лысеющий, носатый, с гримасой вечного недовольства на обрюзгшей физиономии.

Серые, в белую полоску брюки прятались в поясе под кремовым жилетом. Белый галстук стягивал ворот льняной сорочки. Широкий плотный пиджак, как бы обозначающий принадлежность владельца к настоящим работягам, тем же докерам или фабричным «паровикам», на брюхе никак не сходился и резал воздух свободными полами.

– Можно же, в кон… Мальчик мой! Джеймс!

Тибольт шагнул Соверену навстречу. Лицо его виртуозно переменилось, сделалось радушным, даже отеческим.

– Дай обниму тебя!

Он прижался к Соверену. Отстранился, прижался снова, щекоча щеку своему бывшему подчиненному остатками рыжих волос.

– Сколько мы не виделись?

– Полгода, – сказал Соверен.

– Время летит… – Тибольт отступил, щурясь довольным котом. – Серьезный ты какой. Так, погоди-ка… – Обойдя гостя, он распахнул створку. – Эй, кто тут есть?

– Паркер, сэр, – появился в проеме недавний Соверенов провожатый. – Джон Паркер.

– И сколько ты уже у меня работаешь? – спросил Тибольт, привстав на носки дорогих туфель.

– Два месяца, сэр. И еще две недели.

– Угу, – покивал Тибольт. И внезапно взревел: – Так какого же дьявола вы пропускаете ко мне человека, даже не обыскав?!

Паркер побледнел.

– Но у него шиллинг…

– А еще – «адамс» в левом кармане!

Прекращая разговор, Тибольт хлопнул створкой так, что пыль сыпнула с пожелтевшего потолка.

– А где Харви, Вернхут-Акула? – спросил Соверен.

– Как видишь, их нет, – развел руками Тибольт, раздраженно пробираясь к столу мимо остекленных шкафов, заполненных книгами.

Сев в красное кресло с высокой спинкой, он достал откуда-то снизу бутылку виски и указал Соверену на стул.

– Садись. Ты по делу или просто решил меня навестить?

– По делу.

Тибольт дернул щекой.

– Еще бы! – он плеснул из бутылки в стопку и залпом опрокинул ее в рот. – Дружба нынче не в почете. Что у тебя там?

– Девушку вчера зарезали в Гэллопи-сквер.

Тибольт посмотрел на Соверена, не понимая.

– И что?

– Разве это не должно беспокоить председателя прихода?

– Гэллопи… Это такое место со статуями, да? Там еще мостик на Сильвертон?

– Да.

– А девушка? Ты ее знаешь?

– Нет, – сказал Соверен. – Какая-то Хоттерби. Элизабет.

Тибольт снова наполнил рюмку.

– Есть у меня человечек в приходе, в комитете по учету и благоденствию, – сказал он, выпив и подышав в ворот пиджака, – так он, крючок этакий, каждую неделю мне отчеты приносит. Иногда кажется, что на его отчеты работает весь район. Все! От мала до велика, без исключения. Человечек за каким-то дьяволом считает, что должен держать меня в курсе учета и, соответственно, благоденствия. Новый человечек, что ты поделаешь. Вот… – Тибольт порылся в бумагах на столе, вытащил тонкий, исписанный грифельным карандашом лист. – Отчет господина Чарли Дикки, – прочитал он, – о состоянии дел в муниципальном приходе Неттмор города Престмут от октября, третьего числа, года тысяча восемьсот шестьдесят седьмого… нет… нет… ага!

Тибольт оживился, поднял к потолку указательный палец.

– За прошедшую неделю в районе зафиксировано семьдесят три смерти, из них: от холеры – четырнадцать, от других болезней – двадцать две, от задавления, падения с высоты, обжига паром, членовредительства – семь, от голода – девять, от охлаждения организма – три, по родам – две, от убийств – восемь, от невыясненных причин – восемь. И это только официально, через больницу на Грейвз и морги! А теперь, Джеймс, скажи: какое дело мне должно быть до какой-то там Хоттерби? И какое дело должно быть тебе?

– Возможно, ее убил неуравновешенный человек, одержимый, безумец. В «Хрониках» заявляют, что таких убийств уже пять.

Тибольт скривился.

– Джеймс, эти газетчики маму родную похоронят, лишь бы поднять тиражи! Впрочем, я не буду тебе препятствовать. Хочешь, ищи с дьяволом своего безумца, какие бы причины у тебя ни были. Мне от этого только выгода. Кое-где на районе тебя еще помнят, а там, где не знают… Паркер! – проорал он. – Паркер, свиное рыло!

Одна из створок приоткрылась.

– Да, сэр.

Паркер возник в щели опасливым плечом и боязливым глазом.

– Лети к Каппершмидту, портному, это через два дома, знаешь, наверное, попроси у него мундир на Полпенса.

– Да, сэр, – кивнул Паркер, но не исчез, замялся. – Я только сомневаюсь, сэр, что этот еврей отпустит мне мундир за такую сумму.

– Придурок, – вздохнул Тибольт и показал на Соверена. – Вот Полпенса, знакомься.

– Здрасьте, – сказал Паркет и изволил, наконец, пропасть.

– Кошмар.

Тибольт хлопнул виски прямо из горла. Открыв книжный шкаф, он выудил из глубины пустой полки тарелку с вяленым мясом.

– Знаешь, – сказал он с набитым ртом, – а меня тут дерут на части. Твой знакомец, Папаша Тик распахнул пасть на Тречмонд и спичечную фабрику. Крэллопс организовал общину между Десмонд и Фишвью, понабрал парней…

Тибольт хохотнул, отпил снова, бросил в рот мясной стручок. Глаза его сделались пустыми.

– Можно вопрос? – спросил Соверен.

– Как я докатился до такой жизни?

– Нет. Вы знаете что-нибудь о Коулмене и его «Эфирных механизмах»?

Несколько секунд Тибольт тяжелым взглядом сверлил Соверена, только челюсть его двигалась, перемалывая закуску.

– Это одно и тоже, – сказал он, утерев губы.

– В смысле?

– Эта тварь появилась здесь где-то через два месяца после твоего увольнения. Пол-Престмута были уже в эфирных лампах, в игрушках этих… которые как живые…

– Я видел, – кивнул Соверен.

– Ага, – Тибольт дохлебал виски и, перегнувшись через подлокотник, поставил бутылку к ножке кресла. – Он попросил у меня разрешения открыть инкогнито наемную контору. Ему, мол, нужны люди. Причем, без разницы, молодые или старые, мужики или бабы. Работы, и разной, мол, всем хватит. В первый день пятьдесят человек взял. Во второй еще столько же. Расценки – три с половиной шиллинга в неделю. Многие тут и за пенс в глотку вцепятся… В общем, отбою не было. Только он пятьдесят возьмет и – на замок: извините, остальные завтра. Не могу тебе сказать, что он мне сразу не понравился. Понравился. Хваткий, это чувствуется. Жесткий, побитый жизнью, многое повидавший. Сам такой. Людей увозил в фургонах.

Тибольт встал из кресла и, качнувшись, подошел к окну, отдернул штору. Серый свет разгоревшегося дня растворил кабинетный сумрак.

– И что дальше? – спросил Соверен, когда молчание затянулось.

– Дальше? – Тибольт обернулся. – Дальше… Я вот смотрю на улицу, а люди уже не те… Дальше я обнаружил, что нанятые не возвращаются. Неттмор, конечно, та еще клоака, но в ней как-то живут, как-то устраиваются, и по сравнению с тем же Хэнсвудом или Бэргемом здесь не так уж и плохо. Пусть вши и крысы, но крыша над головой, пусть худые ночлежки, но для каждого. И вдруг это.

Тибольт задернул штору.

– Я не обольщаюсь, вес мой маленький. Слово мое кое-что значит здесь и в Догсайд, совсем немного в Сильвертоне, а уж ближе к центру… – он не сел обратно в кресло, прошел к шкафам, рассматривая корешки книг. Пальцы за спиной его были сложены в замок. – Этот Коулмен нет, не прост. Я спросил его, где мои люди. Он ответил, что у него. И им у него, представь себе, нравится. Странное это чувство, когда нечего возразить. Тогда я прикрыл его контору. Но сразу же прошел слух, что господин из «Эфирных механизмов» приглашает всех в новый, только что отстроенный район Пичфорд-Мейлин. Жилье без арендной платы и бобовая похлебка по вечерам. Так он стал мне врагом, а Неттмор за два дня лишился половины жителей.

Соверен присвистнул.

– Значит, Харви, Червяк и Гнутый…

– И многие другие, – кивнул Тибольт. – Их места, конечно, заняли новые люди. Наше благословенное Королевство притягивает достаточно сброда. Но, веришь ли, Джеймс, я скучаю по своим старым парням. Новые, вроде этого Паркера, ни дьявола не смыслят в делах. Должно быть он из Корнуолла или еще какой-нибудь дикой местности вроде Скотланда.

– И что в этом Пичфорд-Мейлин?

– Ты хочешь, чтоб я сказал тебе? – повернулся Тибольт.

– Да.

– Только не считай, что я тебе сказки рассказываю. Был я в этом Пичфорд-Мейлин. Не один пришел, с серьезными ребятами, все при «кольтах» да «адамсах». Хотел поставить на место этого ублюдка. Только оказалось, что Пичфорд-Мейлин находится под патронатом самого лорда-канцлера. Со мной позже поделились, что лорд-канцлер назвал район безупречным примером для всего Королевства.

– И вы отступили, – сказал Соверен.

– Нет, нас любезно выпустили за ограду. Ты знаешь, район огражден от всех стеной в семь футов. Кирпич и пики. Только перед тем, как отпустить, Коулмен, как добросердечный хозяин, провел меня по улице. Но я видел в его глазах, что если мы еще раз встретимся, в живых он меня не оставит.

– Сэр!

Улыбающийся до ушей Паркер возник на пороге кабинета. В руках он держал перевязанный бечевкой тюк.

– Давай сюда, – приказал Тибольт.

– Вот, босс, – Паркер, шмыгнув носом, опустил тюк на стол. – Портной этот, как услышал про Полпенса, так сразу в свои сундуки полез. Все себя спрашивал: неужели вернулся? Брюки, мундир, перчатки, ремень – все здесь.

– Нож есть? – спросил Тибольт, безуспешно попробовав развязать бечевку по затянутому узлу.

– Обижаете, сэр.

Простой деревянный нож с узким лезвием появился у Паркера в ладони. Бечевке хватило легкого движения, и она распалась на два хвостика.

– Одевай, – Тибольт кинул Соверену мундир. – Побудешь на время своего расследования моим подчиненным. А то в этом пальто…

Он скривился.

Соверен развернул мундир. Темно-синяя плотная ткань, пришитые снизу карманы, посеребренные пуговицы. Манжета на правом рукаве, как оказалось, вытерлась и распушилась.

– Что смотришь, Джеймс? – подмигнул Тибольт. – Твой это мундир, твой. Не инспекторский, конечно.

– Я и смотрю…

Соверен выложил на стол револьвер, расстегнул пальто.

– Так, Паркер, пошел вон, – сказал Тибольт. – Да, и скажи Расмусу, что я сегодня обедаю у него. Надеюсь, он найдет свежую баранину. У меня в кои-то веки хорошее настроение, чтобы сожрать его стряпню.

– Да, сэр.

Тибольт подождал, пока за подручным не сойдутся створки.

– Знаешь, – сказал он примеряющему мундир Соверену, – я рад, что ты снова здесь. Я рад, что ты нашел в себе силы жить. Конечно, такой удар. Я знаю, каково это, Джеймс, когда твои близкие уходят. Знаю это очень хорошо. Говорят, Анна сгорела за неделю.

– Чахотка, – сквозь зубы произнес Соверен. – Не стоит об этом.

– Извини.

Соверен зашел за ширму в углу у дверей и переодел брюки. В повешенном тут же зеркале отразился молодой полисмен в мундире со стоячим воротничком, хмурый, бледный, тонкогубый, с серыми пустыми глазами.

– Кто мне может рассказать, где теперь что? – спросил он.

– А возьми того же Паркера, – отозвался Тибольт. – Туповат, но исполнителен. По ночлежкам и доходным местам проведет.

Он тяжело опустился в кресло. Пальцы его вдруг отстучали мотивчик популярной песенки «О нет, Джон, нет!». Соверен с Анной когда-то даже пели ее на два голоса.

– А что там, в Пичфорд-Мейлин? Вы нашли своих? – спросил он, стягивая мундир ремнем.

Пальцы Тибольта замерли.

– Нашел.