Текст книги "Прынцик (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Гриш, – решилась перебить Галка, – а ты улицу Ломаную знаешь?

– Такая в ушах какофо… – Шарыгин запнулся. – Погоди… А с чего вдруг – Ломаная? Бац! – и Ломаная? Ты на Ломаной? С кем ты там? – заволновался он.

О, Господи! Сразу – с кем.

Галку так и подмывало изобразить недалекого ума дамочку: "Ой, Гриш! Я тут познакомилась с Артурчиком. Он такой душка! Мы с его друзьями сейчас поедем к нему на дачу!"

Чувство неправильности, кстати, молчало на это в тряпочку. Так что можно было попугать, можно. Только вот стоило ли?

– Одна, Гриш, одна, – вздохнула Галка. – Стою тут как перст…

Солнце в очередной раз брызнуло, на мгновение окатило легким осенним теплом. И скрылось. Теперь уже насовсем. Стайку одиноких облаков нагнала серая, набирающая мрачную глубину пелена. Выросла, вспучилась над плоскими крышами. Тень от нее накрыла проспект словно ладонью. Как пришлепнула.

Всякое сходство с Победителями тут и вовсе пропало. Даже чужеродностью какой-то дохнуло. Шпилек поблек. Все как-то скособочилось, потерялось, оплыло. Вылезли странные, ощерившиеся кирпичом углы. Нервно затрепетали полоски объявлений на стенах. В зеве подземного перехода, секунду назад ртутно подсвеченном, образовалась густая непроглядная чернота, к уходящим в нее ступеням только надписи не хватало: "Орфеям за Эвридиками – сюда".

– И совершенно не знаю, где я, – призналась в телефон Галка.

– То есть? – удивился Шарыгин.

– Ну, шла я, шла…

– К кому? – мрачно спросил Шарыгин.

– Домой, Гриш, домой. Из метро вот вышла…

– Хорошо, хоть это ты помнишь, – проворчал Шарыгин. – Вышла и…

– И все, затмение.

– Затмение? Какое затмение? Солнечное? Лунное?

– Обычное. Как выключили. Очнулась – Ломаная. Улица Ломаная. Помнишь, как в "Бриллиантовой руке"? Очнулся – гипс. Закрытый перелом. А у меня – Ломаная…

Галка даже хихикнула по поводу забавной параллели: закрытый перелом и Ломаная. Есть что-то общее, не так ли? Как там, "Щьерт побьери!".

И тут Шарыгин взорвался.

– О, Мельпомена! Я, можно сказать, одной ногой уже у тебя! Я уже на выходе! Я уже собрался и стою с вещами! Галюш, я буквально в пути!

– А я на Ломаной…

– А ты на Ломаной! Это же ужасно!

Он все-таки переигрывал. Сидевший где-то внутри Галки критик отметил это безо всякого пиетета перед звездой театральной сцены. "Да вы, милостивый государь, горбатого лепите!" – именно такой фразой по его мнению было бы вполне уместно припечатать звезду.

Впрочем, Галка вовремя стиснула челюсти. А потом, переждав, распылив в себе непрошеного критика на атомы, отозвалась тихим эхом:

– Ужасно… я понимаю…

– О да! Я уже не знаю, что и думать! Ты мне друг или кто?

– Друг, Гриш.

– Слава Богу! – заявил Шарыгин и сбавил напор. – Ты извини, что я так, с апломбом… Мне ж действительно податься некуда… Не к Пескову же на поклон идти?

– Я постараюсь, Гриш, – сказала Галка.

– Я буду ждать тебя перед дверью. Под дверью. Кстати, – без обиняков сказал Шарыгин, – как у тебя насчет пожрать?

– Сардельки есть.

– О, пища богов! Ладно, жду, – сказал Шарыгин и отключился.

Галка задумчиво потискала кнопку отбоя.

Вот так. Значит, чистые простыни имеются, диван в большой комнате раскладывается, подушку лишнюю она найдет. Интересно, это надолго?

Фыркали, тарахтели, проезжая, автомобили. Через дом остановился, шевеля контактными усами, троллейбус, ссадил пассажиров, и они сразу расползлись кто куда. Номер у троллейбуса был незнакомый, а табличка с маршрутом отсутствовала. Ну как завезет на какую-нибудь Гипсовую или Очуханную. А через переход – там вон и ларьки, и людей побольше. И шпилек ближе.

Нет, все-таки чего она в эту арку рванула?

Галка наудачу обернулась и ахнула. У, барышня! Вот оно!

Улица Ломаная, широкая в устье, по мере удаления от перекрестка сужалась и подворачивала, так что приснопамятная десятиэтажка выпирала, мозоля глаза, как раз своей центральной, арочной частью. А над аркой по воле какого-то ушлого рекламщика реял и полоскал белый парус растяжки. "Вы отчаялись найти своего принца? – было написано на нем. – Он ждет вас на сайте Ищутебя. ру". И громадный, пятнадцатиметровый, наверное, золотистый принц щурился под буквами, а, может, подмигивал, а, может, действительно ждал, держа, как Кинг-Конг, на ладони ту самую, ищущую…

Ну вот, Галка, и принц. В камзоле, в рюшах, как любишь.

Свет в переходе лежал пятнами. Каблуки звонко отсчитывали невидимые плитки. В сумраке навстречу плыли фигуры. Ну и дурища же, выговаривала себе Галка, курица безголовая. Поплыла по волне памяти… Хорошо, недалеко. Не в Пицунду. Хорошо, до Ломаной.

А принц-то – ненастоящий!

На выходе из перехода уже покрапывало. Пелена загустела, опустилась ниже. Чувствовалось – разродится ливнем. А может быть и грозой.

Галка свернула за угол дома.

Ну, конечно! Вот она, знакомая остановка, мутнеет пластиком. А дальше темно-синие павильоны, как оцепление крохотной площади. А в стороне и выше по ступенькам – станция метрополитена: купол, стилизованная буковка "М", стеклянные двери.

Темнел асфальт. Раскрывались зонты. Поблескивали крыши проезжающих машин. Галка встала под козырек, жалея, что вчера оставила свой зонт в гримерке.

Подмигивающий принц был виден и отсюда.

Нет, понятно, вздохнула Галка, расвспоминалась – вот и повело. Как на автопилоте. А на той стороне она и не была никогда. Потому и Победителей не узнала. А на автобусе Ломаная сразу вбок уходит, вон тот серо-желтый домик ее прячет…

Грустно. Зато географический кретинизм с повестки снят.

Дождь припустил, застучал над головой. Поплыла, тушуясь, перспектива. Еще Гриша этот! Галка смотрела на мелкие, пузырящиеся лужицы и определялась с финансами. На правах хозяйки Шарыгина наверняка придется кормить, а это как минимум завтраки… И, не дай бог, ужины.

И занять не у кого.

Соседи по лестничной площадке, оставив ей ключи, уехали в отпуск. Жутко интересная, кстати, пара. Обоим по шестьдесят. Он – низенький, худой, словно засушенный, с острым комичным профилем, желтоватыми совиными глазами, какой-то весь неуверенный, поджавшийся и боязливый. И она – на голову его выше, крупная, грудастая, с большими руками, с красноватым, словно обветренным лицом, зычным голосом, энергичная, кипящая вся, бой-баба, баба-танк. И ведь живут душа в душу как-то, ни ссор, ни скандалов.

Принц-принцесса.

Галка была у них три или четыре раза. Все по каким-то праздничным событиям – тридцать два года свадьбе, три годика внуку…

Сын их подвизался управленцем в какой-то нефтегазовой структуре, родителей не забывал, Галку все время угощали какими-то разносолами, помнится, она пробовала даже трюфель, отварной, политый сметанным соусом ком, удивляясь про себя – гриб как гриб, ничего особенного.

– Худая ты, Галинка, как смерть просто, – говорила Тамара Леонидовна, и все подкладывала на ее тарелку – то картошки, то салатику, то мяска.

А Никита Петрович взмахивал на жену руками, пугаясь:

– Что ты, о смерти, что ты!

– Ну, Ни-ика… – тянула Тамара Леонидовна, и они смотрели друг на друга так, что Галка ощущала себя лишней. Любви в глазах было…

И вот – уехали.

Тамара Леонидовна, поймав вчера Галку в дверях, утянула ее к себе, усадила за стол и призналась:

– Галочка, мы едем в Германию. На три недели. Там у меня хорошая знакомая, грех не воспользоваться приглашением. И вообще – Ника всегда хотел заграницу.

Галка почувствовала ее смущение, но так и не смогла определить, из-за чего. Тонкая-тонкая струйка вины.

– Галочка, ты бы присмотрела за Никиными фиалками. Сам он стесняется попросить. Их полить – и все. Пальцем попробуешь, подсохла земля или нет – и чуть-чуть польешь… Денежку я тебе оставлю…

– Не надо! – отчаянно замотала головой Галка. Она почему-то панически боялась таких денег. Легких, пустячных, словно с неба падающих.

– Ну что вы! А еще может приехать мой племянник, двоюродный. Александр. Вы уж тогда, Галочка, ключики ему передайте.

И Тамара Леонидовна вложила Галке в ладонь комплект на колечке – тонкий цилиндрический ключ от нижнего замка, и простой, плоский – от верхнего…

Галка вздохнула. Может, зря от денег отказалась?

Подошедший автобус окатил водой поребрик, остановился; натужно зашипели двери. Семнадцатый. А нужен третий.

Люди торопливо забирались в салон. Капли барабанили по головам, плечам, спинам. Кто-то елозил джинсовым задом, проталкивая вперед застрявших.

– Еще чуть-чуть! Что вы там? Поплотней!

Галка поежилась, в скромной компании оставшихся наблюдая, как автобус тяжело отчаливает, как он, покачиваясь, светит мутным желтым светом из окон, как пропадает за завесой дождя, мигнув огоньками габаритов.

Что ж, ждем третьего.

В вышине посверкивало, погромыхивало. Подумать только, еще час назад и не мыслилось ни о какой грозе. Ах, какое было солнце! Манило! Сверкало! И ушло.

Все тлен и суета сует, так кажется?

Галка поплотней запахнулась в плащик. Пора уже теплей одеваться. Или не пора? Середина сентября все-таки. До зимы – ого-го еще сколько…

Допотопный "Икарус", фыркнув, затормозил чуть в стороне, зашипел створками. Ура, третий!

В тесной группке будущих пассажиров Галка юркнула внутрь. Шелест, скрип прорезиненной ткани, клацанье зонтов. Свободное место.

– Билетики! Покупаем билетики!

По стеклу бежали ручейки, город размывался, кривлялся, куда-то плыл. А ну как всю Комсомолку смоет? Выходишь из автобуса на своей – и никого.

– Билетики.

Женщина-кондуктор встала перед Галкой, протянула руку. На животе у нее висела сумка, из которой, словно змеиные языки, свешивались розовые билетные ленты.

Так, а где у нас мелочь?

Галка повернулась на сиденьи одним боком, затем другим. В узких карманах – телефон, ключи и носовой платок. Странно.

Видимо, что-то сделалось у нее с лицом, потому что кондуктор прищурилась, раздула ноздри и прошла дальше.

– Билетики, билетики! Очень хорошо. Очень.

Звенели монеты, шуршали купюры.

Ой-ей! Галка торопливо расстегнула плащик. Сосед, мальчишка лет десяти, закосил глазом в костюмный вырез. Ах, не до него!

В нагрудном кармашке нашелся проездной на метро. Ага, еще бумажка с телефоном. Непонятно чьим. Лихорадочный обыск по второму и третьему разу дал лишь пуговицу, нащупанную в подкладке. Приехали. То есть, в буквальном смысле.

Галка закусила губу.

А паспорт? Подождите, а паспорт? Она же в паспортный стол…

Кондуктор возвращалась. Поступь ее как поступь Каменного гостя отдавалась в Галке. Тум. Тум. Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан. Дай руку. Или плату за проезд…

– У вас? Очень хорошо. А у вас?

Оп! Палец вдруг зацепил прореху в плаще.

Ну вот же! И вовсе это не прореха, а внутренний карман. Только глубокий. Галка нырнула кистью. Ага! И ведь как устроились! Пригрелись, что даже и не чувствуется! С беззвучным ликованием она вытащила паспорт и тоненький кошелек. Ура! Едем!

– Ну, девушка, что у вас?

Родинка на щеке. Усталый взгляд.

– Один билет, – улыбаясь, Галка подала кондуктору две десятирублевые бумажки.

– Очень хорошо.

В ладонь легли пять рублей сдачи и розовый клочок змеиной ленты.

Звякнула сумка. Плотная фигура, чуть переваливаясь, удалилась в сторону кабины.

– Кто еще не оплатил? Оплачиваем.

Ошибка вышла, Донна Анна…

"Икарус" покачивался будто корабль. Нудил, шипел дождь. Ш-ш-ш… Под такое ведь и заснуть можно. Пропустишь остановку – и ага.

Галка мотнула головой, отгоняя дремоту.

– Какая там? – спросила она прилипшего к окну мальчишку.

– Кинотеатр "Ударник" проехали.

– Спасибо.

Значит, через две остановки выходить. Галка зевнула, прикрывая рот ладонью. Надо же, совсем темно. Еще и вымокну…

…ПАЗ расшифровывался как Павловский автозавод.

Галка сидела на переднем сиденьи, совсем рядом урчал мотор, впереди козликом скакала дорога – вверх и вниз. Мелькали столбы. Пахло разогретым металлом и яблоками. А в ногах стоял папин чемодан, который надо было придерживать, чтобы он не шлепнулся.

В автобусе ехали в основном старики и старухи (с покупками, из райцентра – по деревням), и Галка, как единственный ребенок в салоне, на все время до дедового Пригожья стала объектом их добродушного любопытства. В конце она, бойкая в общем-то на язычок, даже устала отвечать, что ее зовут Галя, что лет ей пять, а в августе будет шесть, и что едут они к дедушке в отпуск. Так и заснула с подаренной карамелькой во рту. А еще три конфеты стиснула в кулачке – не разожмешь.

Что был за вкус у карамели! Нигде такой больше не найти…

– Можно выйти?

– Что? – вскинулась Галка. – Я выхожу?

– Это я выхожу, – мальчишка-сосед продрался через ее колени.

– А это какая?

Галка пошарила глазами по окнам. В одном было темно. В другом – мокла афишка на дощатом

заборе. Плохие чернила потекли, превращая буквы в жуткие каракули. За лобовым стеклом глыбилось здание.

– Дом детского творчества.

Мальчишка подождал, пока, складываясь, открываясь, не стукнут створки, и выскочил наружу. В темноту, в дождь.

– Так я тоже выхожу! – крикнула Галка.

Ах, соня! Хватаясь за поручни, она рванула к выходу. Мигнули плафоны. Двери клацнули, норовя зажать пятку. Фигушки! Галка спрыгнула с подножки на асфальт. "Икарус" дрогнул, сотрясся и, недовольно гуднув, покатил прочь. Ну вот. Слава богу.

Вокруг пузырилось, капало, текло по канавкам.

По раскисшей тропке Галка пошла к выстроившимся за остановкой домам. Голова быстро вымокла. То и дело с какой-то снайперской точностью капли проникали за шиворот. Посверкивало.

Что ты хочешь, думала Галка, это осень. Смирись.

Дома приближались. Проход во внутренний двор, скупо подсвеченный одиноким фонарем, окаймляли автомобили.

Ох, сто метров до тепла!

Галка невольно ускорила шаг. Мерцали лампочки над подъездами. Кто-то бежал впереди, накрывшись курткой. Шумела в сточных колодцах вода.

Вот и кодовый замок. Один-три-семь.

Пальцы сложились сами. Замок пискнул. Галка ввалилась внутрь, тряхнула головой, разбрызгивая капли. Уф! Наверх вы, товарищи, все по местам!

Лифт шел долго, видимо, с самого верха, пощелкивал и скрипел на этажах. Старенький.

В полумраке площадки поблескивали замками почтовые ящики. На кожухе батареи лежали рекламные буклеты.

За горячую ванну – полцарства! За чай – ну, наверное, одну десятую.

М-м-м, как это должно быть хорошо! – мечтала Галка уже в медленно ползущем на пятый лифте. Добавить соли лавандовой, она оставалась еще, геля – исключительно для пены, и чтобы парок стоял. Или плыл? И опуститься – осторожно, обжигая кожу, приноравливаясь к температуре, обмякая, теряя всякую связь с реальностью. Где я? Меня нет, я в лавандовой дреме.

Лифт остановился. Галка вышла.

– Галочка!

Забытый Шарыгин бросился к ней, тряся львиной своей, пышной гривой. Все, подумала Галка, прощай, ванна.

– Вымокла вся? – Гриша приобнял ее, проявляя заботу. – А я в форточку тут у вас на площадке смотрю: ужас какой-то, льет и льет!

Галка отстранилась.

– Да, льет…

Только сейчас она заметила, что у соседской двери, прислонившись к стене, сидит на корточках молодой человек и смотрит на них в легкий прищур.

– Это что, с тобой? – тихо спросила Галка у изгнанника.

Шарыгин повернул голову.

– По-моему, это к соседям. – Он игриво подмигнул. – Чтобы я – и вдруг разбавил кем-то третьим наш вполне сложившийся дуэт?

– Вы – Галя? – Парень встал, шагнул навстречу.

Недавно замененная лампочка, прилепившаяся над электрощитками, мягко осветила его лицо. У него оказались очень теплые, добрые глаза. Ореховые. Какие-то женские, с длинными ресницами. А нос был на Галкин взгляд длинноват.

– Да.

– Вам что-то нужно, молодой человек? – влез Шарыгин.

– Я Александр, – сказал парень, протягивая руку.

Они пожали ее по очереди: сначала Гриша, потом Галка. В плаще звякнули ключи. Соседские, кстати, надо бы выло…

– Ой! Вы племянник! – обрадовалась, вспомнив, Галка.

Александр улыбнулся. Кивнул.

Нет, по фактуре он, конечно, Шарыгину проигрывал. Плечи поуже, ростом пониже. Ах нет, не принц. Но глаза…

И вообще, что это она всех по Шарыгину меряет? Можно подумать, эталон. А вот фиг. Обаятелен – да. Аристократичен – да. Но ведь других рядом и нету. Не случились как-то. То ли разбежались, то ли сама она все мимо да мимо и больше по нарисованным, по пятнадцатиметровым… А чувство неправильности? А Светлана в конце концов?

И вообще – Шарыгин, он того… Шарыгин – лев. Театральный.

– Вот, – Галка протянула ключи Александру. – Там два замка…

– Я знаю.

Ключи перешли из рук в руки.

– Извините, – запоздало спохватилась Галка, – а паспорт ваш посмотреть можно?

И тут же подумала: и чего я в этом паспорте смотреть буду? Но слова уже выскочили, назад в рот не затолкаешь.

Имя, например, можно сверить.

– Пожалуйста.

Бордовая книжица легла Галке в ладони.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Шарыгин, склоняясь.

"Александр Сергеевич" – прочитала Галка. И зажмурилась.

Почему-то показалось, что дальше там написано: "Пушкин". Привет "Каменному гостю". Большой привет. Дай руку, Галка.

– Что это за фамилие такое? – Гриша, кривляясь, заводил по бумаге пальцем. – Пры… Пры…

– Прынцик, – ответил парень.

Прынцик? Галка чуть не выронила документ под ноги. Это что же, материализация невысказанного желания? Снов в явь, что ли?

Она открыла глаза.

"Александр Сергеевич Прынцик". Восемьдесят четвертого года рождения. На три года ее, Галки, старше. И с буквой "ы" в середке.

– Спасибо.

– Да не за что, – парень убрал паспорт в недра серой "дутой" куртки. – Я могу уже?…

Он, улыбаясь, прозвенел ключами.

– Да, конечно, – смутилась Галка.

Идиотка, вынесла себе вердикт она, отпирая собственную дверь. Паспорт ей! Ну Прынцик и Прынцик. Мало ли в Бразилии…

Почему-то казалось, Александр смотрит ей в спину. Ключ елозил в замке, не желая проворачиваться. Между лопатками жгло.

– Галочка, дай я, – сунулся Шарыгин.

– Нет, – отрезала Галка.

Дурацкий замок!

Хлопнула соседская дверь. Мягко щелкнула "собачка". Все, Прынцик исчез? Галка повернула голову. На глаза попались коричневый чемодан, объемный пакет и Шарыгин, поднявший их на уровень груди – все свое ношу… А за ним было пусто.

Ну и хорошо.

Галка сосредоточилась на собственной проблеме: вынула ключ, стерла масляную дорожку, вставила снова. Так, а в какую сторону это я поворачивала? Надо же против часовой. По часовой – это для волнительных дурочек, чтобы стоять и дергаться.

Раз оборот, два, три.

Свет с площадки ворвался в темную прихожую.

– Ох, я уж и не надеялся! – возликовал Шарыгин.

Шлеп! – упал на обувную полку пакет. Бум! – хлопнулся на пол криво поставленный чемодан. Щелк! – Шарыгин щелкнул выключателем у туалета.

– Галочка, – рука его мелькнула, виновато прижата к сердцу, – честное слово, едва терплю!

Галка грустно кивнула.

– Ну и ты, – сказала себе, – заходи.

Сбросить туфли, повесить плащ, пройтись по большой комнате, прибирая с дивана юбку, колготки, лифчик, томик Бронте. Плед – обратно в маленькую. Фантики – в кулак.

– Ох, хорошо!

Шарыгин хлопнул туалетной дверью. Вдогон ему зашумела, заклокотала вода, потянулся слабый запах освежителя. Пока Галка, краснея, прибиралась (журналы, блюдце с яблочным огрызком, косметическое молочко во флаконе), он, повесив плащ и пройдя, вежливо гляделся в стеклянные дверцы серванта, привычно оценивая библиотеку.

– Чехов… Чехов – это хорошо… Володин. Вампилов… Вампилов – это замечательно. Играл, играл… Экзю… Такая вот экзюперя…

Галка порхала в стекле смутной тенью.

Чулки с балкона. Теплый свитер, вальяжно раскинувшийся на спинке кресла. Тапочки с дырками. Все – вон, в маленькую.

Разлеглись, расслабились! Не думали, не ждали гостей?

– Вот, это будет твоя.

Избавив комнату от личных вещей, неприличных, полуприличных, Галка замерла на фоне комода и обоев в мелкий светло-зеленый рубчик. Шарыгин повернулся, заломил бровь.

– Торшера вот этого не помню, – показал он пальцем на стоящий у окна светильник.

– Да был он, был, – рассмеялась Галка.

– Да? – удивился Гриша. – Ну, может быть…

Он прошелся гоголем, затем плюхнулся на диван и закинул ноги в синих носках на боковой валик. Повернул к Галке голову.

– Спасибо.

– Да ничего, – Галка пожала плечами.

– Я ненадолго, – сказал Шарыгин, – на три дня. Максимум – на неделю. Светка остынет…

Неделя…

Уже в своей комнатке, рассовывая собранную второпях одежду по отделениям старенького платяного шкафа, Галка почему-то никак не могла сообразить, много это или мало. Неделя… Семь дней… Сто шестьдесят восемь часов…

Шарыгин за прикрытой дверью щелкал пультом от маленького телевизора. Отрывки долетали до Галки, возникающие ниоткуда голоса терзались неясными страстями.

– Мануэла!

– Дон Карлос, это опять вы?

– Я пришел просить руки вашей дочери…

– Не дождетесь.

– …мый бо…

– Я беременна…

– От такого рода опухолей очень помогает…

– …предотвратили…

– Боже мой, – сказал Шарыгин, в последний раз щелкнув пультом, – как ты можешь смотреть эту гадость!

Было слышно, как он встал и заходил – упруго, раздраженно-наигранно.

– Таков мой долг. Таков мой долг. Назвать пред вами, девственные звезды, ее вину… – продекламировал он.

Галка фыркнула. Отелло! Молись скорее, я не помешаю…

Она закинула тапочки в угол к весам, огляделась, подмигнув ходикам в виде кота, зыркающего туда-сюда большущими глазами. Ну, вроде все.

Нет, голову еще высушить.

– Можно? – с полотенцем в руке Галка приоткрыла дверь.

– Пожалуйста, – Гриша широким жестом обвел комнату.

Дескать, ваше это все, никаких прав препятствовать не имею.

– Такой дождь… – извинительно сообщила Галка. – Вся вымокла. Засопливлю, закашляю, заболею…

– Могу согреть.

Шарыгин развел руки для объятий.

– Предпочитаю общество фена.

Галка отодвинула напружиненную руку плечом, протиснулась, хлопнула ладонью по выключателю. Гриша вспомнил Карлсона.

– Галочка, – повернулся он, оттопырив губу. – А как же я? Я же лучше собаки… тьфу! Лучше фена.

– Увы вам.

Она закрыла дверь за собой.

Шарыгин еще поскребся ("Я и калорифера лучше"), затем отстал. Несколько секунд Галка прислушивалась к звукам в коридоре, скуксилась, повернула кран.

Вода зашипела в раковине, плюясь на белые эмалевые стенки.

Галка подставила ладонь, отдернула, ай-яй-яй, подрегулировала температуру. Холодной, честно, за день достаточно.

У-у, дурында! – сказала она своему отражению.

Зеркальная Галка кусала губы. Капли на бровях, капля на носу. Волосы как уши у спаниэля. В глазах усталость и задумчивость.

Прынцесса!

Галка накрутила челку на палец. Эк тебя на принцев-то тянет! Уже даже на нарисованных. Может, это психическое отклонение какое-то? Принцефо… Нет-нет, принцефилия. Принцемания. Закладывается в детстве.

А время идет. И никого на горизонте, даже завалящего шевалье. То ли разбежались все, то ли прекратили рождаться.

Эх, сходить что ли снова на Ломаную?

Дикий смех заклокотал в горле. Ой, держите, держите! Да не меня, смех держите, смех!

Но хохот уже проскочил сквозь пальцы, брызнул, рассыпаясь, от зеркала, задробил. Громкий, зараза!

– И-го-го!

– Галочка, у тебя там все в порядке?

Шарыгин – тут как тут – подергал дверь. Как бы не сломал в благородном порыве.

Шпингалет, слава богу, крепкий попался. Не поддавайся же ты никому! От этой мысли она и вовсе всхрапнула будто лошадь.

Удивленный двойник в зеркале широко раскрыл глаза.

Неожиданно, да? И так, оказывается, можем. Какие все-таки ресурсы скрытые в организме бродят. Как лошади в тумане. Лошадка-а-а!

– Галочка, что ты там делаешь?

– Ржу!

Она включила фен.

Фен загудел. Раструб дохнул горячим. Мурашки вприпрыжку побежали со лба к затылку, подгоняемые воздушной струей. Правую половину, левую половину. Макушку. Хорошо. И в ухо. Ну-ка, шепни. У-у-у.

Галка прижмурилась от удовольствия.

И замерла. Погодите, неожиданно пришло ей в голову. Так вот отчего соседка Тамара Леонидовна смущалась! Так вот что за хитринки плавали в ее глазах!

Уж не хотелось ли ей как бы невзачай свести меня со своим родственником? Ха-ха, а я тут с Шарыгиным! Паспорт ваш…

Проявила бдительность.

Вот же, кстати, фамилия. Прынцик. Александр Сергеевич.

Галка растрепала волосы и и в последний раз прошлась по ним феном. Почти принц.

А вдруг – судьба?

Заныло под сердцем. Сладко и больно. Мягко потекло в низ живота.

Нос длинноват. Нос делает его лицо пустым, чуточку впалым, а подбородок – маленьким, не выраженным. Но глаза впечатление исправляют. Внимательные глаза, ореховые.

И так серьезно: "Прынцик".

Галка выдернула вилку из розетки. Басовитое гудение сменилось пронзительной тишиной. Расческа. Крем на тыльную сторону ладоней. Растереть. Крем на скулы. Мягко пальчиками. Во-от, уже более-менее.

Дурында, конечно, но подсушенная. Посвежевшая, оценила себя Галка. Впрочем, нет, не бывает дурынд второй свежести, это вздор, это нас кто-то обманул.

Она не удержалась и щелкнула отражение по носу. Отражение в ответ показало язык. Развеселилось, смотри-ка.

– Восстань, Афродита из пены морской! – неожиданно пропел из-под двери Гриша. – Голодный Григорий наполнен тоско-ой.

Слуха у Шарыгина не было.

Галка торопливо стянула юбку, блузку и запаковалась в домашний халат. Квадраты желтые, квадраты коричневые. Сплошной абстракционизм.

– Еще чуть-чуть!

Шея из ворота, из квадратов – белая.

– Ушиблен доско-ой… – продолжил рифмовать и подвывать Шарыгин.

– Чего?

– Раскинул мозго-ой…

Галка, фыркнув, схлестнула концы пояса. Мозгой, ага. Патронным звоном выстрелил шпингалет.

– Какой вы, господин Шарыгин, все-таки нервный.

Гордо задрав подбородок, она сразу направилась в кухню.

Электричество высветило восемь квадратов, на которых уместились стол, два стула, холодильник с одиноким магнитиком "Суздаль", газовая плита, мойка и буфет. Стены желтоватые, поверху – зеленый бордюр.

Шарыгин встал за спиной.

– Ах, Галочка, между прочим, актер, если он, конечно, хороший, небесталанный актер, не какой-нибудь Песков, и должен быть нервный. Он же чужие жизни проживает, не свою. Он перманентно в стрессовой ситуации находится. Выдай-ка нагора негодяя и проходимца, найди в нем человеческое, заставь зрителей корчиться от стыда узнавания…

– А женщины-артистки? – Галка достала из буфета кастрюлю. – Им ты отказываешь в нервическом праве?

Шарыгин посмотрел, как она наливает в кастрюлю воду.

– О, женщины – притворщицы по натуре. Где-то читал, что они – опять же перманентно – имеют шизофренический склад характера. То есть, как минимум двуличны. Поэтому перевоплощение изначально дается им легче и не требует больших психических затрат.

– А ты, оказывается, сексист!

Галка поставила кастрюлю на плиту, зажгла газ.

– Ну-у, нет, не сексист, – Григорий оседлал стул. – Я просто считаю, что мужчины нуждаются в понимании не меньше женщин. Вот ты сказала, что я нервный… – он, прервавшись, проследил, как булькают, опускаясь в воду, сардельки – одна, вторая, третья. – С некоторым небрежением сказала. Как будто это не достойно мужчины. А разве у меня не было причин?

Галка достала из холодильника сваренную вчера картошку.

– Гриш…

– Нет-нет, давай разберемся! – Шарыгин, дрогнув губой, сцепил пальцы на спинке стула. – Любите вы уходить от ответа.

– Гриш, это лучше со Светланой…

– Вот! – горько сказал Шарыгин. – Все вы так! А я ведь – чтобы это самое напряжение снять! Меня выслушай, и я успокоюсь. Но где там!

Он спрятал лицо, боднув лбом пальцы.

Галке почему-то представилось, что там, за спинкой, Шарыгин жутко гримасничает, разминая мышцы, растягивая губы, подпуская влаги в глаза. Пробует лицом то обиду, то укор, то оскорбленную невинность. Может быть даже не потому, что хочет произвести на нее впечатление, сколько потому что привык играть в себя и в жизни. И эмоции сразу, с нахлеста, кажутся ему неестесственными. Как же без репетиции? Вот так, с поезда? Увольте!

Господи, опомнилась Галка, чего это я?

– Гриш…

– Что? – буркнул, не поднимая головы, Шарыгин.

– Тебе сколько сарделек?

– Три.

И три сардельки, сколько их и было, уходят льву театра, звезде сцены Шарыгину Григорию Валентиновичу! – грянуло у Галки в голове голосом циркового шпрехшталмейстера.

Фанфары там, барабаны.

Ну и ладно, она и картошку поест.

– А картошку будешь?

Гриша поднял голову.

Как есть – слеза в углу глаза.

– Все вы гоните меня, – сказал он, кривя рот. – Всем вам что-то от меня да нужно. Нет, я не против, пользуйтесь, не убудет. – Голос его сорвался, сделался всхлипывающим. – Но когда я… по неразумию, по надежде прошу от вас того же… малой толики… участия! Хр-рым… Да, всего лишь участия… вы же мне и отказываете! О, как это обидно!

Шарыгин закрылся ладонями.

– Не могу! Не могу! – глухо забубнил он. – Люди, люди, что с вами стало? Где вы есть? Что вы сделали с собою?

Галка уже испытывала такое.

Когда понимаешь, что участвуешь в какой-то мистерии, в каком-то запрограммированном событии, но сопротивляться этому не можешь. Собственная воля сжалась в горошину, спряталась в солнечном сплетении, а, может, и под коленку, пищит, болезная, протестуя, а ты все равно идешь и делаешь то, что от тебя ждут.

Будто через турникет – участок с трамвайным движением, блестят на солнце рельсы, и Аннушка уже разлила масло.

И никуда, никуда!

Так было в школе, в самодеятельном театральном кружке, где ей досталась роль людоеда в "Коте в сапогах", и ей никак не хотелось превращаться в мышку, потому что глупо и обидно, и сейчас за кулисой тебя и "съедят". Так было на похоронах родственников – сиди, ешь, поминай, смотри на мертвеца, даже если в глаза его живым не видела…

Гриша тряс гривой, всхлипывал, и Галке, бросив готовку, пришлось встать с ним рядом и успокаивать, успокаивать, успокаивать, оглаживая крупные, подзаплывшие жирком плечи.

– Гриш, ну что ты, Гриш…

Шарыгин поймал ее ладонь.

– Понимаешь, – заговорил он, не оборачиваясь, словно не ей, а кухонному окну, в гипотетический зал, – никому ведь нет до меня, до моей души дела. Ведь как вышло, что Светка меня выгнала? Что я там выпил – мизер, грамм триста. Я не Песков, не Кулибаба, чтоб глушить… Меня вообще больше от нервного истощения шатало, чем от алкоголя. Да и алкоголь тот… сивуха…

Он вздохнул.

Я должна, сказала себе Галка. Я выслушаю. Дол-ж-ж-ж-на. Это ж-ж-ж неспроста. Господи, почему он не может помолчать?

Может, огреть сковородой?

Водопад из картофельных долек на фоне обоев должно быть очень красив.

– Да, – продолжил Шарыгин, не давая Галке освободить ладонь, – наверное, я позволил себе лишнего. Даже такого мягкого человека, как я…

Галка вдруг подумала, что все, все повторяется в ее жизни.

Сколько? – почти три года назад Гриша вот так же жаловался на судьбу, на мягкость, на невозможность выговориться, только вместо квартиры декорациями служила гримерка, и Галка состояла на службе менее месяца, шарахалась всех и вся, и Шарыгин был…

О, Шарыгин был небожитель!

Тогда ставили "В ожидании Годо" Беккета, и подстать абсурдистской пьесе лицо Шарыгина, играющего Эстрагона, было с помощью грима превращено в изломанную, свинцово-серую маску, казалось, постоянно кривящуюся, с заползающим на лоб черным левым глазом.