Текст книги "Разин А. А. "Человек тусовки""

Автор книги: Андрей Разин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Рэкет, что ли? – небрежно переспросил охранник.

– Они, кто же еще. Все бывшие спортсмены. К тому же неплохие. Даже один чемпион мира...

– Ерунда,– сказал охранник,– перестреляем, как котят.

-Если увидите, передайте.

– Ну, что вы, ребята, в самом деле, мы ведь не шутим, наше дело предупредить.

Они ушли. Я посмотрел на Автандила, он на меня, мы оба на охранника Вадима.

– Ничего здесь такого я не заметил,– сказал он.– Но все может быть. Может, заплыла крупная рыбка, зная о нас...

– А их предупреждение тебя не насторожило? – спросил я.

– Не знаю. Что-то такое уже однажды было, помните?

Еще бы не помнить. Я поэтому и задал ему этот вопрос. Как-то приехали мы в большой сибирский город. Мороз градусов под сорок. Никуда носа не высунуть. Приходят вот такие же, только побольше их было, из какого-то молодежного центра, сперва начали про деньги говорить, что, если их, мол, отдать не сегодня, перед первым концертом, а завтра, у них тут есть свои трудности, да и рэкет не спит. Братцы, говорю я им, вы должны были знать про Распутина, если денег нет в первый день, ровно за два часа до концерта, самолет улетает в Москву. Мы все понимаем, отвечают они, но очень большие трудности существуют, отдадим деньги завтра, и вам будет спокойнее.

И снова завели разговор о рэкете, здесь у них такая банда, притом не из спортсменов, а из зэков, несколько из них недавно откинулись, тянули большие сроки за тяжкие преступления, терять им нечего, а тут такая золотая рыбка, как Распутин. Вадим при этом разговоре присутствовал, он тоже сказал что-то вроде этого, что мы, мол, преспокойно перестреляем всех до единого, пускай только сунутся, если они заметили, то несколько наших человек прилетели не на самолете, а долго и нудно катили сюда поездом, наслышанные о местном рэкете, и привезли с собой несколько таких волын, что выстрелы будут слышны на всю Сибирь.

Ребята те быстренько исчезли, а потом даже за три часа до концерта явились с деньгами. Вадим и еще двое молодых парней охранников заняли люкс, никуда не выходили, им даже туда еду носили. Я сказал, что на концертах обойдусь без них, верю, мол, в сибирскую милицию, оградит, если что, от толпы. Назавтра ребята из центра снова появляются, морозы, говорят, очень крепкие, надо бы нас, как самых почетных и дорогих гостей, отвезти в сибирскую баньку и попотчевать хорошим ужином из дичи, мясо свежее, только привезли. Все казалось подозрительным, даже сам Михал Михалыч стал возражать, места, мол, дикие, прихватят как пить дать. А наши деньги -это целая зарплата приисков. Недавно он вычитал в газете, что именно в этих местах какая-то до сих пор не пойманная банда взяла зарплату двух приисков.

-Сумма получилась кругленькая, почти такая же, как в моем дипломате.

– А что нам терять, Михал Михалыч,– спокойно возразил ему я,– ну, заберут деньги, мы еще заработаем, в тройном размере,– и подмигнул при этом Вадиму. Да, он обязательно поедет с нами.

– Дипломат возьмешь с собой,– сказал я ему,– а ребята пускай остаются в номере, отдыхают. Неудобно везти с собой слишком большую компанию.

Вадим все понял с полуслова. Вечером после второго концерта мы расселись в машины.

– Все будет отлично, высший класс,– пообещал один из представителей центра по имени Василий,– вы такого в столице не видели. Честное слово...

И в самом деле, мы были потрясены. Баня находилась в бывшем купеческом особняке. При входе швейцар, ковры, ресторан с музыкой, вокруг люстры, тяжелые шторы.

– Давайте слегка перекусим,– сказал Василий,– так, для разминочки.

Мы выпили шампанского, съели по салату и прошли в баню. Везде мрамор, сверкающие голубизной бассейны. А какие обаятельные парни нас встретили, отпарили всех как следует (я сразу же забыл о вечной боли в позвоночнике), напоили чаем, а потом и дичь с коньяком появилась, в комнате отдыха, где все напоминало замок охотника,– рога, шкуры, подсвечники с горящими свечами.

– Большой у вас размах, сибирский,– сказал я.

– Стараемся не отстать от дедов, тут у нас такая жизнь была!

Накачанный владелец бани суетился больше всех – подливал, подкладывал, потом снова парил. Когда мы уже заметно повеселели и разговор пошел в разнобой, мы хвалили сибиряков, они нас, хозяин бани нагнулся ко мне и прошептал:

– Давай выйдем, есть интересный разговор.

Ага, значит, начинается. Я глянул на Вадима, он сидел в углу комнаты отдыха и попивал чаек. При нем был дипломат. Вадим едва заметно кивнул мне: да, я все понял.

Обернувшись простынями, мы вышли с хозяином бани в другую комнату – там видеомагнитофон, глубокие, кожаные кресла.

– Понимаешь, Леха, оказались мы в тяжелом положении. Давят со всех сторон, задавить хотят: Тем дай, этим дай, а мы кредит взяли, никак выплатить не можем, сам видишь, какие у нас царские условия.

Еще он начал про то, что время сейчас такое, что люди должны делиться, особенно те люди, которым сделать это очень легко.

– Ладно, хватит, сколько ты хочешь?

– Немало, Леша, немало . . . Твой гонорар за один день, тот самый, что в дипломатике... Сам понимаешь, вам отсюда не уйти, везде мои люди.

Я глянул на него как можно спокойнее:

– Послушай, парень, а не слишком ,ли жирно будет?! Он засмеялся тихо так, а взгляд острый-острый:

– Какие там, Лешенька... Ты здесь четыре дня, один считай, ушел. Был и вдруг нет. Ну и что с того? Для тебя это копейки, а нам за всю жизнь не заработать.

– Ладно. Сделаем так. Сейчас «доотдыхаем» в вашем великолепном заведении, а когда будем уезжать, Вадим отдаст тебе дипломат.

– Очень хорошо, я и думал, что ты сообразительный парень, но почему не сразу?

– А ты не понимаешь, очень юный. Здесь же мои солисты. Зачем им видеть такое.

– Хорошо, но ты не думай меня разуть. Там, рядом с Вадимом двое моих людей, они с дипломата глаз не спускают.

– Это их личные проблемы, а не мои, ясно? Мы, кажется, договорились?

– Вполне. Знай, что в этом городе больше никто к вам не подойдет.

– И на том спасибо,-" сказал я и первым вышел.

За столом веселились вовсю,"и я тоже чувствовал себя легко и уверенно. Выпил шампанского, зашел еще раз в парилку, съел медвежатники, а между делом кивнул Вадиму: все в порядке, все идет по намеченному плану. Трапеза была закончена, и мы стали собираться. Заплетающимся языком я благодарил Василия, хозяина бани, за сибирский прием. Мы вышли на морозный воздух. После бани дышалось легко и мороза нечувствовалось.

– Еще раз большое спасибо,– сказал я хозяину чудо-бани и тут же протянул ему взятый у Вадима дипломат. Мы сели в машину и уехали.

– Чего ты набил туда? – спросил я Вадима в машине.

-Дипломат тяжелый.

– Чего-чего, бумаги машинописной. Черт, дипломата жалко, уж больно хороший. У меня всего три таких осталось.

– Ничего, мы закупим еще одну партию,– сказал я.

Михал Михалыч, врубившись в наш разговор, закричал:

– Мы опять их надули, нас не возьмешь! В гостинице, в номере, где Вадима поджидала его бригада, мы провели совещание.

– Сегодня могут полезть,– сказал Вадим.– Сегодня они разгоряченные. Не часто их так наматывают.

– Не полезут,– уверенно сказал напарник Вадима, Олег -они нас видели, представляют, что будет. Да мы и не на улице, а в гостинице.

– Нет, ребятки, все-таки я позвоню в милицию,– принял я решение.

– Только ничего о дипломате, да и обо всей истории, -попросил Вадим.

0, боже, они тоже обнаглели. Нашли простачка, кого учат! Но я смолчал, а через мгновение продолжил:

– Я скажу, что раздалось несколько звонков, требуют деньги, угрожают. Пускай охраняют. Какая им разница где -здесь или на стадионе. Я все оплачу.

Через час в первой комнате люкса был уже милиционер. При всей амуниции, с наганом на боку.

Назавтра, как и положено, за два часа до концерта, при-. шли смущенные кооператоры, спросили, выдавая очередную партию денег:

– Как здоровьице после баньки?

– Отлично, Василий,– сказал я,– очень хочется петь,.. Так что за все спасибо!

И вот снова. Легкое, можно сказать, товарищеское предупреждение, а что последует за ним?

– Применяем старый прием,– сказал я Вадиму,– ты ходишь везде с дипломатом, тем самым, в который они деньги чуть ли не собственной рукой закладывали, а второй, настоящий, сам знаешь где...

– Все ясно. Пускай охотятся.

Вадим все время был рядом – в ресторане, когда мы поминали шофера, на концертах. Мы расставались только тогда, когда я уходил на сцену.

Все были предупреждены строго-настрого: в гримерную не входить. Здесь Вадим и я. Какие-то парни в кожаных куртках крутились рядом – возле площадки, в проходах стадиона, в гостинице. Я не стал никуда звонить. Тем более, что предстояла последняя ночь в этом городе. Назавтра – переезд.

– Сегодня придут, вот увидишь,– сказал мне Вадим. Поздно ночью в дверь его комнаты постучали.

– Кого вам? – спросил сонным голосом Вадим.

– Вы из «Супера»? – спросил тонкий девичий голосок.

– Да, а что вы хотели?

– Автограф взять. Вы завтра уезжаете... На концерте я не успела ... Мы спортсменки, живем в вашей гостинице.

– Одну секундочку, я оденусь,– ответил Вадим. Он открыл дверь и отошел в сторону. В комнату влетели трое. Дуло пистолета уперлось в грудь Вадиму.

– Дипломат, быстро! – скомандовал один из грабителей.

– Да вы что, ребята, какой дипломат?!

– Не гони картину, иначе!..

– Ну ладно, только вы пожалеете, вы не знаете Распутина...

– Дипломат!

Вадим залез под кровать и протянул дипломат:

– Пожалуйста, только вы об этом пожалеете, парни ...

– Открой его,– зашипел человек с пистолетом. .

– Шифр знает только Распутин.

Если бы эти идиоты открыли его, то увидели бы старательно подготовленные «куклы».

– Ладно... "

Один из троих вырвал телефонный провод и забрал аппарат с собой. Они забрали ключ и заперли Вадима снаружи. Наши были в соседней комнате. Вадим постучал им, те сбегали к дежурной за ключом, и через несколько минут все трое охранников весело хохотали в люксе у дипломата с деньгами. Утром я сказал им:

– Всем премии.

Они радостно хмыкнули.

– И в первую очередь мне,– сказал я.– Операцию кто разрабатывал?

– Это было не самое главное,– сказал Вадим и поплотнее прижал к себе дипломат.– А вот стоять под дулом ... Мы сели в автобус и покатили дальше.

глава 5

Юрия Чикин

Он начал обзор как всегда вяло, будто только проснулся, а затем все больше и больше распалялся, ему, Сашке Шаблинскому по кличке Шабля, нравилось слушать себя, он всегда находил, собеседника везде, где бы ни находился – на улице, в метро, не говоря уже о конторе. Сашка может трепаться сколько угодно, у него решены все проблемы в жизни, он недавно приехал после пяти лет собкорства в ФРГ. Рассказывали, что Сашка так уморил своей болтовней одного крупного генерала бундесвера, что тот в полном беспамятстве пошел Сашке навстречу, определил его на месячный срок службы в бундесвер. Шабля потом завалил газету подвальными материалами, которые, кстати, довольно сносно читались, потом он собрал все в единую книжку. Сашка, конечно, малый головастый, но ФРГ ему не видать бы как своих ушей, туда ведь все больше посылали ребят с погонами, но его папочка был в то время помощником одного крупного работника, теперь уже бывшей личности, о которой редко кто вспоминает. Папенька сам едва не ушел за боссом, но как-то зацепился и теперь разбирает жалобы трудящихся в общем отделе ЦК, но связи у него остались, и теперь Сашка подбирает другую, более солидную контору, чтобы укатить куда-нибудь, а лучше всего к все тем же бундесам. Говорят, что папа старается вовсю и его уже ждет какое-то теплое место.

Сашка входил в раж, его длинные волосы мотались из стороны в сторону, глаза приобретали странный блеск, он явно чувствует себя сейчас на площади, полной народу, а перед ним всего-навсего кучка мастеров нашей конторы, слушают, правда, внимательно до тех пор, пока Сашка не заканчивает обзор, касающийся его собственного отдела.

Вот Сашка прошелся по сельскому отделу, сказал, что он застыл, не замечает нового в деревне, коснулся отдела экономики, там тоже мрак, одни ученые рассуждения и полное отсутствие практики, и дошел наконец до нас, до отдела культуры, начал старую песню, что нас занимает пропаганда самого что ни на есть кича, пацанве это нравится, но когда-то мы могли вкусненько подавать настоящее, нетленку в живописи, литературе, когда-то мы целенаправленно учили молодых – как писать, устраивали на полосах литразборы, влезали в драки с толстыми журналами, а теперь этого нет, погоня за чтивом затмила нам всем глаза. При этом он боданул неожиданно мой материал о двадцатилетии популярной группы, сказал, что такие замшелые деды нашим читателям не нужны, боданул, да и ладно, если бы не отпустил одной шпильки в мой личный адрес:

– Но я понимаю, коллеги, что Чикин не мог не написать о своих старых друзьях, которым он помогал в пору молодости пробиваться, и с которыми у него свои старые дела...

У меня в голове помутилось, я едва не крикнул (хорошо, что вовремя закрыл открывшийся рот): «Какие еще дела, думай, Шабля, что говоришь, это же чуть ли не обвинение». Все как-то странно на меня посмотрели, захихикал ответственный, но все тут же забыли о сказанном, а многие даже не обратили внимания на слова Шабли, тем более, что он занялся излюбленным: начал рассказывать о том, что такое современная пресса в ФРГ, особенно рассчитанная на молодежь, какие там используются методы... Он бы долго еще говорил, но главный прервал Шаблю и поблагодарил его за обзор, потом произнес несколько невнятных фраз о том, что нам надо делать в эти дни (несколько раз прозвучало: «лезть в драку»), и объявил летучку законченной. Я тут же подскочил к Шабле, потащил его на себя, ухватившись за металлическую, с изображением орла пуговицу на фирменном блейзере: «Пойдем, поговорим».

– Ради бога, – сказал Шабля. Он, видно, подумал, что я дам сейчас ему возможность повыступать передо мной, он же еще не выговорился как следует. Но не тут-то было.

– Послушай, старик, а что там в прессе ФРГ делают коллеги коллегам за такие тупые высказывания?!

Он отшатнулся от меня:

– Не понимаю.

– А чего тут понимать... Что это за фразочка, мой милый, а, что ты имел в виду, когда ляпнул про меня и мои старые дела с этой группой, что еще за дела?

Он как ни в чем не бывало отпарировал:

– Все очень просто. У вас старая творческая дружба.

– А когда и где ты вычитал в великой прессе ФРГ, что старая творческая дружба называется старыми делами, может, тебя сам Шпрингер обучил, а?

Его рука коснулась моего плеча и тут же слетела с него.

– Ну, нельзя же так, Юра, мы ведь знаем друг друга давно, поверь, слетело с языка, не более того, я ничего плохого не имел в виду.

– А ты иди, скажи все это им! – ткнул я в спины разбредающихся коллег. – Они-то явно черт знает о чем подумали...

– Ну, давай я скажу на завтрашней планерке, что не имел ничего плохого в виду, все сразу станет на свои места.

– Вот уж спасибо, огромное спасибо тебе, – я чувствовал, что еще немного – и вмажу ему как следует, – тогда уж все поймут, дело у Чикина с этой группкой нечистое, подмазали они его, что ли...

– Да, конечно, уж лучше к этому не возвращаться. Просто в другом обзоре я основную часть посвящу твоему неувядаемому мастерству. Извини, меня, ради бога, Юраня.

От этого «Юраня» меня едва не стошнило, прямо на его блейзер с двуглавыми орлами.

– Да пошел ты, – только и сказал я, – если уж разучился русскому языку, гнал бы на немецком. Все равно никто бы ничего не понял, как сейчас...

Я быстро пошел от него по коридору. И тут меня осенило: он ляпнул не случайно, они давние дружки с ответственным, в одно время собкорили, даже поговаривали, что ответственному в Австралию помогал уехать его папашка, тот ведь ни слова ни на одном иностранном языке не знал, и нате вам, прорвался. Ответственный не так просто захихикал на летучке, он явно распивал проставленный мною «Наполеон» и раскуривал фирменные сигаретки вместе с Шаблей. Я не дошел до своего кабинета, повернул назад по длинному коридору и оказался перед ответственным. Он сидел перед готовыми макетами следующего номера.

– Как тебе обзор? – спрашиваю.

– Обзор как обзор, – буркнул ответственный и не поднял на меня глаз. Точно, что-то есть в моем предположении.

– А мне очень не понравился, особенно в одной его части, после которой тебе стало очень смешно, а мне очень неприятно.

– Какой еще части, что ты несешь? – ответственный выпятился на меня. – Да я все наперед знаю, что Сашка намелет, у него пластинка не меняется. Мне Максим Вострухов такой анекдотец рассказал, – он захохотал, – умереть можно, послушай...

Он пересказал мне анекдот с огромной седой бородищей.

– Ты отстал от советской жизни, – сказал я ему, анекдот очень старый, стыдно Вострухову, выдавшему тебе его за свежак.

Мои опасения оказались напрасны, он ничего не слыхал и выпил «Наполеон», скорее всего, со своей девушкой, при воспоминании о которой вечно закатывает глаза. Деревня! Ему бы Вику....

– Послушай, а где твой забойный материал?

– Какой еще материал?

– Мне замглавного сказал. Полоса музыкальная без него не пойдет, "какие-то там дворовые уголовницы начали петь.

– Будет, будет, строк двести пятьдесят, не меньше, плюс фото. И еще небольшой анонсик на первой полосе ...

– Ты взялся за большую раскрутку?

– Почти. Сколько я их раскрутил, да разве потом вспомнит кто-нибудь хорошим словом...

– Главное, чтобы ты обо мне вспомнил.

– За это можете не волноваться.

Я позвонил Жеке и сказал, чтобы он срочно был у меня. Завтра музыкальная программа «Сорок на сорок», я очень просил замглавного поставить наших девчушек в прямой эфир, но она сказала, что все это очень сложно, многое осталось с других передач, а тут еще давят со всех сторон. Да, надо ехать и не уходить от нее до тех пор, пока она не поставит девчушек в завтрашнюю передачу, слава богу, у них готова «фанера», мы с Жекой все последние дни только и мотались по студиям, подключили всех, кого знали, нам необходимо было, чтобы их записали в долг, необходимую сумму мы набрать никак не могли. Все готово к атаке: есть записи, к тому же вполне приличные, выйдет статья в газете. И еще необходима раскрутка по телевидению. Я уже почти договорился насчет помещения для первых гастролей в Москве, зал чуть больше трех тысяч. Жека занимался договором с одним комсомольским центром. Вере и ее подружкам нужна крыша над головой, пока же они никто, дворовая тусовка – не больше. Жека договорился, что центру пойдет пять процентов от сбора, это мелочь, почти ничего. Завтра в передаче можно будет заодно сделать рекламу и центру, который приютил у себя талантливых, но бездомных артисток. Словом, мы просто «горели» на группе «Ах!», мы забыли, что такое отдых, и даже когда позвонила Вика, Жека сказал, что сейчас мы очень заняты, но не забываем о ней, не позже чем через десять дней статья о ней разойдется тиражом в двенадцать миллионов экземпляров. Жека подрулил к редакции на «БМВ» красного цвета, какой-то его неизвестный мне друг ушел в очередной запой, дал Жеке доверенность и сказал, что он может спокойно кататься несколько недель, пока он как следует не отдохнет. Мне бы не очень мелькать возле конторы на таких машинах, лишний повод побазарить. Мог ведь приехать на своей ободранной «шестерке». Жека ничуть не растерялся:

– Да я думал как лучше, подрулим на телевидение, там все поймут, с кем имеют дело, может, прокатим твою замглавшу куда-нибудь...

– Да, там поймут и сделают объявку соответственно тачке. Солидные люди, а с кого, как не с них, брать.

– Об этом я не подумал, – сказал Жека. – Ладно, никого катать не будем.

У него все просто. Признание ошибки следует мгновенно, как из пулемета. Жеку трудно в чем-нибудь уличить, он тут же признается: «Да, я был неправ». И что тут с ним сделаешь?

– Вчера на студии я видел Распутина, – сказал Жека, – он так на меня посмотрел!

– Черт с ним! Если все удастся, большая часть его фанатов перебежит к нам. Только бы эти болваны из центра не подвели.

– Не волнуйся, ребята там опытные, бывшие комсомольские функционеры. Боролись за идеи, а теперь за деньги, я им сказал, что все будет в порядке, почувствуют все после первых гастролей.

– Ты бы мне их показал, – сказал я и тут же передумал: – Впрочем, не стоит, обо мне с ними вообще не веди никаких разговоров. Появилась статья, ах, значит нас наконец-то заметили, вышла программа по телевидению – тоже хорошо. Но не больше. Пойми меня правильно, но я...

– Да перестань ты! Все я понимаю. Мало ли что может быть.

Понял он или нет – не важно, только бы не болтнул лишнее, но до сих пор сомневаться в нем я не имел оснований.

Мы приехали на телевидение, я сказал Жеке, чтобы он ждал внизу, пропуск выписан на меня одного, но я потом за ним обязательно спущусь, если все, конечно, закончится так, как я спланировал.

Кабинет Евгении Федоровны, замглавного детских программ, был заперт. Я опешил: мы же договаривались точно на это время. Я зашел в приемную главного, секретарша сказала, что Евгения Федоровна у главного, у них небольшое совещание, она просила передать, чтобы я ее дождался. Я не хотел слоняться по коридорам, здесь меня слишком многие знают, не хотел мозолить глаза и попросил у секретарши разрешения остаться здесь, в приемной. Она сыпанула передо мной стопку журналов, я стал их листать. И в первом же попавшемся натолкнулся на рожу Лехи Распутина. Плакат на целый разворот, подпись «Супер». Алексей Распутин". Куда он только ни пролез в последнее время – какие-то международные конференции, политические диалоги на радио, интервью в газетах, а уж гастроли! Кажется, что он вообще не появляется в Москве, его тусовка совершает бесконечные набеги, добиваясь при этом одних аншлагов. И все это несмотря на все мои попытки расквитаться с ним как следует. После одной моей статейки ему пришлось худо, филармонии, управления культуры наотрез отказывались иметь с ним дело, я ведь все сделал, чтобы изобразить его шарлатаном и мелким жуликом. Но потом все началось с необычайной силой. И опять эти идиотские высказывания: «Ты сделал ему рекламу...» Впрочем, они во многом правы. У нас так: хочешь сделать артисту гадость, напиши, что он пай-мальчик, хороший и положительный со всех сторон и, можно считать, звезда его закатилась. С моими девочками из «Ах!» такого, не будет. Кое-что я из них выудил: и чердачные компании, знакомые, которых не оттянуть от иглы, и кое-что другое...

Евгения Федоровна первой выпорхнула из кабинета:

– Извини, Юрочка, сейчас мы обо всем поговорим.

Я прошел следом за ней в маленький, но уютный кабинет. Мой в сравнении с этим – берлога, заваленная книгами, кипами писем, старых газет.

– У тебя очень уютно, – сказал я, чтобы с чего-то начать разговор.

– Давно не бывал здесь, а, помнится, забегал частенько, сказала она.

А вот этого как раз и не надо, ни к чему какие-то старые воспоминания, которые не доставляют мне удовольствия. Лет восемь назад мы были в жюри одного фестиваля. Кажется, в Сочи, нет, это в другой раз, то дело было в Ялте. Я тогда на большом банкете крепко принял, она взялась проводить меня до номера, даже сказала известному, ныне покойному композитору, мол, не волнуйтесь за Юрочку, у нас соседние номера, и он доберется благополучно, никуда его не занесет. Занесло меня не куда-нибудь, а к ней. В Москве наши встречи какое-то время продолжались, то угасая, то возникая вновь, я иногда забегал к ней, времена были совсем другие, пристроить кого-нибудь в передачу ничего не стоило, артистическая мизерная ставочка от этого не уменьшалась не увеличивалась. Теперь прошла целая вечность, вспоминать о прошлом – значит чувствовать себя старым. Боже мой, ей ведь за пятьдесят.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал я. – В жизни даже лучше, чем на экране.

Она иногда сама вела передачи.

– Если бы ты знал, каких усилий это стоит! Ты молодой и не понимаешь, что в моем возрасте, если дашь себе послабление, женщина рассыпается на глазах. А ты стройный, поджарый, как всегда, будто тебя хорошо провялили и ты не портишься, – то ли сделала она комплимент, то ли решила поиздеваться надо мной.

– Жизнь такая, в основном слишком жаркая ...

– Все дерешься с кем-то, кого-то разоблачаешь. Я слышала, ты развелся.

– Окончательно и навсегда. Лучше закончу жизнь в доме для престарелых, чем хотя бы еще один раз, – на этот раз искренне сказал я.

– А я осталась совсем одна. Мама умерла, сын мой далеко, очень далеко...

– Служит где-нибудь на Дальнем Востоке? – предположил я, припомнив, что у него примерно призывной возраст.

– Да нет, и не служил и не на Дальнем Востоке, – сказала она. – Он ведь у меня в строгановском учился. Познакомился с премилейшей англичанкой и сейчас живет в Шефилде. У ее отца фирма. Он в этой фирме работает художником. Оформляет витрины супермаркетов...

– А как у тебя здесь? – я покрутил головой по сторонам, стараясь объять весь телевизионный домище.

– С этим все в порядке... Это раньше из партии могли попросить, а теперь наоборот, все завидуют. Изменились времена, Юрочка, изменились. Ему там хорошо. Приезжает и говорит: «Не представляю, мамочка, как я мог жить в этом дерьме?!» А мне, поверь, обидно... И, конечно же, одиноко. Была я у него уже дважды. Все там очень хорошо. Нам даже представить трудно...

– Представляю – бывали, ездили, – сказал я.

– Одно дело отели, копейки в кармане, а другое – когда видишь, как живет твой единственный сын, совсем иное... Но ведь я туда не поеду, там я никому не нужна, а здесь одиночество уничтожает...

– И все равно я радуюсь за тебя. То-то вижу, ты превратилась в английскую леди...

Она сказала, что ей это очень приятно слышать, особенно от меня, человека из тех немногих, кого она вспоминает с удовольствием, но я ведь пришел не для обмена комплиментами, у меня какое-то очень срочное дело, и она поняла по голосу, что я горю, – так мне необходимо кого-то срочно раскрутить ...

Умница! Она облегчила мое положение.

– Дело не в раскрутке, появилось в самом деле что-то очень свеженькое, не избитое. Все девчонки как одна с улицы, отцы-алкаши, работяги. Выросли на дворе. Чердаки, подвалы ... Взяли и запели вдруг.

– Постой, постой, что-то такое уже было. Хулиганы из одного города тоже запели. Я немного брезгливо к этому отношусь.

– Но это совсем другой случай. Это же девчонки. Никакие не хулиганки, а обычные, дворовые, к тому же московские, коренные... – я буквально захлебывался и заговорил едва ли не стихами, – уж поверь, что они не хуже, а получше Распутина, которого ты постоянно даешь в своих передачах.

– Я знаю, что ты готов съесть его, не знаю, правда, за что, да и меня это не интересует, – она так на меня глянула, что я сразу же понял – этот юный негодяй ей о чем-то натрепался, – но это учет пожеланий молодежи. Нас забрасывают письмами. О твоих девчонках пока ни одного письма.

– Будет, и не столько, а в миллион раз больше. Поверь мне. А пока никто не видел и не слышал, откуда быть письмам?

Она рассмеялась:

– Никогда еще не видела тебя таким заинтересованным. Давай, давай, раскрывай карты!

Я пододвинулся к ней поближе. Хвостом вертеть больше не приходится. Мы в самом деле знаем друг друга очень давно.

– Послушай, Женечка, я хоть и похож на вяленую воблу, но уж очень просоленную, без литра пива на зуб не возьмешь, мне надоело считать копейки в кармане. Я хочу пожить чуть поспокойнее, без этих идиотских забот. А тут, поверь, есть шанс, и не только для меня.

– Хорошо, хорошо, вот об этом здесь не надо, за нами смотрят и на нас, поверь, столько лишнего вешают, что оторопь берет, а я ничего, кроме расплывчатых обещаний, в своей жизни не слышала. Поможешь кому-нибудь, в крайнем случае пробурчат «спасибо!» и адью на этом, долгое прощай ... Ну да ладно. Посмотрим, как ты изменился за эти годы. Не думаю, чтобы в худшую сторону. Тем более, мне от тебя, кроме внимания, ничего не надо. Значит, так... Тебе, то есть, им нужен эфир на завтра...

– Только на завтра, иначе все рушится.

Она задумалась лишь на мгновение:

– У нас есть буквально несколько минут. Все склепано до последнего. Где фонограмма и есть ли она вообще?

– А как же, Женечка, – у меня начала кружиться голова: неужели полный порядок? – Внизу ждет директор группы. У него все при себе.

– Тащи ее сюда, к тому же немедленно, вместе с директором группы. Мне надо все показать главному, чтобы потом не было идиотских разговоров. Он у нас недавно, мы быстро нашли общий язык, и мне не хочется терять его на пустяках.

Она позвонила в бюро пропусков, назвала фамилию Жеки, а я вовсю мчался вниз.

Жека вытаращил на меня глаза:

– Чего так долго?! Да за это время ....

– Повзрослеешь, мальчик, и многое поймешь. Спешить надо только в конкретных случаях. Думаю, ты их знаешь.

– Как дела? – спросил он уже другим тоном.

– Не знаю, чем закончится. Пока все на мази. Но я, мне кажется, влип в одну историю...

– Какую?

– Об этом позже.

Мы влетели в кабинет Евгении Федоровны, я представил Жеку, уверенно обозвав его директором группы «Ах!». Склонившись, он поцеловал руку Евгении Федоровны. Ничего не скажешь, у него это артистично получалось.

Она сняла трубку желтого телефона. Диска на нем не было. Значит, прямой.

– Василий Емельянович, вы окончательно освободились? Очень хорошо. Я сейчас к вам зайду... – сказала она и повернулась к нам с Жекой: – Через несколько минут я приду за вами. Если он захочет прослушать фонограмму. Да, и разыщите срочно ваших девочек. Сегодня поздно вечером у нас небольшой прогон. Пускай ждут команды.

Она вышла.

– Молодчина! – сказал мне Жека. – Я уже ни во что не верил...

– Да ты не спеши. Дурная у тебя привычка.

Жека не обратил на мои слова никакого внимания, он счастливый человек, он уже верит, что завтра его подопечные выйдут в открытый эфир, а через некоторое время он загребет столько денег! Может, именно сейчас он их и подсчитывает в своем воспаленном мозгу. Но Жека вдруг зацокал языком:

– Какая женщина?! Будто только что с Запада. В возрасте, но какая знойная!

– Знойная, да и с Запада недавно, у нее сын в городишке Шелфиде проживает. Тесть у него миллионер, владелец фирмы. К тому же, миллионер не жадный, в отличие от тебя, – начал нести я всякую чушь, а сам подумал: а что, если сплавить ее Жеке? – Да и лет ей совсем немного. Я тебе скажу – здесь не пролетишь. В любом смысле. Живет одна, шикарная квартира на Неждановой.

У Жеки помутнели глаза от воображаемого. Но потом он покачал головой:

– Я таких боюсь. К ним не знаешь как подойти. Язык начинает неметь.

– Дурак ты, – сказал я. – Язык у него немеет. Конечно, если начнешь сразу тыкать в нос свою красную книжку с гербом и всякими там отделами «зет», то тут же вылетишь из квартиры пробкой, а если пораскинешь чуть-чуть мозгами – покайфуешь как следует.