Текст книги "Разин А. А. "Человек тусовки""

Автор книги: Андрей Разин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Сюда, милочка, без рекомендации не приходят. Если читала когда-нибудь в жизни книжки, то знаешь, что в старые времена существовали рекомендательные письма. Теперь тоже, только не письма, а телефонные звонки... Но и этого мало, надо, чтобы за душой немного звенело. Тогда с тобой, быть может, и поговорят, куда-нибудь пристроят. Сейчас немало вакантных

мест, но их очень трудно занять... Ты не представляешь, чего мне стоило, пока я записалась. Слов таких не существует, чтобы передать все ...

Сказала, ушла записываться и исчезла. Сейчас, может быть, ошивается где-нибудь в ресторане, не больше. Ни в одной тусовке ее нет, это я уж точно знаю. Но тогда мне от ее слов было не холодно и не жарко, я не знала, что мне делать, деньги, как я их ни экономила, стремительно улетучивались, домой звонить не могла, знакомых в Москве не было. Я стала вычитывать объявления и вдруг поняла, что я лимитчица, и на какую-нибудь самую– неприглядную работу, дающую кусок хлеба, меня могут принять. Я пришла в отдел кадров одного завода, где по объявлению в столовую требовались рабочие. Какой-то замшелый дед, видно, тоже из отставников, как мой папенька, долго меня рассматривал, потом улыбнулся и сказал:

– Что-то ты, девушка, не очень для такой работы подходишь, сбежишь ведь через два дня... Вон, даже музыкальное училище бросила, а тут грязные тарелки после работяг мыть. Точно сбежишь, а как сбежишь, так и из общежития выгоним. Порядок такой у нее...

Я развела руками:

– Что же мне делать? Денег нет, жить негде, домой возвращаться не могу. Буду работать, честное слово, буду.

Он еще раз внимательно на меня посмотрел, потом сказал:

– Посиди-ка ты здесь, я сейчас,– и вышел из комнаты. Через несколько минут он явился и спросил у меня:

– Ты мне честно скажи, зачем в Москву приехала... Ну там, с родителями поцапалась или по какой еще причине. Я поняла, что ему лучше не врать.

– Певицей хочу стать, настоящей, понимаете, эстрадной. У нас это невозможно, а здесь, мне сказали, можно пробиться, Но надо где-то работать, не подыхать же с голоду, да и крыша над головой нужна.

Он покачал головой:

– Значит, в Москву за песнями приехала, а здесь, поверь, не до песен бывает. Едет народ, едет, а потом страдает всю жизнь – ни квартиры тебе, ни прописки, Болтайся между небом и землей. Ну да ладно, раз уж приехала. В любой момент назад к себе в Воронеж, к мамке и папке сбежишь, а может, и выйдет что. Вид у тебя решительный, видно, не из трусливых... У нас тут есть один временный вариант для тебя ... Только чёловек ты мне неизвестный, первый раз, как говорится, вижу...

Он рассказал, что у них в общежитии освободилось место воспитателя. Работала одна девушка, тоже лимитчик, комнату временную имела, да случились обстоятельства, что вынуждена уехать к себе в деревню, в декретный отпуск. :

– Родила, а замуж так и не вышла. Место за ней числится, нужен человек, пока она не выйдет,– сказал он и опять принялся меня разглядывать.

– Возьмите, я справлюсь ...

– В общем-то ты подходишь. Споешь что-нибудь вечером, на пианино сыграешь, какого-нибудь артиста в гости позовешь или писателя ... Да и в комнате одна, считай, целых полтора года, а там, может, и в певицы возьмут. А не возьмут, так уж извини, комнату придется освободить, идти в трехместную, если у нас останешься, и тарелки мыть на кухне... Зарплата небольшая, всего девяносто рублей, но это, извини, не я устанавливал.

Я чувствовала себя счастливой: у меня есть дом, крыша над головой почти в самом центре Москвы, есть деньги. Я -спасена!

С этими идиотскими воспоминаниями я уснула. Сквозь сон услыхала телефон. Позвонил Мишель и сообщил, что наконец-то завтра вечером он будет свободен, у него есть отличный план, мы проведем вместе целую вечность. Я сказала, что меня это устраивает. У него был довольный голос, удачно завершились какие-то долгие переговоры с нашей стороной, теперь все наконец решено, его бизнес будет у нас процветать, а значит, мы будем видеться часто и долго. Я положила трубку, отключила телефон (наконец-то можно будет выспаться) и подумала: сколько же таких слов я слышала за эти два года?: Началось все с того момента, когда в самом деле появился шанс записать песню в одной кооперативной студии. Песня была моя собственная, ее послушали, сказали, что готовы поработать со мной на самом высоком уровне, я в этом могу не сомневаться, ведь в студию приглашены известные композиторы, так что оркестровка и работа со мной как с вокалисткой обеспечены, только... Я понимала, что означает: «только». Нужны деньги и столько, сколько я еще просто не видела в своей жизни. Где их взять? Я рассказала о своих горестях Вале, воспитательнице того же заводского общежития. Она на меня выкатила свои большие серые глаза:

– Ты и в самом деле наивная. То-то я смотрю, что ты в задрипанных шмотках совкового производства ходишь. А еще хочешь деньжат для своих песен приработать ...

Я сказала, что не совсем понимаю ее. У нее-то вид и в самом деле был фирмовый, а какие ароматы французских духов!

– Ты посмотри, что вокруг творится, как наши девчонки трахаются с пьяными, вонючими работягами. Ничего не попишешь, у них жизнь такая. И тебя она, девочка, засосет. Не таких обламывала. Пить начнешь, стелиться под каждого.

Я ей призналась, что тут один особенно настырный прохода не давал, и однажды я оказалась у него до утра. Валя рассмеялась:

– Вот-вот, а дальше пойдет такое, что тебе и не снилось. Я все это прошла, да вовремя остановилась. Теперь они ко мне на пушечный выстрел не приблизятся. Пускай поищут что-нибудь бросовое. Ты только не обижайся, ради бога... Завтра мы тебя прикинем получше, и пойдешь со мной в одну компанию. Очень пристойную, даю тебе слово.

– Что еще за компания?

– Я -же говорю, что хорошая. Побеседуешь с приличными мужчинами, потанцуешь. А там будет видно. Может, и заработаешь кое-что.

Назавтра я сидела перед зеркалом в ее комнате, и Валя наводила самый настоящий марафет – накручивала мне волосы, подводила глаза. Наряд мы уже выбрали. Я в нем себя не узнавала. Она тем временем о себе рассказывала:

– Я не так, как ты в столовую.... В цех оформилась, ученицей токаря. Работа такая, что в аду в тыщу раз приятнее. А тут крутился один замначальника цеха, все глазами на меня постреливал. И дострелялся, не могла я ему отказать. Так и стала воспитателем общежития. Денег нет, оборвана до нитки ... Тут одна наша из моей ярославской деревни и говорит: пошли-ка вечером на Красную площадь, прошвырнемся.

Я в нее чуть не плюнула:

– Я что тебе, пионерка – цветы возлагать?..

Та небрежно покривилась:

– Деревня ты, говорит, навозом пропахшая. Сходим, а тал, ты поймешь, что к чему.

Порулили мы вечером к Василию Блаженному. Смотрю много вокруг девчонок вроде нас крутятся. Вчерашних-то деревенских я сразу могу узнать. А возле них представительны мужики топчутся, присматриваются, значит. Неожиданно к нал, прямиком двое подруливают. Один из них, седоватый уже но в форме, говорит: не хотите ли, мол, девочки, провести вече с нами. Люди мы командировочные, одинокие, второй меся в Москве сидим и очень скучаем. Неохота в ресторане одном шампанское икрой закусывать. Я посмотрела на свою подружку, а та и говорит седому: «Спасибо большое, но мы девушек молодые, перед сном стараемся много не есть и не пить, внешность свою можем подпортить...» Он в ответ: «Все понимаем, все закончится для вас хорошо, вы сможете купить себе наряды, духи». И мы с ними пошли, отужинали в ресторане потом оказались в люксе гостиницы «Москва». Этот седой к мне прилепился, он был намного обходительнее наших работяг не хамил/да по существу почти ничего уже и не мог. Промучилась я с ним до утра, а когда ушла, то у меня в кармане был моя месячная зарплата.

– Что, вот так и ходят к Василию Блаженному? – спросила я.

-А то нет, сходи полюбуйся. Туда слетаются важные птички, те, что девочек для капиталистов подбирают. У них своя система воспитания нашего брата, да и оплата другая. Только опасно это, в любой момент прихватить могут... Тут такое в газетах пишут. С нашими безопасно. Я сама туда больше не хожу. Мне, когда надо, звонят.

– А кто звонит?

– Тут недалеко школка есть такая, для партначальников. Учатся они тут по два-три года, или на курсы приезжают. Голодные, аж страх. А карманы полные денег. Все мужчины, как один, чистые, никакой тебе заразы. Расплачиваются и краснею'

Она отошла от зеркала, сказала, что я вполне готова дл. первого выхода в свет, меня от ее слов слегка покоробился но я опять вспомнила работягу, затащившего меня к себе в комнату, и отбросила всякие дурные мысли. Через час мы уже стояли возле ресторана «Арбат», спустя несколько минут подкатила черная машина, и из нее вышли два человека, лет по сорок или чуть больше.

– Знакомьтесь, это моя лучшая подруга Виктория,– сказала Валя, они тоже назвали себя, и мы поднялись на третий этаж, в зал, увешанный зеркалами. Очень удобно, сидишь, смотришь вроде бы в одну точку, а видишь весь зал. На меня сразу клюнул (я это с ходу почувствовала) один из них, его звали Коля, он был невысокого роста, и костюм сидел на нем, как военная форма. Коля подкладывал в мою тарелку разные закуски, приглашал потанцевать, рассказывал о своей жизни, в основном о занятиях спортом, о том, что он был даже чемпионом, и если бы кому-либо вздумалось сейчас ко мне подойти, он мог ответить так, что будь здоров. Он пытался прижаться ко мне всем телом, при этом начинал тяжело дышать в самое ухо, и мне делалось щекотно. Несколько раз я громко рассмеялась, на весь ресторан, он даже чуть не обиделся. Заплатили они за столик очень приличную сумму, что-то около двух сотенных, Валя в момент расплаты мне подмигнула, мол, видишь, какие парни?! Мы поехали в высотный старый дом, оказавшийся общежитием, прошли через проходную, в которой сидели дядьки в фуражках с синими околышами. Дядьки не спросили никаких пропусков, они только подмигнули Коле и Василию (так звали дружка Вали), и мы оказались в корпусе с высокими мраморными колоннами.

Коля выставил на стол шампанское, бутерброды, открыл коробку конфет. ,

– Мне очень хочется,– произнес он, наполнив стаканы,– чтобы наша дружба длилась долго. Валю мы знаем давно, очень рады познакомиться с ее лучшей подругой Викой.

Еще он сказал, что они никогда нас не подведут, если и будут знакомить еще с кем-нибудь, то с 'очень солидными и надежными людьми, мы можем в этом не сомневаться.

Мы выпили еще, и Вася стал что-то нашептывать Вале. Наконец, он сказал, что они прощаются с нами, уже поздно, а им грешно укорачивать ночь. Коля вышел их проводить, а я разделась и легла в постель, закрыла глаза, мне было на все наплевать.

Они или их товарищи стали часто звонить, и мы проходили через проходную уже одни, старики в фуражках нас знали и весело кивали при встрече: Коля сказал, что им тоже достается они имеют здесь еще по несколько пенсий и чувствуют себе очень хорошо. Через несколько месяцев я пришла на студию и вручила необходимую сумму. Главный на студии рассмеялся, сказал, что я неплохо где-то разжилась, это редко удается; провинциалкам за такой короткий срок, и пообещал, что запишет мне не одну песню, а сразу две, пускай вторая будет как бы в долг, он не сомневается, что я расплачусь, зато теперь я см выезжать с какими-нибудь, конечно, пока не очень престижным тусовками на гастроли, зарабатывать, как минимум, по полтиннику за концерт, что для начала очень даже неплохо.

Я и в самом деле несколько раз ездила на гастроли, мы продолжали ходить с Валей к нашим друзьям до тех пор, пока какая-то подруга не свела ее с более солидными людьми, сред; которых был немец Франц, впоследствии укативший вместе с Валей, я же осталась здесь.

Мои воспоминания прервал звонок очень милого молодой итальяшки. Он недавно приехал в ихнее посольство, и общий знакомый устроил нам встречу. Итальяшка, атташе по культуре был похож на девушку – стройный, сероглазый, и я сразу поду мала, уж не «голубой» ли он. Но нет, оказалось, что в полном порядке, и даже более того, с ним я не только работала, был что-то большее ... Я сказала ему, что у меня есть время сегодня вечером и завтра до обеда. Я ведь должна была как следует подготовиться к завтрашней вечерней встрече с Мишелем Пускай он, дорогой Мишель, не обижается на меня. Я должна вернуть хотя бы сто баков, ухлопанных на этих уродов, при воспоминании о которых тошнит, – Чику и Жеку. Итальяшка сказал что сегодня у него свободный вечер. Очень хорошо, я высплюсь схожу к массажистке, поплаваю в бассейнё и буду свеженькой, почти нетронутой.

глава 4

Алексей Распутин

Не успели мы приехать в следующий город (билеты все проданы, полный аншлаг), как Автандил тут же принялся звонил в Москву, узнавать о действиях предводителя фонда по защите животных Мысленко. Автандил никогда не теряет времени зря, он знает, что в любой момент мне понадобится нужная информация, и не дай бог ее не окажется.

Кто-то проинформировал его, что с Мысленко состоялась беседа, смысл которой сводился к одному: «Давайте разойдемся по-хорошему», но он не унимается, продолжает угрожать мне и всей группе самой настоящей расправой. Хорош мальчик, за несколько месяцев «дружбы» со мной купил «Волгу», дом под Москвой, сделал всем своим дебилам в фонде оклады по семьсот рублей и тут же принялся за угрозы. Что ж, посмотрим, что у него из этого получится. Мальчик забывает о том, что у меня он на большущем крючке.

Автандил нервничал, думал, кого бы еще подключить к разговору с Мысленко, а я почему-то в те минуты был очень спокоен.

– Послушай, Автандил, а ты помнишь, как я в твоем присутствии давал Мысленко семьдесят штук? Он еще говорил, что нужно отблагодарить многих людей, которые дали нам крышу, взяли наши трудовые книжки в свои бронированные сейфы?

Автандил испытующе на меня посмотрел, видимо, стал прикидывать, к чему я задаю такой вопрос, потом понимающе закивал головой, конечно, он все помнит, все происходило на его глазах, я получил аванс за большие гастроли, отдал ровно семьдесят тысяч Мысленко, тот бережно. спрятал их в дипломат и укатил с ними в Москву. Он, Автандил, еще помнит, как ездил с ним в аэропорт и доставал билет. Хорошо, что я взял его в администраторы, Автандил схватывает все на лету.

– Пусть теперь ходит, жалуется,– спокойно сказал я.– И ты тоже не кипятись.

– Но по договору ты должен был перечислять им деньги, десять процентов со всех концертов...

– Да, должен был, но с чего перечислять? Они не открыли мне счета. Как я могу перечислять им деньги ни с чего? .. Лицо Автандила просветилось.

– Но он объявляет охоту на тебя, он так и сказал,-. все же не мог успокоиться Автандил.

Охота так охота. Я давно чувствую себя загнанным волком. Как это у Высоцкого: «Идет охота на волков, идет охота...»

Самую первую охоту за мной начала моя собственная судьба. Может, я и перегибаю палку, но мне кажется, что именно так и было. Погружаясь в глубины своего сознания, я вижу какие-то строения, много детей вокруг, они почти беспомощны, они долго, целыми часами кричат... Потом, уже совсем другой, повзрослевший и сегодня почти все помнивший о себе той поры),я еду в другой дом, где тоже много детей с какими-то измученными, старческими лицами. Здесь, в этом новом доме человек, черты лица которого я никак не могу вспомнить, стал называть меня Распутиным. Эта фамилия звучала как-то странно, меня все так и называли: «Распутин», будто имени никогда не существовало вовсе. Тот первый дом назывался домом малютки, я был подкидышем, меня принесла какая-то женщина и холодной осенней ночью оставила у порога этого дома. Женщину, которую называют мамой, я вспомнить не могу и сейчас, ни ее голоса, ни ее прикосновений. Сквозь стену мрака я никак не мог добраться до ее лица, даже напрягшись, закрыв глаза, не мог вспомнить ее образ. Иногда меня называли подкидышем, но это случалось редко и почти не волновало меня. Как-то уже теперь в одной из газет из-за моей же собственной дурости написали, что я подкидыш, и в разных городах ко мне приходили очень похожие одна на другую женщины, они доказывали, что они мои матери? плакали при этом и просили денег. Недавно третья из таких, совсем еще молодая, с припухшими глазами называла меня Лешенькой, говорила, что и имя и фамилия мои совсем другие, что она была вынуждена это сделать из-за своей собственной несчастной жизни. Я не стал спрашивать, где она меня оставила, в какой день (все это я прекрасно знал из своих документов), это было бесполезно, только я и в самом деле поверил, что своего ребенка она когда-то подбросила, и тоже дал ей денег и немало, на что Автандил сказал, что после получения гонорара ;мне лучше раздавать деньги на паперти у церкви там сидят более достойные и в самом деле несчастные люди а не бросать их к ногам каждой потаскухи. После этих слов я его чуть не ударил, во-первых, я не знал, кто меня подбросил, иногда я сам придумывал легенду о том, что меня похитили у моей матери, а потом подкинули к дому ребенка, а во-вторых я никогда представить себе не мог, что женщина, которая меня родила, может быть потаскухой.

Затем детский дом. Пацаны постарше говорили, что из него два пути – или на Колыму деньги зашибать, или в тюрьму. До Колымы редко кто дотягивал, скорее всего попадали в тюрьму. Впрочем, детский дом, в котором я с каждым годом все больше осознавал себя личностью, и был похож на тюрьму. Взрослые за любое прегрешение избивали без спасительных разговоров и предупреждений, ночью начиналось время старших пацанов. Каждый день после обеда старшие пацаны собирали дань -мясо, кусочки сахара, хлеб. Мы все отдавали, иначе ждала расправа. Сколько я себя помню – вечно урчало в пустом животе и кружилась голова. Мы были, наверное, в классе шестом, когда Серега Николаев (фамилию ему тоже дали в детдоме) собрал нас и сказал, что мы должны доказать старшим свою силу и тогда они отстанут от нас, иначе мы просто передохнем с голоду.

– Они сильнее,– сказал я,– они нас, как щенков... Меня поддержали другие пацаны:

– И так избивают ежедневно...

– От нас ничего не останется...

– Будет еще хуже....

Но Серега настаивал на своем:

– Да вы не понимаете, они ведь трусливые, как зайцы. Нам надо показать свою силу, и больше они к нам не подойдут. Вот увидите.

Все молчали. У каждого были синяки от побоев.

– Да вы что, книжек не читаете? Всегда умные слабые побеждали сильных глупцов. А .они идиоты. Только идиоты могут быть такими жестокими.

– Ну, пойми же ты, что нам с ними не справиться,– снова сказал я.

– Я и сам знаю, что не справиться. Мы объявим им террор. Будем действовать по особому плану. Он у меня есть.

Тут все с уважением посмотрели на Серегу. Слово «террор» нас буквально заворожило. Что-то в нем было особенное.

– Значит так, мы будем их брать по одному. Налет в темную, онуча на голове и работаем долго и терпеливо...

В словах Сереги прозвучали стальные, жестокие нотки. Таким я его еще не видел.

– Начнем с Витьки Орла. Он завтра в ночь дежурный. При фамилии Орла у всех вытянулись лица. Он был самый ^ильный, тренированный из десятиклассников, это он отличался особой жестокостью. Однажды пацана из восьмого класса, подозреваемого в воровстве, подвесили за ноги вниз головой на чердаке и вочью пытали часа четыре подряд. Витька Орел, низкорослый, кривоногий, лично проводил пытку. Парень не мог кричать, во рту у него был кляп. Несколько наших, спрятавшись в дальнем углу чердака, все видели. Пришли они в слезах, будто истязали их самих. Среди них был и Серега. Он только и повторял:

– Настоящий фашист, даже хуже...

Потом досталось и ему. Бабка Сереги (она была у него единственным родным человеком) прислала посылку. По существующим правилам половину посылки забирал Орел со своими дружками. Мы, конечно же, ничего не отдали, все съели сами. Орел и приказал выловить Серегу: кто-то нас заложил. Его тоже ночью затащили на чёрдак и избили. Серега, весь в кровавых ссадинах, лежал на кровати и стонал:

– Никогда, ничего им не достанется,

Сейчас он внимательно смотрел на каждого из нас.

– Подумайте как следует. Я никого не заставляю. Если дрейфите, скажите сразу. Если кто продаст, всем нам крышка. Лучше потом разбегаться в разные стороны... Врагов у Орла много, попробуй догадайся, кто ...

Каждый из нас дал клятву, что не струсит и не продаст.

... Мы крались по коридору, и мне казалось, что мое сердце стучит громче молота в колхозной кузнице. Я видел, что другие волнуются не меньше меня, идем на самого Орла, кому еще вчера могло такое прийти в голову. Только Серега мог завести нас, никто другой. Видимо, у каждого промелькнула мысль: а не повернуть ли назад, не отказаться ли от опасной затеи. Но Серега Николаев впереди, он полон решимости, и мы дали ему клятву! Роли были распределены – трое набрасывают мешок на Орла и держат его, трое других связывают, а остальные колотят.

– Не брать ничего острого, бить только кулаками,– предупредил Серега.– Мы же не такие, как они ...

Наутро по детдому прокатился невероятный слух: неизвестные избили самого Орла. Через несколько дней он появился с фингалами под глазами. Орел ни на кого не смотрел. Все понимали, что скоро начнется месть. Орел так просто не сдастся, все, кто кормится вокруг него за наш счет,– тоже. Наш директор, человек с вечно синим носом, безвольный и малодушный, тоже забегал по коридорам, понимая, что в детдоме должны начаться жаркие дни. Кто-то из наших пацанов предложил: «А может, слинять...» Н.а него зашикали: «Идиот, все сразу станет ясно, а нас выловят и сюда же вернут». Спустя несколько дней Орел стал вырывать по человеку из каждого класса, сначала он зверски избил кого-то из девятого, потом из восьмого.

– До нас доберутся в последнюю очередь,– говорил Серега, – никто не догадается, что это наших рук дело. Я боюсь одного – пацаны не выдержат, заговорят.

И вдруг в детдоме появилась комиссия. Нас всех построили. Какие-то старые тетки и молодые парни с комсомольскими значками увезли избитых ребят, а нас отпустили. Вскоре исчез Орел со своими дружками. Говорили, что их определили в колонию. В детдоме стало тихо.

Буквально год назад в одном северном городе нас пригласили выступить перед зэками. После концерта меня подозвал начальник колонии, сказал, что со мной хочет поговорить один из заключенных. Я сразу же узнал Орла. Он, прищурившись, внимательно меня разглядывал и наконец сказал:

– А я тебя, сырой (так они в детдоме всех малолеток звали), по телевизору признал, вывеску ты, конечно, полностью сменил, да уж фамилия редкая – Распутин. И кто тебе такую придумал?!

– И тебя не обошли. Орел как-никак.

– Черт с ней, с фамилией. Хорошо ты пристроился, очень хорошо. Признаю. А я вот недавно в третий раз откинулся и снова сюда же. Вообще, нашего детдомовского брата тут хватает.

– А помнишь, как тебя в детдоме отделали?

Его глаза просверлили меня насквозь.

– Помню. Увезли меня тогда, иначе бы...

– Это мы, шестиклассники. Вот ты где у нас сидел,– я провел рукой по горлу.

Он хрипло рассмеялся:

– Да ладно брехать, я бы вас одной рукой прикончил. Через несколько минут его увели.

– Хороший у вас знакомый,– сказал начальник колонии.

– Мне кажется, он отсюда уже не выберется. Получается что-то вроде отпуска и назад.

Я ничего не ответил.

Когда я как-то рассказал об этой встрече Сереге (Серега Николаев в нашей тусовке по сей день, хоть и не поет, и не играет ни на одном из инструментов, просто я взял его к себе, понимая, что он может запросто пропасть в этой жизни, как пропали многие другие), он сказал только:

– Туда каждый из нас мог попасть. Раз плюнуть. Услышав его слова, Автандил поморщился:

– Боже, с кем свела судьба.

Ему не понять Серегу, которого я вытащил, казалось, в самый последний момент. Еще немного – и решетка.

Ему не понять и Андрюху Кречета, теперь нашу звезду. А каким я его увидел? Такой экземпляр не часто попадался даже начальнику детской комнаты милиции. Я, выпускник детдома, стоящий перед директором, выглядел по сравнению с ним, как по крайней мере гимназист из хорошей семьи. Директор почему-то позвал меня к себе, начал говорить о будущем, сказал,– не попробовать ли мне поступить в институт. Я чуть со стула не упал: какой институт, а на что жить, на тридцатирублевую стипендию, да через две недели с голоду можно подохнуть. Были такие среди наших, поступали, а потом бросали и растворялись в толще темной жизни, помогать ведь было некому. Да кое у кого еще дядьки, тетки, бабки, а у меня кто? Словом, гуляй, рванина, катись куда глаза глядят, в любую точку Союза, тем более, что в кармане – выданное в детдоме удостоверение каменщика! Недалеко от нас был райком комсомола, сказали, что там могут помочь, скажут, куда ехать и даже путевку дадут. Наши говорили, зашлют в такое место, откуда уже больше не выберешься. А может, мне это и надо, заехать, чтобы никогда не выбраться, но зато заработать столько денег, чтобы никогда больше не чувствовать себя оборванцем.

Ненавидя себя, я топтался перед какой-то пышногрудой дамочкой с размалеванными губами, а она мне втолковывала, что посылают они на стройку в основном после армии, а мне вполне могут предложить неподалеку, в наших местах.

Я не привык никого и ни о чем просить, меня подташнивало от происходящего, но я выдавил из себя:

– Здесь, у нас на стройке, я ничего не заработаю. А я не могу жить вот так, поймите вы, у меня никого нет...

Она снова начала про то, что мне всего семнадцать лет, и в таком возрасте не посылают...

– Ладно, я поеду сам,– крикнул я и хлопнул дверью. Она догнала меня у выхода из райкома:

– Куда же ты? Пошлем, бог с тобой, под мою ответственность.

Через много лет (хотя не так уж много, но мне они кажутся вечностью) она позвонила в гостиницу, сказала, что помнит меня, не зря, оказывается, всучила тогда мне комсомольскую путевку и бесплатный билет. Я пожал руки своим однокашникам и покатил!

Перед обедом я решил проехаться по городу вместе с Кречетом и Масловским, вторым солистом, который запел у меня ровно за неделю, сразу было записано три песни. Он сам ошалел от происходящего, никогда до этого нигде не пел, разве что во дворах. Я держу их вместе, пускай смотрит на звезду -Кречета, а тот понимает, что он не один на этом свете, есть еще люди, которым аплодируют. Мы ехали по узким улочкам городка, он был весь утыкан соборами, церквами. Мы решили зайти по пути в одну из церквушек. У входа сидела старушка, она собирала деньги на восстановление храма и продавала библии, иконки, кресты. Кречет выбрал себе крест побольше, повесил на грудь и вдруг заголосил на всю церковь: «Боже милостивый...» Старушка вздрогнула и чуть не начала креститься. Я сказал, чтобы она не обращала внимания на него, он известный артист, и нет места, даже святого, где бы "ж не тренировал свой голос.

Я положил перед старухой пару сотенных на восстановление храма, она меня перекрестила, пожелала всех благ.

Мы прошли в церковь, где было много икон и росписей. И вдруг я вздрогнул: лик святого на одной из икон показался мне до боли знакомым. Я сжался, мне померещилось, что святой мне подмигнул, света в церкви поубавилось, и показалось, что я здесь один. Еще раз глянул на икону. Ну конечно же, это он, подмигивает мне, улыбается, мол, не переживай, я жив. Я почти выбежал из церкви. За мной следом – Кречет и Маслов– – Что случилось? – спросил Кречет.

– Ничего. Поехали отсюда поскорее. Я вскочил на заднее сиденье «Чайки», задернул шторку и сказал шоферу:

– В гостиницу и побыстрее.

Мы промчались по городу со скоростью ветра, Автандил и еще несколько наших были в моем номере.

– Послушай, Автандил,– я смахнул пот с лица.– Мало мы дали семье этого водителя «Запорожца». Совсем мало... Пошли еще тысячу. Сегодня же, телеграфом. Позвони на стадион, узнай адрес, фамилию ... Сегодня только, понял?

– Хоть десять. Деньги не мои, твои, Распутин. -

– Иди сюда,– я вывел его во вторую комнату,– понимаешь, это я его прикончил. Он начинает преследовать меня. Только что в церкви я видел его в лике святого, на иконе. Он даже подмигнул мне...

Я рухнул на кровать. Пот с меня лил ручьем.

– Распутин, ты чокнутый, но при чем здесь я? Я не хочу в дурдом. Это уж слишком. Как ты его прикончил, чем?

– Взглядом. Своим собственным взглядом. У меня какая-то дьявольская сила. Мне Джалила говорила...

– Боже, может быть тебе нужен врач?

– Идиот! Ты в этом ничего не понимаешь. Ты неграмотный, темный человек.

– Да, я такой, но я нормальный.

В комнату заглянул повар и сказал, что обед на столе.

Я еле вышел. Ноги у меня подгибались. Я страшно устал, мне нужна разрядка. Я выпил граммов пятьдесят кофяку, а когда к рюмке потянулся сам Михал Михалыч, ударил его по руке. Он обидчиво протянул:

– Смотрите, ему можно, а мне нельзя ...

Михал Михалыч у нас самый раскрученный из музыкантов, девочки в нем души не чают, иногда они несут букеты именно ему, мимо солистов, в том числе и мимо меня. Он крупнейший тусовщик Москвы, он бывает в самых престижных домах. Михал Михалыч с двенадцати лет работал у самой Аллы. Это она в присутствии публики кричала ему: «Михал Михалыч, а почему у нас непорядок?!» Михал Михалыч бодро отвечал: «Сейчас, Алла, разберемся». Она при всех называла его директором и только по имени-отчеству, и Миша думал, что это всерьез, он и в самом деле представлял себя взрослым человеком и даже однажды полез драться к директору, когда ему показалось, что тот чем-то обидел Аллу. .

– Тебе надо беречь себя для новых поколений фанаток. А вот вечером ... – я глянул на Автандила:– Вечером нам надо помянуть шофера. -

– Еще чего?! – возмутился Автандил.

– Я так хочу! – прикрикнул я на него.

– Товарищ Автандил, выполняйте указания генерального! -строго произнес Михал Михалыч.

– Ты бы уж сидел,– пробурчал Автандил,– шестерка несчастная. На сколько человек накрывать?

– На всех,– сказал я.– Мы давно вместе не ужинали.

Потом я попросил всех из комнаты, кроме Автандила и охранника. До концерта оставалось два часа.

Пришли двое кооператоров, поставили рядом с собой дипломат, кивнули на охранника:

– При нем?

– Только при нем! – ответил я.

Они понимающе закивали головами. Из дипломата посыпались перевязанные пачки. Начался долгий и нудный подсчет. Автандил делает это серьезно, без ошибок. Он по опыту знает -даже в банковских купюрах с печатями зачастую не хватает денег. Вся операция длилась, наверное, около часа; Автандил подсчитал, а потом начал пересчитывать.

Все было закончено, деньги положили в мой бронированный дипломат, и один из кооператоров сказал:

– Ребята, наше дело предупредить. Будьте поосторожнее. Город только на первый взгляд тихий и сонный. Хватает всего. Возле нас уже крутились... Их видели и возле гостиницы.