Текст книги "Полуденные песни тритонов [книга меморуингов] (СИ)"
Автор книги: Андрей Матвеев
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
45. Про пришельцев, про мутантов и про маньяков
Когда–то больше всего на свете я мечтал с ними встретиться. И дело не в полете Гагарина – про тот день я помню лишь одно: нас отпустили с уроков, но вместо того, чтобы пойти домой, первоклассник Андрюша пошел с приятелями плавать на плотах в котловане, вырытом под фундамент нового дома.
Все это происходило в городе Перми. Мы там с матушкой прожили год. Хотя матушка, наверное, больше – точно не помню, а спрашивать не хочу.
Котлован был полон воды – весна стояла бурная.
Вместо плота была старая дверь. Я взгромоздился на нее, взял в руки шест и оттолкнулся от берега. На мне были зимнее пальто и зимняя шапка – отчего–то сейчас мне кажется именно так. Наверное, это была не первая попытка пересечь котлован, но в тот день она явно не удалась – то ли я подскользнулся, то ли что еще, но дверь стала переворачиваться и я плюхнулся в ледяную воду. Шапка слетела, погружаясь, я успел посмотреть на небо: еще совсем недавно в нем летал Гагарин[87]87
Не обязательно, что все это происходило в один и тот же день.
[Закрыть].
Потом я пошел ко дну.
Вода была желтая и вокруг было много воздушных пузырей. Сверху плавала дверь – ее я видел. А потом каким–то образом мне удалось выбраться. Может, меня достали: тритоны молчат по этому поводу.
Но в тот день мне было точно не до пришельцев.
Они появились года через два, когда я уже вовсю читал фантастику. Зимой я выходил во двор и пялился в небо. Черное. Глубокое. Усыпанное многочисленными звездами. Почему–то мне кажется, что тогда звезд было больше, хотя все совсем наоборот – это просто небо было чище.
Я пялился в небо и пытался понять, где живут пришельцы. Больше всего меня интересовали те, которые явно не подходили под описанных Ефремовым[88]88
В романе «Туманность Андромеды».
[Закрыть] замечательных гуманоидов.
Намного больше прикалывали всякие мыслящие пауки, думающие трепанги, наделенные недюжим интеллектом шарообразные грибы.
Авторов сих творений перечислять не буду – им несть числа…
Но я был убежден, что вся эта космическая нечисть действительно существует и, в свою очередь, пялится сейчас на меня откуда–нибудь с неба, то ли стороны созвездия Ориона, то ли – Веги, а может, из самого центра шарового скопления ZDRS 1259874, хотя это первые попавшиеся буквы и цифры, что пришли мне сейчас в голову.
Когда, одной уж совсем давней зимой, мать взяла меня с собой на три дня в обсерваторию – ее позвал туда покататься на лыжах один милейший университетский профессор–физик – то я был оглашенно счастлив, мне казалось, что с помощью настоящего телескопа мне удастся разглядеть тех, кто должен изменить всю жизнь на земле.
Да, именно так, вот почему мне хотелось с ними встретиться.
ОНИ ДОЛЖНЫ ИЗМЕНИТЬ ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ!
Причем, мне было по барабану, в какую сторону – в лучшую или в худшую. Просто жаждалось приключения.
Между прочим, по какой–то странной внутренней градации все пришельцы делились для меня на несколько категорий.
Прежде всего, собственно пришельцы.
Нормальные жители иных миров. Внешний вид описывать нет смысла: у кого–то из них может быть и восемь ног, но зато все они ПОЗИТИВНО настроены по отношению к нам, землянам. Или безразлично, что тоже неплохо. Я их не боялся и именно их прилета так хотел.
Далее следовали пришельцы–мутанты.
Это уже были ненормальные жители иных миров. Настроенные к нам, землянам, НЕПОЗИТИВНО, слова этого, как в утвердительном, так и в отрицательном смыслах я тогда, конечно, не знал, но понимал, что одни – ХОРОШИЕ, а другие – ПЛОХИЕ.
И очень боялся, что именно тех, ДРУГИХ, увижу в телескоп.
Но были еще и третьи,
ПРИШЕЛЬЦЫ-МАНЬЯКИ,
на самом деле тогда то ли маньяков было меньше, то ли говорили про них между собой больше, но моя покойная бабушка постоянно стращала меня какими–нибудь водопроводчиками и газовых дел мастерами, которые могли днем, в отсутствие матери и соседей[89]89
Все это происходило тогда, когда мы с матушкой жили от бабушки с дедом через два двора, одну помойку и одну арку.
[Закрыть], постучаться в дверь, а я бы – недоросль–идиот – пустил их в дом.
Они бы убили меня и съели.
А перед этим… Ну, ты еще мал, говорила бабушка.
Я догадывался, что со мной могли бы сделать.
Когда вечерами мне приходилось отправляться на ночевку к ним на квартиру – у матушки могли быть гости, она могла быть в гостях, да и вообще, я любил ночевать у них – я набивал карманы какими–то странными предметами: плоскогубцами, молотками, гаечными ключами.
Чтобы обороняться от маньяков.
НО ПРОТИВ МАНЬЯКОВ-ПРИШЕЛЬЦЕВ ЭТО БЫ МНЕ НЕ ПОМОГЛО!
МАНЬЯКИ-ПРИШЕЛЬЦЫ, они же ПРИШЕЛЬЦЫ-МАНЬЯКИ. Самые злобные, самые гадкие, самые отвратительные, и обязательно – зеленого цвета.
Причем, у них может не быть глаз. И носа. Есть только рот, огромный, на пол–лица. Изо рта высовывается щупальца, на конце каждого – фосфоресцирующий зуб.
Этим маньякам по фиг, кто ты такой: землянин или тоже – пришелец. Они высматривают тебя из космоса и выпускают изо рта щупальца. Фосфорицирующие зубы вонзаются в шею[90]90
Плечи, руки, живот, ноги…
[Закрыть] и из тебя высасывают кровь. А так же все остальное.
Например – душу.
Если бы мне довелось увидеть в телескоп такого гада, то я бы испугался и завопил.
Но на самом деле никаких пришельцев в телескоп тогда я не увидел, как не увидел в него и далекие галактики, и шаровые звездные скопления, и многое чего еще, что так хотел рассмотреть.
Просто вечером сильно потеплело и небо затянуло тучами. А у нас тут не Памир и не Тянь – Шань, чтобы звезды в телескоп было отчетливо видно почти каждую ночь.
Какое–то время я сильно переживал. То ли несколько дней, то ли – недель.
А потом забыл навсегда.
И не потому что пытаться разглядеть пришельцев в телескоп бессмысленно, да и потом – они давно не просто вокруг нас.
На самом деле все гораздо хуже: они уже в нас.
ПРИШЕЛЬЦЫ.
ПРИШЕЛЬЦЫ– МУТАНТЫ.
ПРИШЕЛЬЦЫ– МАНЬЯКИ.
В детстве мне хотелось, чтобы они прилетели и мир изменился. Что же, как–то очень незаметно, но это произошло. И точно – не в лучшую сторону. Более того:
МОЙ КОТ – ТОЖЕ МУТАНТ!
ЕСТЕСТВЕННО, ЧТО ОН – ПРИШЕЛЕЦ, И СОВЕРШЕННО ТОЧНО – МАНЬЯК!
МОЯ СОБАКА – СТОПРОЦЕНТНЫЙ МУТАНТ!
НУ А Я, СКОРЕЕ ВСЕГО, ПРОСТО МАНЬЯК, ХОТЯ ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ПРИШЕЛЕЦ.
Но вообще с самого детства для каждого из нас все люди на этой планете делятся на своих и чужих. Свои – они хорошие по определению, чужие же: маньяки, пришельцы, мутанты, мутанто–маньяки, маньяко–пришельцы, пришеле–маньяко–мутанты, в общем, если ты чужой, то на Земле тебе места нет, а если ты здесь, то это явно ошибка, и тебе надо убираться обратно, в какое–нибудь дурацкое шаровое скопление ZDRS 1259874, у нас и своих пришельцев хватает, а что уж говорить про мутантов и маньяков, включишь телевизор – пришельцы, маньяки и мутанты, откроешь газету – маньяки, мутанты и пришельцы, выйдешь из дома – то же самое, по одной стороне улицы. по другой, в автобусах, в метро, в трамваях, в троллейбусах, в машинах.
Это совсем не тот мир, в котором я когда–то начинал жить.
Из него что–то исчезло, не могу сказать, что очень доброе и нежное, но то, что окрашивало его в иные тона.
Наверное, моей дочери повезло, что она не знает другого мира, лишь этот, поэтому она почти всегда весела.
Со стороны я тоже многим кажусь веселым, только это неправда. Я – не веселый, мне просто постоянно смешно. Например, я иду по улице и вдруг понимаю, что у меня изо рта сейчас начнут выползать щупальца. Идущая мимо дамочка это увидит и грохнется в обморок. Мне, по идее, надо бы помочь ей подняться и извиниться, хотя – за что? Да и потом: вдруг щупальца обовьют её за шею и фосфорицирующие зубы вонзятся ей в плечи? Объясняй потом в ментовке, что это не я, а живущий во мне пришелец тире мутант тире маньяк, который и творит все эти гнустности, а я добропорядочный член общества, который, что называется, и мухи не обидел, хотя это не правда.
МУХ Я ПЕРЕБИЛ ВЕЛИКОЕ МНОЖЕСТВО!
У меня с ними война. Они жужжат и действуют мне на нервы. А осенние еще и кусаются.
Правда, в Средние века мух было больше. А в прошлом веке так и вообще временами не знали, куда от них деваться. Но потом они стали исчезать, цивилизация не любит мух, мухи принадлежат культуре.
Цивилизация – это удел пришельцев. А так же пришельцев–мутантов и пришельцев–маньяков.
Между прочим, про культуру, про мух и про цивилизацию когда–то была написана одна очень забавная книжица, она так и называлась:
«ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ»[91]91
Ее автором был замечательный английский писатель Уильям Голдинг.
[Закрыть].
Мне до сих пор безумно нравится конец ее предпоследнего абзаца:
«И, стоя среди них, грязный, косматый, с неутертым носом, Ральф рыдал над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа, над тем, как переворачивался тогда на лету верный мудрый друг по имени Хрюша.»[92]92
Перевод Е. Суриц. Цитируется по изданию: Уильям Голдинг. «Шпиль» и другие повести. М., Прогресс, 1981.
[Закрыть]
Хотя для завершения этого меморуинга больше подойдет иная цитата, из романа Дугласа Коупленда «Пока подружка в коме»:
«Идите, освобождайте землю под новую культуру. Беритесь за топоры, косы, за оружие. Если каждая минута вашего нового времени не будет посвящена обдумыванию того, как можно перевернуть мир, если вы не станете ежесекундно плести заговор, подтачивая изнутри опоры мирового порядка, – считайте, что этот день потерян впустую».
Что же касается всех этих зеленомордых пришельцев, то мне все равно хочется дожить до момента, когда они по–настоящему объявятся. Может, тогда в этом мире действительно хоть что–то, но изменится, пусть даже не обязательно к лучшему.
46. Про Роберта Шекли как пространственно–временной портал
Чтобы изложить все нижеследующее, мне придется вначале прибегнуть к математике, хотя в ней я полнейший кретин – уже с шестого класса учителя ставили мне «3», держа в голове «2». Но есть в моей семье умные люди – тот же Денис – которые до сих пор понимают и ценят т. н. красоту формул, так что когда я попросил его помочь мне облечь одну мысль в математические символы, то он не отказался и меньше, чем за час сделал это.
А мысль была такая:
когда–то, уже много лет назад, мне пришло в голову, что общаясь с каким–то человеком, ты общаешься не только с ним, но и со всеми, с кем он общался в своей жизни.
Три раза в одном предложении для глагола «общаться» многовато, но в этом случае допустимо.
И вот что получилось:
(xY)(yZ) X Z,
где x, y и z произвольно взятые лица, а X, Y и Z это – соответственно – множества людей, с которыми эти лица общались в жизни. [93]93
– данный элемент принадлежит множеству, – логический знак конъюнкции, то же самое, что означает союз «и», – логический знак импликации, то же самое, что «следовательно», – данное множество лежит в другом множестве.
[Закрыть]
Хотя для того, чтобы вывести эту формулу он вначале произвел на свет другую.
Более конкретную, построенную на домашних величинах и данных:
(dbAM)(amRSh)RShDB
db здесь – это Денис Борисов, am – естественно я, Андрей Матвеев, ну а RSh – множество людей, с которыми общался в жизни Роберт Шекли.
То есть, раз я встречался с Робертом Шекли, то и Денис с ним тоже встречался, вот такая заморочка.
Но и я, в свою очередь, встречался/общался со всеми, с кем за свою жизнь общался мистер Роберт, для этого можно тоже написать подобную формулу.
Соответственно, для меня мистер Роберт Шекли – это пространственно–временной портал, которым для того же Дениса могу быть и я.
Вот такая мулька.
Хотя прежде, чем мистер Роберт откроет этот портал, мне надо кое–что объяснить.
Например, почему я так ухватился за возможность с ним встретиться. Просто его «Паломничество на Землю», вышедшую в «мировской» серии современной зарубежной фантастики в 1966 году, я прочитал тогда же. Мне было 12 лет и именно в тот год у меня чуть не вышла двойка по математике. А я читал про «Ордер на убийство» и про «Особый старательский», и математика мне была по фиг. И тогда я даже подумать не мог о том, что когда–нибудь он приедет, уже не Сврдл, а в Екатеринбург, но все равно – сюда, на Урал.
Но он взял, да и приехал. Я подловил его сразу, как он вышел из машины и, сутулясь, направился к дверям того здания, где должны были вручать премии писателям, про которых он никогда не слышал.
– Мистер Шекли! – воскликнул я, и радостно поведал всю предысторию, про книжку, читанную почти сорок лет назад, и про то, как бы хотелось поговорить с ним о чем–нибудь таком…писательском…
– Хорошо! – сказал он, а потом, помолчав, добавил: – Всего–то почти сорок лет, мой мальчик, и ты дождался!
Мальчик охренел и внезапно предложил мистеру Роберту поехать на рыбалку.
Именно там и открылся этот пространственно–временной портал.
Для начала мы ухнули в конец семидесятых, на Ибицу.
Я сидел в баре в Санта – Эвлалии, только меня никто не видел.
Бар был без названия, зато я знал, что хозяина зовут Артуром.
Молодой, примерно моих сегодняшних лет, Шекли сидел за угловым столиком и ел стейк. Он был не один – с ним были еще двое.
– Кто это? – спросил я старого Шекли, пьющего колу в гостевом рыбацком домике.
Он хмыкнул.
– Что повыше – Пит Синфилд, знаешь?
Я его знал: Питер Синфилд писал тексты для альбомов King Crimson, даже сноску можно не давать – стыдно. Кто захочет, пусть сам посмотрит в интернете.
– А что пониже – Брайан Ино.
Тут уже хмыкнул я.
Баронет Брайан Питер Джордж Сент Джон Ле Баптист Де Ла Селл Ино пил пиво и смотрел на то, как молодой, примерно моих сегодняшних лет, писатель Шекли ест стейк.
Брайан Ино, один из создателей Roxy Music.
Брайан Ино, автор «Another Green World», «Музыки для аэропортов» etc, etc…
– Они сейчас уйдут! – говорит старый Шекли.
– Нет, – отвечаю я, – мы еще не договорились!
– Так что, ты согласен, Боб? – спрашивает меня Брайан Ино.
Я думаю. Мне действительно стало скучновато в последнее время: Ибица – райское место, но порою хочется чем–то занять голову, не все же дни курить гашиш. Хорошо, что появился Пит, с ним стало повеселее, мы уже вместе ходили по барам, а потом, поздним вечером, спускались к морю и травили друг другу разные байки, я ему – про Нью – Йорк, а он мне – про Лондон.
Но становилось все жарче и даже вдвоем нам стало вечерами тоскливо.
И тут к Питу приехал на пару недель друг.
Друг Брайан.
Как потом говорил мне Синфилд:
«Сидели мы с ним в баре, и я жаловался на тоску и жару, и на то, что даже для меня слишком много алкоголя, и что Ибица стала портиться, и что Бобу Шекли, который тусуется здесь не первый год, тоже становится в облом вся эта средиземноморская развлекуха, тут–то Ино и предложил поразвлечься. Сделать совместный проект. Прямо здесь, на Ибице. Ну что, Боб, слабо?»
Это было не слабо, это было круто.
И как раз сейчас, в баре у Артура, мы обговаривали все детали будущей записи моего рассказа «In The Land Of The Clear Colors», музыка Брайана Ино, читать текст должен Питер, история – моя, Боба Шекли.
В СТРАНЕ ЧИСТЫХ КРАСОК [94]94
Robert Sheckley: «In A Land Of Clear Colors». Mensajero D-2007, Mensajero GM‑2001.A boxed set containing a book and an LP issued by the Galleria El Mensajero, Ibiza, Spain, in an edition limited to 1000 copies. The book is a science fiction story written by Robert Sheckleyand an essential part of it is narrated on the LP – supplemented with back–ground music by Brian Eno. Narration: Peter Sinfield. Music: Brian Eno. Narration engineered & Final mixdown and final mixdown production by Poli Palmer.
[Закрыть] …
Записывать же все это мы будем в студии одного галериста, нарисовать обложку согласился знакомый южноамериканец, то ли мексиканец, то ли парень из Венесуэлы, Леонар Куэльо.
Ино и Синфилд уходят, я дожевываю стейк и смотрю на Артура.
Тот улыбается и машет мне рукой. В глазах у него пляшут чертенята.
Я встаю из–за столика и иду к стойке. Артур смеется и внезапно суёт мне в лицо носовой платок, пропитанный амилнитратом[95]95
Амилнитрат – это твердое вещество, в маленьких стеклянных капсулах, эффективное лишь в ингаляциях. В медицине используется при сердечных приступах. Пациент должен разбить ампулу и немедленно вдохнуть содержимое. Он должен уложиться в секунду, но эффект длится 2–3 минуты. Это очень сильный наркотик, он имеет свойство продлевать оргазм. Во многих штатах он продается без рецепта. Передозировка может вызвать головную боль, тошноту, но отравления очень редки.
(http://nark–book.narod.ru/other/)
[Закрыть]. Моё сердце начинает бешено колотиться, происходит короткое замыкание чувств, и я на мгновение погружаюсь в беспамятство…
Последние выделенные строчки принадлежат непосредственно мистеру Роберту Шекли. Я просто их цитирую[96]96
По тексту, присланному мне Робертом Шекли 7‑го октября 2003 года.
[Закрыть].
Что же касается беспамятства, то когда я прихожу в себя, то понимаю:
ПОРТАЛ УЖЕ ЗАКРЫТ.
Мы едем на лодке с мотором к небольшому островку. Самое удивительное, что жара, от которой все изнывали еще с утра, внезапно спала: небо затянуло странными, белесыми тучками, сквозь которые еле пробиваются палящие лучи беспощадного августовского солнца.
Такое чувство, будто Шекли это наколдовал.
Лодка подходит к островку, глушится мотор, мы поочередно сходим на берег. Первой по камням прыгает моя дочь, потом идет переводчица Шекли, потом он сам.
Последним тащусь я.
После Ибицы мне все еще не по себе.
Голова кружится и ноги ватные.
Но мне вновь безумно хочется, чтобы этот старый человек прибегнул к своей непонятной магии.
Чтобы опять заработала формула (xY)(yZ) X Z и я смог увидеть то, чего самому мне никогда не увидеть.
Шекли устраивается под деревом, переводчица садится рядышком, хотя она нам не очень и нужна: я понимаю все, о чем он говорит, он понимает меня, а когда открывается портал, то языковой барьер вообще исчезает, как исчезает и сам язык.
Не видения, не галлюцинации.
Если это как–то и можно назвать, то
полуденными песнями тритонов,
хотя на часах уже третий час дня и полдень давно позади.
Шекли засыпает, минут на пять, прямо тут, под деревом.
Потом открывает глаза и закуривает очередную сигарету. Он много курит. Camel. Крепкий Camel, но с фильтром[97]97
Есть Camel без фильтра, голову прочищает только так. Или наоборот – засаживает:)).
[Закрыть].
– Ну что, – спрашивает он меня. – Еще хочешь?
Я хочу.
Безумно хочу вновь погрузиться в темную, бездонную шахту времени.
Потому что где–то там должен быть свет.
А еще я знаю, что вновь смогу пережить то ощущение какого–то безграничного удивления перед жизнью, благодарности за присущее ей чудо, случающееся всегда в тот момент, когда ты этого уже просто не ждешь.
Как в запомнившемся еще с детства рассказа мистера Боба «Особый старательский»
«Моррисон, шатаясь, побрел к ней. «Попросить бы мне флягу», – говорил он себе, мучимый страшной жаждой, ковыляя по песку к чаше. Вот наконец перед ним стоял «Особый старательский» – выше колокольни, больше дома, наполненный водой, что была дороже самой золотоносной породы. Он повернул кран у дна чаши. Вода смочила желтый песок и ручейками побежала вниз по дюне.
«Надо было еще заказать чашку или стакан», – подумал Моррисон, лежа на спине и ловя открытым ртом струю воды.» [98]98
Перевод А. Иорданского.
[Закрыть]
– Ну что, мы едем? – спрашивает Шекли.
– Летим! – отвечаю я.
– Падаем! – смеется он.
Портал вновь открывается.
– Хочу увидеть Берроуза! – кричу, чтобы заглушить рев времени.
– Живого? – уточняет Шекли.
– Живого! – еще громче ору я.
– Тогда в Нью – Йорк, – так же громко кричит мистер Роберт, в 1971, а может, и раньше! Вон видишь человека, похожего на труп?
Человек, похожий на труп, стоит у окна и смотрит куда–то вниз.
Я набираю в легкие побольше воздуха и на секунду зажмуриваюсь.
Потом открываю глаза и думаю, о чем мне сейчас лучше всего поговорить с Берроузом.
47. Про острова
Именно Шекли зародил во мне очередную придурошную мечту.
Точнее, нужным образом ее конкретизировал.
Можно даже сказать: – вербализовал: —)).
В его до удивления внятном американском произношении мечта звучала кратко и обрывисто:
NAXOS!
– Я люблю читать про греческие острова! – перед этим сказал я ему и добавил: – Может потому, что там никогда не бывал.
– Поезжай на Наксос! – ответил мне Шекли.
Вообще–то я всегда любил читать про острова. Задолго до того, как впервые оказался в Средиземноморье. На каких–то я даже бывал, ничего особенного, но все равно забавно – тот же остров Русский, что неподалеку от Владивостока, не только надолго въелся в память своими склонами, густо поросшими лимонником и какими–то таинственными, темными, широколиственными деревьями, так еще запомнился безумной эскападой одного давнего приятеля, решившегося прогуляться к вершине и случайно угодившего в яму, из которой долго не мог выбраться, да и не смог бы сам, пока мы его оттуда не извлекли.
ХОТЯ НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ВСЕ ЭТО ОПЯТЬ ЖЕ:
ГЛЮКИ ПРОШЛОГО,
иначе говоря – меморуинги.
ПОЛУДЕННЫЕ ПЕСНИ ТРИТОНОВ…
Но те острова, о которых мне доводилось читать, были совершенно иными.
Дело даже не в Стивенсоне с его «Островом сокровищ», и не в «Необитаемом острове» Жюля Верна.
И не в полинезийском рае Гогена, про который я тоже читал – вроде бы «Луна и грош» Моэма.
Дело вообще в рае.
Островной рай – island paradise.
А рай, как известно, ожидает нас отнюдь не в этой жизни.
Хотя все возможно…
Наверное, поэтому я и отправил в последней части своего романа «Летучий Голландец» главных героев на один из необитаемых островов архипелага Мергуи, что в Андаманском море – чем безумнее развязка, тем прекраснее должны быть окружающие пейзажи.
Пусть даже иногда.
Но к этому времени я уже кое–что понимал в действительном островном раю, пусть даже опыт опять пришел опосредованно, из книг.
Началось все с «Волхва» Фаулза, попавшего мне в руки – по странному стечению обстоятельств – примерно в те же дни, что и наш с Катей Ткаченко «Ремонт человеков» оказался у Бориса Кузьминского.
Только здесь это лишь очередная мета времени, не больше.
Намного существеннее про Фаулза.
Точнее – про остров Праксос, который на самом деле называется Спеце.
Это один из островов залива Сароникос, не так уж далеко от Афин.
Остров, покрытый сосновыми лесами.
А вокруг – Эгейское море.
На самом деле рай сейчас для меня давно уже там, именно на Эгейском море. С того самого момента, когда я только его увидел, то понял: моя душа, наконец–то, нашла, что искала.
Это было ранним утром, где–то в самом начале девятого. Мы с дочерью, ошалевшие после дороги, бросили сумку на рецепции, и – чтобы скоротать время до завтрака – решили дойти до пляжа, хотя «дойти» звучит слишком громко: пляж был метрах в пяти от отеля, надо лишь перейти узкую каменную прогулочную дорожку, громко именуемую здесь бульваром, и вот он – пляж, полоска мелкого, светлого песка, уходящая в розовато–лазоревое зеркало еще не проснувшегося по утру моря…
Напротив же, в стороне горизонта, темным расплывчатым пятном проступал понемногу греческий остров Кос, мало чем похожий на Спеце/Праксос. Как сказано в путеводителе «Греческие острова» из знаменитой английской серии «Dorling Kindersley» – первый всегда отличался мягким климатом и плодородной почвой, на которой выращивали и выращивают знаменитый зеленый салат, второй же еще в древности прозвали «Сосновым». Что же касается Фаулза, то одну из его фраз о Спеце стоит привести почти целиком:
«Праксос прекрасен. Другие эпитеты к нему не подходят: его нельзя назвать просто красивым, живописным, чарующим – он прекрасен, явно и бесхитростно. У меня перехватило дух, когда я увидел, как он плывет в лучах Венеры, словно властительный черный кит, по вечерним аметистовым волнам, и до сих пор у меня перехватывает дух, если я закрываю глаза и вспоминаю о нем. Даже в Эгейском море редкий остров сравнится с ним…»
Между прочим, если считать и те острова, что находятся в Ионическом море, то у Греции их более двух тысяч.
И, скорее всего, когда–то действительно все они были раем, потому что лишь побывав на Эгейском море начинаешь понимать, отчего эллинские боги выбрали именно те места.
Я шел по набережной города Бодрума и мрачно смотрел на причалы, от которых дважды в день отходили небольшие скоростные суда, что–то типа «ракеты», в сторону островов Родос и Кос.
Купить билет не было проблемой: всего–то двадцать долларов до Коса и обратно, и что–то около сорока–пятидесяти до Родоса.
Такие деньги у меня были.
Но у меня был неправильный паспорт.
Как и положено человеку, родившемуся в неправильной стране.
Любой турок мог сесть в «ракету» и поехать на Кос, не говоря уже об англичанах, немцах, шведах и даже израильтянах.
А мне нужна была шенгенская виза.
У меня в паспорте есть одна шенгенская виза – еще со времен поездки в Испанию, но она давно не действительна.
У дочери даже две шенгенских визы, но обе они уже не действительны.
Остров же Кос холмился на горизонте и был недостижим, как недостижим и таинственный Праксос Фаулза, хотя когда я спросил очень давно Кузьминского: – Что это за остров на самом деле? – тот мне почему–то ответил:
– Самос!
А МОЖЕТ, МНЕ ЭТО ПРОСТО ПОСЛЫШАЛОСЬ?
На самом деле Самос относится к северным Эгейским островам, Кос – к Южным Спорадам, Спеце, он же Праксос, как я уже говорил, к островам в заливе Сароникос, а Наксос, куда мне велел поехать мистер Шекли – к Кикладам.
ВЕДЬ НЕ НАДО ЗАБЫВАТЬ, ЧТО ГРЕЦИИ ПРИНАДЛЕЖИТ БОЛЕЕ 2 000 ОСТРОВОВ!
Только это еще не весь путь, который мне пришлось пройти до уяснения всей необходимости путешествия именно на Наксос.
Куда, между прочим, самолеты из Екатеринбурга не летают.
Вот из Копенгагена летают – моя хорошая знакомая, ныне живущая там замужняя фру с плохо произносимой фамилией, летала минувшей осенью с мужем именно на Наксос.
А из Екатеринбурга можно на Родос, на Крит, но —
НЕ НА НАКСОС!
Хотя до Наксоса я хотел еще на Санторин и на Лесбос.
Даже так: вначале на Лесбос, потом уже – на Санторин.
Про Лесбос я даже начал писать роман. Это было сразу после «Ремонта человеков». Я написал страниц тридцать и бросил. Называться он должен был «Дорога на Митилини»[99]99
Митилини – главный город острова Лесбос. Героиня романа, что совершенно естественно, была бы лесбиянкой. Иногда мне все–таки жаль, что я его не написал: —)).
[Закрыть], мне до сих пор нравится его первый абзац:
«Ветер был с моря, соленые брызги долетают до тела, я лежу на песке, уткнувшись в него лицом, подставив спину под солнце, зажмурив глаза, чтобы не сильно слепило – очки не помогут, солнце здесь яркое, а небо безоблачно, пасторальный пейзаж, если оглядеться вокруг: уютная бухта с полосою песчаного пляжа, белые коробочки домов на окрестных склонах и нежно–зеленоватая морская гладь с редкими синими проблесками там, где поглубже.»
Главной героиней тире рассказчицей в этом романе тоже собиралась стать женщина, но наброски текста так и остались в рабочей папке компьютера с названием unrealised —
нереализованное.
А про Санторин/ Санторини – сами греки называют остров Тира – мне поведала вначале жена. Она прочитала в «Иностранной литературе» рассказ супруги Павича, Ясмины Михайлович, и со словами: – Почитай, вот куда мне совсем не хочется! – дала журнал мне.
«Не осталось никакой линии горизонта. Одни облака, с ужасающей силой и скоростью неслись из глубины, где раньше было море, облизывали черные скалы берега и на той же скорости устремлялись дальше, выше, туда, где должно было находиться небо. Солнце в глубине этого пространства выглядело черным кружочком. Дул ледяной ветер. Откуда–то доносился вой собак. Слегка попахивало серой.» [100]100
Перевод с сербского Л. Савельевой.
[Закрыть]
Уже не рай, а прямо–таки ад, хотя все объяснимо: надо же было угодить на этот осколок Атлантиды – есть ведь и такая версия.
Странный такой осколок, где белые деревни рассыпаны по черным вулканическим скалам, а пляжи мрачно сверкают на ярком эгейском солнце своим черным–черным песком…
– Мы не поедем на Санторин! – успокоил я жену, пусть даже самому мне безумно хотелось, да, наверное, и сейчас хочется побывать в этом месте, где – скорее всего – ад и рай на самом деле смыкаются, становясь чем–то единым, какой–то адорай, вобравший в себя одновременно и весь свет, и всю черноту мира.
А потом писатель Шекли сказал мне про Наксос и слово это стало для меня просто наваждением.
Невиданный остров снился мне ночами.
Мерещился днем.
В жару и в дождь, в наступившие осенние заморозки и в первые снегопады.
Я не мог понять, почему мне обязательно надо ехать на Наксос, чего там можно найти такого, что не увидишь ни на Спеце/Праксосе, ни на Косе, ни на Самосе, ни на Лесбосе, ни на Санторине.
От наваждения рукой подать до сумасшествия.
Про него начали говорить: он свихнулся на греческих островах!
Я не хотел, чтобы эта двусмысленная фраза стала пророческой и отправил Шекли e-mail.
Вот что он мне ответил:
«Я не могу вспомнить, почему вдруг заговорил о Наксосе. Я был там недолго, и он показался мне милым и относительно не загаженным туристами островом. Считается, что Тесей бросил на нем Ариадну. Я нашел там чудесный пляж, покрытый галькой всех мыслимых расцветок».
Он не может вспомнить…
Ясное дело: склероз!
Но почему тогда ТАК настойчиво он велел мне ехать именно на Наксос?
Между прочим, Ариадна, брошенная Тесеем, выгодно вышла замуж на том же Наксосе – за Диониса.
Свадьба была шумной, на ней гудели сатиры, силены и нимфы.
Менады пели хвалебные песни. Рекою лилось вино.
Потом же пьяные тени гурьбою отправились к морю.
Скорее всего, их следы до сих пор сохранились на том чудесном пляже – ведь чем еще может быть упомянутая в процитированном выше письме галька всех мыслимых расцветок?