Текст книги "Полуденные песни тритонов [книга меморуингов] (СИ)"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

28. Про кино

Я давно уже не хожу в кино.

Смотреть – смотрю.

Дома, по видео или же по ТВ.

Но ходить – не хожу.

Единственный раз, когда я выбрался с семьей собственно в кинозал, был несколько лет назад, когда в прокат вышел первый эпизод лукасовских «Звездных войн», «Скрытая угроза».

Я – фанат «Звездных войн», только вот фанатею как–то тихо.

Я вообще сейчас очень многое делаю тихо, поэтому смотреть в том же кинозале очередные серии «Властелина колец» мне бессмысленно, я могу сделать это и дома, лежа на диване, чтобы мне не говорили про качество звука и масштабность изображения.

Могу и вообще не смотреть: лучше взять с полки книгу и перечитать, особенно первый том, «Хранители».

Иногда мне кажется, что если бы Д. Р.Р. Т. написал только его, то он создал бы не культовую сагу, а величайшее в мире литературное произведение – ведь в нем была бы та недосказанность, которая «включала» бы и мою фантазию:

А ЧТО ТАМ БУДЕТ ДАЛЬШЕ?

Но есть второй и третий тома, поэтому я знаю, что будет дальше и чем все закончится, а это уже не интересно, фантазия засыпает, остается простое любопытство.

Может, в этом и заключен ответ, отчего я уже много лет не хожу в кино – мне не интересно.

Меня это грузит, заставляет выключать собственный мир.

И очень редко случается так, что чужой оказывается созвучен моему.

Правда, отчего–то это происходит с некоторыми фильмами, которые я могу не просто смотреть, но и пересматривать.

По самым разным причинам.

Например, с «Рэмбо: первая кровь», часть первая. Я всегда жду того момента, когда Сталлоне в конце буквально выблевывает свой финальный монолог.

А еще – «Пес–призрак. Путь самурая.» Мне давно не интересно смотреть то, о чем снято это кино, но до сих пор изумляет, КАК это сделано.

Недавно же меня просто заставили посмотреть «Мир призраков» Терри Зиенгоффа, говоря, что это —

ну вообще просто гениально!

Это действительно оказалось просто гениально и я до сих пор бережно ношу в себе какие–то кусочки этого кино, например, старого дяденьку, ожидающего автобуса, который, судя по всему, никогда не придет.

Оказывается, что он приходит, надо только дождаться.

АВТОБУС ПРИХОДИТ НЕ ПО РАСПИСАНИЮ!

В общем – атмосфера, вот что заставляет меня пусть дома, но смотреть киношки.

Атмосфера и всяческие необъяснимые штуковины, с ней связанные. Имеющие отношение не столько к кино или литературе, сколько к жизни. Когда ты видишь отдельную деталь и понимаешь, что с тобой происходило такое же, пусть в других обстоятельствах и – соответственно – совсем, вроде бы, не так, но схоже.

Какая–то знакомая/незнакомая жизнь, как в фильмах по сценариям Пола Остера.[42]42
  «Дым» и «С унынием на лице».


[Закрыть]

А вот в стране под названием СэСэСэРэ я в кино ходил постоянно. Можно сказать, что я вообще жил в кино. То есть, все просмотренные мною фильмы каким–то образом становились частью меня, и я предпочитал существовать внутри них, а не в окружающей меня реальности.

Я даже помню некоторые из этих лент, что–то только по названиям, что–то более подробно.

Так, в самом далеком детстве моим любимым фильмом было нечто под названием «Кер–оглы»[43]43
  «Героический эпос народов Ближнего Востока и Ср. Азии. В основе сюжета – подвиги богатыря, борца за народное счастье и справедливость Кер–оглы (Сын слепого – по западным версиям) или Героглы (Сын могилы – по среднеазиатским версиям). Сложился ок. 17 в.» (http://www.slovarik.ru/slovari/bes/?slovo=27257)


[Закрыть]. Это про азербайджанского борца за свободу порабощенного трудового народа во временам Ширван–шахов. Причем, я вспомнил об этом лишь тогда, когда оказался в Баку и нас повели на экскурсию в тот самый дворец Ширван–шахов, где героя фильма то ли мучили/истязали, то ли истязали/мучили. Когда же нам показали колодец, в котором некогда жили злые полосатые тигры, то я даже вроде бы заново увидел, как герой моего детства вручную побеждает огромного хищного зверя.

Только не исключено, что все это мне приснилось.

Потом появился «Человек–амфибия», ну, с этим все ясно.

Затем – выстояв долгую, чуть ли не часовую очередь на морозе – я купил за пятьдесят копеек билет на «Три мушкетера» с Жаном Маре в роли д’Артаньяна[44]44
  На самом деле Жан Маре не играл в той версии «Трех мушкетеров», это, что называется, уже полная амнезия. Наверное, памяти просто захотелось, чтобы он был в ней д’Артаньяном так же, как был им потом, в «Железной Маске», как был графом Монте – Кристо, героем «Парижских тайн» и т. д. Об этом мне написал, прочтя главку, один из друзей. В начале я не поверил и полез в интернет. Все правильно, можете сами посмотреть в фильмографии Ж. Маре по ссылке: http://www.imdb.com/name/nm0544786/#actor1960. Изменять же что–то в тексте я не стал.


[Закрыть].

Тогда я понятия не имел, что этот д’Артаньян – гомосексуалист.

Равно как и то, что он – великий актер.

Но несколько лет я старался не пропустить ни одного фильма с ним, тем более, что появился «Фантомас», который вскоре разбушевался, а затем начал бороться против Скотланд – Ярда.

Между прочим, в том самом кинотеатре – он носил имя великого пролетарского поэта В. В. Маяковского, был расположен в одноименном парке культуры и отдыха и был разрушен по причине старости и ветхости еще до нашего всеобщего переселения из СэСэСэРэ в Россию – где я смотрел «Три мушкетера», первого «Фантомаса»[45]45
  Остальные два – уже во Владивостоке.


[Закрыть] и еще много чего, я один раз попал на очень странное кино, которое, как сейчас понимаю, перевернуло меня всего.

Чтобы купить билет, мне даже не пришлось стоять в очереди. Просто подошел к окошечку кассы и приобрел.

А потом зашел в зал и уткнулся в экран.

Кино оказалось двухсерийным и документальным.

И называлось оно «Обыкновенный фашизм».

Наверное, я поперся на него думая, что там – про войнушку.

Отчасти я оказался прав, но только отчасти.

Но когда сейчас я попытался составить список фильмов, которые потрясли меня в ТОЙ моей жизни, то «Обыкновенный фашизм» опередил даже «Трех мушкетеров», по крайней мере, я точно помню, что несколько ночей плохо спал и мне хотелось плакать.

Еще в списке можно найти «Айболит‑66», «Большой приз» и «Белое солнце пустыни».

После чего совершенно внезапно я начал смотреть совершенно другое кино.

Поехала крыша и я стал записным киноманом.

Это было уже после школы, в школе я был нормальным.

Нормальные не смотрят по пять раз «Андрея Рублева» и по столько же – «Конформист».

«Профессию: репортер» и «Амаркорд».

«АМАРКОРД».

«Я ВСПОМИНАЮ».

Рекорд по просмотрам принадлежит «Зеркалу» Тарковского – я умудрился посмотреть его восемь раз.

Хотя это тогда была такая игра – ты смотрел «Зеркало» и пытался найти в нем что–то такое, чего не подметил до тебя никто. Потом вы собирались и начинали все это обсуждать и сравнивать. Что он хотел сказать? А почему это именно так? А вот это было зачем?

ДА ПРОСТО ТАК!

КИНО И ВСЕ ТУТ!

Но тогда именно так я просто не мог ответить…

На Тарковском и закончилась моя сэсэсэровская киномания. Душным летним вечером я отправился на «Сталкер», а выйдя из зала понял, что больше в кино ходить не хочу. Наверное, потому что такого больше не увижу. Мы шли обратно пешком, стемнело, от асфальта несло томящей дневной жарой. Рэдрик Шухарт все еще был там, в Зоне, совсем не похожей на то, что было придумано братьями Стругацкими в «Пикнике на обочине», хотя говорить о том, что всем прекрасно известно, нет никакого смысла.

Смысл – в другом.

Я шел по улице домой, и этой улица была Зоной.

До меня внезапно доперло, что я – сталкер в этом бредовом мире, ждать от которого не стоит ничего хорошего, хотя очень хочется, чтобы счастье было у всех и чтобы никто не был обижен.

Дома по обочинам кривлялись и хихикали.

Внезапно громыхнуло где–то сзади и разразился сильный, типично летний ливень. Было поздно, все уже было закрыто, мы втроем залезли в ближайшую телефонную будку и я до сих пор помню, как по грязноватому стеклу стекали потоки воды.

Вода заливала тротуар, асфальт проезжей части, вода была везде.

И так же внезапно дождь закончился.

На том вечере список фильмов можно было бы остановить, если бы не еще одно кино.

Просто по времени это случилось раньше, но мне совершенно неохота переделывать уже почти готовый меморуинг.

Осенью 1976 года, после двух месяцев военных лагерей, я оказался на дипломной практике в Хабаровске, в газете «Тихоокеанская звезда».

Сентябрь и часть октября были в тот год и в тех местах сказочными, если не сказать – божественными. Я жил в странной гостинице «Рыбак», неподалеку от набережной Амура, приглушенное осеннее солнце, кучи листьев, возле магазинов торговали ананасами, которых в городе Сврдл отродясь не бывало, сюда же их привозили из «братского» Вьетнама и они были навалены горами, как картошка.

Гостиница располагалась в жилом доме, на третьем этаже. Мы с однокурсником жили в дальней комнате двухкомнатной квартиры, в комнатушке перед нами обретались две странные личности, которые обожали покупать на рынке куриц, а затем опаливать их в ванной – запах стоял не для слабонервных.

Рабочая неделя, как и положено, была с понедельника по пятницу, на выходные сокурсник уезжал к своим местным родственникам, а я торчал в номере.

И ходил в кино.

То это был «Зорро», то еще какая–то подобная фигня.

А забытым уже напрочь уик–эндом я выбрался на дневной сеанс фильма с ничего не говорящим мне названием:

«ДЕТИ РАЙКА». [46]46
  «Дети райка». Драма. Франция.1945; 3,15; Режиссер: Марсель Карне. В ролях: Арлетти, Жан – Луи Барро. «Тот, кто смог устоять перед его ярким очерованием, не заслуживает того, чтобы увидеть Париж», – написал критик Эндрю Саррис о «Детях райка». Этот фильм называли ответом Франции на «Унесенные ветром», величайшим французским фильмом во все времена и… затянутой скучищей… Фильм, действие которого происходит в Париже 20–30‑х годов прошлого века – обширный рассказ о безответной любви, тайных романах, ревности и страсти в мире театра, преступности и аристократии. «Дети райка» – это бедняки, занимающие галерку театров в «Бульвар Дю Темпль». Они становятся свидетелями истории любви театрального мима Баптиста (Барро) и его обожаемой Гаранс (Арлетти). По ходу действия мы видим великолепные театральные номера, дуэли, любовь под проливным дождем и непонимание с трагическими последствиями. Фильм снят режиссером Карне в намеренно театральной манере с большой любовью – поражает внимание к деталям, острота глаза. Даже если Барро сыграл бы только эту роль, его можно было бы назвать одним из величайших актеров столетия.» (http://www.videoguide.ru/card_film.asp? idFilm=17306)


[Закрыть]

Просто больше смотреть было нечего.

Я не помню сейчас ничего, что можно было бы рассказать об этом фильме.

Разве что:

а).он был черно–белым,

б.)в нем играл Жан – Луи Барро.

Но до сих пор я помню оглушающее ощущение печали и счастья, переполнившие меня после того, как фильм закончился и я вышел из почти пустого зала на предвечернюю хабаровскую улицу.

Я вдруг понял, что совершенно случайно стал намного богаче, чем был еще несколько часов назад.

Хотя что, собственно, произошло?

Мне рассказали историю, и рассказали ее так, что я умудрился забыть про ее нереальность, пусть даже это

БЫЛО ВСЕГО ЛИШЬ КИНО…

Мимо проходили какие–то непонятные люди, я бесцельно шел по улице, затем повернул куда–то налево и вдруг понял, что иду в сторону того места, где Амур сливается с Уссури.

Надо было лишь дойти до лестницы и спуститься вниз, к берегу.

Пляжи были пустыми – купальный сезон давно кончился.

Я нашел на песке какой–то брошенный бочонок, сел на него и достал сигареты.

Прямо передо мной в сторону берега разворачивался небольшой катер.

Я курил и думал, отчего иногда бывает так безумно грустно, когда хорошее кино внезапно подходит к концу.

29. Про Аркадия Стругацкого

Временами мне в жизни действительно везло и везет. Только вот сам не знаю, почему.

Может, Тот, Кто Знает Все отчего–то считает, что при всей странности моего бытия на этой милой планетке, порою стоит даже такому безумцу, как я, дать возможность почувствовать себя счастливым.

Правда, выражается это в каких–то довольно извращенных формах.

Например, я был безумно счастлив, именно вот так —

БЕЗУМНО СЧАСТЛИВ! –

когда припершись домой со встречи на тот момент нового, 1976 года, улегся читать на не очень свежую, что называется, похмельную голову, «Гадких лебедей»[47]47
  До сих пор никак не могу привыкнуть к тому, что «Гадких лебедей» называют повестью. Это один из самых любимых мною когда–либо читанных романов: —)).


[Закрыть] братьев Стругацких.

До того вечера я их не читал, мне лишь пересказывали.

Тот же Сергей, к примеру.

Про доктора Рэма Квадригу и Голема.

И про писателя Виктора Банева.

И про Диану.

А еще – про мокрецов.

Это был мой мир, где все «пьянь, рвань и дрянь», где постоянно идет дождь, пьют джин, закусывая миногами, а модный писатель, которым тогда я очень хотел когда–нибудь стать, иногда – трезвея – думает о том, что вот как было бы хорошо написать что–нибудь в духе Оруэлла, его романа «1984».

Лучше же вот так:

«1984».

Сейчас я очень хорошо понимаю, что Тот, Кто Знает Все, сделал для меня самое благое уже тем, что не позволил стать модным: мода проходит быстро, мне доводилось видеть и писателей, и драматургов, и рок–звезд, которые на какое–то время становились всеобщими любимцами, потом им на смену приходили другие, а они сходили с ума.

Фигурально, конечно. Впрямую не рехнулся ни один. А жаль – было бы интересно посмотреть.

А может, и рехнулся? Не знаю…

Зато отлично знаю, как прав был Стивен Кинг[48]48
  Я убежден в том, что Кинг – один из самых потрясающих современных писателей. Не во всех романах, конечно, для этого их у него слишком много. Но лучшим хочется временами подражать так же, как Виктору Баневу хотелось написать что–нибудь в духе Оруэлла. Вот закончу меморуинги и примусь за что–нибудь в духе Стивена Кинга, типа его «Мизери».


[Закрыть], когда в «Как писать книги; Мемуары о ремесле» написал правду о том, зачем люди занимаются писательством:

«Писательство – это не зарабатывание денег, не добыча славы, женщин или друзей. Это в конечном счете обогащение жизни тех, кто читает твою работу, и обогащение собственной жизни тоже. Оно чтобы подняться вверх, достать, достичь. Стать счастливым, вот что. Стать счастливым.»

Вот и говорю – я давно уже счастлив!

Что же касается «Гадких лебедей», то там есть один абзац, о которого меня до сих пор бросает в дрожь. Вот он:

«Визжал Р. Квадрига. Он раскорячился перед открытым окном, глядел в небо и визжал, как баба, было светло, но это не был дневной свет: на захламленном полу лежали ровные ясные прямоугольники. Виктор подбежал к окну и выглянул. Это была луна – ледяная, маленькая, ослепительно яркая. В ней было что–то невыносимо страшное, Виктор не сразу понял – что. Небо было по–прежнему затянуто тучами, но в этих тучах кто–то вырезал ровный аккуратный квадрат, и в центре квадрата была луна.»

В ТУЧАХ КТО-ТО ВЫРЕЗАЛ РОВНЫЙ АККУРАТНЫЙ КВАДРАТ.

В ЦЕНТРЕ КВАДРАТА БЫЛА ЛУНА.

Меня до сих пор от всего этого бросает в дрожь…

Каждый вечер, когда я выгуливаю собаку, то смотрю на небо и пытаюсь понять, появится сегодня квадрат в тучах[49]49
  Тучи у нас почти круглый год, за редким исключением небо всегда затянуто.


[Закрыть] или же нет.

Иногда кажется, будто что–то подобное есть. Но – лишь подобное.

Значит, надо ждать.

На днях такое почти случилось, только вот в не очень ровном квадрате был месяц – лишь пару дней, как народившийся, маленький, зловеще–красный.

Можно, конечно, спросить о том, когда это случится, у Того, Кто Знает Все, только я давно уже знаю, что мне ничего не ответят.

Он вообще не отвечает ни на какие вопросы, а если что и делает, то все равно не ясно:

ПОЧЕМУ.

Например, мне до сих пор не ясно, почему именно я был выбран им то ли осенью, то ли весной – хотя это тут не существенно – 1981 года, для встречи с одним из двух братьев, а именно, Аркадием Натановичем, когда тот приехал в город Сврдл получать премию «Аэлита» за написанный им вместе с Борисом Натановичем роман «Жук в муравейнике».

Точнее, встречались то с А. Н.С. многие, пили/говорили/порядок слов можно поменять, но смысл останется тем же. А я вот был именно избран – до сих пор в этом убежден, хотя бы потому, что тот часовой разговор в номере почти что единственной на тот момент приличной сврдлвской гостиницы оказался для меня чем–то вроде то ли незапланированного мистического опыта, то ли общения с сошедшим с горних вершин гуру, пусть даже на самом деле все это было не так, намного проще, тривиальнее и приземленней.

Просто я решил сделать с А. Н.С. интервью, в газетах никаких я тогда уже не работал, но городская «Вечерка» дала мне добро, узнав, предварительно в цензуре, насколько допустимо присутствие высказываний опального писателя[50]50
  Об этом периоде жизни братьев Стругацких лучше всего прочитать в книге Бориса Стругацкого «Комментарии к пройденному», СПб., Амфора, 2003.


[Закрыть] на страницах пусть и вечерней, но городской партийной газеты.

Им сказали, что высказывания переводчика с японского вполне уместны. Дальше мне оставалось лишь одно: найти возможность для общения.

Пробиться в номер.

Получить, что называется, допуск к телу.

И тут мне опять повезло. Мало того. что мой отец приятельствовал с теми самыми людьми, которые организовывали «Аэлиту», так еще и я знал их очень хорошо, можно сказать – с детства. Через матушку.

– Если сделаешь хорошее интервью – иди! – сказали мне. Но добавили: – Только если действительно хорошее.

Я пообещал и мне назначили.

Это было уже после вручения премии. Где–то через день.

И днем.

Все это время они, что называется, круто гудели, так что я попал не совсем вовремя.

Хотя «вовремя» в этой жизни почти не бывает. Или ты всегда кому–нибудь мешаешь, или мешают уже тебе.

Просто мне до сих пор кажется, что если что и хотелось в тот день А. Н.С., то это одного – спокойно продолжать пить портвейн (отчего–то мне кажется, что это был портвейн), который я умудрился разглядеть на тумбочке в номере.

Но это было уже после того, как из второй комнаты – спальни – ко мне выплыл А. Н.С.

Он был похож на старого моржа.

На самом деле.

Какая–то обшкуренная голова с большими, седыми усами. И мощными, серьезными щеками. А одет он был в вязаную кофту с аккуратно подшитыми налокотниками – видимо, чтобы скрыть дырки. Я почувствовал, что у меня слабеют ноги.

Наверное, это было смешно – тот юношеский[51]51
  Мне тогда было всего 27.


[Закрыть] мандраж, равно, как и желание услышать нечто, что может воистину перевернуть твою жизнь.

У меня был заготовлен всего лишь один вопрос. Самое смешное. что сейчас я знаю – какой. Просто минувшей осенью совершенно случайно я наткнулся на то интервью в сети[52]52
  http://www.rusf.ru/abs/books/publ19.htm


[Закрыть]. Меня это не просто поразило – я получил шок. Ведь это надо было в свое время найти газету, вырезать или перепечатать текст, сохранить его до иных времен, издать в какой–то совсем уж малотиражной книжке, а потом и поместить в интернет, хотя ничего такого особенного в тексте этом нет, просто мета времени, каких по миру рассыпано великое множество.

Но зато я говорил с ним и он даже попросил выслать ему потом все в Москву. Для одобрения.

Дал адрес и телефон.

У меня где–то должно хранится полученное от А. Н.С. письмо, точнее, оно есть, но вот где – понятия не имею.

А еще я с ним разговаривал по телефону.

И то ли по телефону, то ли в письме, он рассказал мне про диван.

Ну, почему он не любит ездить – лежишь на диване, надо встать, выйти из квартиры, сесть в лифт, потом выйти из подъезда, сесть в автобус, доехать до метро, потом до аэровокзала, там опять в автобус, но уже в экспресс, приезжаешь в аэропорт, рейс же откладывают, так что надо все это разворачивать в обратную сторону, и тогда ты снова оказываешься на диване, но тогда

ЗАЧЕМ С НЕГО ВСТАВАТЬ?

Что же касается интервью, то я допустил в нем абсолютно невинное вольнодумство.

Только вот сейчас оно невинное. Да даже и не вольнодумство это, а так – просто начал с цитаты.

Из книги «Гадкие лебеди», чего я, естественно, не указал.

Но А. Н.С., по всей видимости, это очень понравилось, и он сказал мне тогда что–то хорошее.

Ну, типа, парень – ты молодец!

Он ведь понятия не имел, что парень всерьез считает себя писателем, и вопрос свой задавал как писатель молодой – классику.

Потому что А. Н.С. был для меня классиком, да таким и остается.

Не от прилагательного «классический», а от схожего, но по сути совсем другого – классный.

КЛАССНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ТО ЕСТЬ – КРУТОЙ!

Более того, из всех виденных мною в жизни писателей лишь два поразили меня тем, что они вот – действительно писатели. Из них это перло. Без всяких понтов, пижонства, умудренного опытом взгляда, котором априори тебя ставят на место.

И оба эти писатели – фантасты.

То есть, как бы и не писатели по серьезной критической шкале.

Один – это, естественно. А. Н.С., а другой – Роберт Шекли.

В них совершенно отсутствовало то, чем так грешат многие пишущие —

СТРЕМЛЕНИЕ СПАСТИ МИР.

Или, по крайней мере, уверенное знание того, что лишь они знают, как это надо делать.

Хотя вопрос, который я задал Аркадию Натановичу, был, как сейчас, понимаю, просто идиотическим:

В ЧЕМ ОНА, МИССИЯ ПИСАТЕЛЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ?

Но почему–то ответил на него А. Н.С. совершенно серьезно.

Он сказал, что она – не в нравоучительстве. И что какие бы идеи, какие бы нравственные и моральные ценности ни исповедовал писатель, он должен соизмерять их с действительным миром, с реальными, живыми проблемами.

А потом началось самое забавное.

А. Н.С. сообщил мне, что дело писателя – это еще и писать.

И лучше, если увлекательно.

То есть, не как Пруст – это Стругацкий подчеркнул особо, видимо, догадавшись, что беседует с типом, который к этому самому Прусту относится с пиететом.

ХОТЯ Я И СЕЙЧАС ОТНОШУСЬ К ПРУСТУ ТАК ЖЕ, НО ДАВНО УЖЕ НЕ ПЕРЕЧИТЫВАЮ – НЕТ НИ ВРЕМЕНИ, НИ ЖЕЛАНИЯ.

А еще А. Н.С. говорил, что писатель – проводник идей.

И что они – БС по узаконенной ныне аббревиатуре – просто берут ампулу мысли, покрывают ее шоколадом увлекательного сюжета, обертывают в золотую или серебряную фольгу вымысла и – пусть читатель кушает на здоровье. После чего кто–то получает приятные эмоции, а кто–то вдруг возьмет да и поставит себя на место того же Руматы Эсторского или Рэдрика Шухарта. Только вот вывод из ситуации должен будет делать сам, потому что ответов авторы не дают. Это не их прерогатива – давать ответы. Писатель будоражит, подстрекает, иногда увлекает в ловушку, но остальное – дело читателя…

Наверное, это было для меня самым главным – услышать, что писатель не дает ответов.

Тогда я про это не знал. Иногда мне казалось, что все должно быть наоборот.

Тогда, больше двадцати лет назад.

А сейчас я это прекрасно знаю.

Писатель не дает ответов, он пишет книги.

Про что?

Понятное дело:

ПРО ЖИЗНЬ!

Только вот у каждого она настолько своя…

30. Про 1984

Для всего цивилизованного человечества 1984 был годом Оруэлла.

Для меня же – крутого рок–н–ролла.

На самом деле я тут ни при чем. Просто так получилось. Во–первых, рьяно исповедуя философию «своего среди чужих…», я предпочитал проводить время отнюдь не в обществе господ литераторов.

Хотя бы потому, что были они по большей частью людьми занудными и желали лишь одного: перейти из разряда непубликуемых в полярно противоположный. Мне же это не грозило. Сдуру напечатав несколько моих рассказов в 1981 году, сврдлвский журнал «Урал» предпочел сделать вид, что я или аннигилирован, или просто постоянно пребываю в тонком теле, а рукопись, которую я собрал для того самого издательства, в котором работал с конца семидесятых редактором краевой литературы – книжки про города, птичек и даже про спелеологов – вызвала у рецензента подозрительно чеширскую улыбку и предложение автору вправить себе мозги.

Только поступил я наоборот.

Ничего вправлять не стал.

И задружился с рокерами.

Тем более, что тогдашняя моя жена была певицей – голос у нее действительно был хорошим и хорошо поставленным – это уже во–вторых.

Вот эти–то два факта, выбор определенной среды обитания и наличие жены–певицы, и привели к тому, что 1984 стал для меня ну очень своеобразным годом.

Говоря пафосно:

временем осознания новых горизонтов и

ПОЯВЛЕНИЯ НОВЫХ ЛЮДЕЙ!

Ну и так далее…

Хотя Оруэлл в нем тоже присутствовал, хотя бы как метафора – тогда ведь об этом все талдычили.

Поэтому Новый год мы встречали слушая «Nineteen Eighty Four» Дэвида Боуи, а под самое утро кто–то из едва продравших похмельные глазки рокеров врубил на полную Джанис Джоплин и сопровождавших ее Big Brother and the Holding Company[53]53
  «Большой брат и Компания держателей акций», можно – «акционерная компания».


[Закрыть].

БОЛЬШОЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ!

В лежащем на моем столе томике Оруэлла в замечательном переводе В. Голышева написано «старший», но «большой» мне нравится – не напишешь же «больше», так что просто:

БОЛЬШОЙ БРАТ МНЕ НРАВИТСЯ!)))

Встречали мы тот самый 1984 на квартире одного бывшего студента–филолога, бас–гитариста из группы моей тогдашней жены и – как мне помнится – ее очередного любовника. Сейчас он живет в Израиле. Уже много лет. Какое–то время был там грузчиком, это все, что мне про него известно.

Но вообще–то я ему страшно благодарен.

ИМЕННО ТАК: СТРАШНО!

Такая вот наипревосходнейшая степень благодарности, и есть за что.

Только благодаря ему я попал в мае того оруэлловского года – а еще он был годом Крысы по восточному календарю – в Ленинград, на второй фестиваль питерского рок–клуба. Точнее, с помощью одного моего сокурсника появилась возможность получить билеты и место в гостинице, а благодаря бас–гитаристу группы моей тогдашней жены на это нашлись деньги. У него был приятель, который их нам ссудил. Но мы их так и не отдали. По крайней мере, я ничего не отдавал – это помню точно.

О самом фестивале я здесь писать ничего не буду. Про все это можно прочитать в моей книге «Live rock’n’roll. Апокрифы молчаливых дней», Екатеринбург, издательство «У-фактория», 2001 год. Это не самореклама, это просто отсылка для любопытствующих, лучше я напишу про свободу.

Потому что уехал я в Ленинград/Петербург одним человеком, а приехал совсем другим. И дело тут не в городе, с которым у меня какие–то невероятно сложные отношения – то ли это я слишком чувствителен для него, то ли совсем наоборот – это он настолько тонок, что отвергает меня, делает плохо, депрессивно, больно. До сих пор не могу в этом разобраться, но – пожалуй – лишь в самый первый раз мое пребывание в Петербурге, с бабушкой и дедушкой, когда мне было десять лет, обошлось без последствий для моей психики.

Такое вот честное признание…

А потом уже все время – с последствиями.

Или же: следствиями, главным из которых для меня оказалось то, что именно на фестивале я познакомился, среди прочих громкоименных субъектов – БГ, Майк, Цой, etc[54]54
  С кем–то это знакомство упрочились и продолжается даже сейчас, к примеру – БГ. Майка и Цоя давно нет, хотя с последним мое общение свелось к одному – пьяный в дымину я носился по коридором рок–клуба за Цоем с воплями: – Витя, выпьем! – Мне до сих пор за это стыдно.


[Закрыть] – с одним человеком, который не то, чтобы открыл мне глаза на мир, но – скажем так – научил смотреть на него по–другому.

Причем – я совершенно не помню, как это произошло.

Каким образом мы с Курехиным заговорили и о чем.

На том нашем Вудстоке я все время был пьян, потому и не мог запомнить.

Но зато хорошо помню момент опохмелки на второй день, когда мы с бас–гитаристом моей тогдашней жены сидели в какой–то питерской пивной и ждали Курехина.

Самое смешное: он пришел.

Ему тоже было плохо, ему тоже требовалось пиво.

Под пиво мы и начали говорить, о чем – тоже сейчас не помню.

Но это и не надо, я давно уже понял, что никакой памяти не существует, да и меморуинги эти я пишу совсем не для того, чтобы гордо поведать – вот с кем сводила меня жизнь.

Скорее всего, я просто хочу окончательно выбраться из того мира теней, в котором временами бывает так горестно и тягостно бродить годами, хорошо зная, что когда–нибудь и для кого–нибудь ты тоже станешь такой вот тенью, с именем, фамилией, и расплывающимися чертами лица.

Хотя мне бы хотелось встретиться с тенью Курехина, просто для того, чтобы сказать ему

СПАСИБО!

Я не раз пытался сформулировать для себя самого ту роль, которую он сыграл в моей жизни. Проще сделать это здесь и сейчас следующим образом:

за три года до нашей встречи Сергей Анатольевич записал пластинку, которая называлась «The ways of freedoms», «Пути свободы». Я услышал ее как раз незадолго до того, как оказался в мае оруэлловского года в Петербурге. Это было, что называется, соло–пиано, две стороны виртуозной игры вне всяких стилей.

Или – в стиле абсолютно свободного музицирования, хотя слово здесь это не подходит, но так же не подходят «импровизиция», «исполнение», «композиция».

Так что пусть будет —

В СТИЛЕ СВОБОДЫ.

Именно стиле, а не духе, ведь стиль более конкретен, более осязаем, а значит – намного сильнее его воздействие.

ОН КОНКРЕТЕН.

Так что столкнувшись вначале с конкретной свободой музыки Курехина я, потом познакомившись с ним, открыл для себя очень простую вещь – его собственная свобода была не меньшей, чем свобода его музыки. А значит, если ты хочешь делать что–то такое же сильное по воздействию, как его «The ways of freedoms», ты тоже должен стать свободным.

Иногда мне кажется, что до встречи с Курехиным свободным я не был.

Скорее всего, так оно и есть.

Я и сейчас далеко не так свободен, каким был он.

Но это и понятно, не всем в этом мире дается одинаково.

Хотя в последнем своем романе, «Летучий Голландец»[55]55
  Естественно, на момент написания этих меморуингов.


[Закрыть], я почти достиг того, чему еще тогда начал учиться у С. К.

За что до сих пор говорю ему «спасибо!», пусть даже его вот уже сколько лет, как нет на этом свете.

Гребанный мир, полный теней.

Ни о чем подобном в 1984-ом я, конечно, не думал. Может, мне казалось, что все мы вечны?

Вообще тот год весь был каким–то ошалевшим и мало предсказуемым.

Вернувшись с фестиваля и уткнувшись в томительно–дождливое лето, я – совершенно внезапно – задружился с Юрой Шевчуком, который тоже преподал мне урок освобождения, но уже на свой, какой–то толстовский по тем временам лад. Он полтора месяца жил у меня дома и все это время мы говорили не столько о рок–н–ролле, сколько о прочитанных книгах и о тех, которые нам самим предстоит написать.

Сейчас я давно уже об этом ни с кем не говорю.

Нет никакого смысла.

А тех книг я все равно не написал, хорошо хоть, что написались другие…

Тут можно было бы и дальше продолжать о всяческих замечательных личностях, вдруг возникших по странной прихоти жизни именно в 1984-ом году, о великом саксофонисте Чекасине, о том же БГ[56]56
  Про БГ очень много в уже упомянутых мною «Апокрифах молчаливых дней».


[Закрыть], про то, как в один прекрасный день мне позвонил милый молодой человек, назвавшийся Володей Шахриным, но делать я этого не буду. 1984 подходит к концу.

Единственное, что надо добавить – 4‑го октября того самого года тогдашняя моя жена затолкнула меня в такси и увезла в клинику. Лечиться от алкоголизма. Таким образом, у меня появился второй день рождения и еще одним шагом стало ближе к недостижимой курехинской свободе[57]57
  Нет никакого смысла писать о последних годах жизни С. К. Во–первых, в то время мы уже не общались, и сам я ничего ТОЧНО не знаю. Во–вторых, я всегда исповедывал и исповедываю принцип «Не судите – да не судимы будете…»


[Закрыть].

Что же касается Большого Брата, то он все так же смотрит на нас, как и тогда. И даже пристальней. Как известно, видеофайлы хранятся на серверах четыре недели, потом их стирают, а ведь камеры слежения расположены не только в супермаркетах. Но тогда мы даже не подозревали, что это возможно.

Уже давно написаны вариации/продолжения на тему оруэлловского романа – например, «1985» Энтони Берджеса. Есть «1985» и у венгра Дьердя Далоша. Можно написать «2004», можно и «2984», в любом случае – он все равно здесь.

Был, есть и будет, так и хочется сказать:

– Привет, Большой Брат! Что там с моей свободой?