Текст книги "Орёлъ i соколъ"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 6.
1.

В лагере, где преподавал взрывное дело Ходжахмет – курсантами были одни лишь девушки.

И всех девушек обязали закрывать лицо.

Не из-за того, что так велит закон Шариата, а скорее потому, что тут могли быть внедренные агенты ФСБ, которые потом вполне могли по памяти восстановить фотороботы курсанток, будущих девушек – снарядов.

Распорядок жесткий. Молитва пять раз в день. Еда – три раза в день. Подъем, молитва. Утренние теоретические занятия. Молитва. Завтрак. Снова занятия. Потом обед и практические занятия на полигоне. Снова молитва. Еда. Занятия. И так до позднего вечера.

Кроме Володи-Ходжахмета – остальные преподаватели – арабы или турки. Уроки вели на русском языке. Это не Афганистан – это Чечня!

Преимущественно крутили специальные видеофильмы. Но и много показывали на учебных стендах и муляжах. Спонсоры на обучение денег не жалели.

Инструкторы требовали, чтобы девушки делали записи в конспект. Но не все девушки, как выяснилось, умели писать.

– А вы рисуйте, – сказал на это Володя Ходжахмет..

У преподавателей, как и всех курсанток, были клички. Или, говоря официальным языком – позывные. У одной курсантки, например, был позывной Красная Шапочка.

Почему Красная Шапочка? Потому что красивая, наверное. Клички курсанткам не Володя давал, это была обязанность начальника безопасности.

Начальник безопасности лагеря, позывной Смоки, когда их привезли – пять новеньких курсанток, особо не раздумывал, когда сказал:

– Ты, красивая, будешь теперь Красная Шапочка, а имя свое старое – забудь, и как выйдешь отсюда, паспорт мы тебе дадим уже совсем на другую фамилию… Если выйдешь…

Девушки друг с другом почти не общались. Красную Шапочку поместили в палатку с маленькой остроносенькой курсанткой по кличке Белка. Белка чем-то напоминала Красной Шапочке ее младшую сестренку, оставшуюся в Дикой-юрте… Такая же маленькая. Может, чуть постарше. Белка как раз и не умела писать. Ей Ходжахмет и посоветовал больше рисовать. Красная Шапочка заглянула к Белке в конспект и увидала там среди каких-то немыслимых каракулей – красивые рисунки домов и деревьев. Домашних животных и цветов…

Белка постоянно отвлекалась на посторонее. Когда Ходжахмет или его сменщик Ливиец рассказывали, как закладывать мину под автомобиль или как минировать железнодорожные пути или телеграфные столбы, рисуя схему закладки боеприпаса, Белка начинала рисовать рядом с рельсами цветы и бабочек на этих цветах. Ребенок!

Красная Шапочка добросовестно хотела выучить всю науку о взрывном деле. Она тянула руку, как в школе, когда ей было непонятно. И Ходжахмет терпеливо повторял.

– Инициирующие взрывчатые вещества, к которым относятся азид свинца, красный фосфор, гремучая ртуть и другие химические соединения, будучи заложенными в небольшом количестве в детонаторы фабричного производства, призваны инициировать взрыв более инертных или бризантных взрывчатых веществ, таких как тринитротолуол, аммонит, аммонал, динамит, пластид и так далее… В инициирующих взрывчатых веществах в подрывном деле используется их способность взрываться от нагревания, трения или удара. По этому принципу и действуют различного рода детонаторы, электрические, огневого способа подрыва и ударного механического.

Держа в руках тоненькую блестящую трубочку электродетонатора, Красная Шапочка спросила:

– А если на задании я потеряю детонатор, то я могу его чем-то заменить?

Курсантки с завязанными лицами обернулись к ней двумя десятками черных глаз.

– Это хороший вопрос, – сказал Володя Ходжахмет, – но вы старайтесь не терять детонатора.

– А если откажет? – не унималась Красная Шапочка.

– А на случай отказа в минах мы предусматриваем дублирующие системы подрыва. Так, в четырехсотграммовой шашке заводского изготовления, как вы заметили, делается три гнезда для ввода детонаторов, а в пластидовый заряд можно вставить сколько угодно, хоть десять… Один – да сработает!

Красной Шапочке очень нравились занятия по огневой подготовке.

Девушек учили стрелять из пистолетов. Из пистолетов почти всех систем и калибров, что использовались в современных армиях и полицейских подразделениях.

Ей нравилось стрелять из "макарова". Он был такой… Такой… милый… И когда после стрельбы она разбирала его, он так приятно пах пороховой гарью.

Она любила тереть его. Терла белыми ленточками ветоши. Терла, как терла бы любимые места у своего мужа… или ребенка, если бы он у нее был.

Она прищуривала левый глаз и легко нажимала на спуск. И каждый раз, нажимая на спуск, представляла себе русских. А впрочем, мишени и были изготовлены таким образом, что на силуэт были наклеены большие фото их политических вождей.

Ельцин, Кириенко, Черномырдин, генералы Трошев, Казанцев, Пуликовский.

Бах! Попала. Бах! Еще раз попала.

У нее получалось лучше всех. И она гордилась этим.

А не нравились ей занятия по рукопашному бою.

Когда становились в пары, ей всегда доставалась Белка. И Красной Шапочке было жалко причинять Белке боль. Но инструктор Ходжахмет строго следил.

– Чего бьешь вполсилы? Думаешь, если мент тебя в Москве в метро прихватит, он тебя жалеть будет? А ну бей, как следует! Бей, говорю! Иначе засыпешься, сорвешь операцию, и сама зазря пропадешь, и в рай не попадешь!

Вряд ли Ходжахмет верил в рай. Вряд ли… Но приходилось слушаться, и она била что есть силы.

Лучше было, когда тренировались на манекенах. Манекены были одеты в форму столичной милиции. И девушки от всей души лупили податливых ментов ногами в пах и без жалости швыряли их через спины на землю, ударом ноги добивая в пластмассовую голову, жутко при этом крича:

– Кийя! Кийя! Кийя!.

На втором практическом занятии Белке оторвало кисть руки.

Задание было самым простым. Каждой курсантке выдали по двухсотграммовой тротиловой шашке, детонатору и куску огнепроводного шнура. Отрабатывали огневой способ. Самый первый и самый простой.

Сперва у столов специальным ножом каждый приготовил огнепроводную трубку. Один срез прямой – этим концом в детонатор, другой срез косой – к нему приставится спичка…

Ходжахмет осмотрел у всех, кивнул, продолжайте, мол…

Потом подошли на огневой рубеж. Каждая из девушек к своей ямке. Снарядили заряды.

Ходжахмет скомандовал:

– Зажигай!

Красная Шапочка чиркнула коробком по прижатой большим пальцем спичке. Шнур начал куриться.

– Клади! – скомандовал Ходжахмет.

Девушки стали класть заряды в ямы. Каждый в свою. Отходить без команды и, тем более, отбегать было нельзя. У Белки что-то не заладилось…

– Все ждем, никто не нервничает, все ждем, – спокойно говорил Володя Ходжахмет.

Шашка, положенная Красной Шапочкой, лежала у самых ее ног. И белый дымок вырывался уже из середины и без того недлинного шнура.

– Все ждут, все ждут команды, – спокойно твердил Володя.

И вдруг – рвануло!

Рвануло – и крик! Ужасный крик.

Девушки – кто попадал, кто врассыпную… Потом почти одновременно сработали девять шашек, заложенных в ямки. Дробью, как канонада на салюте.

Красная Шапочка и не такое слыхала, когда их село пять дней бомбили… Но вид Белки с оторванной кистью вверг Шапочку в состояние ужаса. Она вдруг совершенно отчетливо представила себе, что это ее младшая сестра…

– Айсет! – крикнула Красная Шапочка, – Айсет, не умирай, я тебя сейчас перевяжу…

Белка лежала на спине. Совершенно бледная, как белая крахмальная простыня.

Лежала и глядела на Красную Шапочку своими огромными черными глазами. Ей уже не было больно.

Володя сделал ей два укола промедола, наложил жгут, перевязал. Теперь ждали санитарную машину.

– Белка, – позвала ее Красная Шапочка, – Белка, теперь ты поедешь домой…

– У меня нет дома, – ответила Белка еле слышно, – у меня нет дома, мне некуда ехать…

И вдруг она разрыдалась. Вова сделал ей еще один укол. Белка перестала биться…

И Красная Шапочка вновь представила себе, что это ее сестренка Айсет…

– Все, хватит, – сказал Ходжахмет. – Машина пришла…

Да, пришла машина. Санитары погрузили носилки в кузов.

– Прощай, Белка! – крикнула Красная Шапочка…

Она так и не узнала, как ее настоящее имя.

Уродство, которое взрыв причинил Белке, не вызвало в Красной Шапочке отвращения к учебе. Наоборот, она теперь с еще большим вниманием слушала объяснения инструкторов.

Володя-Ходжахмет сделал разбор случившегося.

Он показал всем Белкин конспект. И с усмешкой на тонких желтых губах, сказал:

– Если вы пришли сюда цветочки и бабочек рисовать, то из вас ничего не получится.

Война, а особенно подрывная война, не терпит мечтательных. Наша война любит конкретных.

И Красная Шапочка приняла эти слова. И единственное, о чем она теперь позволяла себе мечтать – это была месть. Ложась в холодную и жесткую постель, перед тем как выключалось сознание, она представляла себе, как войдет в Кремль, и как навстречу ей выйдут все самые главные начальники русских. Их министры, их генералы, их артисты и ученые… И она, войдя в середину этой толпы, замкнет цепь…

Красная Шапочка ненавидела мужчин.

Она ненавидела их за то, что она сама не родилась мужчиной. И когда ночью, ей хотелось любви и ласки, она уже не представляла себя в объятиях артиста Бочкина или американского инструктора Джона, она представляла себя в толпе русских, опоясанная зарядом в два кило самого мощного чешского пластида… …

2.

Перед самым Новым годом нога позволила Мельникову не только вприпрыжку перемещаться по палате, но потихонечку и на костыликах выходить в коридор, в курилку, и что самое главное – к сестринскому посту. Особенно, когда там дежурила Катюша Шилова. Сутки через трое. Это у них так график назывался.

Сестрички на хирургии вообще – все как на подбор, красавицы. Но Катюша, она такая милая, такая тихая и беззащитная, что сорок или пятьдесят пацанов из битой и стреляной, но бесшабашной десантуры, горелых матерщиников-танкистов, или саперов с оторванными конечностями, все, кто лежал на отделении, в дни ее дежурства – становились пай-мальчиками.

Мельников любил выкатиться к ней после отбоя и поговорить, когда уже тихо, и никто не дергает с этими бесконечными капельницами или уколами.

Мать приехала в Ростов сразу, как только узнала о его ранении. Взяла на работе "за свой счет", потом сняла угол у каких-то пенсионеров, живших неподалеку, на берегу Дона, и каждый день приходила после утреннего осмотра, разговаривала с лечащим врачом, с сестричками, с начальником отделения.

– Езжай, мама, домой, – твердил Мельников, – выпишут меня скоро и комиссуют – дома увидимся, в Москве.

– Вместе домой поедем, – отвечала Вера Вадимовна, – тебе ведь трудно теперь будет одному.

– Почему одному?

– А потому, что нужна тебе такая жена, которая ухаживать будет за тобой, заботиться будет. А без уважения, да без любви, кто ж позаботится о тебе?

– Ты че, мам?

– А то, что Олька твоя вот даже и не едет к тебе.

– Ну и не надо, пока я такой. Вот поправлюсь, сам приеду.

– Да нельзя же так, сынок, любить только когда здоров, да когда деньги есть!

Любовь, ведь она мужу и жене на то дается, чтобы и в горе, и в болезни друг дружке помогать.

– Мам!

– А вот и мам! Не невеста она тебе. Тебе бы вот на такой жениться, как сестричка эта, что в эту смену работает..

– Катюша Шилова.

– Вот-вот, Катюша Шилова.

– Ладно, мам, ты чего, в самом-то деле?

– А вот и то, что умру я, а кому ты будешь нужен? Олька твоя всегда хвостом вертела. Тебе после такого ранения, доктор-то говорит – особый уход нужен будет.

А у тебя ни образования, ни профессии. Олька тебе не жена – попомни мои слова. Я о твоем будущем думаю.

– Мам, все будет нормально, меня теперь, как героя, в любой институт без экзаменов примут.

– А жить на что будешь? На пенсию военную? Это ж по нашим московским меркам – крохи! На такие деньги Ольку свою не прокормишь.

– Да что ты все Олькой меня попрекаешь?

– А потому что болит сердце у меня, как ты жить будешь? Ты же сын мой единственный. А я не вечно с тобой рядом буду, да и потом – что я тебе могу дать, кроме ухода? Тебе надо крепким тылом обзаводиться, сынок. Такой женой, чтобы и работа у нее была, а главное, чтобы любила тебя и не бросила бы ни в болезни, ни в какой другой передряге.

– Ну…

– А вот женись на этой сестричке, она вон какая заботливая. Я ею давно любуюсь.

Мне б такую невестку.

– А Олька?

– Вот попомни мои слова, не приедет она сюда…

– Ну-ну.

– А вот и ну-ну. А Катюшенька наверняка бы за тобой в Москву-то поехала бы – только позови!

– Ладно, мама, нормально все будет…

И мать с сыном надолго замолчали. Мельников задремал, а Вера Вадимовна сидела подле госпитальной койки и глядела в окно.

А Мельникову приснился сон.

Приснилось ему, будто он дома – в Москве, в своей комнате, в коммуналке на Аэропорту. И что сидит он на диване и слушает музыку. А поют… Иконы…

Старинные, в серебряных ризах, как те, что когда-то у бабушки Клавы висели в углу. Спаситель, Матерь Божия, Никола Угодник. И вот кажется ему, будто лики на иконах – живые, и что они не то чтобы сами поют песню про то, как хочется спать, но подпевают… И верно подпевают:

When I wake up early in the morning

Lift my head – I'm still yawning

When I'm in the middle of the dream

Stay in bed – float on stream Please don't wake me, please don't shake me Leave me where I am I'm only sleeping…

И Мельников ничуть не удивился такому обстоятельству, но совсем наоборот, даже обрадовался, и смотрел на иконы с не меньшим обожанием, как если бы это были артисты с Эм-Ти-Ви… И в том, что они пели любимую песню, ему показался добрый знак. Знак чего – он еще не знал. Но когда проснулся и увидел подле себя мать и Катюшу Шилову, пристраивающуюся с капельницей к его и так уже колотой-переколотой руке, улыбнулся им обеим и сказал нараспев:

– Please don't wake me, please don' t shake me, leave me where I am, I'm only sleeping…

– Другие ребята кричат во сне, а ты поешь… Да еще и по-английски, – с самой милой детской улыбкой своей сказала Катюша, ловко протирая сгиб его руки ваткой со спиртом.

– В другое бы время меня как шпиона за это арестовали, – пошутил Мельников.

– Видно, на поправку идешь, скоро к себе в Москву поедешь, – сказала Катюша и снова улыбнулась ласково и по-детски, как наверное, улыбалась бы ему младшая сестра, кабы ее Бог дал.

Но не было у Мельникова младшей сестры.

Один раз Мельников спал… Катюша поставила ему капельницу, потом сделала укол, и он спал… И Катюша, уже сменившись с суточного дежурства, не ушла домой, а сидела подле него, и пока он спал, она читала ему сказку.

– Маленького дельфиненка звали Фи. Он был совсем маленьким, но при этом очень веселым и резвым. Ни одной секунды Фи не находился в покое – он все время то обгонял маму справа, то слева, то заныривал в глубину, то выскакивал из воды в воздух и, пролетев несколько метров над волнами, снова падал в родную стихию. "Такой непоседа!" – жаловалась на него мама своим подружкам – дельфинихам. "Только никогда не уплывай от меня далеко! – говорила она дельфиненку. – В море так много опасностей, а ты еще совсем маленький".

"Нет, я большой!" – обижался Фи и выскочив из воды, пулей летел в небо, мгновение висел в воздухе и снова плюхался в морскую пену.

Но однажды на море был легкий шторм, и дельфины, сбившись в стаю, отплыли подальше от берега, потому что в шторм они боятся быть выброшенными волной на камни и разбиться. Все дельфины – большие и маленькие, и даже крохотуля Ди-Ди, которой только исполнилось два месяца, отплыли на глубину и там пережидали плохую погоду. Только Фи, когда старый и мудрый дельфин Бу-Бу велел всем отплывать от берега, не послушался и, отстав от мамы, нырнул в сторону и затерялся в зарослях морских водорослей. Фи хотелось показать маме, что он вполне самостоятельный, и что он, если ему захочется, может и сам решить – что надо делать, а что нет. Он нырнул к самому дну и принялся там гоняться за маленькими золотыми рыбками. А дельфины тем временем отплыли далеко в море. Мама плыла вместе со всеми, уверенная, что ее маленький Фи держится следом, но, обернувшись вдруг, никого позади себя не увидела.

"Фи! Фи! Где ты?" – стала в ужасе кричать мама. Другие дельфины тоже стали звать малыша, но старый Бу-Бу велел всем плыть дальше, потому что во время шторма дельфинам находиться возле берега – опасно.

Но мама бросилась назад – искать своего непослушного Фи. Она снова доплыла до зарослей водорослей, где последний раз видела своего сыночка, но волны уже стали такими сильными, что подняли со дна ил и в мутной воде стало плохо видать.

"Фи! Фи! Отзовись!" – кричала мама, в панике мечась от берега к зарослям водорослей и обратно.

А плавать у берега уже стало опасно даже для взрослого дельфина, не то что для маленького. Волны стали очень высокими, доставая почти до самого дна, и они со страшной силой старались выкинуть все, что плавает в воде на берег, при этом они так бились о прибрежные камни, что грозили разбить о них все, что по неосторожности им попадется, даже стальной корабль, не то что нежное дельфинье тельце.

Мама совсем перестала что-либо видеть от поднявшейся со дна мути, и волны уже два раза чуть не ударили ее о камни, но она не уплывала, а продолжала звать своего Фи.

А Фи тем временем плыл на встречу со стаей. Он еще полчаса назад, поиграв с рыбками, отправился на глубину и разминулся с мамой буквально в десяти шагах. Не заметив друг друга, они проплыли в противоположных направлениях. Вскоре Фи нашел дельфинью стаю, и старый Бу-Бу принялся его ругать:

"Где ты пропадал? Ты знаешь, что твоя мама тебя поплыла искать? А там уже такие страшные волны, что дельфин, даже очень сильный, – может и не выплыть!" Фи заплакал. Он испугался за маму. И ему стало стыдно за свое непослушание.

Старый Бу-Бу тогда велел маме маленькой Ди-Ди присмотреть за непослушным Фи и сам поплыл за его несчастной мамой.

Когда Бу-Бу приблизился к берегу, волны стали такими высокими и сильными, что мама Фи уже почти не могла им сопротивляться. Метр за метром они оттаскивали дельфиниху к острым камням, грозя превратить ее в отбивную котлету. Дельфиниха изо всех сил сопротивлялась течению и все продолжала звать:

"Фи! Фи! Где ты мой маленький?" "Держись, дельфиниха! – крикнул ей подплывая старый Бу-Бу. – Твой Фи нашелся и он в безопасности".

Теперь оба дельфина бок о бок встали против набегавших волн, стараясь преодолеть губительное течение. А волны сантиметр за сантиметром все отбрасывали дельфинов к камням…

"Держись, держись, дельфиниха!" – кричал старый Бу-Бу и из последних сил подталкивал ее своим телом.

Наконец ему удалось в какой-то момент так сильно толкнуть дельфиниху, что, попав в такт отбегавшей волне, та сильно рванула вперед, начав мало-помалу отдаляться от страшных камней. Но при этом сам Бу-Бу отстал, и волны стали бить его об каменное дно.

Уплывая от страшного места, дельфиниха оглянулась…

"Прощай! – крикнул ей Бу-Бу. – Береги своего малыша!" И больше дельфиниха уже не оглядывалась. Надо было уплывать на глубину, туда, где плавали остальные дельфины.

Наутро, когда шторм утих, люди нашли на пляже старого умирающего дельфина.

"Бедненький", – сказала про него одна маленькая девочка.

А Бу-Бу смотрел на нее одним глазом и тихо плакал, вспоминая свою прошедшую жизнь…

– Что ты делаешь? – спросила Катюшу старшая медсестра. – Домой иди!

– Нет, – ответила Катюша, – не пойду, майор психолог сказал, что ему надо детские книжки читать, тогда у него психологический шок пройдет после ранения…

И Катюша не уходила. Ждала, пока Мельников не проснется. …. ….

3.

После того, как первый выпуск диверсанток увезли из лагеря, Красная Шапочка затосковала. Хотелось тоже – выучиться поскорей и поскорей в дело… Убивать, убивать, убивать!

В палатку к ней поселили новенькую. Кличка Ландыш. Редкое для девушки нокча явление – натуральную блондинку.

На правах старшей Красная Шапочка принялась помогать новенькой. Подбадривала ее, когда у той не получалось, подсказывала, показывала. Но лед растопить так и не удалось. Ночью протянула руку к соседней койке, спросила:

– Как звать?

А та в ответ:

– Ландышем зови, как учили, а остальное не важно.

А через две недели, как уехала та смена, Ходжахмет с Ливийцем собрали всех в штабной палатке и сказал, что сейчас им покажут очень важную кассету с видео.

Красная Шапочка уже знала, что каждую операцию невидимые дублеры снимают на видео. Для потомков и для того, чтобы готовить смену тем геройским девушкам, что идут на смерть.

Это был фильм о том, как две их девушки взорвали вокзал в крупном курортном городе русских.

Сперва камера снимала, как девушки готовят свое снаряжение… Красная Шапочка вздрогнула. Она увидала круглые плечи и нежные ключицы своей бывшей соседки по палатке – курсантки Ночь.

Ночь надевала пояс с зарядом.

Вот она закрепляет пояс, вот она протягивает провода через рукав платья и прячет замыкатель контактов в специальном кармашке. Вот она покрывает голову платком, вот надевает темные очки…

Девушки садятся в машину и едут по дороге. Их снимают из машины, которая идет сзади. Вот впереди милицейский пост. Их не останавливают. Проехали, слава Аллаху!

Русские – дураки.

А вот и вокзал…

Ливиец останавливает кассету и дает пояснения.

Он снова рассказывает, как готовилась операция, как девушки вели себя, какие совершили ошибки, и наоборот, где они нашли правильное решение. Это очень важно, ведь теперь каждой из курсанток предстоит повторить путь, пройденный Ночью и ее боевой подругой – позывной Роза…

Ливиец снова пустил кассету.

К платформе подошла электричка. Из вагонов вывалилась большая толпа людей. Все направились к зданию вокзала. Вот люди входят в вокзал…

И вдруг, камера в руках снимающего вздрогнула.

Стекла в дверях и окнах как бы брызнули наружу. Из окон сразу вырвался белый дым.

Многие повалились на асфальт. Кто-то побежал. Кто-то заметался…

Снимающий принялся крупным планом показывать людей, лежащих на асфальте. Вот кровь. А вон – еще кровь. А вон еще…

Красная Шапочка подумала, что это могла быть и кровь Ночи. Да, это могла быть и кровь ее подруги…

И чтобы понять, жива она сама или нет, Красная Шапочка достала из кармана перочинный нож, открыла лезвие и ткнула себя в левую руку, повыше кисти.

Кровь… Кровь шла. Значит, она еще жива. Жива не для любви но для смерти. … …