Текст книги "Орёлъ i соколъ"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

3.

– Верительные грамоты вручены, экселенс! Настала пора серьезного и доверительного обмена информацией, – сказал Саша.

– Да, – кивнул Ходжахмет, – я как раз собирался объяснить тебе некоторые позиции в новой парадигме нашего мира.

Они сидели на открытой веранде рыбацкой хижины Ходжахмета, обставленной в Хемингуэевском стиле. Хижина представляла собой современное бунгало, расположившееся на оконечной части сильно вдававшегося в море низкого, почти пустынного мыса. Несколько пальм возвышались над плоской крышей одноэтажной хижины, давая некоторую тень, и напоминая Саше нечто уже виденное, толи на открытках, рекламировавших курорты далекой Кубы, толи в фильмах с Ди Каприо о райских островах и дико растущей индийской конопле.

– Я где то видел твоего стюарда, – сказал Саша, когда слуга, одетый в белый пиджак с одним серебряным погоном на левом плече, поставив перед господами стаканы с ледяной кока-колой, удалился к себе в свой бар – Да, это артист одного из питерских театров, – кивнул Ходжахмет, – его фамилия Лжедмитриев, я его специально привез сюда, чтобы он служил мне здесь.

– Ты поклонник театра музкомедии? – удивился Саша.

– Да нет, – пожал плечами Ходжахмет, – просто он мой физический отец.

Помолчали.

Каждый о своем.

– Так вот, – спохватился Ходжахмет, – я расскажу тебе по порядку, как мы пришли к получению ключа времени.

– Я весь самое благодарное внимание, – кивнул Саша, – слушаю тебя с интересом.

– Начну с чистой теории, – сказал Ходжахмет, делая глоток ледяной кока-колы, – Время становится пластично изменяемым при трех условиях. Первое, это скорости, близкие к скорости света, и это явление тогда еще только на уровне так называемого парадокса времени, было теоретически открыто Эйнштейном.

В знак понимания Саша молча моргнул глазами.

– Но управляемым процесс изменения или как мы теперь говорим, пластификации времени, становится возможным только при введении в формулу понятия о количестве информации.

Ходжахмет испытующим взглядом поглядел на Сашу.

– Я пока не понимаю, – признался Мельников.

– О-кей, я постараюсь объяснить. Помнишь у Фауста, – остановись мгновенье?

– Ну, помню.

– Не ну! Просто Гете уже кое-что знал.

– Что знал? – спросил Саша.

– То, что ключ можно взять и там и там.

– Не понимаю.

– А что тут понимать? – усмехнулся Ходжахмет, – третья компонента, это нравственный знак, и он может быть как положительным, так и отрицательным, это зависит от того, у кого находится ключ. У дьявола, у которого Фауст брал ключ, нравственный знак один, а у Ангелов Божиих, знак полярно противоположный, так что можно найти ключ и там и там, но важно обязательно сделать выбор и обладание одной лишь информацией ничего не даст.

– Значит их два ключа? – спросил Саша.

– Молодец, понял, – хлопнул себя по колену Ходжахмет.

– А какой теперь у вас? – спросил Саша.

– Догадайся с трех раз, – хмыкнул Ходжахмет.

– Значит, вам необходим теперь еще и второй ключ? – спросил Саша.

– Правильно, – кивнул Ходжахмет, – он необходим нам, чтобы во временно-ситуационных пластах у нас не было бы никакой конкурентной борьбы.

– И этот второй ключ должны достать люди с противоположно нравственным зарядом?

Так что ли?

– Умница, именно так. И поэтому, я тебе еще не отрубил голову. Пока.

– А почему ты уверен, что добыв, я отдам тебе потом этот ключ? – спросил Саша.

– Потому что ты любишь Катю, и потому что ты такой, какой ты есть, – ответил Ходжахмет.

Ходжахмет щелкнул в воздухе пальцами, и в проёме стеклянных дверей появился послушный стюард.

– Сочини ка нам кофе, – сказал Ходжахмет, и сладко потянувшись, медленно врастяжку произнес, – погода какая стоит а? И ночи, ночи такие звездные! По такой погоде так трахаться хочется! Сегодня оттрахаюсь по полной программе. С Катей оттрахаюсь.

Саша ничего на это не сказал.

Только задумчиво посмотрел в синюю морскую даль.

***

– Колдовские заклинания это всего лишь пароли к уровням управления, – терпеливо объяснял Абдулла Аббас, – это всего лишь команды, содержащие блоки кодов управления и доступа. Говоришь «Абракадабра-сим-сим», а работает это в системе общего информационного поля с постоянно включенным вай-фай доступом, так же, как если запускаешь в обычном навигаторе команду «энтер» или «exe»…

– Понимаю, – кивнул Саша, – но заклинания действовали не всегда.

– Верно, и здесь вступает второе необходимое условие, – сказал Абдулла Аббас.

– Нравственный знак? – поспешно спросил Саша.

– Можно назвать это и так, – но математически это звучит иначе.

– Теперь понятно, почему были белые маги и черные, и почему порою для преодоления определенного уровня требовались невинные младенцы и чистые девы.

– Все на лету схватываешь, – поощрительно кивнул Абдулла.

– Таким образом, первый детекторный модем для линька с небесами был создан путем набора группы монахов, которые хором твердили мантру-заклинание? – спросил Саша.

– Верно, – кивнул Абдулла, – группами их собирали, потому что тогда еще не было психо-усилителей и мощность сигнала повышалась путем простого наращивания числа молящихся.

– А пророки? – спросил Саша, – а как же пророки?

– А пророки, это те, чьи внутренние возможности сами притягивали сигнал небес для линька, – пояснил Абдулла Аббас, – это либо очень чистые люди с чистым нравственным знаком, либо…

– Очень знающие, – поторопился вставить Саша, – как доктор Фауст.

– Почти так, – согласился Абдулла Аббас, – таких людей больше, чем нравственно чистых, но за них тоже идет борьба и они тоже все на жестком учете.

– Там? – спросил Саша, показывая пальцев в небо.

– И там тоже, – кивнул Абдулла.

Они стояли в большом машинном зале, где был собран пси-усилитель.

Монтаж реактора, питающего усилитель энергией, был уже почти закончен.

Рабочие в голубых комбинезонах и инженеры в белых халатах сновали туда и сюда, порою едва уворачиваясь от юрких автопогрузчиков шустро носившихся по бетонному полу машинного зала.

– Эта штука заменит нам всех наших так называемых чистых, которыми раньше мы выходили на связь с мировым облаком, – пояснил Абдулла, показывая рукою на голубоватые иридиевые стержни пси-усилителя.

– А схему усилителя тоже оттуда слямзили? – поинтересовался Саша.

– А откуда же еще? – цокнув языком ответил Абдулла, – не американцы же придумали в конце то концов! …

В своем кабинете, возле монитора, Саша поставил на стол картонную иконку – образ св. Евгения Родионова.

Святой в зеленом камуфляже, с атоматом Калашникова на груди – строго глядел на Сашу, как бы спрашивая его, – сможешь, как я смог?

***

Катя приняла нового мужа, как если бы так было и всегда.

Как если бы Ходжахмет всегда был ее мужем.

Катя была женщиной.

И красивую женскую половину дворца Ходжахмета с ее бассейнами, внутренними садами с экзотическими птицами, роскошными хранилищами картин и драгоценностей, слугами и танцовщицами, Катя находила это новое жилище куда как более комфортным, чем те две комнатки в бетонном бункере Резервной ставки, где последние пол-года они ютились с Сашей.

– Жить надо сегодня, – сказала Катя Лидии, – жить надо сегодня, потому что завтра может уже не быть.

ВЕЧНЫЙ ЛЁД
1.

Подлодка U-2545 капитан-лейтенанта Вальтера Шмидта, нырнув под лед, привычным курсом входила в ледовые гроты Антарктической базы «Новая Ля-Рошель».

На лодках ХХ1 – го проекта не было второй отдельной каюты, и Вальтер Шмидт, любезно предоставивший свои отдельные апартаменты высокому гостю, спал в тесненькой кают-компании, а свободные от командирской вахты часы проводил на центральном посту.

Над подсвеченным снизу штурманским столиком, висел портрет "папы" – гроссадмирала Дённица.

Вальтер глянул на фото, приятельски подмигнул ему и повернувшись к боцману Вилли Хиндермиту, поинтересовался, – что, Вилли, пойдет теперь за тебя твоя Хельга, когда ты к ней заявишься с крестом первого класса?

Все на лодке знали, что старина – Вилли, в свои двадцать шесть лет явно засидевшийся в женихах, уже полтора года осаждает неприступную Хельгу Браун – двадцатипятилетнюю голубоглазую красавицу, служившую техником-электриком в береговой команде базы "Новый Сен-Назер".

– А будет крест, господин капитан-лейтенант? – с детской обидой в голосе спросил бородатый Вилли.

– За этот поход всем кресты будут, – без тени сомнения ответил командир, – американский авианосец тридцать пять тысяч тонн водоизмещением ко дну пустили, да и гостя из Пиллау без проблем довезли.

– Вам то, поди, Рыцарский крест на шею навесят, герр капитан-лейтенант, – вставил унтерофицер Хайнц Мейски.

Шмидт не ответил.

Повернулся в сторону стоящего тут же старшего инженера-механика – обер-лейтенанта Гюнтера Шепке и скомандовал, – искать полынью, всплывать под перископ. – боцман, двадцать спереди, тридцать сзади, – скомандовал инженер, – красный свет в рубке, зенитный перископ поднять.

Вальтер Шмидт быстро поднялся по стальному вертикальному трапу в перископную, привычным движением свернул фуражку с неуставным командирским белым верхом – задом наперед, чтобы козырек не мешал глядеть в окуляры, и взявшись левою рукою за левую откидную рукоять, правой рукой, как бы по дружески обнял этот командирский прибор подводного видения.

– Есть полынья, всплываем под перископ, антенну выдвинуть, – скомандовал командир.

Горизонт был чист.

Над лодкой висела "летающая тарелка" Мессершмидт Ме-1262 или "новая швальбе", как называли ее летчики и подводники.

Их встречала Антарктида.

– Вестовой, будите гостя, пусть побреется что-ли, – через люк крикнул Шмидт вниз на нижнюю палубу, – через час будем в "Новой Ля-Рошели".

А Ольгис Гимпель и не спал совсем.

Он лежал в малюсенькой капитанской каюте, на все плавание любезно предоставленную ему командиром лодки, лежал и глядел в обитый отожженным деревом потолок.

Ольгис думал о вечных и голубых льдах.

Вестовой вежливо кашлянул за занавеской, заменявшей здесь двери капитанской каюты, и для верности еще и постучав костяшками пальцев о панель из фанеры под красное дерево, сказал, – через час будем на базе, Гер Гимпель, я приготовлю вам все для бритья, если желаете. …

Под огромным, более двухсот метров высотою – ледяным куполом уютно расположились четыре лодки ХХ1 серии – черные от оклеивающей их легкие корпуса резины, они изящно контрастировали с голубыми стенами вечного антарктического льда.

Естественные полости, величиною до полу-километра в диаметре, были обнаружены немецкими географами еще до Второй мировой войны и именно сюда в сорок четвертом и сорок пятом перебрались лучшие подводники Пиллау и Данцига, Сен-Назера и Ля-Рошели.

На пирсе лодку Шмидта встречал оркестр, девушки из береговых служб, адмирал Лютцов-Боровски и группа улыбающихся штабистов с корзинкой, в которой похрюкивал своим розовым пятачком ритуальный поросенок. Поросенку потом предстояло превратиться в жаркое. Но он этого не знал, как не знал, выходя из Сан-Франциско американский авианосец "Констеллэйшн", что пойдет на дно от двух торпед, выпущенных с U– 2545.

Шмидт спустился по трапу, приставил руку к фуражке с белым верхом, шагнул навстречу адмиралу.

Позади Шмидта, под взглядами выстроенной на палубе небритой команды, спускался по трапу и почетный пассажир лодки – Ольгис Гимпель.

Его тоже встречали, но без поросенка.

Гимпеля встречали господа из СС.

На пирсе, позади адмиральского "мерседеса", стоял черный "БМВ" с эсэсовскими номерами и возле машины отдельной от флотских группой перетаптывались люди в черных кожаных плащах.

Ольгис сперва подошел к адмиралу, поприветствовал его, потом обернулся к Шмидту и сказал, – я благодарю вас и вашу команду за оказанное мне гостеприимство, капитан-лейтенант, желаю удачи и новых побед.

Шмидт лихо откозырял в ответ и потом повернувшись к стоящей на верхней палубе, выстроенной команде, подмигнул своим товарищам, мол неизвестно, что еще лучше и почетней – потопить американца на тридцать пять тысяч тонн, или довезти из Пиллау важного бонзу?

Эсэсовцы отсалютовали Гимпелю выкинув правые руки в принятом в их Ордене приветствии.

Расселись в просторной БМВ седьмой серии.

Ольгис с группенфюрером Полем на заднем сиденье, штандартенфюрер Хаземан впереди с шофером, а Шульц и Цемски сели в "гелентваген" сопровождения – Как тут у вас с погодой? – толи в шутку, толи всерьез, спросил Ольгис.

– У нас всегда вечный минус по Цельсию, – ответил Поль, – если и умрешь, то не протухнешь…

Сказал и расхохотался своей шутке.

Ольгис знал, что по местному обычаю, умерших эсэсовцев вмораживают в лед и считают их как бы отбывшими в длительную командировку, до той поры, когда их разморозят и оживят – в том будущем, когда ученые Рейха познают секреты оживления.

Пробитые во льдах своды тоннеля красиво освещались встроенными светильниками и каждый, расположенный через пятьдесят метров светильник, создавал как бы новое кольцо светлого пространства. И машина неслась из кольца в кольцо, из кольца в кольцо…

– Кольца Нибелунгов, похищенные у них Зигфридом, – подумал Ольгис.

Но развеселый хохотун Поль не дал ему побыть в задумчивости.

– Сейчас мы приедем в научный центр, там вас уже ждут господа ученые, а потом, а потом я отвезу вас в гостиницу и вы уже не отвертитесь от пирушки, которую мы вам там приготовили. Вы когда нибудь купались в вырубленном во льду бассейне, когда в него наливают очень горячую воду? Нет? Тогда впереди у вас незабываемое наслаждение! И там будут наши спортсменки, девушки из сборной команды рейха по синхронному плаванию. Уж мы с ними синхронно… ха-ха-ха, уж мы с ними синхронно, – и Поль засмеялся, заглядывая Гимпелю в лицо, ожидая от гостя встречной веселой реакции.

Наконец, череда колец света и тьмы закончилась. Машина вырулила под светлый голубой купол и остановилась.

– Приехали, – крякнул Поль, отстегивая ремень безопасности, – здесь наша наука, сейчас они будут задавать вам вопросы. Заждались вас наши ученые. и возле машины отдельной от флотских группой перетаптывались люди в черных кожаных плащах.у.своим розовым пятачком ритуальный п Пси-усилитель был уже почти что собран.

Профессор Вили Воленштайн, которого Поль представил Ольгису дал короткие пояснения, суть которых состояла в том, что пси-усилитель на иридиево-рубиновых парах даст такой прорыв, что американцы с их жалкими попытками объединить три их огромных станции – Гренландскую, Норвежскую и Аляскинскую в единый блок устойчивого линка с мировым знанием, будут детским лепетом, этаким детекторным радиоприемником двадцатых годов прошлого столетия в сравнении с современными радиоприемниками на процессорах и микросхемах.

– Эффект усиления происходит за счет последовательной раскачки каждой иридиево-рубиновой пары другою иридиево-рубиновой парой и так далее, – объяснял профессор Воленштайн, – такая цепочка схожа с цепью гальванических элементов, которые если соединить последовательно, то они будут приращивать напряжение, а если их соединять параллельно, то они будут приращивать ёмкость и мощность соответственно.

– А если соединять комбинированно? – спросил Ольгис, взглядом упершись в партийный значок на галстуке профессора.

– Совершенно верно, – кивнул профессор, – мы именно и собираемся применить в нашем пси-усилителе именно эту схему, схему комбинированного объединения иридиево-рубиновых пар. Слабые колебания одной пары, усиливаются когерентными колебаниями другой и так далее, а блоки из таких пар…

– Заменяют сотни и тысячи молящихся и поющих мантры монахов, – перебил профессора Олег.

– Правильно, – одобрительно кивнул профессор, – это именно то, чего не хватило нашим товарищам в сорок четвертом и сорок пятом годах, когда в Вевельсбурге тибетские монахи по программе ананербе почти уже дали все необходимые сведения и по атомной бомбе и по двигателю для летающих дисков.

– Мы еще все изменим, дружище, – сказал Ольгис, похлопав профессора по плечу.

Знаком руки отпустив Воленштайна, Поль пригласил Ольгиса проследовать в офис главного руководства центра.

До совещания, на котором должен был выступить с докладом Ольгис Гимпель, еще оставалось пятнадцать минут.

Можно было успеть выпить по чашечке кофе и выкурить по сигарете.

– Курите английские? – поинтересовался Поль, предлагая Ольгису сигарету "Бенсон и Хэйджес".

– Нет, спасибо, дружище, – улыбнулся Ольгис, доставая свои, – думаю, здесь остроумно и актуально курить сигареты "Антарктида" ленинградской фабрики Клары Цеткин.

– Откуда у вас эти раритеты? – поинтересовался Поль, с любопытством разглядывая мягкую белую пачку.

– Оттуда, из прыжка в семидесятые, – просто пожав плечами ответил Ольгис. ….

Фанфары отгремели.

Эсэсовцы лейбштандарта в черных парадных мундирах и стальных шлемах внесли знамена.

Все присутствующие, стоя запели гимн эсэс "Ди фанне хох":

Выше знамена, маршируют отряды эсэс..

Потом, председательствующий – обергруппенфюрер Шниттке произнес речь.

Обычную партийную речь, изобилующую общими фразами о врагах, о жидомасонах, об американской либеральной жидоплутократии и о скором грядущем крахе и того и другого.

– Вы выступаете четвертым, после гауляйтера Новой Швабии Альфреда Розенкранца, – наклонившись к Гимпелю, прошептал Поль.

Ольгис не волновался.

Он любил публичные выступления и почти никогда не готовил тезисов.

Когда знаешь о чем говорить, надо только начать, а потом никакая сила тебя уже не собьет со смысла.

– Камарады! – обратился к присутствующим председательствующий, – слово предоставляется группенфюреру Ольгису Гимпелю, куратору научных разработок и разведки в ситуационно– временных пластах.

Ольгис взошел на трибуну, слегка наклонил микрофон, чтобы был поближе, и обведя зал долгим взглядом, начал свой спич.

Он говорил о том, что рано еще праздновать победу.

Человечество вступило в последний, решающий этап схватки, схватки за информацию.

Американцы – эти извечные соперники Германии, снова, как и сорок пятом, идут с нашими учеными почти вровень, почти колесо в колесо. И выиграет тот, у кого в последний момент будут крепче нервы и у кого в последний момент будет более устойчивый линк. Но в тоже время, в отличие от прошлых неудач, когда противниками Германии были объединенные силы Англо-американцев и Советского Союза, теперь на театре военных действий появились другие сильные соперники, Китай и Объединенные силы исламских государств. И они тоже имеют определенный прорыв в области научных разработок в пси-линке.

– Нам важно то, – сказал Ольгис в заключение своей речи, – что мы в отличие от американцев, единолично взяли под контроль именно южный полюс, тогда как северный полюс американцам приходится делить с русскими.

То, что для полного господства, необходимо контролировать оба полюса, и иметь два ключа, Ольгис в своей речи не сказал.

А надо иметь два полюса и два ключа времени. …

Голден АКАПУЛЬКО

1.

– Прощупывание ближнего космоса по полюсам, поиск червячного входа в полое пространство, представляете, именно так он и назвал свою статью, разве это не шпионаж? – возмущался Редрик Паттерсон.

Впрочем, на помощника директора ФБР Генри Брауна это показное и довольно таки плохо сыгранное возмущение, за которое даже на третьесортной съемочной площадке Голливуда и пяти центов бы не дали, впечатления никакого не производило.

За показным возмущением чиновника НАСА, ответственного за сохранение государственной тайны скрывалась либо собственная неуверенность, либо какое-то опасение быть в чем-то заподозренным.

За годы службы в армейской разведке, а потом и в ФБР, Генри Браун нагляделся на тысячу таких вот плохих актеров, как этот Редрик Паттерсон, разыгрывающих либо сочувствие к жертве, либо возмущение жестокостью преступника, либо растерянность перед дерзким вызовом общественности. А потом, в ходе следствия выходило, что за всеми этими разыгранными чувствами скрывалось либо соучастие, либо прямое участие в преступлении, либо на самый легкий конец – халатность, по которой это преступление было совершено.

– Мы только прощупываем и сканируем ближний к полюсу космос, – суетливо сыпал объяснениями Патерсони, – строительство таких огромных и дорогостоящих станций наблюдения не может производиться скрытно от общественности, и нам пришлось давать официальную версию назначения этих станций, по которым их целью было якобы радио-прощупывание дальнего космоса с целью обнаружения новых объектов, вроде радио-галактик и черных дыр.

Объясняя, Паттерсон заискивающе заглядывал Брауну в глаза.

– Ну, – поощряющее кивнул Браун, – давайте дальше..

– Так вот, – от волнения сглотнув слюну, продолжил Паттерсон, – давая официальную версию мы даже подстраховались, сочинив и якобы настоящую, якобы подлинную версию назначения станций, де они призваны наблюдать за возможными стартами русских и северокорейских ракет.

– Ну, – нетерпеливо буркнул Браун, слегка раздражаясь манерой Паттерсона останавливаться в значимых местах своей речи и заискивающе заглядывать в глаза.

– Так вот, этот негодяй, этот Вэл Гилмор берёт и публикует в открытой прессе этот свой доклад, де станции предназначены для фиксирования вылетов летающих дисков из вод Северного Ледовитого океана, ни больше-ни меньше.

– Ну, – снова буркнул Браун.

– И он еще пишет, что каждый пролет объекта – это перемещенец во времени, и далее приводит статистику, сколько перебежчиков во временно-ситуационные пласты было в последнее время.

– И сколько их было? – поинтересовался Браун.

– Видите ли, – Паттерсон задумчиво взялся за подбородок, – мы научились различать типы перебежчиков. Они различаются по форме, а их форма говорит о принадлежности к временному пласту. Так, дискообразные, это перемещенцы в ближнее прошлое, не дальше десяти-пятнадцати дней. Сигарообразные – это перемещенцы в среднюю глубину до десяти лет, а шарообразные, это глубокие перемещенцы до нескольих веков и глубже.

– А в будущее? – спросил Браун.

– Что? – не понял Паттерсон.

– А перемещенцы отсюда в будущее, вы их фиксировали?

– Нет, – односложно ответил Паттерсон.

– Почему? – удивился Браун.

– Потому что в будущее они уходят с южного полюса, из Антарктиды, – сказал Паттерсон и почему-то натурально загрустил, такой неподдельной грустью, за которую заплатили бы даже и на первоклассной съемочной площадке Голден Фишер Майер или Парамаунт Пикчерз.

– Ну так сколько их было? – не унимался Браун.

– Видите ли, – Паттерсон снова схватился за свой подбородок, – мы вывели очень интересную статистику, что сильные обвалы и взлеты на бирже деловых бумаг очень связаны с количеством выходов в ближние пласты.

– То есть? – спросил Браун, – что вы имеете ввиду?

– А то, что это никакие не пришельцы и не чужаки, которым сто раз наплевать на наши "доу-джонсы" и "никкеи", а это наши жулики, которые ходят в ближнее прошлое и будущее, и получая информацию о курсах ценных бумаг, делают свои спекулятивные сделки.

– И что? – спросил Браун, – вы поймали их.

– В том то и дело, – кивнул Паттерсон, осторожно оглядываясь, как бы их никто не подслушал, – мы принялись контролировать все крупные покупки пакетов акций и нашли.

– Кого нашли? – спросил Браун, прямо в упор глядя Паттерсону в глаза.

– Нашли тех, кто продавал самые большие пакеты голубых фишек за три – пять дней до их падения и покупал большие пакеты акций за три дня до их взлета.

– Ну, дальше.

– Мы установили пять таких случаев и все они были связаны с появлением дисков за день до покупок и продаж.

– Ну… и вы установили, кто были эти люди?

– Да, установили, – ответил Паттерсон – И кто же они? – спросил Браун.

– Они не настоящие, – ответил Паттерсон и покраснел, смутившись под строгим неодобрительным взглядом Брауна.

***

– Ли Харвей Освальд, Ли Харвей Освальд был не настоящим…

Генри Браун наконец то оторвал себе десять дней подобия некого отпуска.

Вообще эта поездка в Италию была вроде служебной командировки. И директор ФБР, отправляя своего помощника в совместную с коллегами из НАСА поездку, напутствуя Брауна, почти по дружески советовал, – не теряйтесь там, сами понимаете – Италия и Черногория это адриатические курорты с мировым именем – в такой поездке любой даже самый сухарь – и тот пожелает расслабиться и снять жилетку самоконтроля.

Поэтому постарайтесь сблизиться с ребятами из НАСА – кое чего сможете им перепродать в обмен на разумный бартер, но не зарывайтесь. А вообще, отдохните, попейте красного вина, пофлиртуйте, наконец, а не то вы плохо выглядите, старина…

В Италию летели на военно-транспортном самолете СИ-130, с авиабазы в Вулверстоне.

Вместе с Брауном летел советник американского посла в Италии Джон Лири. Джон был профессиональным разведчиком, и в ФБР, где в отличие от Лири служил Браун – знали, что Лири занимается вопросами координации американских спецслужб, а сказать вернее и честнее – шпионит и старается как можно больше вытянуть из конкурентов, как говорят русские – нахаляву.

Как и положено разведчику, Лири был очень контактным, преуспел в умении нравиться и даже казался славным малым.

И кабы Браун был новичком и как говорят те же русские – был бы первый год замужем, – он бы и вправду мог проглотить крючок да и поверить, что Лири тоже – вот ведь какое совпадение! – как и Браун, занимается коллекционированием старинных виниловых грампластинок. Но Браун знал, что таких совпадений в разведке не бывает. Просто Лири хорошо информирован и подготовился к поездке – а цель – обработать его – Брауна на предмет какой то их ЦРУшной подлянки. Но тут еще надо посмотреть – кто кому вперед успеет подлянку подстроить. ЦРУ – ФБР или наоборот, ФБР – ЦРУ?

Однако все равно – интересно поболтать о приятном. Даже с человеком, который держит камень за пазухой!

– А представляете, старина, как было бы здорово, отправиться на машине времени, скажем, в тысячу девятьсот шестьдесят пятый год? – сказал Лири.

– А почему именно в шестьдесят пятый? – спросил Браун.

– А потому что в том году было первое турне Биттлз по Америке и можно было купить их виниловые сорокапятиоборотные пластинки "Она любит тебя", "Дай мне твою руку", "Вечер после тяжелого дня". Я теперь обошел все антикварные магазины в Нью-Йорке и в Вашингтоне, нигде не могу найти этих пластинок, только на лазерных дисках, а зачем мне настоящему любителю эти си-дишки? Настоящий звук только на стареньком виниле!

Да! Лири основательно-таки подготовился!

Он хорошо знал особенности музыкального вкуса Брауна, его любовь к Биттлз и виниловым раритетам.

– А что мы будем слушать, если в гонке с арабами и китайцами, мы проиграем? – спросил Браун, – вы там у себя в ЦРУ, вы думали об этом?

– Мы надеемся, что мы их опередим, – ответил Лири, – в крайнем случае, не самый худший вариант, если всех нас и арабов и китайцев опередят русские, как тогда с космосом…

– Тогда мы все будем слушать "калинка-малинка", – хмыкнул Браун.

А сам задумался.

Тогда в начале шестидесятых русские опередили нас с космосом.

Их Гагарин.

Их Королев…

Их Ли Харвей Освальд…

Это был первый опыт по созданию ситуационно-временного коллапса?

Или нет? …

Ах, Италия!

Воистину – волшебная страна.

Недаром, все художники ездят сюда как мусульмане ездят в Мекку.

Не был в Италии – не великий ты художник, не настоящий!

И не даром европейская, а почитай и вся современная цивилизация – отсюда пошли – от Рима, от латинян…

Красотища!

Расслабляет такая красота.

Ну невозможно думать о войне, когда вокруг такое торжество жизни!

На фоне таких ландшафтов можно только пить вино, любоваться женщинами и петь…

Причем, обязательно по итальянски:

Volyare, o-ho!

Cantare, oh-ho-ho!

Голосом Джанни Моранди или Паолы Берте…

Или этого – нового, модного теперь, как его? Эроса Рамазотти!

Браун не был дикарем.

В школе… А он учился в очень приличных Праймери и Комприхэнсив скуулз, они группой, классом – ездили на каникулах в Рим – осматривали руины Колизея и все такое прочее. А потом еще и в старших классах, когда были в моде эти семейные обмены – он ездил в Верону по обмену с одной итальянской девочкой, что тоже гостила у его родителей в Калифорнии.

В Вероне Браун уже был почти взрослым – ему было шестнадцать, он уже покуривал тогда и пробовал пиво. И ужасно мечтал о грудастой итальянской стриптизерше. А его вместо стриптиза таскали по Веронским достопримечательностям – где Ромео с Джульеттой жили, где они встречались, на какой площади Тибальда убили… Брауну плевать было на все на это – он все пялился на груди мамаши этой Стелы Паццони – что гостила тогда у его родителей. А мамашу эту звали Вероникой. Жгучая такая брюнетка с очень-очень белой кожей, на которой красная губная помада и красный бюстгальтер смотрелись так… Что только бы и смотрел всю жизнь на это сочетание красного, белого и черного. Браун подглядывал за сеньерой Паццони… И она его застукала. Засекла она его. Стыдно было! И на что он надеялся – пацан! Что такая красавица сеньора, замужняя дама, подарит ему поцелуй?

Кончилось все неприятным объяснением и досрочным отъездом в домой в Сан-Диего.

А о Веронике. О сеньоре Паццони – Браун еще несколько лет потом забыть не мог.

И вот он снова в Италии.

А что, если вырваться на пол-дня в Верону?

Нагрянуть к семейству Паццони, как снег на голову!

Какова она теперь – Вероника? Королева его детских сексуальных снов…

Состарилась?

Сколько ей?

Пятьдесят семь?

Браун поежился, представив себе, что этот Джон Лири запросто может быть в курсе всех его детских сексуальных переживаний.

Запросто!

И элементарно!

Если им – ЦРУшникам – надо будет его зачем то припереть, они раскопают все его студенческие поездки и увлечения. И факт его гощевания в семействе Паццони – очень вероятно может быть зафиксирован в его досье, лежащем в ЦРУ…

Браун снова поежился, представляя, как Джон Лири читает в этом файле следующее:

"в мае семьдесят третьего года Генри Браун проживал в доме господина и госпожи Паццони в Вероне Италия. По программе школьного обмена. Во время пребывания в доме Паццони – ночами подглядывал за спальней госпожи Вероники Паццони… " Неприятно, если Джон читал о нем такое!

Неприятно. И не более того.

Потому что на такой ерунде не вербуют!

Подглядывать за женщиной – это не уголовное преступление.

Вербуют на более серьезных грешках.

А серьезные грешки были…

И докопались ли ЦРУшники до его реально серьезных грешков?

Вот в чем вопрос! …

Италия расслабила – сняла стресс и раскованность.

Браун пил вино, тоннами поглощал лазанью и спагетти с морепродуктами…

И вновь, как тогда, в шестнадцать лет – стал вдруг остро вожделеть белокожих темноволосых итальянок.

Джон Лири все время оказывался рядом.

Оказался рядом и в тот вечер, когда их принимали летчики с американской авиабазы в Сен-Лоренцио.

Они были гостями трехзвездного генерала Тони Бьюконена.

Тони пригласил их на авиабазу – отпраздновать День Благодарения.