Текст книги "Орёлъ i соколъ"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Одним словом, когда спецназ вернулся ни с чем, Старцев окопал своих по периметру, понаставил "коробочек" за укрытиями и стрелять разрешил только снайперам из ГРУ – где каждый снайпер не ниже старлея…

Теперь вокруг больницы воцарилась почти мертвая тишина, иногда только нарушаемая пулеметной очередью с той – с ихней стороны.

И вдруг…Синицын, что ни на минуту не расставался со своей СВД, кричит,

– Товарищ генерал-майор, глядите-ка, поп бежит.

– Какой еще поп?

– Такой… Натурально – провославный поп… Батюшка.

А отец Борис, как только узнал, что чечены захватили больницу, помолился Иверской, да и пошел туда, где как полагал – была нужда в нем.

Только еще перед тем как идти, приколол на рясу свой орден Красной звезды и памятную медаль за "интернациональный долг" в ДРА…

А Ходжахмет отца Бориса сразу не узнал – с длинными волосами да с бородой, да в рясе. Ему его привели на КП, что Ходжахмет оборудовал в ординаторской хирургического отделения.

– Вот, поп русский с белым флагом к нам пришел, – оскалился опоясанный лентами к РПК весельчак Махмуд.

– Поп? Зачем поп? Я просил у них телевизионщиков с ОРТ и НТВ – я заявление делать хочу, а попа я у них не просил. И че ты так смотришь?

Отец Борис же, напротив, Ходжахмета сфотографировал в одну секунду,

– Не узнаешь, Володя? в/ч 88 840…

– Сержант Майданов? Замкомвзвода?

– Вижу, признал ты меня, наконец.

Посидели с минуту молча. Ходжахмет даже как то занервничал, что вообще для него было несвойственно. Достал сигареты, машинально предложил отцу Борису. Тот только покачал головой ни слова не говоря.

– Ты в восемьдесят четвертом по весне на дембель пошел?

– А тебе тогда еще пол-года оставалось, – ответил батюшка, и Кольке Демьяненко, и Лешке Старцеву, он теперь генерал…

– Кольку в Союз "тюльпаном" послали. Нас в июне в дело запустили. Начальству тогда под Кандагаром активное развитие успеха понадобилось. Из взвода нашего еще и Гошу Маргеналашвили тогда и Петю Маркина…

– Я знаю. Я в областной совет ветеранов теперь вхожу. Почетным заместителем председателя…

– Понятно.

– А ты теперь с женщинами воюешь, десантник?

Ходжахмет насупился. Бросил сигарету и принялся длинными пальцами ощупывать жесткие рыжие волосы моджахедовской своей бороденки.

– Нет, Борис, я не воюю с женщинами. Да и не десантник я теперь… У нас нет вэ-де-ве…

Это у вас – у русских есть и самолеты и вертолеты.

– А там, в Афгане, ты был русским десантником?

– Там?

Ходжахмет замолчал. Махнул раздраженно весельчаку Махмуду – "выйди, оставь нас"…

– Это было там. – Он сделал ударение на последнем слове, – Было и прошло. А теперь у нас наша нынешняя реальность. Нету больше ни СССР, ни Афгана, ни десантуры…

– Нет, неправда твоя, есть десантура, – спокойным алтарным своим басом пророкотал отец Борис, – и десантура с женщинами не воюет.

– Ты меня, замкомвзвод, на жалость не разводи! Да и не замкомвзвод ты мне теперь. На тебе вон – и одежда поповская. Где твой камуфляж да кроссовки? Нет больше десантуры, и страны той нет. И я теперь воюю за свою веру – против вас.

Против русских. И мой тебе совет – уходи по добру – по здорову, пока мои ребята тебя сгоряча как барана не прирезали…

Отец Борис ясными голубыми глазами своими посмотрел из под светлых бровей,

– А я и пришел себя предложить в залог… Вместо женщин. По крайней мере – вместо беременных и тех что с грудными. Отпусти их Ходжахмет, если в тебе осталась хоть капля чести. А со мной – что хотите.

Ходжахмет от нервов весь зачесался, запуская пальцы то в рыжую бородку, то за воротник камуфляжа,

– Ты меня на жалость не разводи! Что было – то прошло. У меня теперь другая честь. Была раньше десантная, а теперь другая честь у меня… И с десантурой вашего Старцева я теперь воюю.

– Женщин то все равно – отпусти. Меня возьми, а женщин с детьми – отпусти.

Ходжахмет вдруг длинно выругался по – матерному. Забористо, смачно.

– Ну что ты пришел, Борис? Пришел бы ты в другой раз…

– И что? Ты бы выпил со мной? Тебе ж ислам не велит!

Ходжахмет достал из одного из многочисленных своих нагрудных карманчиков бронежилета черные светозащитные очки. Кликнул Махмуда.

– Позови главврача. Заманскую эту. Пусть собирает этих…

Он запнулся на слове "женщин", мягко с характерным акцентом выговаривая начальный слог…

– Женщин из родильного отделения пускай выводит. Свяжись с Старцевым, чтобы не стрелял. Мы здесь еще долго сидеть будем. Пока Ельцин телевидения обещанного из Москвы не пришлет… И ты, Борис с ними уходи.

– Нет, останусь я у тебя. Потому как много у тебя еще больных здесь. А покуда люди русские православные здесь в плену у тебя, и я с ними останусь. Но за беременных и тех что с грудными – спасибо.

Телевидение потом показало, как двадцать женщин из родильного отделения выходили с грудными из больницы. Под белым флагом из простыни. И дикторы сказали, что это премьер Черномордин с бандитами договорился. …

ЕХАЛИ КИТАЙЦЫ
1.

Товарищ Лю ден Лао написал статью для главной газеты в Поднебесной.

Теперь все товарищи должны прочесть эту статью и выучить ее главные тезисы.

Впрочем, главный тезис и так был хорошо известен каждому товарищу:

Китай должен стать самой большой и самой мощной державой и оставаться таковой многие века.

Наши ученые и инженеры под мудрым руководством партии и ее председателя товарища Вэнь сянь Пина осуществили тот необходимый прорыв, позволивший сегодняшнему Китаю вырваться в обострившейся конкурентной борьбе за энергетические и иные природные ресурсы, обогнав так называемые развитые страны Запада и оставив далеко позади себя Америку и Россию.

Теперь каждому товарищу необходимо осознавать свойственную Конфуцианскому пониманию мира, семейную причастность к тем процессам, что движут Китай к вершине его величия и крепя дисциплину, вносить ежедневный вклад в жизнь партии и великой страны.

– Если мы не прозеваем момент, то мы сможем выключить действие закона информационной стабильности, по которому всегда и во все времена с появлением объекта, вбрасывающего избыточную информацию, происходит его отторжение для сохранение информационного и временного равновесия, – сказал Лю ден Лао, – и тот человек, который сделает это будет достоин того, чтобы на все века вписать свое имя в историю страны.

– Кто же станет этим человеком? – спросил Ван Хэ.

– Я думаю, вы, мой юный друг, можете стать этим человеком, – сказал Лю ден Лао и попросил чашечку зеленого чаю с жасмином.

– Могу ли я мечтать об этом? – удивился Ван Хэ, – такая слава, какой удостаивался до этого разве что только первый китайский космонавт.

– Я доверяю тебе, мой друг, – сказал Лю ден Лао, и я уже обсуждал твою кандидатуру с председателем Вэнь сянь Пином.

– Я очень благодарен вам, учитель, – сказал Ван Хэ, отвесив поклон своему господину.

– Теперь нам предстоит расставание, милый Ван Хэ, и я буду скучать по тебе, – сказал Лю ден Лао, ставя фарфоровую чашечку на серебряный поднос.

– Когда мне надлежит уезжать? – с тревогой в голосе спросил Ван Хэ.

– Завтра утром ты улетаешь в Гонконг, – уже с деловой бесстрастностью сказал Лю ден Лао, – там ты присоединишься к группе наших военных, которые снабдят тебя всеми необходимыми инструкциями, но перед тем, как тебя начнут готовить к заброске, я должен дать тебе несколько советов.

– Каких советов, учитель? – спросил Ван Хэ.

– Тех советов, которые носят общий философский характер, мой друг, – ответил Лю ден Лао, – дело в том, что останешься один на один с самим собой в мире, где никто не ждёт тебя, где нет и не было еще ни твоей матери, ни твоих друзей, ни твоего учителя, где одиночество твое будет сравнимо разве что с одиночеством космонавта, хотя и того ждут на Земле его семья и друзья, и поэтому твое одиночество будет сильнее, чем одиночество космонавта, потому что того от Земли отделяет только пространство, а тебя от близких тебе людей будут отделять годы и годы. Поэтому, мой друг, я опасаюсь твоего возможного малодушия.

– В чем оно может выразиться, учитель? – покорно потупив взор, спросил Ван Хэ.

– В предательстве, – ответил Лю ден Лао, – малодушие твое может выразиться в предательстве.

– Но как можно? – воскликнул Ван Хэ.

– Там, в тех далеких отсюда пластах времени, где нет еще ни тебя самого, ни твоих друзей, ты можешь вдруг малодушно захотеть остаться там, – сказал Лю ден Лао, – остаться там, захотев вдруг начать совершенно иную жизнь. Потому что такое глубокое перемещение может родить соблазны.

– Нет, я никогда не поддамся никаким соблазнам, – твердо сказал Ван Хэ.

– Я надеюсь на это, – кивнул Лю ден Лао, – и именно оттого что немного знаю тебя, я и рекомендовал Совету твою кандидатуру. Но я хочу уверенности. И поэтому должен предупредить тебя, не поддайся соблазнам остаться там, заведя себе новых друзей, поддавшись соблазну быстрого достижения успеха и богатства, используя те знания, которые ты туда принесешь. Явившись туда, ты можешь объявить себя пророком, чудотворцем и прорицателем, ты можешь разбогатеть и стать очень влиятельным политиком. Но помни, что мы здесь помним про тебя.

– Я буду думать о вас, учитель, и эти мысли удержат меня от любых соблазнов, – сказал Ван Хэ.

– А мы здесь позаботимся о твоих родных и близких, – сказал Лю ден Лао, – обнимая своего ученика. …

Для посадки в аэропорту Гонконга у самолета очень мало места для маневра.

Заходить на полосу, одним краем своим уходящую в море, а другим упирающуюся в городской массив, можно только с одной стороны.

У англичан здесь было так мало места!

Именно здесь в Гонконге так явственно проявляются великие противоречия Великого Китая.

Огромное население и скудность территории, пригодной для жизнедеятельности.

По карте Китай такой большой, но если разобраться, то две трети его территории совершеннейшая пустыня!

Вот и в Гонкоге – двадцать миллионов населения всего на ста квадратных километрах. Даже посадочной полосе аэропорта места едва-едва хватило.

Самолет сделал крен, маневрируя над морем и в иллюминаторе стали видны ребристые полоски волн с барашками и маленькие рыболовные суденышки на траверсе зеленого мыса.

Красивая стюардесса мило улыбнулась Ван Хэ.

И он тоже улыбнулся ей.

Ее дети, когда пойдут в школу, станут изучать биографию товарища Ван Хэ, станут изучать историю его великого подвига.

Когда Ван Хэ выходил из самолета, стоявшая возле трапа красивая стюардесса снова улыбнулась ему, и он вдруг взял и поцеловал ее. Как брат целует сестру.

***

Центр подготовки переброса был оборудован в киностудии.

В целой анфиладе студий, были смонтированы декорации, долженствовавшие восстановить атмосферу шестидесятых годов прошлого столетия.

На дворе стояли автомобили тех лет, с трудом, по крупице собранные по всему миру.

Пространства студий и прилегающих дворов были наполнены характерными вещами того времени, афишами и рекламой тех лет, людьми в одеждах и по моде шестидесятых.

Ван Хэ должен был потихоньку привыкать.

С ним проводили занятия историки, филологи и психологи.

Прежде всего, он не должен испытать шока несовместимости культур.

Ведь когда он очутится там, ему станет очень и очень одиноко.

Один со своими знаниями о будущем в чуждом ему мире людей не могущих и не желающих его понять.

А ведь он еще должен будет найти себе помощников.

И надо научиться говорить, так как говорили в те времена и думать как тогда, а иначе, а иначе его сразу расшифруют как чужака, и в лучшем случае определят в сумасшедший дом.

Обстановка, смоделированная на студиях, где прежде снимали фильмы про героев кунг-фу, очень помогала.

На целую неделю Ван Хэ погрузился в мир далекой юности его родителей, когда маме и папе Ван Хэ было еще по пятнадцать лет.

– Не трудитесь устанавливать с ними связь, – предупредил инструктор Йонг.

– Я и не думал, – ответил Ван Хэ.

– Это вы сейчас не думаете, а там такие мысли могут придти вам в голову, – сказал Йонг.

Главная задача Ван Хэ это не только установить и запустить маленький пси-генератор, работающий на частоте большого Пекинского генератора, но сделать это точно в момент бифуркации, предварительно найдя и обезвредив конкурентов.

– Конкурентов будет трое, – сказал Йонг, – немец, американец и араб. И прежде, чем вы запустите нашу машинку, вы будете должны обезвредить всех троих.

– Как же я найду их? – спросил Ван Хэ.

– Задача облегчается тем, что точка бифуркации того временного пласта будет находиться в Ленинграде, на территории СССР, где найти немца и американца, как впрочем и араба – будет достаточно просто при той методике поиска, которой мы вас научим. В тоталитарном государстве все регламентировано и иностранцы не шастают запросто по улицам туда-сюда, а сидят в строго отведенных местах, так что надо радоваться тому, что бифуркация не попала в Париж или в Нью-Йорк, где искать конкурентов было бы куда как сложнее.

Ван Хэ показали, как следует пользоваться авторучкой, стреляющей отравленными иголками. Кроме того, его снабдили перстнем, из которого тоже выдвигалась отравленная игла.

– Всех троих вы должны отправить на тот свет, – твердо сказал инструктор Йонг, – иначе, иначе может получиться совершенно нежелательная ситуация, когда двое или трое запустят свои инициирующие машинки.

– Что тогда будет? – спросил Ван Хэ.

– Этого не должно произойти, – сказал Йонг, – иначе это будет хуже, чем просто конец света, это будет конец всего.

2.

Над входом в университет висел лозунг: Учёбе – нет, наркотикам – да!

– Неужели что-то уже изменилось? – подумал Ребякин, входя в знакомые двери, проходя через турникет мимо недрёманного ока бабы Нюси в вечной ее черной шинели стрелка военизированной охраны и в не гармонирующем с этою шинелью красном шерстяном платке.

Баба Нюся сидела в светозащитных поларойдных очках и мерно покачиваясь в такт сильной доле барабана, слушала альбом "Let it Bleed" ансамбля Rolling Stones.

По ее состоянию Ребякин понял, что можно не париться и не лезть в карман за студенческим билетом.

Однако, билет все-же понадобился.

Возле мраморной лестницы с неизменными моделями железнодорожного парома и двухсекционного тепловоза Тэ-3 стоял студенческий комсомольский патруль.

– Попался, – подумал Ребякин.

– Попался, – сказал старший патруля, – покаж студбилет!

Студбилет, попав в руки старшего, к Ребякну уже не вернулся.

– Сейчас сколько колов времени, а? – спросил Ребякина старший, – ты чё, внатуре, учиться пришел, или чё? – и уже обращаясь к пацанам с красными повязками на рукавах, сказал, – тащите его придурошного к декану, значит…

Декан сидел в своем рабочем кресле под портретом академика Образцова и лапал полуголую студенточку, верхом восседавшую у него на коленях.

– Мы этого вот привели, – сказал приведший Ребякина комсомолист, прикрывая дверь.

Декан высунул голову из-за голой спины девчонки-первокурсницы и ловко расстегнув застежку ее лифчика, спросил, обращаясь к Ребякину, – – Сейчас который внатуре час, молодой человек? Вы чего припёрлися в институт в половине второго? Здеся вам что? Пивбар? Или бордель со стиптизом?

Ребякин переминался с ниги на ногу, не зная что и ответить.

– Курнуть хочешь? – отлипнув от розовых грудок юной первокурсницы, спросил декан.

– Чего? – не понял Ребякин.

– Дёрнуть косячок не желаешь? – повторил свой вопрос декан, – отличной масти дурь имеется, обоссысься!

Девчонка, сидевшая у декана на коленях, вдруг зашлась неудержимым хохотом, – ой, не могу, мамочки, ой, умираю!

Декан протянул руку и оттопыренным указательным пальцем, не глядя, ткнул в кнопки магнитофона "Комета".

We all came out of Montreu Голосом Иана Гиллана глухо грянул магнитофон Smoke on the water Fire in the sky – Йес, йес! – крикнула первокурсница, взметнув вверх руку с двумя оттопыренными пальцами, раздвинутыми в виде буквы V…

– Оу, йес, – выдохнул декан, совершая низом своего организма какие-то сомнительные возвратно-поступательные движения.

Ребякин молча подобрал с пола девчачий лифчик, засунул его себе в карман, вместо носового платка, и вышел из кабинета.

– Что то здесь вообще не так, – подумал он …

На Литейном, куда он доехал за рубль двадцать, Ребякин поспешил ко второму подъезду.

Здесь тоже произошли некие перемены к лучшему.

Над дверьми белыми буквами по черному полотну было написано – АНАРХИЯ – МАТЬ

ПОРЯДКА.

Ниже, висели объявления: «на втором этаже у майора Соловьева можно купить антисоветскую литературу и наркотики».

"Быстрое выдворение из СССР по политическим статьям в любые страны Запада за деньги. Цены-реальные. 3-ий этаж – комнаты 304 и 307 " "Любые сведения об оборонных предприятиях Северо-западного региона. Для оптовых покупателей скидки до семи процентов. Цены в у.е. 4-ый этаж, спросить майора Баранова" – Чтобы посадили, придется прикидываться законопослушным гражданином, – подумал Ребякин, берясь за бронзовую ручку дубовых дверей. ….

ТИХИЙ АМЕРИКАНЕЦ

1.

Браун познакомился с Ирочкой в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

– Меня зовут Генри, – представился он ей, и добавил, как бы поясняя, – я американец.

Впрочем, умной Ирочке и не требовалось это пояснение, с русским или с узбеком она бы ни в жисть не стала бы так просто – запросто знакомиться без церемонного представления.

А за этим американцем она уже третий день наблюдала. И все отиралась возле стойки заказа редких изданий, розовыми ушками своими подслушивая его акцент, да кося свои зеленые с поволокою глаза в его формуляр, дабы не ошибиться и не дать маху, приняв за американца какого-нибудь там гэдээровского немца или и вовсе нашего прибалта Яниса-Ольгиса-Павлаускаса…

Ради этого долгожданного момента знакомства она и вырядилась нынче в эту кофточку со сверх-откровенным декольте, груди из которого было видать аж до самых пунцовых сосочков.

– Очень приятно, а меня зовут Ира, – сказала Ира, протягивая американцу по-пионерски выпрямленную свою холодную ладошку.

– Что вы изучаете? – вежливо начал Браун, делая вид, что ему и вправду интересны книжки, которые набрала Ирочка.

– А, ерунда, – махнула рукою Ирочка, – давайте лучше пойдем куда-нибудь сходим, в ресторан Садко например. Или в Шайбу в гостинице Советская, знаете Шайбу?

Генри не возражал.

Книжки быстро посдавали взад, потому как книжки всего лишь источник знаний, но не источник удовольствий, тем более – плотских.

– Люблю все американское, – сказала Ирочка, язычком, словно это было шоколадное мороженое эскимо, лаская полу-напряженный орган Генри Брауна.

Они уже лежали у него в номере в Англетере на Исаакиевской.

Из окна были видны памятник Николаю и высоченный портал собора.

Генри читал газету Ленинградская правда, увлекшись заметкой какого-то корреспондента по фамилии Полушка.

– Слушай, увези меня отсюда к себе в Америку, – сказала Ирочка, нетерпеливо дергая Генри за его полу-напряженный корень – Зачем? – спросил Генри, не отрываясь от полушкинской заметки.

– Ты чё, дурной что ли? – изумилась Ирочка, не выпуская из рук гибкий волосатый шланг американца, – на хрен мне здесь такая жизнь? Ни шмоток нормальных, ни уважения.

– Но ведь ты же здесь заканчиваешь аспирантуру, у тебя здесь научная работа, – слабо возражал Генри.

– Какая в кизду научная работа, ты совсем охренел что ли, не врубаешься? – нежно залепетала Ирочка, – нету тут никакой мне жизни совсем без Америки, я в Америку хочу, хочу виски с кока-колой, розовый Кадиллак, сигареты мальборо, пластинки Элвиса Пресли, брючки как у Мерилин Монро, дом с бассейном возле океана и парней в шляпах, как у Джона Вэйна, Юла Бриннера и Кларка Гэйбла.

Генри отложил газету.

– А как же родина? А как же комсомол? – спросил он, – а что на это скажут твои родители.

– Милые родители, выпить не хотите ли! – воскликнула Ирочка и громко и пьяно расхохоталась.

Потом Ирочка прекратила смеяться, откинулась на спину, так что большие груди ее колыхнулись, растекшись от собственной спелой тяжести, – – А комсомол? А пошел он в жопу этот комсомол!

– Ну как же так, милая Ирочка, как же так можно! – Генри тщетно пытался увещевать свою юную подругу, – если ты проявляешь такое отсутствие пиетета к уважаемым органам здесь у себя на родине, то как я могу быть уверен в том, что ты станешь уважать власть и американские ценности там, на родине у меня?

Такой поворот в разговоре напугал Ирочку.

– В Америке? – встревожено переспросила она, – ты чё, я Америку больше мамки своей любить буду.

– Клянись, – сказал Генри, приподнявшись на локте.

– Блябуду, век свободы не видать, – сказала Ирочка, цыкнув ногтем по передним зубам, – за Америку мамке своей глотку порву, если чего поперёк скажет.

Генри глядел на Ирочку широко раскрытыми грустными глазами.

– Ты меня только увези отсюда, – снизу заглядывая в грустные голубые глаза своего мужчины, взмолилась Ирочка, – я тебе до самой старости отсасывать буду…

И не услыхав положительного ответа, добавила, – и тебе, и брату твоему, и друзьям твоим, ты только увези.

– Увезу, – кивнул Генри, – ты мне сперва помоги найти тут в Ленинграде несколько моих заблудившихся друзей, ладно?

– Нехер делать, найду хоть десять! – оживилась Ирочка.

– Один из них араб, другой китаец, третий немец, – сказал Генри.

– Всем твоим друзьям отсосу, – пообещала Ирочка.

– Не надо, – удержал ее Генри, – только найди. Найди и всё.