Текст книги "Странник века"

Автор книги: Андрес Неуман Андрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

В ризнице отец Пигхерцог со вздохом опустился в кресло. Заметив, что ризничий все еще стоит перед ним, словно ожидая новых приказаний, священник взмахом руки отослал его прочь. Если бы этот парень был так же сообразителен, как покладист, подумал он, ему бы не было цены. Отец Пигхерцог достал из стопки книг для чтения фолиант под названием «Книга о состоянии душ» и положил его себе на колени. Он открыл последнюю исписанную страницу. Перечитал кое-какие абзацы. Окунул перо в чернильницу. Изящно вывел римскими цифрами дату. И вскинул глаза к потолку в поисках справедливых слов.

…чья приверженность литургии не смогла избавить ее от некоторых мирских тревог. Поскольку женщина она относительно молодая и с видуххххххх здоровая, можно надеяться, что особа сия, фрау А. Х. Питцин, сумеет перенаправить свою жизнь. Для этого ей необходимо полностью посвятить себя благостным материнским заботам и, что особенно важно, блюсти строгую дисциплину в проявлениях религиозного пыла. Что касается ее увлеченности молитвами, то столь велико ее рвение, что кажется, caeli remissione[50]50
  Да простят Небеса (лат.).


[Закрыть], будто она не столько просит Бога, сколько пытается его в чем-то убедить. Следует отметить также, что в пределах дарованных ей возможностей готовность ее прислушиваться к советам безупречна. В ближайших беседах выразить порицание ее гардеробу.

…таким образом, как вытекает из ее свидетельства, чем упорнее она вникает в католическое апостольское вероисповедание, тем глубже погрязает ее супруг, А. Н. Левин, в пучине бессмысленного изучения каббалы, палестинско-александрийских доктрин и Бог весть чего еще. Любой грех найдет прощение, коли прощения ищет, однако попустительство – иное дело. В качестве примеров коротко перечислю некоторые из многочисленных ересей, коими супруг упомянутой фрау Левин терзает душу своей жены и вносит сумятицу в ее восприятие Священных текстов. Извращая отдельные фразы Нового Завета, вырывая их из соответствующего контекста, например, такую: «Проповедуем премудрость Божию, тайную», притягивая ее без смысла и толку к другим, вроде этой: «А нам Бог открыл это Духом Своим» (Первое послание к коринфянам святого апостола Павла 2, 7–10), и составляя обособленный вывод, безумец сей берется утверждать, будто апостол Павел признавал необходимым воспринимать священные принципы христианства как зашифрованные, поскольку «буква убивает, а дух животворит» (Второе послание к коринфянам святого апостола Павла 3: 6) и поскольку сам Павел говорил новообращенным и недавно приобщившимся вере, что божественной премудростью невозможно поделиться (Первое послание к коринфянам святого апостола Павла 3: 2). Из чего, согласно этому заблудшему экзегету, следует вывод, будто изучение Библии должно опираться на самосатские трактаты[51]51
  Павел Самосатский (200–275) – епископ Антиохийский, осужденный как еретик на Антиохийском соборе 268 г.


[Закрыть] и комментарии Леовигильда[52]52
  Леовигильд (519/525–586) – вестготский король, проповедовавший христианство арианского толка.


[Закрыть], а также рассматривать Слово Божье как преамбулу для иных слов или несходных аллегорий. Обратите внимание на пагубность ренегатства, таящегося в вышеуказанных суждениях, и добавьте к этому известную склонность обрезанных к скептицизму и парадоксам. Настоять, чтобы фрау Левин хотя бы временно сменила обстановку и круг общения – во имя укрепления своей еще не устоявшейся веры.

…потому что в его случае отточенность манер и изящество гардероба является лишь внешним проявлением присущего ему духовного богатства. В ответ на расспросы о том, какое впечатление произвели на его именитых родителей предсвадебные визиты, вышеупомянутый фон Вильдерхаус-сын со свойственной ему сдержанностью и благородством сообщил, что дом господина Готлиба они нашли весьма приятным, выдержанным в строгом вкусе, не упомянув при этом о финансовых затруднениях хозяина. В отличие от его невесты идеального сего господина буквально ни в чем нельзя упрекнуть. Кроме привычки нюхать табак, вполне, впрочем, безобидной.

…не выказывая даже признаков раскаяния и не пытаясь обуздать свое гнусное стремление смаковать ххххх ххххххх содомитские образы. Постоянное умерщвление плоти власяницей, очевидно, не затронуло его извращенных аппетитов. Предостеречь семинаристов, дабы соблюдали надлежащую осторожность. Испробовать погружения в ледяную воду и отвар клещевины.

…в высшей степени удовлетворительно, учитывая, что он не только взялся за работу, но и продолжает обучаться грамоте. Такие образцовые случаи, как этот, питают души всех, кому они ведомы, и с лихвой окупают скорби нашего неустанного служения.

…и прощение его жены, что обещает обнадеживающие сдвиги в поведении обоих. Помимо тягот, перенесенных бедной женщиной, теперь уже оправившейся от побоев, особого внимания заслуживают неизъяснимые страдания, терзающие его совесть как отца семейства: именно они станут тем лучом света, который откроет ему путь. Уменьшать количество исповедей по мере того, как в семье будет устанавливаться гармония.

…обоснованное решение внести некоторые добавления в баланс прошлого триместра по тем землям, которые Святая Церковь передала в концессию, а также информировать Ваше Высокопреподобие, целуя руки и оставаясь навеки преданнейшим слугою Вашим, относительно сбора взносов. Если ранее я сообщал Вашему Высокопреподобию, что сбор пожертвований снизился на 17 %, сократившись с половины талера до 8 грошей на одного верующего за одну воскресную мессу с понесенным ущербом за весь период в размере 22 дукатов, то теперь я рад объявить, что сия тенденция в марте месяце была переломлена благодаря богоугодному притоку средств в праздничные дни, а также, хотелось бы выдвинуть столь смелое предположение, благодаря упорному труду, коему мы смиренно отдаем все силы, не сомневаясь, что он найдет великодушное признание Вашего Высокопреподобия, едва лишь Ваш хххххх погрешимый суд сочтет это уместным и необходимым, как бывало прежде во все времена. Что касается взносов, то здесь нужно особо отметить бесконечное великодушие великого господина Рудольфа П. фон Вильдерхауса и достопочтеннейшего семейства Ратцтринкер, чьи регулярные платежи и вознаграждения возросли в той же мере, опровергая, таким образом, бесстыдные слухи о предполагаемой активизации лютеранских общин Берлина и в очередной раз подчеркивая преданность ее благотворителей делу Святой Матушки Церкви, проявляющей заботу о каждом из нас. И наконец, перехожу к пересмотренному мною списку крестьянских хозяйств, просрочивших или вовсе не уплативших свои долги, составленному (для удобства Вашего Высокопреподобия) в порядке уменьшения сумм, – критерий, который мы взяли на себя смелость признать более эффективным, чем простое алфавитное перечисление, применявшееся прежде…

Каждую пятницу, за пять минут до своего появления в Салоне, Руди Вильдерхаус, который теперь, в статусе официального жениха, стал посещать его регулярнее, отправлял вперед себя лакея с необъятным белоснежным букетом. В воздухе повисал аромат ожидания, истекающей отсрочки: Руди умел с театральной ловкостью обставить свои опоздания, не слишком краткие, но и не слишком долгие, чтобы затем постучаться в ворота левым дверным молотком и посетовать на плачевное состояние дорог, а также на их загруженность. Беспрестанно кланяясь, Бертольд снимал с гостя плащ, и шрам на его губе растягивался до предела, добро пожаловать, господин Вильдерхаус, о нет! вы совсем не опоздали, остальные гости только что подошли, да, конечно, госпожа в совершенном восторге от букета, господин Вильдерхаус, вы ведь знаете: я всегда и во всем к вашим услугам, в этом ли доме или в любом другом, господин Вильдерхаус, если вы сочтете это уместным.

В тот вечер кроме цветов Руди прислал еще позолоченную камею, вызвавшую больше восхищения у госпожи Питцин и госпожи Левин (так хотелось верить Хансу), чем у Софи, которой она предназначалась. В течение первого часа Руди принуждал себя к участию в дебатах, вставляя скупые и неизменно благодушные замечания. Постепенно они стали иссякать и перемежаться подавляемыми зевками, которые Руди камуфлировал табакеркой так же умело, как он трансформировал скуку в задумчивое выражение лица. Единственное, чего он не прекращал делать весь вечер (и это особенно больно задевало Ханса), бросать на свою невесту восторженные взгляды, столь отличные от царственной манеры, с которой он взирал на гостей. Каждый раз, когда Руди адресовал ей какую-нибудь нежную гримасу, Ханс старался найти просвет среди оживленных гостей, чтобы увидеть Софи в круглом зеркале на противоположной стене. И хотя почти всегда встречал ее ответную улыбку, желанной иронии он в ней все же не находил. Каждую пятницу смятенная душа Ханса воспринимала Софи как двух разных женщин. Одна была его прелестной сообщницей, с которой он шепотом перебрасывался короткими репликами. Другая, дублируемая зеркалом, – безупречной хозяйкой дома со своими секретами, не чуравшаяся ухаживаний Руди и не упускавшая возможности на них ответить. Такое противоречивое, с его точки зрения, поведение для самой Софи являлось единственно возможным способом быть хоть сколько-нибудь последовательной: Ханс был ее другом, возможно, самым близким, и она отнюдь не собиралась обрывать возникший между ними невидимый ток, щекочущее чувство, которым наслаждалась и на которое, еще бы! имела и продолжала иметь право, каким бы ни был ее статус; но Руди был ее будущим мужем, с октября им предстояло жить вместе, и она не хотела возбуждать в нем ревность, безответственно делая вид, будто не обручена. Уж не гово-ря о ее бедном отце, долгие годы не помышлявшем о собственном счастье: зачем его огорчать, проявляя к Руди Вильдерхаусу меньше благосклонности, чем того требовали обстоятельства?

А в остальном? любила ли она Руди? или приучила себя его любить? Что ж, пожалуй. Правда, не совсем. Но разве все женщины выходят замуж по страстной любви? Неужели она будет так наивна? Разве не является брак по самой своей сути социальным соглашением, некоей суммой семейных интересов? А раз так, зачем обязательно сгорать от страсти или убеждать себя в том, что сгораешь? И точно так же удовольствия и чувства прекрасно существуют отдельно друг от друга, вопреки выдумкам ее жеманных подруг, и разве не могут в каждом отдельном случае супружество и любовь совпадать или не совпадать? Какой смысл дожидаться сказочного принца, подражая пошлым мечтам разных барышень? Именно потому, что супружество – институт искусственный, не лицемерно ли полагать, будто каждый брак должен заключаться на основе преданной взаимной любви? Руди ее любит, и это хорошее начало, залог того, что он будет уважать ее желания и не станет ею помыкать, как случилось со многими ее подругами. А она? ну что ж, отчасти она его любит, отчасти пока нет. Но если он и впредь будет вести себя столь же предупредительно, то в конце концов, рано или поздно, завоюет полное уважение супруги. А это не так уж и мало!

Но ее рассуждения в большинстве своем были непостижимы для Ханса, который в основном терзал себя простыми вопросами: если она в самом деле не любит Руди, то какого дьявола выходит за него замуж? а если она его в самом деле любит, то почему же мне сдается, что чувства ее не таковы? А что касается жениха, то как же объяснить его поведение? Это больше всего смущало Ханса: при всем своем природном высокомерии, вздернутых плечах и невыносимо скрипучих лаковых туфлях Руди вел себя с Хансом на удивление приветливо. На удивление? Может быть, и нет. Не будучи философом, Руди дураком тоже не был и понимал, что между Софи и Хансом сложилась дружба, выходившая за рамки дипломатичного общения в Салоне. Он знал бунтарские наклонности своей невесты и не сомневался: гораздо безопаснее не критиковать эту дружбу, не демонстрировать Хансу свою антипатию, а, наоборот, вести себя с ним дружелюбно. Он помнил: когда не совершаешь грубых ошибок, всегда удается победить, так будет и впредь: не зря же он Вильдерхаус.

Ой, только не говорите мне про фон Вебера, возмутился профессор Миттер, два раза стукнув чайной ложечкой по чашке, кто такой фон Вебер рядом с Бетховеном! Кхм, сказал господин Левин, я не спорю, профессор, но согласитесь, что опера никогда не была его сильной стороной. Один пассаж Бетховена, упокой Господь его душу, отрезал профессор Миттер, дороже всех либретто, партитур, декораций и целых оркестровых партий в операх фон Вебера! Музыка Бетховена обладает даром утешения. А знаете почему? потому что Бетховен изведал страдания. И если его слушатель страдал, то находит в его музыке поддержку. Если же, напротив, он разрывается от счастья, то, услышав ее, сможет обрести равновесие. Дорогой Руди, заговорила Софи, ей хотелось, чтобы жених высказал какое-нибудь музыкальное суждение, а вам-то он как? Как мне кто? не понял Руди, Бетховен? Нет, уточнила Софи, фон Вебер. А! воскликнул Руди, стараясь выиграть время, конечно, я не стану отрицать его достоинств. Фон Вебер, он неплох, отнюдь! Ханс поискал в зеркале глаза Софи, но она уклонилась от его взгляда и приказала Эльзе принести канапе. Руди сделал над собой усилие и добавил: Кто мне действительно по душе, так это Моцарт. Как раз недавно я видел «Волшебную флейту», вам знакома эта опера? (немного, с ехидной вежливостью тут же поддакнул Ханс), так вот, недавно я видел постановку, и, одним словом, она такая… она обладает… безусловно, речь идет о вещи исключительно оригинальной, верно, дражайшая моя Софи? Хотя у меня не так много времени для оперы, но я люблю ее безудержно (как только ему в голову пришло: «безудержно»! подумал Ханс), и, кстати, у нас с отцом два годовых абонемента в опере Берлина. К тому же, упомянул он, на тот случай, если кому-то интересно, у меня есть ложа в L’Opéra, une vraie merveille[53]53
  Опера, истинное чудо! (фр.). Речь о Гранд-опера в Париже, одном из самых известных и значимых театров оперы и балета мира.


[Закрыть], скажи, моя бесценная, не съездить ли нам как-нибудь туда? В самом деле? оживилась госпожа Питцин, ложа в L’Opéra? и вы говорите об этом вот так, запросто? будто невзначай? Сударыня, воскликнул Руди, одергивая лацканы сюртука, вы только дайте мне знать, и я тут же предоставлю в ваше распоряжение свой экипаж. Кхм, ежели это не слишком нескромно, поинтересовался господин Левин, а цена такого абонемента…? М-м, дайте подумать, засомневался Руди, никогда не помню таких вещей, но полагаю, что не очень высока, по крайней мере, если туда ходить! (закончил он и хихикнул так, что Софи пришлось обернуться к Эльзе и обратить ее внимание на слишком водянистое желе: как могла Петра приготовить такое водянистое желе!). L’Opéra, да! пробормотал профессор, сообразив, что уже несколько минут ничего не говорит. Господин Миттер, повернулся к профессору Руди, если вы когда-нибудь пожелаете приобрести места в парижской ложе, у меня есть друзья, готовые решить вопрос за флорин с небольшим. Чрезвычайно любезно с вашей стороны, господин Вильдерхаус, ответил профессор, но дело в том, что время от времени я езжу во Францию и обычно посещаю L’Opéra. Неужели! улыбнулся Руди с легким разочарованием, как интересно! изумительное здание, не правда ли? Бесспорно, сказал профессор, и вы совершенно правы, господин Вильдерхаус: найти места в ложе там весьма непросто. Однако в Париже живет мой давний друг, эмигрировавший из Аргентины генерал, он и снабжает меня билетами. Человек он немного меланхоличный, на военного совсем не похож и всю жизнь посвятил воспитанию дочери (похвально, весьма похвально, одобрил господин Готлиб). Аргентинец? переспросил Альваро, я всегда мечтал добраться до Рио-де-ла-Платы, кто-нибудь из вас там бывал? Ханс чуть было не кивнул, но вовремя опомнился и промолчал. А зачем? ответил Руди, ведь это так далеко! Да, сказал профессор Миттер, но аргентинцы страшные непоседы, в последнее время их везде полно. Им нравится Европа, и они обычно делают вид, будто говорят на нескольких языках. А еще всегда заводят разговор о своей стране, но почему-то никогда в ней не живут.

Жаль, сказал Альваро, что в Вандернбурге нет приличного театра. Совершенно с вами согласна, кивнула Софи. Помилуйте! возразил профессор Миттер, ведь в театр можно съездить, и совсем не так уж далеко. Хорошо бы в Вандернбурге открыли оперу! вздохнула госпожа Питцин, кстати, господин Уркио, ведь вы наверняка без ума от сарсуэлы? Да как сказать, сударыня, ответил Альваро, весьма условно. Лично мне, заметил господин Левин, театр кажется избыточным. Простите, как? удивился профессор. Кхм, видите ли, пояснил господин Левин, по-моему, актеры делают на сцене приблизительно то же самое, что публика дома: притворяются. Когда я смотрю какую-нибудь комедию, то у меня всегда возникает мысль, что нет смысла за это платить, достаточно раскрыть двери домов! В таком случае, подхватила Софи, находя забавным странный юмор господин Левина, театр, наверно, нужен для того, чтобы научить нас правильно себя вести, то бишь притворяться. Мне кажется, заметил Альваро, что театр не отражение мира, а скорее насмешка над ним. А я думаю, сказал Ханс, что театр позволяет людям менять идентичность: на сцене мужчина может стать женщиной, рабом, царем. А мне представляется, господа, возразил профессор Миттер, что театр, и здесь нельзя не согласиться с Шиллером, это различные обучающие модели общества. Цель театральных подмостков в изображении противоборствующих сил и по возможности максимально убедительном утверждении добра. А что вы скажете об обратном, дорогой профессор? вмешалась Софи, Шекспир велик своим умением убедительно изображать зло, и в его произведениях оно пытается себя оправдывать. Шекспир, сударыня, ответил профессор Миттер, атакует зло инверсно. А я, вмешалась в разговор госпожа Питцин, боготворю оперетту, обожаю театральные костюмы, но особую слабость, признаться, питаю к сценографии с животными.

Казалось, что госпожу Питцин захлестнул поток культурно-просветительского энтузиазма. Она неистово кивала, звеня своими ожерельями. В ответ на любое замечание Альваро заливалась эйфорическим смехом и норовила поближе придвинуться к испанцу. Расспрашивала Ханса о разных странах, широко открывала глаза и хлопала ресницами. А иногда хватала за руки Софи и восклицала: До чего же смышленая девочка! видели ли вы что-нибудь подобное? Или восторгалась манерами Руди, хотя тот сидел молча. Одним словом, можно было смело предположить, что дома госпожу Питцин ждут долгие часы рыданий. А пока что по ее инициативе разговор свернул на исторические мелодрамы и романы. Все и каждый из присутствующих (включая господина Готлиба, успевшего после этого завести часы и удалиться вместе с Руди в свой кабинет, чтобы детально обсудить приданое) подтвердили, что читали один или несколько романов сэра Вальтера Скотта. Сей великий шотландец, заметил господин Левин, фигура гораздо более крупная, чем простой романист (помилуйте, удивился Альваро, что же простого в романистах?), кхм, это живописец, бард! Альваро, единственный из гостей, читавший романы Скотта на английском, сказал, что в Великобритании люди стоят за ними в очередях, но все известные ему переводы, по крайней мере на испанский, совершенно чудовищны и скопированы с французских. Госпожа Питцин возразила, что для понимания средневекового рыцарства вовсе не обязательно знать английский, что, за исключением некоторых, свойственных непросвещенному времени излишеств, прогрессу следовало бы сохранить весь тот колорит и те представления о лояльности и учтивости, которые описаны в романах Скотта. Впервые за вечер профессор Миттер и Ханс совпали в своих мнениях и изумленно переглянулись: обоим совершенно не нравился Вальтер Скотт. Профессор сказал, что находит книги шотландца исторически неточными и фактически недостоверными. А Ханс назвал писателя ретроградом и твердо заявил, что одно ироничное стихотворение Роберта Бернса ценнее любого из романов моралиста Скотта. Неужели вы действительно не замечаете его очарования? удивилась госпожа Питцин, а эти меланхоличные пейзажи? а эти справедливые разбойники? эти великие страсти и баталии! какое благородство, какие эмоции, какие подвиги! Не кажется ли вам, дорогие мои, что жизнь с каждым днем становится все более скучной? Я вижу, сударыня, заметил Альваро, что отважные рыцари лишают вас покоя. Госпожа Питцин восторженно заулыбалась, схватила за руку Софи и воскликнула: А кого же не лишают? Дорогуша, оставим этим ученым господам их высокие кафедры, но ты как женщина, наверняка меня понимаешь: ведь, право же, нет более трогательных персонажей, чем эти героини, готовые все принести в жертву любви, единственной, настоящей любви, способные вытерпеть все, лишь бы не отрекаться от своих чувств? Где теперь найдешь такую преданность, где? Дорогая госпожа Питцин, ответила Софи, вы знаете, как высоко я ценю ваш вкус, но, признаться, такое количество женских трагедий меня пугает. Романисты и читатели любят своих героинь, но любят их мертвыми. Вот и приходится из книги в книгу этим бедняжкам непременно приносить себя в жертву. Нельзя ли нам обзавестись чуть более счастливыми героинями? Госпожа Питцин несколько секунд моргала, но тут же вновь мечтательно заулыбалась. Конечно, девочка моя, конечно, залепетала она, но ведь в любом случае они прелестны? Я хочу сказать, разве может человек оставаться равнодушным в тот момент, когда тамплиеры обнаруживают страшные чары церковной чаши в «Тайне говорящей шпаги»? Или когда читаешь о последнем, душераздирающем рыдании в «Не избегшей приговора»? Или когда старый король рассказывает всю правду своему несчастному сыну в «Рыцаре Хайвулфе на безымянной башне»? Можно ли, имея сердце, не ужасаться мести в «Индийской страсти на краю обрыва» или горящему замку в «Последней дуэли разбойника Ритма»? Дело просто в том, попытался Альваро унять госпожу Питцин, что у вас слишком доброе сердце.

Вся беда в том, что сейчас печатают слишком много книг, констатировал профессор Миттер, в этом основная проблема. Нынче всякий мнит, что способен написать роман. По мере того как стареешь (ну что вы, профессор, что за кокетство! поспешно перебила его Софи), о! да, понемногу, конечно, я благодарен вам, моя дорогая фрейлейн! но полноте! свои годы я уже прожил и помню те времена, когда раздобыть книгу было целым приключением, не имевшим отношения к средневековым рыцарям! тогда приключением считалось заполучить книгу в свои руки. Мы дорожили каждым экземпляром и требовали от книг, чтобы они учили нас чему-то значительному, чему-то определенному. Сейчас людям важнее не понять книгу, а купить ее, как будто, покупая, они приобретают в собственность и самую ее суть. Однако я. Извините, профессор, перебил его господин Левин, но не кажется ли вам, что раньше дело обстояло гораздо хуже уже хотя бы потому, что почти никто не умел читать? И, кхм, не будем упускать из виду, что само существование хороших книжных магазинов, качественных переводов, переизданий классиков, все эти вещи требуют наличия читателей, готовых всё это купить. Рынок, чистый рынок! отрезал профессор, и не надо мне рассказывать о достоинствах всяких…

Проконсультировавшись с круглым зеркалом, Софи заметила, что Ханс стал задумчив. Она обернулась и в его глазах прочла, что ему есть что сказать. Господин Ханс, произнесла Софи нарочито звонко, чтобы оборвать спор между профессором и господином Левином, вы давно молчите, а столь долгое молчание с вашей стороны, поймите нас правильно, начинает немного беспокоить. Если вы не против, объясните нам, почему вам не нравятся исторические романы? Ханс вздохнул.

Видите ли, начал он, дело не в том, что они мне не нравятся. На мой взгляд, все душещипательные романы Вальтера Скотта, не говоря уж о романах его подражателей, чистое надувательство. Но не потому, что они исторические, а потому, что они антиисторические. Мне интересна история, и мне претит мода на исторические романы. Я ничего не имею против самого жанра, но слишком редко он себя оправдывает. Я думаю, что прошлое должно служить нам не развлечением, а лабораторией для анализа настоящего. Во всех этих мелодрамах обычно присутствуют два типа прошлого: буколический рай и фальшивый ад. В обоих случаях авторы лгут. Я не верю книгам, которые пытаются нас убедить, что прошлое было гораздо благороднее настоящего, хотя даже сам автор не захотел бы туда возвращаться, будь у него такая возможность. Точно так же я не верю книгам, внушающим, что прошлое во всем хуже, обычно так говорят те, кто хочет скрыть несправедливость настоящего. Думаю, и простите мне мои нравоучения, что настоящее тоже история. Что касается сюжетов, то они кажутся мне пустыми. Полными событий, но пустыми по смыслу, потому что они не раскрывают ни сути своего времени, ни истоков нашего. В них нет ничего по-настоящему исторического. Мелодрамы используют исторические документы в качестве фона, вместо того чтобы брать их за отправную точку для размышлений. Эти сюжеты почти никогда не увязывают человеческие страсти, например, с политикой или человеческие чувства с культурой. Зачем мне знать, как одевался какой-нибудь принц, если я не знаю, каково быть принцем? А что можно сказать об этих вневременных любовных романах? Неужели мы действительно верим, что история идет вперед, а любовь остается неизменной? Я уж не говорю про стиль, ох уж этот стиль исторических романов! При всем моем уважении к авторам я не могу понять, с какой целью они продолжают описывать приключения рыцарей, как будто после рыцарских романов не было другой литературы! Разве не меняется язык, разве нет и у него собственной истории? Впрочем, я опять слишком много говорю. Прошу меня простить.

Ну что вы, дорогой господин Ханс! улыбнулась Софи, а вы что скажете, господа?

Полдень пронзал кисейные занавески и обстреливал гостиную лимонами. Возле панорамных окон все сверкало. Софи беспечно шлепнулась в яркое, словно горящее на солнце кресло. Ханс сел напротив и, закинув ногу на ногу, потер щиколотку. Господин Готлиб уже привык к его присутствию в доме, поэтому сегодня остался в своем кабинете. Эльза получила от Софи указание не беспокоить хозяйку и отдыхала у себя на третьем этаже. Иногда в гостиную заглядывал Бертольд, то ли выслуживаясь, то ли шпионя, то ли занимаясь и тем и другим одновременно. Ханс чувствовал себя счастливым: ему впервые удалось пообедать наедине с Софи. С некоторых пор они общались ежедневно, а если не могли увидеться, обменивались записками, непрерывно летавшими между Оленьей улицей и улицей Старого Котелка. Иногда Хансу казалось, что Софи так близка, что достаточно одного прикосновения, слова, и расстояние исчезнет, а иногда он почти не сомневался, что эта девушка никогда не потеряет над собой контроль. Из них двоих дрожь колотила только его, только он, казалось, не знал, что ему делать: остаться или уехать, проявить настойчивость или отступить. В то время как Софи, похоже, прекрасно чувствовала допустимую границу и двигалась вдоль нее подобно балерине, никогда не заступая за черту.

Сейчас она, смеясь, рассказывала о своем домашнем обучении, а смеялась потому, что воспоминания эти нисколько ее не радовали. Школу я никогда не посещала, объяснила она, теперь ты понимаешь, чем объясняется мое скверное поведение. А дома, конечно, ни в чем не знала отказа, и мои домочадцы стремились сделать из меня то, что в конце концов, боюсь, и сделали. Началась моя учеба с уроков правописания, арифметики и пения. В шесть лет мне наняли французскую гувернантку, я ее очень любила, но сейчас подозреваю, что она была глубоко несчастна. В некотором смысле она заменяла или стремилась заменить мне умершую мать. Зачитывала вслух «Lе magasin des Enfants» и рассказы мадам Лепренс[54]54
  «Детский журнал» (фр.); книга Жанны-Мари Лепренс де Бомон вышла в России в 1971 г. в переводе П. Свистунова под названием «Детское училище, или Нравоучительные разговоры между разумною учительницею и знатными разных лет ученицами».


[Закрыть], постоянно напоминала о хороших манерах, toujours en français naturellement[55]55
  Всегда по-французски, естественно (фр.).


[Закрыть]. Бедняжка не успокаивалась до тех пор, пока не научила меня правильно пить чай, играть на фортепьяно без ущерба для прически, придерживать юбки за нужную складку при быстрой ходьбе и прочим столь же полезнейшим навыкам. Не смейся, неуч! сам-то ни сесть, ни встать не умеешь! поглядите-ка на него! Для меня, любительницы валяться в снегу и скакать вприпрыжку, эта муштра могла бы стать бесполезной пыткой, но не стала, потому что я быстро догадалась: хорошие манеры нужны не для того, чтобы быть хорошей, а для того, чтобы быть плохой, но неприметно для окружающих. Заметив, что других детей наказывают чаще меня лишь потому, что они не так мастерски лгут, я смирилась со всем этим дамским воспитанием. Лет в девять или около того я стала совершенно невыносимой, и тогда отец нанял мне английского гувернера, который обучал меня английскому языку и английской культуре. В то время, и перестань, пожалуйста, надо мной смеяться! я завела моду отрезать себе пряди волос каждый раз, когда не знала урока. Позднее, будучи уже подростком, я заполучила учителя грамматики, латыни и теологии. Сам ты педант, и похуже меня, кто бы говорил! Теология была кошмаром, но я рассматривала ее как практику в латыни. Одним словом, отца мне винить не в чем: ему досталась дочь с причудами, и он сделал все возможное, конечно в пределах собственных представлений, чтобы она росла счастливой. За это я его уважаю, каким бы старомодным он ни был…

Нет, спасибо, Бертольд, я же говорила, нам ничего не нужно, ступай и не беспокойся… В определенный момент частные учителя мне наскучили, и я загорелась идеей поступить в университет. Каждый раз, когда я начинала уговаривать отца, он отвечал: «Доченька, ты прекрасно знаешь: твой отец всегда стремился дать тебе самое лучшее образование, не мешал тебе читать книги, которые другим девушкам запрещают, и все такое прочее. Но поступать в университет? якшаться со всеми этими студентами? жить их жизнью? ты понимаешь, что ты говоришь?», и далее он произносил нотацию о том, какое привилегированное воспитание я получила, и нисколько, впрочем, не кривил душой. Но я продолжала твердить, что не хочу ничего привилегированного, что сыта по горло исключительным и что единственное, о чем я мечтаю, – учиться, как все, и так далее и тому подобное. Одним словом, не буду долго ныть. Я удовольствовалась тем, что стала регулярно посещать публичную библиотеку Вандернбурга. Но, честно говоря, так и не отказалась от идеи уехать учиться в университет Галле. Нет-нет, большое спасибо, но момент упущен, и, кроме того, это было бы сейчас невозможно. Потому что, Ханс, потому что. Знаешь, я и сейчас иногда представляю себе, что живу где-то далеко, и тогда начинаю выдумывать всякие диковинные места, новых людей, незнакомые языки. Но тут же возвращаюсь к реальности и понимаю, что никогда отсюда не уеду. Ты это серьезно? Связывает буквально все! отец, помолвка, привычка, детство, сомнения, не знаю, трусость, леность, все. Существует слишком много разных уз, которые, как магнит, удерживают нас в городах вроде Вандернбурга. Я другая? Спасибо, конечно, ты очень великодушен, но откуда тебе знать. Возможно, думаю я не так, как думают местные жители, но не уверена, что я другая, иногда я сама в этом сомневаюсь. Нет, послушай! Это чистая правда. Существует чувство, которое связывает меня с остальными, оно связывает всех вандернбуржцев: чувство неотвратимости. Когда мы, здешние жители, произносим слово «дом» и закрываем глаза, то неизбежно видим именно этот город, понимаешь? Конечно, я могу себя обманывать. Могу наслушаться твоих рассказов о путешествиях и нарисовать себе в воображении весь мир. Но в глубине души, Dieu sait pourquoi[56]56
  Бог знает почему (фр.).


[Закрыть], как говорила моя француженка, я знаю, что никогда не уеду из Вандернбурга. Ни наши деды, ни наши отцы не сумели этого сделать, а ведь они тоже пытались, хоть и не признаются в этом, так к чему пытаться нам? Чтобы переломить судьбу? Ханс, дорогой мой Ханс! Когда ты чем-то увлечешься, то кажешься оптимистом.