Текст книги "Нобелевская премия"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Глава 18

По дороге в город мне стало ясно, что, пока я сидел в тюрьме, мимо меня прошёл не только технический прогресс.

На первый взгляд, мало что изменилось. Поезда метро выглядели современнее тех, что я помнил. Станции же, напротив, по-прежнему походили на пещеры, высеченные в цельных скалах, где после установки скамеек, указательных табло и тусклых ламп кто-то порядком побуйствовал, имея в своём распоряжении обилие дешёвой краски, большую кисть и ещё большую самонадеянность. Результатом явилось так называемое искусство. М-да. В последние шесть лет я, может быть, и не был избалован в эстетическом смысле, однако это знаменитое искусство стокгольмского метро по-прежнему кажется мне стенной пачкотнёй, субсидированной государством.

Затем моё внимание привлекло нечто другое. Поезд долго ехал полупустым, в моём отсеке, кроме меня, была только одна молодая женщина, которая сидела ко мне спиной – и говорила в пустоту!

Я удивлённо наблюдал за ней. Она жестикулировала обеими руками, мотала головой, смеялась, совсем как в настоящем разговоре. Только без собеседника.

Сумасшедшая? Иногда встречаются такие персонажи, но им не двадцать с небольшим и одеты они не в дорогое пальто с меховым воротником. Потом женщина встала и пошла к двери, так и продолжая говорить: «Я выхожу. Ты где? На Турегатан?» – и тут я увидел, что у неё в ухе что-то вроде наушника с крохотным микрофоном на изящной дужке, а тонкий проводок теряется в недрах пальто.

Надо же, какие приспособления есть у людей от депрессии, подумал я, когда она вышла.

То, что это стиль времени, я понял лишь на следующей станции, когда в вагон ввалилась целая толпа, и вокруг меня оказалось сразу три женщины, говорившие по телефону.

В то время, когда я сел в тюрьму, мобильные телефоны были только у важничающих задавак. Если кто-то прилюдно выхватывал из кейса звонящий телефон, это вызывало удивление, зависть, по крайней мере, взгляды признания. Соответственно, и разговоры были на публику: «Продавайте ABB. Покупайте „Шведские авиалинии“ за триста тысяч». Или: «Передайте Самюэльсону, чтоб информация лежала сегодня вечером у меня на столе, в противном случае пусть ищет себе другую работу».

Теперь телефоны были у всех. У скромных служащих, домохозяек, школьников. Даже у седой бабульки в сумке вдруг зазвонило. Весь мир телефонировал, и поневоле возникал вопрос, как же раньше люди обходились без этого, пребывая в тишине и одиночестве.

Конечно, я об этом слышал. Иногда, когда не удавалось избежать какой-нибудь телепередачи, я очень даже замечал, что актёры в телевизионных сериалах при любой возможности хватались за мобильный телефон. Только я не принимал это за чистую монету; в конце концов, для того и кино, чтобы создавать мир иллюзий. Герои фильмов всегда живут в квартирах, которые они при своих якобы профессиях (всё равно не видишь, как они ими занимаются) никак не могли бы себе позволить, равно как и машины, на которых они ездят, или одежду, которую они носят. Ясно, что у них непременно должны быть и мобильные телефоны. И вот оказалось, что в этом случае телевидение скорее даже преуменьшало степень обеспеченности населения этими штучками.

Я был рад наконец выйти из вагона, потому что у меня в голове гудело от этих полуразговоров. Неужели в наши дни стало так необходимо знать, что кто-то сейчас едет по линии 10, но на площади Фридхельм пересядет на 17-ю? Неужели матери именно сию минуту должны объяснить своим детям, как открыть микроволновку и сунуть туда блюдо глубокой заморозки? Неужели у супружеских пар нет времени договориться о покупках, перед тем, как выйти из дома, и им приходится вести эти разговоры по дороге? Что это за мир, куда я угодил?

И когда я шёл по Вазагатан, во мне впервые снова пробуждалось чувство свободы. Закусочная на углу Кунгсгатан всё ещё существовала, и я первым делом инвестировал изрядную часть моих тюремных денег в два гамбургера с картошкой фри и колой. Естественно, и здесь невозможно было спокойно посидеть за одним из грязных столиков и поесть, не став свидетелем драмы, разыгравшейся за соседним столом.

– Почему же ты тогда спал со мной, если не любишь? – всхлипывала толстая малолетка в свой телефон.

Меня перекосило. Во-первых, какой дурой надо быть, чтоб задавать такие вопросы? И во-вторых: неужто совсем пропала потребность во время разговора по телефону, тем более при таких интимных темах, искать уединения в каком-нибудь защищенном месте? Неужто при смене веков сфера личного была отменена, а мне про это ничего не сказали? Я демонстративно повернулся к девице и уставился на неё, широко жуя и хмуря брови, пока она не предпочла удалиться на улицу. Я видел, как она продолжала там реветь, но мне, по крайней мере, не приходилось это слушать.

И всё же я сам себе казался динозавром, когда снова вышел на Вазагатан. Идея насчёт «уединения в каком-нибудь защищенном месте» была совсем неплоха. Я выудил из кармана проспект, который мне дал Ганс-Улоф, и по нему сориентировался на местности.

Отель, который, как мне казалось, я помнил, оказался вовсе не тот «Нордланден», а совсем другой, принадлежавший одной из международных сетей. Снаружи он выглядел скромно, почти как офисное здание, если бы не эта горделиво позолоченная вращающаяся дверь.

Первое впечатление было такое, будто я попал на выставку современной шведской интерьерной архитектуры. В холле повсюду стояла в высшей степени своеобразная мебель для сидения, здесь вряд ли нашлось бы два одинаковых предмета. Темно-коричневая лестница, ступени которой, казалось, свободно парили в воздухе, взлетала вверх. Всё было выдержано в белых, голубых и тёмно-коричневых тонах, в том числе и униформа персонала.

Молодой администратор с острым носом и зачёсанными назад будто влажными волосами активно любезничал с девушкой-коллегой. Я некоторое время постоял у стойки, глядя на него, и когда ему стало ясно, что я уже не рассосусь в воздухе, он оторвался от своего занятия и осведомился, как меня зовут.

– Доктор Форсберг из Гётеборга, правильно? – спросил он, поискав в своём компьютере.

Я кисловато кивнул.

– Если так записано…

Он оглядел мой потасканный заплечный мешок, вообще весь мой, без сомнения, неуместный здесь облик.

– Это, эм-м, весь ваш багаж? – осторожно спросил он, втайне учуяв обман и возможность неуплаты по счёту.

– Я работаю в программе экономической помощи развивающимся странам, – ответил я, не задумываясь. – Это приучает путешествовать налегке.

Кажется, мой талант придумывать абсурдные отговорки всё ещё отлично действовал.

Он горячо закивал. Мне удалось произвести на него впечатление, но озабоченность его не прошла.

– А, понимаю… – сказал он, быстро кликая мышкой и вперившись в монитор, наполовину утопленный в стойку. Только дело в том, что… – Тут на его бледном лице вспыхнуло облегчение, озарив его словно молнией. – А, вот я вижу, ваша комната уже оплачена на три дня вперёд. Хорошо, тогда всё в порядке. – Он продолжал орудовать со своим компьютером. – Какую комнату вы хотите, для курящих или некурящих?

– Для некурящих, – с готовностью ответил я. Шесть лет я провёл среди никотинозависимых и больше не мог переносить эту вонь.

– Чудесно. Ваша комната номер 306 на третьем этаже. Когда выйдете из лифта, направо. – Он подвинул ко мне белоснежную пластиковую карточку с магнитной полосой: – Это ваш ключ.

Коллега, которой он посвящал себя до моего неуместного появления, подошла к нему сзади. С лукавой улыбкой она ткнула пальчиком в экран, после чего молодой человек испуганно встрепенулся.

– О, чуть не забыл, – воскликнул он, краснея. – Для вас сообщение, – кликнул мышкой. – Господин, э-э-э, Зоргенфатер просит включить ваш мобильный телефон. – Он улыбнулся, взыскуя прощения.

Зоргенфатер! «Встревоженный отец». Никогда бы не подумал, что мой ненавистный зять – человек с фантазией.

– Что-нибудь еще? – недовольно спросил я.

– Это всё, господин доктор Форсберг. Желаю вам приятного пребывания.

Я взял свою карточку-ключ.

– Посмотрим, – сказал я и направился к лифтам. По пути мой взгляд упал на стеклянную перегородку, за которой громоздилась стена вроде как из ледяных блоков. Боже мой, что это могло быть? Я задержал шаг и присмотрелся. Произведение искусства? Обычного вида табличка называла эту инсталляцию «Бар Северный полюс». Я заглянул через одну из трёх бойниц внутрь этой ледяной крепости, увидел высокие столики из массивного льда, такую же стойку бара из грубо отесанных ледяных глыб, на которой были выставлены в ряд грубые сосуды для питья, сделанные, видимо, из того же материала.

Произведение искусства, значит. Я с омерзением отвернулся и пошёл к лифтам.

Комната была меньше, чем моя тюремная камера, но зато обставлена почти до неприличия комфортабельно. Кровать, письменный стол, шкафы, ковёр – всё массивное и дорогое.

Окно выходило на просторный внутренний двор, с трёх сторон окружённый отелем. Виднелись крыши других домов. Напротив моего окна располагалось окно такой же комнаты, как моя, она была ярко освещена, и там как раз в это время женщина снимала пуловер. Я стал наблюдать из-за шторы, но женщина только свернула пуловер и положила его в шкаф, а потом принялась разбирать свой чемодан и раскладывать вещи по полкам.

Ну да. Я сел на кровать, раскрыл рюкзак и вынул инструкции к мобильному телефону, которые дал мне Ганс-Улоф. Коротко перелистал их и понял, что перелистыванием не обойтись; крошечный аппарат обладал таким обилием функций, что трудно было понять, как по нему просто позвонить.

Я начал листать медленнее. По крайней мере, в самом начале было написано, как его включить. Я сделал это, и он затребовал пин-код. Ганс-Улоф написал мне его на обложке инструкции. Я набрал четыре цифры, и прибор этим пока что удовлетворился. Что дальше? Я ради попытки нажал на широкую кнопку со стрелками, полагая, что такая большая кнопка должна иметь особое значение. Внезапно на дисплее появилось слово Зоргенфатер.Тогда я нажал на какую-то другую кнопку, понятия не имея, на какую, и телефон начал набирать номер. Ганс-Улоф, судя по всему, предусмотрительно запрограммировал в моём аппарате свой номер телефона. Я поднёс аппарат к уху и действительно услышал, как он воскликнул:

– Алло? Это ты, Гуннар?

– Да, вроде бы, – ответил я и вскочил. – Но я совсем не так себе это представлял! – Мой взгляд упал на окно напротив. Женщина уже была без брюк, стояла перед зеркалом, собираясь расстегнуть блузку.

– Ты где? – спросил Ганс-Улоф. – В отеле, как я понимаю? Там что-то не в порядке?

– Ах, что ты, – ответил я, следя за тем, как дама напротив стягивает блузку. Она не носила бюстгальтер, несмотря на изрядный объём груди. – Отель в порядке, обычная казарма для богатых и красивых. Если не считать того, что я здесь ни к селу, ни к городу, всё просто отлично.

– Хорошо, – сказал он. – Я рад.

Мне было ясно, что от окна лучше отойти подальше и сосредоточиться на разговоре, но не мог отвести глаз. Я заворожённо смотрел, как женщина берёт из шкафа плечики, аккуратно вешает на них блузку и как у неё при этом покачиваются груди. Я сказал Гансу-Улофу, что не могу перезваниваться с ним каждый час.

– Так я не смогу сосредоточиться, – сказал я, не отрываясь от жёлто-освещенного окна по другую сторону внутреннего двора, где женщина, темноволосая, лет сорока с небольшим, невозмутимо стаскивала с себя трусики.

– Да, я понимаю, понимаю, – канючил Ганс-Улоф у меня в ухе. – Я только хотел… Ты должен обещать мне, что будешь меня информировать, перед тем как соберёшься что-то предпринять. Слышишь? Обещаешь?

Округлость её задницы могла свести с ума. Груди покачивались и дрожали, когда она расхаживала по комнате, убирая трусики и доставая принадлежности для душа или что там ещё.

– Да ради бога, – сказал я. – Обещаю.

– Спасибо. Тогда я не хочу тебя больше вожделеть…

– Что? – поперхнулся я. – Что ты сейчас сказал?

Ганс-Улоф смешался.

– Я сказал, не хочу тебя больше задерживать. Что, плохая связь? Я слышу тебя хорошо.

Она скрылась за дверью ванной. Мне казалось, что сетчатка у меня горит.

– Нет, связь хорошая. Мне только… – Да, что мне только? Понятия не имею и даже придумывать ничего не хочу. – Послушай, мне сейчас срочно нужно сделать несколько неотложных дел. Я позвоню, прежде чем нанести визит нашим друзьям, о которых мы говорили. – Я не мог говорить по телефону открытым текстом, будь он хоть трижды цифровой и закодированный. Эта привычка недоверчивого человека прочно вошла в мою плоть и кровь.

– Хорошо. Дать тебе знать, если позвонит Кристина?

Я соображал с трудом. Вся моя концентрация разлетелась к чертям, и в этом не было вины Ганса-Улофа.

– На данный момент не обязательно, – несобранно сказал я. – Мы всё равно, наверное, поступим по-другому. Я что-нибудь придумаю, как незаметно зайти к тебе и подключить магнитофон.

– Магнитофон?

– Было бы хорошо записывать разговоры. Но об этом мы поговорим в другой раз.

– Что это даст?

– Не сейчас, Ганс-Улоф. У меня пока есть более срочные дела.

Он говорил в нос, как при насморке.

– О'кей. Но ты позвонишь, прежде чем предпринять что-то важное?

– Да, я позвоню, прежде чем предпринять что-то важное. Пока.

Хорошо. Пора было предпринять что-то важное. Я рассовал всё необходимое по карманам, сунул рюкзак под кровать – ещё одна привычка недоверчивого человека – и вышел.

Глава 19

Местоположение отеля было безупречным. Всё, что мне было нужно, находилось в шаговой доступности.

Это было тем более кстати, что стало ещё холоднее, чем в полдень, а моя старая куртка ни на что не годилась. До Норрмальма было всего пятьсот метров, но мне показалось, что я остался совсем без штанов, пока шёл по мосту, так что неотложно надо было обзавестись более подходящей одежонкой.

Однако ещё раньше и срочнее я нуждался в другом: в информации.

Все, что у меня было на данный момент, это название «Рютлифарм» и рассказы мужчины, дрожащего от страха. Не так чтоб много, когда речь идёт о спасении жизни, а то и двух. В моём деле информация решает всё, и то, что её так мало, было для меня крайне тревожно. Ещё никогда мне не приходилось включаться в проект столь молниеносно, буквально сломя голову, как в этот раз.

Правда, и на кону никогда не стояло так много.

Я хотел пробраться в стокгольмское представительство концерна, о котором в настоящий момент знал, кроме его названия, лишь то, что он производит медикаменты. Обычно для таких задач требовалось не меньше четырёх недель подготовки. Это время я провёл бы в газетных архивах, библиотеках и прежде всего в окрестностях здания. Я читал бы, фотографировал, размышлял, подслушивал разговоры, вёл наружное наблюдение за машинами, и к моменту начала знал об этой фирме всё, что можно выяснить легальным путём, и кое-что сверх того.

Но на этот раз у меня не было четырёх недель. У меня даже одной не было. Я решил самое позднее послезавтра, а лучше уже завтра вечером сделать нечто такое, что приведёт меня за решётку до конца дней, если что-то не сложится. Я должен был запастись всей информацией, какую смогу собрать до того времени, а во всём прочем придётся положиться на мой опыт.

Который, я надеялся, ещё чего-то стоил в наши дни.

Вход в архив газеты «Aftonbladet», по крайней мере, был на прежнем месте: узкая, выкрашенная в красный цвет железная дверь с круглыми стеклянными иллюминаторами, расположенная за углом от главного входа, на несколько ступенек ниже улицы. Она скрипела, когда я её открывал, точно так же, как она скрипела в мой последний приход сюда. В другом тысячелетии.

Меня окружило оглушительное тепло. Полки с подшивками годовых комплектов, длинные белые столы, свисающие над ними лампы, приборы микрофильмирования вдоль стен – всё было, как раньше. И запах пыли, старой бумаги и озоновых испарений от ксероксов тоже остался неизменным. Только лицо за стойкой было мне незнакомо: на стуле сидела молодая азиатка с невероятным бюстом, который совершенно безответственным образом ходил ходуном под её тонкой майкой. Она тупо таращилась на меня, не прекращая своего занятия – жевания голубой резинки.

– А что, Андерс Остлунд здесь больше не работает? – спросил я.

– Сейчас придёт, – сказала она тоном, не оставляющим сомнений в том, насколько ей плевать на это. – Только купит себе поесть.

Ну, хотя бы Остлунд ещё при деле. А то бы я с ходу и не знал, как мне заставить эту девушку делать то, что мне от неё нужно. Вернее, не от неё, а от архива газеты «Aftonbladet».

Строго говоря, у газеты всегда есть два архива. В одном хранится экземпляр каждого выпуска, бережно подшитый в годовой комплект, или отснятый на микроплёнку, или то и другое, и этот архив, как правило, доступен для всех, кто по каким-то причинам хотел бы навести справки по старым газетным сообщениям. Другой архив – для меня гораздо более интересный – в распоряжении только своих журналистов. Там хранится сырой материал к последующим газетным публикациям: оригинальные записи интервью, пометки к беседам, результаты розысков, копии, фотографии, огромное количество в высшей степени секретных вещей.

То есть золотое дно для того, кто занят торговлей информацией.

Я ждал. Кроме меня, здесь был лишь один посетитель – из того сорта людей, которые, кажется, живут в газетных архивах: старик с волосами как солома, его потёртое пальто лежало на стуле рядом. Он благоговейно листал какой-то том и поминутно делал себе пометки карандашом, зачем-то слюнявя его перед каждым использованием.

И от него жестоко пахло, мягко говоря. Я коротал время в противоположном от него конце читального зала с последними выпусками «Aftonbladet», вблизи тихо шуршащего кондиционера. Через некоторое время у меня оттаяли даже ноги, и по ним побежали мурашки.

Минут через пятнадцать появился Остлунд с большим коричневым пакетом. Он заметно постарел, отпустил усы, которые ему не шли, но его снисходительный взгляд остался прежним. Он двадцать лет не высовывал носа из газетного архива, но держался, как всеведущий.

Он сразу увидел меня. Отставил пакет и протиснулся своим обрюзгшим телом через откидную полку стойки.

– А ты-то что здесь делаешь? – пробурчал он, пожав мне руку в такой манере, для которой, видимо, и было придумано слово «покровительственно». – Я думал, ты живёшь на содержании у короля.

– Король вынужден экономить, – ответил я. Он сощурил глаза.

– Хочешь, отгадаю. На спор, ты явился сюда не для того, чтобы пробежать глазами газетные заголовки за шесть лет.

– А разве это имело бы смысл?

– Вряд ли. – Он коротко огляделся и ещё немного понизил голос. – Кстати, всё подорожало, ты хоть в курсе?

– Сколько?

– Четыре тысячи.

Я водрузил на лицо непроницаемую маску игрока в покер. У меня не было четырёх тысяч крон, по крайней мере, в данную минуту. А когда невозможно отступить, остаётся лишь одно: жестоко торговаться.

– Две тысячи, – сказал я.

Он фыркнул, дохнув мне в лицо желудочной хворью.

– Ты шутишь? Стану я рисковать своей пенсией за какие-то жалкие две тысячи.

– Я всегда был хорошим клиентом, но сейчас у меня срочное дело, а я на мели, – ответил я. – Две с половиной. К тому же, мне не требуется ничего из ряда вон выходящего.

Остлунд принялся чесать свой рыхлый подбородок, делая вид, что колеблется. Но я-то его знал. Всякий раз, когда он хватался за своё лицо, дело было решённое.

Он повернулся к девушке.

– Энн-Ли! Можешь тоже пойти купить себе поесть.

Она подняла лицо с жующей челюстью.

– Я не голодна.

Остлунд что-то прорычал себе под нос.

– Тогда пойди припудри нос, о'кей?

Она хотела ещё что-то сказать, но потом предпочла просто соскользнуть со стула и с обиженным видом удалиться в подсобное помещение. Зашуршала её куртка, потом стукнула дверь.

– О'кей, что ты хочешь узнать?

Я кивнул головой на старика в углу.

– А что с этим?

– Глухой, как камень. И он не притворяется, не беспокойся.

Я спросил себя, откуда он может это знать, но потом решил, что это не играет роли. Вынул из кармана деньги, отсчитал две с половиной тысячи крон и сунул их в протянутую руку Остлунда.

– «Рютлифарм». Всё, что сможешь найти.

Он поднял брови.

– Швейцарская фармацевтическая фирма? В которой работает новая нобелевская лауреатка?

– Она.

– Раньше ты был оригинальнее.

– И впредь буду, – сказал я. – Как только смогу позволить себе твои цены.

Пришлось ему потрудиться за мои деньги. Спустя небольшую вечность он вернулся из служебных помещений с двумя папками, содержимое которых он добыл при помощи ксерокса. В то же самое время он сделал запрос по своему компьютеру, что принесло ещё одну охапку распечаток, а сверх того он вручил мне несколько дюжин копий с микрофильмов: фирма «Рютлифарм», судя по всему, постоянно была на виду.

– Вот тебе, – сказал Остлунд, подвинув мне по прилавку всю эту кучу, увязанную в старую конторскую папку и схваченную резинкой. – Честно говоря, всё это можно было выяснить и более дешёвым путём.

Я взял папку с внезапным предчувствием, что её содержание не продвинет меня ни на шаг. Предчувствие, которое было мне сейчас абсолютно некстати.

Я вспомнил ещё кое-что.

– Скажи-ка, у ваших конкурентов пару недель тому назад совершенно неожиданно умер молодой репортёр. Бенгт Нильсон из «Svenska Dagbladet». Известно ли об этом что-нибудь? Отчего, почему?

Остлунд поднял брови и оглядел меня снисходительно, чуть ли не с состраданием.

– Во-первых, – сказал он, – у нас нет конкурентов, мы все участники состязательного процесса. И, во-вторых: да. Известно.

– И что тебе известно?

– Бенгт Нильсон был человеком, который замахнулся слишком высоко. Честолюбив был до крайности. По глупой случайности он был сердечник и по глупой случайности не был пунктуальным. Если ты спросишь меня, он просто-напросто забыл вовремя принять лекарство. Это уже однажды чуть не погубило его несколько лет назад, но есть люди, которые не учатся на своих ошибках.

– А если я спрошу кого-нибудь другого? Какая теория будет у него?

От этого он занервничал.

– Пожалуйста, у нас свободная страна. По крайней мере, считается таковой. Но судя по тому, что я слышал, у Нильсона в кармане была оранжевая коробочка с белыми таблетками, и по глупой случайности отделения за два предшествующих дня оказались ещё нетронутыми. Я считаю, есть более основательные случаи для приложения теорий заговора.

Я зажал папку под мышкой.

– Я просто так спросил.

– Рад стараться. Маленький довесок за счёт фирмы. Надеюсь, ты оценишь.

– Ещё бы, – сказал я и вышел.

Снаружи на меня снова набросился, как хищный зверь, холод; и в горле запершило, что не сулило ничего хорошего. Я зашёл в первую попавшуюся аптеку и купил витаминные таблетки и согревающую мазь для втирания. И раз уж я там оказался, то попутно спросил:

– Есть одно сердечное средство, белые таблетки в оранжевой коробочке с отделениями по дням недели. Вы знаете, что это такое может быть?

Аптекарша, худая женщина с тёмными кругами под глазами, наморщила лоб.

– Это может быть кардиопролол. Если только это сердечное средство; есть ещё распространенное средство от астмы, к которому ваше описание тоже подходит.

– Вы не могли бы показать мне эти упаковки?

– Оба средства только по рецепту. Я не могу вам его продать.

Я помотал головой.

– Нет, я спрашиваю только потому, что мой отец делает из этого страшную тайну, что за лекарство он принимает. Он немного со странностями, вы понимаете? А мне бы хотелось знать. На всякий случай.

Она понимающе кивнула и достала из разных выдвижных ящиков две коробочки.

– Это считается самым легкопереносимым средством такого рода, – объяснила она, выкладывая передо мной кардиопролол, – но его следует принимать исключительно пунктуально. Для забывчивых пожилых людей это не самое подходящее.

– О, по моему отцу можно проверять часы, это не проблема, – вдохновенно врал я. Взяв в руки упаковку, я повернул её так, чтобы можно было прочитать название производителя.

«АО Рютлифарм, СН-4001, Базель», – значилось на коробочке. Почему-то меня это не особенно удивило.