Текст книги "Нобелевская премия"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Глава 21

За завтраком на следующее утро этот отель меня добил.

Ресторан для завтраков представлял собой зал прямо-таки подавляющей роскоши. Потолок увешан причудливыми архитектурными элементами из морёного вишнёвого дерева, а под ним выставлено всё, что есть на свете дорогого и изящного. К большим полированным столам приставлены стулья с высокой спинкой, обтянутые дорогой кожей. Рассеянный свет дня смешивался со светом керамических светильников, подвешенных на таких тонких нитях, что они казались парящими в воздухе. И всё это охранялось толпой предупредительной прислуги в униформах отеля «Нордланден».

Одна из этой толпы, толстая молодая женщина, вся в кудрях, поспешила мне навстречу, как только я переступил порог и ещё не успел сориентироваться.

– Номер вашей комнаты, пожалуйста? – спросила она, и по её взгляду я понял, что моё присутствие здесь нежелательно.

Но я был подготовлен. Я предполагал нечто в этом роде и прихватил с собой специальный конверт, в котором мне вручили карточку-ключ. Это неопровержимое доказательство того, что я действительно постоялец отеля, я сунул ей под нос, после чего ей пришлось отступить, давая мне дорогу.

– Приятного аппетита, – пробормотала она мне в спину.

Буфет с завтраком занимал площадь небольшой квартиры и предлагал всё, что только можно себе пожелать. В корзинках горкой лежали хлебцы и булочки всех сортов, дополненные хлебом для тостов, чёрным хлебом и хлебом из цельномолотого зерна. Один стол ломился под тяжестью блюд с колбасами, ветчинами, лососем и прочими рыбами и сырами со всего мира. На другом громоздились фрукты, мёд в семи вариантах, йогурт в десяти, варенья в двадцати двух. Несколько автоматов при нажатии кнопки варили свежемолотый кофе – эспрессо, капуччино или что угодно ещё. Головокружительный выбор чая; в качестве альтернативы чуть дальше стояли наготове все мыслимые сорта фруктовых соков, молоко, какао…

Короче: «шведский стол» меня сразил. За сутки перед этим я ещё стоял в очереди в тюремной столовой, чтобы, как и каждое утро прошедших шести лет, получить чашку жидкого кофе и исцарапанную пластиковую тарелку с двумя ломтями серого хлеба, кусочком масла и кляксой варенья. Возможности выбора ограничивались двумя вариантами: либо всё это съесть за одним из столов, прикрученных к крашенному в серый цвет бетонному полу, либо оставить нетронутым.

И тут такое!

Я прошёлся вдоль буфета, не зная, что мне выбрать. Чашку кофе – это непременно. Один его запах действовал на меня так, что я терял голову. В конце концов я решил начать с чашки мюсли; горка хлопьев, орехов и изюма, залитая сверху молоком. В последний раз я ел такое целую вечность назад. Тогда ещё была жива Инга. Я облюбовал себе местечко в стороне, сел спиной к стене, у самого окна, занавешенного длинными красно-белыми шторами, которые рассеивали свет и заслоняли вид наружу.

Я ел и разглядывал людей, дивясь естественности, с какой они двигались посреди всей этой роскоши. Аппетит приходит во время еды, и во мне проснулся голод, готовый поглотить всё, что было выставлено под согревающими лампами и на охлаждённых блюдах. Я выскреб свою миску, опрокинул в себя последний глоток кофе, уже вставая, и направился к буфету. Самую большую тарелку, какую только смог найти, я загружал всем, что попадалось мне на глаза, и когда она наполнилась до краёв, взял себе большой стакан свежевыжатого апельсинового сока и ещё одну чашку кофе и, балансируя со всем этим, стал осторожно пробираться на своё место.

И вдруг вижу: за моим столом уже сидят другие люди. Толстая старая женщина с седыми волосами и коровьим взглядом. И напротив неё – толстый старик уже почти без волос, но с таким же выражением в глазах.

Я остановился, огляделся, пытаясь сориентироваться. Как же так? Ведь на столе оставалась моя грязная посуда. Как же эти старики могли сесть на чужое место?

Нет, я не ошибся, они сидели именно за моим столом. Но тут я увидел, как официантка убирала со стола, только что освобождённого большой группой, и всё понял. То был скрытый сигнал. Они не могли дождаться, когда же избавятся от меня, и убрали мою посуду, как только я встал. Они давали мне понять, что я здесь нежелательная персона.

Во мне поднялся горячий, первобытный гнев. Я не стал конфликтовать со стариками; они были ни при чём, и нашёл себе другое место, ближе к буфету, на самом виду у прислуги отеля. С угрюмой яростью я принялся опустошать тарелку, я метал в себя всё, что на ней было, жевал и перемалывал пищу, дожидаясь только, когда кто-нибудь из них покосится в мою сторону. Но никто из них даже не взглянул на меня. Ну ещё бы, они так заняты. Совсем как раньше, в детском доме: сколько раз меня в наказание за какой-нибудь пустяк сажали одного в угол. И другим нельзя было со мной разговаривать и даже смотреть в мою сторону. Такие вещи, судя по всему, всегда и всюду одинаковы. Возможно, это что-то вроде кармы.

В любом случае я решил, что больше ни одного часа не останусь в этом отеле. У меня с самого начала было недоброе чувство, а мне, судя по всему, пора было заново привыкать прислушиваться к своим чувствам.

Я опустошил тарелку, встал из-за стола и вышел. В комнате я собрал свои вещи, прихватил ещё несколько полотенец и все шампуни и гели из ванной. С рюкзаком на плече я вышел из лифта, без слов шлёпнул на стойку метрдотеля карточку-ключ и вышел на улицу, прежде чем они успели изобразить что-нибудь, кроме глупых физиономий.

По крайней мере, мой инстинкт, как видно, ещё действовал. Ведь именно он подсказал мне в доме адвокатской конторы Мортенсона сорвать телефонный номер пансиона с чёрной доски объявлений.

Я нащупал его в кармане, пока стоял на светофоре и поджидал, когда запищит бип-бип-бипна зелёном свете для пешеходов. Район Сёдермальм. Где бы на южном острове Стокгольма ни находился этот пансион, от центра всё равно недалеко.

Опять тщетные поиски телефонной будки. Я нашёл две, но обе были заняты и, видимо, надолго. Один говорун лишь глупо таращился на меня, а другой показал мне язык и повернулся спиной. Тут я сообразил, что этот телефон мне вообще больше не нужен: достаточно сунуть руку в карман – и у меня своя собственная телефонная будка.

Не так уж и плохо придумано, решил я и набрал пин-код, который привёл телефон в действие.

Дисплей засветился, но вместо фирменного логотипа, которого я ожидал, меня приветствовал текст, который мог происходить только от Ганса-Улофа:

«Пожалуйста, не забывай держать меня в курсе. ТУ.».

Человек однозначно нервничал. Как будто дело касалось только его одного! Я наугад нажимал кнопки, пока эта надпись, наконец, не исчезла и я смог набрать номер с моей бумажки.

Ответил голос женщины, ужасно старой, усталой и абсолютно апатичной. Да, одна комната ещё свободна. Да, я могу ее получить, если заплачу за неделю вперёд. И да, разумеется, я могу прийти и посмотреть, если хочу; она весь день на месте.

Я объяснил, что у меня пока дела в банке, а потом я зайду.

– Как хотите. Я на месте, – безучастно ответила старуха и положила трубку.

На сей раз в банке не оказалось никаких охранников. Жаль, а то я был в настроении поскандалить прямо с порога.

Большой зал с окошечками изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз. Ещё больше мрамора, ещё больше хрома, но, на удивление, гораздо меньше бронированного стекла, чем раньше. Радующая тенденция для моей профессии. Я подошёл к одному из стоящих поодаль столов, предназначенных для заполнения банковских формуляров вдали от посторонних глаз, достал из кармана конверт, который забрал вчера у Мортенсона, и вскрыл его.

Оттуда я извлек две фанерки, сложенные вместе и перевязанные бечёвкой. Это была маскировка; я не хотел, чтобы кто-то в конторе мог прощупать конверт и понять, что там – ключ от банковской ячейки. Я вынул его из фанерок, размотав бечёвку, всё остальное затолкал назад в рюкзак и отправился на поиски нужного окошечка.

Банковский клерк оказался маленьким, кругленьким и моложе меня.

– Могу я взглянуть на номер? – буркнул он.

– Естественно, – великодушно ответил я и повернул ключ так, что он смог ввести в свой компьютер выгравированное на ключе число.

– А, – сказал он, оставив рот открытым, пока читал то что ему показывал экран. – Ячейка оформлена на имя Лены Ольсон, это верно?

– Да. – Вместо меня договор аренды банковской ячейки подписала Лена, это было её последнее одолжение мне, когда я почувствовал, что кольцо розысков сжимается. – Но у меня есть право доступа, – я протянул ему свой паспорт.

Он не удостоил его взглядом.

– Плата за аренду ячейки внесена на двенадцать лет вперёд, – установил он вслух. Брови у него поднялись. – Это необычно.

Я вдруг разом заметил движение людей вокруг меня, услышал, как на меня волной набегает шум их шагов и гул голосов, и почувствовал, что во рту у меня пересохло. Неужто сейчас из-за этого возникнут какие-то осложнения? Я должен прорваться к своей банковской ячейке, и именно сегодня, сейчас, иначе я останусь для Кристины таким же бесполезным, как будто я всё ещё сижу за решёткой.

– Тогда с этим не было никаких проблем, – сказал я, стараясь казаться спокойным.

Он, казалось, даже не слушал меня.

– Доступ к ячейке предоставлялся всего один раз, – продолжал он докладывать мне, не сводя глаз с экрана. – На следующий день после начала аренды.

– Правильно, – сказал я.

На следующий день я пришёл без Лены, чтобы заполнить ячейку. И очень вовремя пришёл: когда после этого я вернулся в свою тогдашнюю квартиру, полиция уже поджидала меня там.

Клерк явно пришёл к заключению, что всё это больше не должно его интересовать. Он пожал плечами и ткнул указательным пальцем в одну из клавиш. Принтер выбросил напечатанный бланк, который клерк подвинул ко мне.

– Распишитесь вот здесь.

Я нацарапал свою подпись в отведённой для этого графе и следил, как он держит листок рядом с экраном, что это значит? Я нагнулся вперёд и увидел на экране свою подпись шестилетней давности, с которой он сравнивал мои теперешние каракули. Сравнение оказалось в мою пользу, поскольку он кивнул, тоже подписал бумажку и сделал короткий звонок по телефону, состоявший из одной фразы:

– Клиент к ячейке во второй зоне.

Сразу после этого к нам направился сквозь публику высокий, широкоплечий мужчина в униформе службы безопасности; на его счастье, не вчерашний. Не глядя на меня, он взял бланк и прочитал в нём номер ячейки, сдвинув мохнатые брови. Кажется, число его затруднило, ещё бы, ведь оно было шестизначное. В конце концов, он кивнул мне.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы спустились вниз. Однако тут всё перестроили. Там, где шесть лет назад ещё сидел живой человек из охраны, теперь был установлен прибор, считывающий карточки. Мой сопровождающий протянул через него свою кодовую карту и набрал код для входа, загородив от меня кнопки своей широкой спиной. После этого массивная сейфовая дверь открылась.

В освещенном, без теней, стальном помещении наши шаги гулко отдавались, а звон ключей на поясе охранника наполнял проходы, состоящие из сплошных ячеек, своеобразным ропотом. Остро пахло моющими средствами, и было холодно.

Наконец мы очутились перед моей ячейкой. Охранник ещё раз сопоставил её номер с цифрой на бланке, потом вставил свой ключ в одну замочную скважину и кивком головы дал мне понять, чтобы я вставил свой ключ в другую скважину и повернул. Как того требовали предписания, он не притронулся к железному ящику, который обнаружился за дверцей, а предоставил мне вынуть его и перенести к столу с защитными стенками.

– Просто позовите меня, когда будете готовы, – сказал он и исчез.

Ящик оказался на ощупь такой холодный, будто был вморожен все эти шесть лет в полярные льды. Я невольно задержал дыхание, когда поднял его крышку.

Всё было на месте. На дне ящика лежало моё нажитое за годы работы, полной опасностей, состояние в форме увязанных в пачки купюр. Поскольку Швеция, слава Богу, отказалась примкнуть к еврозоне, эти купюры даже ещё чего-то стоили. Поверх денег лежала потрёпанная записная книжка, которая, если бы её нашли у меня дома при обыске, сильно подвела бы меня и наверняка на несколько лет продлила бы моё пребывание за решёткой. Рядом лежала маленькая сумка-свёрток из коричневой кожи, и я не удержался, выложил её на стол и развернул, чтобы полюбоваться.

В ней были мои инструменты для вскрытия и взлома. Четырнадцать отмычек из полумиллиметровой листовой пружинной стали класса CK-I01, отшлифованные и некогда никелированные, но от покрытия почти ничего не осталось из-за частого употребления. К счастью, на их функциональной пригодности это никак не сказывалось. Я провёл по инструментам пальцами, и они всё вспомнили, мои пальцы. Вот они, разные крючки, змеёвки, напильнички и, наконец, пика «шестигорье». Да ещё шесть натяжных распялок, экстрактор и четыре сверхпрочные пики, которыми можно справиться даже с замком со сверлёным углублением. Чудесно. Как бы радовался прокурор, если бы смог предъявить суду этот набор инструментов. Я расстегнул молнию на внутреннем кармашке, в котором были разные мелочи для особых случаев. В матерчатой сумочке прождала меня все эти годы старая «минолта». Компактный набор отвёрток я нашёл под сшитыми по мерке перчатками из тонкой кожи, которые намного превосходили всё это пластиковое барахло. Всё на месте. Гуннар Форсберг снова был при деле.

Я открыл рюкзак, спрятал туда инструменты и записную книжку, а также деньги – сколько вошло. Тысяч пятьдесят крон, этого хватит на первое время. Потом я закрыл сумку и ящик и позвал охранника.

Глава 22

По пути в Сёдермальм я купил карту города. Пансион находился неподалёку от Цинкенсдамм и представлял собой, как оказалось, обыкновенную квартиру из четырёх комнат, три из которых госпожа Гранберг, пожилая хозяйка, сдавала. Сама она занимала самую меньшую комнату, кухня служила помещением для завтрака и для просмотра телевизора, ванная и туалет были одни на всех.

– Триста семьдесят пять крон в неделю, – пробубнила она уже в который раз, двигаясь впереди меня по тесному коридору, который до последнего уголка был забит не подходящими друг к другу шкафами и комодами и в котором пахло нестираным бельём, варёной капустой и средством от моли. Она открыла мне дверь.

– Вот комната.

Внутри было холодно, шумно от уличного движения, комната была забита мебелью, которая уже к моменту моего рождения была старомодной, но зато здесь было вдвое просторней, чем в номере отеля «Нордланден». На полу повсюду лежали толстые наросты пыли, а одно из оконных стёкол было разбито, причём, судя по всему, уже годы, поскольку один кусок стекла отсутствовал, и кто-то просто вырезал кусок из полиэтиленового пакета и заклеил им дыру при помощи скотча. При каждом порыве ветра плёнка шелестела и, видимо, хорошей герметичностью не обладала, иначе бы в комнате не воняло так сильно выхлопными газами.

Но в этой комнате была собственная раковина.

– Я ее беру, – сказал я.

– Вы должны заплатить за неделю вперёд, – безучастно ответила госпожа Гранберг.

Я достал из кармана немного денег. Комната в отеле «Нордланден» за одну ночь стоила в три раза дороже, чем эта за неделю.

– В котором часу вы хотите завтракать? – спросила она, пряча деньги в карман фартука.

Вопрос озадачил меня. Я пролепетал что-то вроде:

– Ну, это зависит от того…

От того, буду ли я всю ночь отсутствовать, разыскивая след похитителей детей, или нет.

– Ну, – сказала она, пожав плечами, – я с семи часов на кухне. Если захотите завтракать раньше, предупредите меня загодя, с вечера.

В этот момент открылась дверь другой комнаты. Оттуда показалась голова с косматой шевелюрой и тут же снова скрылась, и дверь защёлкнулась.

– Он сумасшедший, – объявила госпожа Гранберг с таким безразличием, будто речь шла о погоде. Вялым движением руки она указала на следующую дверь. – А второго практически никогда не бывает. Он использует комнату только для сексуальных развлечений.

И это у неё тоже прозвучало так, будто она никогда в жизни не связывала с сексом никаких эмоций.

Она впервые взглянула на меня с некоторым интересом, как будто спрашивая себя, какое место в этом паноптикуме займу я.

Я водрузил на лицо свою успокаивающую улыбку.

– Я уверен, мне здесь будет хорошо, – сказал я.

Поглаженные купюры, кстати, действительно выглядели очень чистыми и на ощупь были, как только что из-под печатного станка.

После этого я ещё раз вышел из комнаты и попросил у госпожи Гранберг телефонный справочник «Жёлтые страницы».

– В холле, красный комод, верхний ящик, – сказала она, не отрываясь от телевизора.

Я сел со справочником и моей новенькой картой города на кровать и распланировал ближайшие действия. Приходилось торопиться. Уже скоро час дня, а это значило, что у меня оставалось всего шесть часов на подготовку самого рискованного дела моей жизни.

Сёдермальм оказался благодатным районом. В магазине рабочей одежды я нашёл красный комбинезон на подкладке и кепку с козырьком и надписью «Доставка». В спортивном магазине купил чёрный, как ночь, тренировочный костюм и весёленькой раскраски ветровку из тонкого, дышащего синтетического материала, а кроме того, тёплые брюки и неброскую чёрную зимнюю куртку и ещё кое-какие мелочи. В маленькой лавке, где продавались весёлые сюрпризы, товары для театра и плакаты из фильмов, я приобрёл дешёвый набор косметики и накладную бороду. Чтобы увести от подозрений владельца лавки, старого человека с настоящей бородавкой на лице, я прихватил ещё целый набор декоративных штучек для вечеринки, при выборе которых я показал себя особенно придирчивым, но которые, не разворачивая, выбросил на улице в ближайший мусорный контейнер. Потом купил небольшой пакет картошки и вернулся к себе в комнату.

Искусство маскарада состоит не в том, чтобы убедительно выкрасить волосы смываемой краской или приклеить накладную бороду, так чтобы она не отвалилась от пота. Всё это второстепенные мелочи, так сказать, глазурь на пирожном. Искусство маскарада состоит в изменении двух решающих признаков: силуэта и движений.

Мы в состоянии идентифицировать своих знакомых издалека, когда ещё не можем с уверенностью определить даже цвет их волос. Мы замечаем краем глаза движение руки, смутные очертания тела или форму головы – и знаем, что этот человек нам знаком. И, наоборот, может так случиться, что мы пройдём мимо коллеги, с которым много лет работаем в одном офисе, и даже не заметим его только потому, что он в гипсе, или новое пальто изменило контуры его тела, или потому, что его покинула жена и он бредёт по улице совершенно удручённый. Движения и силуэт тела – вот два определяющих фактора.

И всё-таки я начал с внешности. Другая одежда. Разумеется, я натянул комбинезон лишь после того, как промял его, повалял по полу и посадил на него несколько пятен, чтобы он казался уже поношенным. Потом я выкрасил волосы и при помощи геля придал им другую форму. Ватный тампон и немного коричневого грима придали моему лицу смуглоту, которая вкупе с усами сообщала мне вид южанина. Югослав или вроде того,описали бы меня потом люди, если бы им пришлось меня описывать.

Только не перегнуть палку, это главное. Выглядеть совершенно заурядно и быть незаметным – вот идеал, к которому я стремился.

Венчал всю процедуру мой излюбленный приём по части маскировки: изменение контуров лица. Этот приём был нацелен в первую очередь на видеокамеры в здании «Рютлифарма». Как и все видеокамеры, которые я видел, эти были смонтированы слишком высоко, так что у человека в головном уборе с козырьком могли захватить в лучшем случае подбородок. И именно подбородок поэтому не должен был оставаться таким, как есть. Поэтому я вырезал из сырой картофелины две подходящие вкладки, засунул их между щекой и нижней челюстью, и после некоторой подгонки, которая обеспечила мне более-менее нормальную дикцию, я сам с трудом узнавал себя в пятнистом зеркале над раковиной.

Потом настала очередь основной работы. Я встал посреди комнаты, расслабил плечи и руки, закрыл глаза и перестал быть Гуннаром Форсбергом. Отныне я был рассыльным по доставке пиццы, одним из миллионов рассыльных на этом свете. Напряжённая работа, которая не продвигает человека в жизни ни на метр, но всегда держит в движении. Пиццерия – его второй дом. Самое приятное – прийти незадолго до начала смены, когда гонка ещё не стартовала, и немного поболтать с ребятами из пекарни, поглядывая на девушку, принимающую заказы по телефону, и рисуя себе в воображении, каково бы оно было с ней… Но потом поступает первое задание по доставке горячей пиццы, которую надо доставить, и с этой минуты все мысли заняты лишь названиями улиц и переулков да лихорадочными расчётами, где лучше проскочить без пробок и найти парковку…

Я посмотрел на себя в зеркало. Руки у меня беспокойно тряслись, всё тело – напряжённое, изготовившееся к прыжку, под адреналином. Точный, быстрый и всегда готовый к рывку. Отлично. Я сунул в карман деньги, а больше мне ничего не требовалось, кроме головы. Открыл дверь в коридор. Никого не видно. Спустя две секунды я был на улице.

Перед пицца-сервисом на Боргмэстергатан я ненадолго отставил свою новую роль и попытался вместо неё казаться усталым рабочим, который возвращается с утренней смены. Еле волоча ноги, я забрёл внутрь, заказал пиццу-кампаньолу – салями и лук, мой любимый сорт, – и ждал, позёвывая и моргая, когда она будет готова, а расплачиваясь, попросил:

– Скажите, не могли бы вы продать мне одну из этих стиропоровых коробок, в которых вы развозите заказы? Мне до дома ещё далеко, а так хочется донести пиццу горячей.

Девушка на кассе, измученная угрями, посмотрела на штабель серо-зеленых коробок, которые громоздились в углу у входа на кухню, и скептически помотала головой.

– Вообще-то нет. Они нам все нужны.

– Ну, в виде исключения. Если нельзя купить, хотите, я оставлю вам залог, а завтра верну. – Чего я даже близко не собирался делать. – Может, хоть какую-нибудь, немножко подпорченную?

Она поняла, что я не оставлю её в покое. И она не ошибалась: от этой стиропоровой коробки зависело очень многое.

– Я спрошу у шефа, – буркнула она и скрылась за бисерным занавесом, который призван был загораживать пекарню и её тайны от клиентов, не препятствуя беготне кельнеров.

Шеф тут же вышел – толстый, обсыпанный мукой мужчина с надменной повадкой, говоривший по-шведски с акцентом южных стран.

– Клиент у нас царь и бог, – сказал он с медоточивой небрежностью и достал из-под прилавка стиропоровую коробку с трещиной на боку. Наверняка она давно служила там корзиной для бумаг. – Вот, пожалуйста. И приятного аппетита.

– Сколько я вам должен?

– За счёт фирмы, – елейно ответил он.

– Буду рекомендовать вас всем знакомым, – соврал я, вызвав на его лице обрадованную улыбку.

Затем я поехал со своей коробкой на автобусе и на метро на Сергельгатан, не привлекая к себе внимания других пассажиров. Я торопливо подошёл по пассажу к нужному мне зданию, а там к приёмной стойке, причём на последних метрах полностью перевоплотился, вошёл в свою роль и попытался иметь такой вид, будто эта пицца – как минимум двадцатая за сегодня и моя машина стоит с работающим мотором в абсолютно запрещённом для остановки месте.

Портье возмущённо оглядел меня.

– Доставка пиццы? – повторил он таким тоном, будто я доставляю радиоактивные отходы. – Об этом мне ничего не известно.

Я пожал плечами. Я был всего лишь посыльный и всего лишь спешил. Я протянул ему счёт из пиццерии вместе с шариковой ручкой, которая, на мой взгляд, убедительно довершала заказ.

– Вот. Йохансон, девятый этаж, фирма «Рютлифарм».

Мужчина за стойкой из тикового дерева ещё раз пробежал глазами свой список на допуск, который, разумеется, не содержал соответствующей строки.

– Сейчас я позвоню, – пришла ему в голову гениальная мысль.

– Только побыстрее, если можно, – сварливо кивнул я. – Пицца со временем не становится горячее.

Он поднял трубку, набрал номер, объяснил кому-то положение дел, что-то выслушал и положил трубку.

– Пиццу никто не заказывал.

– Да уж кто-то заказывал, – сказал я, снова протягивая ему под нос счёт из пиццерии. – Вот написано же, Йохансон.

– Они говорят, нет.

Я сделал лицо, не оставляющее сомнений в том, что я близок к припадку ярости.

– Но-но-но, – грозно прогремел я. – Так дело не пойдёт. Заказывать пиццу, гнать меня через полгорода и потом делать вид, что они ничего не знают? Говорю вам ещё раз: мне надо получить семьдесят шесть крон за пиццу-кампаньола, и без них я не уйду.

Больше всего я боялся, что портье, во избежание неприятностей с высокими господами из «Рютлифарм», сам выкупит у меня пиццу. На этот случай я кое-что заготовил, но стопроцентной уверенности в действии этой заготовки у меня не было. К счастью, мне не понадобилось её испытывать, поскольку портье лишь возмущённо поднял брови и сказал:

– Тогда поезжайте к ним сами на девятый этаж и разбирайтесь. – Он нажал кнопку и указал мне на лифты. – Идите в третий.

Минутой позже я стоял перед приёмной шведского представительства концерна «Рютлифарм». Половину этажа занимало обширное офисное помещение, поделённое на клетки перегородками высотой по шею, из окон которого открывался вид на город. Вторая половина этажа состояла из настоящих стен, холлов и закрытых дверей. А посередине, перед телефонным пультом, с которого при необходимости можно было бы командовать мировой войной, сидела дама с аристократическими чертами лица.

– У меня заказ на пиццу, – сказал я, предъявив ей мой треснутый стиропоровый бокс. – Для господина Йохансона.

Она недовольно поджала губы.

– Я ведь уже объяснила по телефону, что пиццу никто не заказывал.

– Как это, у вас что, нет человека по фамилии Йохансон? – прикинулся я дурачком.

– Есть, и даже два, но это ничего не значит. Йохансон – одна из самых распространённых в Швеции фамилий.

Правильно. Именно поэтому я и нацарапал её на моём счёте за пиццу.

– Но ведь это фирма «Рютлифарм», так? – я сделал самое дебильное лицо, тем временем озираясь и запечатлевая порядок расположения холлов и дверей, место нахождения ксерокса и туалетов, конструкцию офисных шкафов. Было среди них и несколько запирающихся шкафов из стали, выкрашенных в чёрный цвет. Интересно. И система открытых лотков для писем, куда раскладывалась почта для сотрудников. Отлично.

– Может, вы всё-таки спросите этих господ, не заказывал ли один из них пиццу, – предложил я.

– Это я уже, разумеется, сделала, – скучающе объяснила она. Где-то в глубине помещения звонили телефоны. Рядом со стойкой для питьевой воды раздражающе жужжали два больших лазерных принтера. – Оба мне ответили, что не любят пиццу.

В одном из холлов распахнулась дверь, донёсся обрывок фразы вроде «…в сравнении с цифрами последнего квартала…», потом дверь снова захлопнулась, проглотив остаток. Ага, интересно: в конце коридора застекленная дверь вела на пожарную лестницу.

– Как это можно не любить пиццу? – удивился я, продолжая разведку глазами. Видеокамер для наблюдения я не заметил. Кондиционеры, судя по дизайну, происходили из конца семидесятых годов. На полу споткнуться не за что; все кабели аккуратно упрятаны под плинтус. – Я этого не понимаю, – добавил я.

– Понимаете вы это или нет, я вам могу только сказать, что здесь какая-то ошибка. И если говорить прямо, – заносчиво продолжала секретарша, – то в нашей фирме не принято заказывать пиццу в каких-то рассыльных службах. Тем более во второй половине дня.

Верно, стрелки больших часов позади нее, кружившие вокруг логотипа «Рютлифарм», строго застыли на трёх часах. Стиропоровая коробка у меня в руках уже нагрелась изнутри, и дразнящий аромат орегано, горячих томатов и чеснока постепенно начал рассеивать мою наблюдательность. Боже, как я хотел есть! Неудивительно, ведь я ничего не ел со времени моего неудачного завтрака.

– Ну ладно же, – сказал я, надеюсь, с заметным негодованием, схватил свой счёт, резкими движениями сложил его вчетверо и сунул в карман комбинезона. – Тогда я сам съем эту пиццу. Но, – я погрозил пальцем, – я это запомню. Ваша фирма попадёт у нас в чёрный список. Так и скажите всем вашим. Если вам снова захочется заказать пиццу, то уже не у нас, даже не пытайтесь.

С этими словами я схватил горячую, ароматную стиропоровую коробку, зажал её под мышкой и мрачно зашагал прочь, прямо в коридор, в конце которого находилась дверь на пожарную лестницу.

– Стойте! – крикнула мне вслед секретарша. – Это аварийный выход! Туда нельзя.

Я сделал вид, что не слышу. Оставалось ещё несколько шагов, а мне непременно нужно было взглянуть на охранную систему вблизи.

– Вы слышите, нет?..

Она побежала за мной. Я дошёл до двери, взялся за ручку и принялся её трясти. Заперто, ага. Аварийный открыватель спрятан под стеклом, у самого замка – прибор тревоги.

– В чем дело? – продолжал я возмущаться и нагнулся, чтобы прочесть надпись на приборе. От надписи на этой красно-белой металлической коробочке зависело очень многое.

Дама-секретарь уже догнала меня, запыхавшись, лицо у неё пошло пятнами. Она испаряла тяжёлые, чувственные духи и стучала по табличке, которую, вообще-то, нельзя было не заметить.

– Вы что, читать не умеете? – крикнула она. – Это аварийный выход!

Я выпрямился и негодующе запыхтел:

– Вот только без этого! Я-то читать как раз умею. К примеру, здесь, на моём заказе, чёрным по белому написано и «Хайтек-билдинг», и «Рютлифарм», и «Йохансон».

Её грудь вздымалась так, что могла свести с ума.

– Я хотела сказать… там, лифты там! А здесь вы не выйдете.

– В чёрный список! – вскричал я и ещё раз погрозил пальцем у неё перед носом. – Так и скажите вашим господам Йохансонам.

С этим я удалился.

Пятнадцать минут спустя я сидел на скамье в большом зале железнодорожного вокзала, рядом со мной стояла коробка, в руке я держал бутылку колы, купленную в одном из киосков, и с наслаждением уплетал пиццу. Накладные усы и картофельные вкладки я выбросил, а смуглоту более-менее смыл с лица в туалете. Остальное я смою в душе пансиона и ещё успею несколько часов поспать перед тем, как всё начнётся. Не переиграл ли я в своей выходке в «Рютлифарм»? Надеюсь, нет. По крайней мере, теперь я знал, что буду делать.

Расправившись с третьим куском пиццы, я позвонил Гансу-Улофу.

– Если у тебя не пропало желание держать за меня большой палец, – сказал я, дожёвывая, – то делай это сегодня ночью.

– В котором часу?

– Всё остаётся в силе, я войду туда в два часа ночи.

– И как долго ты там пробудешь, как ты думаешь?

– Час самое меньшее, может, два. Самое большее.

– Я буду сидеть на постели и с часу до четырёх сжимать большой палец.