Текст книги "Нобелевская премия"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Глава 41

На следующее утро мы долго спали и завтракали поздно. Ночью снова выпал снег, всё было тихо и бело, такое обманчиво приветливое утро воскресенья. Сидеть в тепле, смотреть в окно и считать все заботы пустыми химерами.

Я был странно растерян и не знал, с чего начать день. Вполне возможно, что это последний день моей жизни на свободе, но от этого он не становился проще. Я всё ещё ничтожно мало знал о здании Нобелевского фонда. Другими словами, сегодня вечером мне придётся импровизировать. Вероятность срыва была при этом настолько велика, что дух захватывало.

С другой стороны, что толку беспокоиться об этом? Другого-то выхода не было. Разве что ещё раз взглянуть на здание при свете дня.

Я позвонил Гансу-Улофу и спросил, не было ли известий от Кристины. Не было. От похитителей тоже нет. Голос у него был обречённый и подавленный.

– Этот парень меня беспокоит, – сказал я в ответ на вопросительный взгляд Биргитты, убирая телефон.

– Ты несправедлив к нему, – сказала она. – Ганс-Улоф Андерсон – человек с живым воображением. И совершенно естественно, что страхи у него преувеличены по сравнению с нормальными людьми.

– Ну, тогда я рад, что я такой чурбан, – ответил я. – А то бы я не выдержал.

– Нашёл чему радоваться, – с сарказмом бросила она. Наша утренняя гармония, видимо, уже дала трещину. В следующий момент она вскочила, взглянув на кухонные часы.

– Ах, я же хотела… В одиннадцать! Точно… – И она выбежала. Тут же я услышал, как в гостиной включился телевизор.

Я последовал за ней. Она стояла посреди комнаты, держа в одной руке журнал с телевизионной программой, а в другой пульт, и тут на экране возникло лицо Софии Эрнандес Круз.

– Это передача для женщин, – объяснила Биргитта. – Берут у неё интервью.

– А, – сказал я.

Интервью проходило на потрясающе банальном уровне, наверное, соответствующем уровню передачи для женщин. Мы узнали, что София Эрнандес Круз живёт в квартире с видом на Рейн, что порядок там поддерживает домработница, что за растениями на своём балконе она ухаживает сама, а вечерами любит сидеть у камина с бокалом красного испанского вина и книгой. И какие же книги она любит читать, безжалостно спросила интервьюерша. Детективы. Я рассеянно размышлял, рассказать ли об этом Гансу-Улофу или не надо. Неужто все медики так любят детективы? И если да, то почему?

Если незатейливость вопросов и смущала нобелевского лауреата, она не подавала виду. И даже казалось, что она находит этот разговор приятным. Я разглядел её получше. Она была элегантна, одета во что-то чёрно-синее, хорошо причёсана и сдержанно подкрашена. Что она уже давно немолода, было заметнее, чем в том старом интервью, которое я видел на кухне пансиона.

Биргитта смотрела и слушала как зачарованная, забыв обо всем на свете. Казалось, она хочет пробуравить взглядом экран. Вздохнув, я опустился на диван. Не могло же это продлиться долго.

На вопросе, что особенно интересовало её в исследовании секса, расплылась в улыбке.

– Да ничего не интересовало.

– Ничего? – удивилась интервьюерша. У неё была причёска, которая за пределами студии была бы смешна, и искусственная деланая улыбка. – Но ведь несколько лет назад вам пришлось оставить кафедру в Испании, и всё из-за исследовательской работы о сексуальных реакциях, которая, на взгляд общественности, слишком далеко зашла. Это как раз одна из тех работ, за которые вы получите в среду Нобелевскую премию.

– Да, – кивнула профессорша. – Но моей целью было исследование взаимодействий гормональной и нервной систем. Сексуальное возбуждение я использовала только потому, что мне требовалась как можно более сильная гормональная реакция, – она неторопливо сцепила пальцы. – Непосредственно областью моих исследований был тогда способ действия наркоза.

Об этом интервьюерша явно ничего не знала.

– Наркоза? – повторила она, хлопая ресницами, и принялась перебирать свои бумажки. – Но ведь это достаточно далеко от секса, как мне кажется, разве нет?

Эрнандес слегка склонила голову набок.

– Это зависит от способа рассмотрения. Если вы задаётесь только вопросом, почему наркоз делает человека бессознательным, то да. – Она казалась абсолютно спокойной и уверенной, я должен был признать это. Из неё получилась бы хорошая королева. – Но я ставлю перед собой совсем другой вопрос. Я спрашиваю: что есть наше бодрствование! Это фундаментальнейший вопрос. И только когда мы поймём, что есть бодрствование, нам станет ясно, что такое наркоз.

Ведущая неуверенно улыбнулась.

– А, да. Убедительно. – После чего, видимо, решила, что её целевая группа получила достаточно материала к размышлению. – Могу ли я задать вам в заключение ещё и личный вопрос? – продолжила она, как будто всё остальное время делала что-то другое.

– Пожалуйста, – великодушно ответила Эрнандес.

– Верите ли вы ещё после всего этого в любовь? Или любовь для вас – лишь игра гормонов?

София Эрнандес Круз подняла брови, и на губах её мелькнула тонкая улыбка.

– Да, – сказала она, мягко кивнув. – Я верю в любовь. А исследую я лишь то, как она проявляет себя в нашем организме.

– Красивое завершение, – обрадовалась интервьюерша и с видимым облегчением повернулась к камере. – На этом, дорогие зрительницы…

Биргитта отключила звук.

– Она не в курсе, – заявила она столь же категорично, сколь и загадочно.

– Кто? – спросил я, так и не дождавшись разъяснений. Было видно, как София Эрнандес Круз на заднем плане экрана разговаривает с техником, который отцеплял от её внушительной груди микрофон. – Кто не в курсе чего?

– Она. Учёная. Она даже не догадывается об этом заговоре.

– Ты так считаешь?

– Женщина чувствует такие вещи, – утверждающе кивнула Биргитта и посмотрела на меня воинственно, каждым дюймом своего тела выражая: и не смей иметь другое мнение!

Но я не имел другого мнения.

– Очень может быть. Она тоже всего лишь пешка в игре, в которой на карту поставлено что-то совсем другое.

Биргитта задумчиво постукивала пультом по подбородку.

– А ты не думал о том, чтобы обратиться со всей этой историей в газету? Что, если бы весь этот скандал оказался завтра на первых страницах газет?

– Тогда бы эти гангстеры убили Кристину, зарыв и устранив все следы, чтобы их заказчики могли всё опровергнуть, – ответил я. – Кроме того, это не так просто, как ты себе представляешь. Один молодой журналист уже попытался провести расследование в этом направлении и в скором времени оказался мёртв. – Я рассказал ей в нескольких словах историю Бенгта Нильсона, репортёра «Svenska Dagbladet».

Биргитта гневным движением пульта выключила телевизор.

– Да быть того не может! – воскликнула она. – Не может быть, чтобы всегазеты были под контролем. Только представь себе, каких это потребовало бы затрат! А ещё телеканалы, а радиостанции, какие только есть… А как с Интернетом? Сегодня любой может вывесить в Интернете всё, что захочет. И распространить по всему миру. Господи, да ты можешь из Гонолулу узнать расписание уроков в моей школе, если захочешь.

– Если каждый может публиковать всё, что хочет, отдельное сообщение просто утонет в этом море, – сказал я и, когда она захотела возразить, поднял руки. – О'кей, согласен. Я не очень в этом разбираюсь. Шведская пенитенциарная система не хочет, чтобы взломщики писали и-мэйлы и разгуливали по Интернету. На то и тюрьма, чтобы ограничивать свободу отдельного человека, верно? Итак, оставим это, не будем сыпать мне соль на раны.

После этих слов она так странно взглянула на меня, что я рассказал ей о Димитрии и о моих тщетных попытках разыскать его. Получивший от меня пятьсот крон русский поп, видно, с этим не справился.

– Православная церковь? – повторила Биргитта и сощурила глаза. – Если я не ошибаюсь, в Стокгольме есть и другие православные церкви.

Я насторожился. Один из тех моментов, когда срабатывает внутренний миноискатель.

– Ты уверена? Я готов был спорить, что есть только русская православная и греческая православная.

– Нет-нет. У нас была одна ученица… – Она шагнула к письменному столу, взяла толстую книгу и принялась листать.

– В телефонном справочнике ты ничего не найдёшь, – сказал я. – На это бы и у меня ума хватило.

– Нет, это справочник культурных, религиозных и тому подобных учреждений. Специально для учителей. Вот, – сказала она. – Есть ещё сирийская православная церковь. В Халлонбергене.

Через пять минут я был уже в пути.

Халлонберген относится ещё к Сундбергу, но находится на другой ветке синей линии метро, которая идёт на север. И мне пришлось ехать шесть станций на метро, тогда как поверху тут было не больше километра.

Зато я с ходу нашёл церковь. Стоило только выйти из метро на площадь, как я сразу увидел заметное строение из белого кирпича. На нём большими бронзовыми буквами было написано: Сирийская православная церковь Св. Петра.

Было воскресенье, но служба уже кончилась, и храм закрыли. Я прошёлся вокруг здания, заглянул в окна, похожие на бойницы, но ничего не увидел, и не у кого было спросить о Димитрии. Что, позвонить в дверь? Я решил быть осторожнее и сперва оглядеться как следует на местности.

Из станции метро сразу попадаешь в торговый центр Халлонберген, и в воскресенье там почти всё закрыто. Но я прошёлся по нему и присмотрелся. По торговому центру всегда можно много узнать о социальной структуре района: выставленные в здешних витринах товары производили впечатление дешёвки. Тут же было арабское бюро путешествий. На супермаркете, помимо шведских, были и арабские надписи, а большинство людей, что попадались мне навстречу, были смуглые.

Ресторанчик на втором этаже работал. Перед входом были выставлены столики, и за одним из них сидел Димитрий в старом пуловере в полоску и в вытертой дублёной куртке. У него глаза на лоб полезли, когда я подошёл к нему.

– Да нет! – вскричал он по-русски. – Ты-то здесь откуда? – Он растерянно глянул на свои часы. – Год-то у нас какой?

Не прошло и получаса, как мы сидели в норе Димитрия. Он жил в двухкомнатной квартире в пяти минутах от торгового центра и от церкви в многоквартирном доме, на доске звонков которого я не увидел ни одной шведской фамилии.

Как и следовало ожидать, его гостиная была забита дюжиной мощных компьютеров, и все они работали, производя адский шум и тепло. Если не считать столов с компьютерами, из мебели здесь был стеллаж для книг, драное мягкое кресло в углу и массивное офисное кресло на колесиках: рабочее место Димитрия. Мне пришлось сидеть на старой поролоновой трухе и хлебных крошках.

– За отопление ты наверняка ничего не платишь, а? – предположил я.

– Если бы. Жилищное товарищество обирает всех жильцов равномерно. Сволочь! – добавил он по-русски.

На всех мониторах лежали аккуратно расстеленные, но пылившиеся месяцами кружевные салфетки, и на каждой салфетке стояло по кристаллу горного хрусталя. Факт благотворного воздействия кристаллов на здоровье для Димитрия был бесспорным. В углу висели иконы: Иисус в синем на золоте и Богородица в красном на золоте, а может, наоборот. Он мне не раз объяснял, но я так и не смог запомнить, а лики на иконах, на мой безбожный взгляд, все были одинаковы.

Воздух в гостиной застоялся, пропитавшись запахами плохой русской кухни, картошки и капусты и какого-то ещё ингредиента, который я не знал. И не особенно рвался узнать.

– Тебе бы не мешало время от времени проветривать, – подсказал я.

– Что ты понимаешь, – огрызнулся он, доставая неизбежную на радостях бутылку водки вместе со стопками. – Тогда сюда проникнут выхлопные газы, я подхвачу рак лёгких и умру. Так что пусть уж лучше окна стоят закрытыми.

– Может, тебе бросить курить, если ты боишься рака лёгких?

– Об этом я подумаю, как только будет время, – пообещал он и налил полные стопки.

Они были даже одинаковые. Вообще дела у него шли лучше, чем несколько лет назад, когда я видел его в последний раз.

– Считай, что и не пили, – отмахнулся он после первой стопки и налил по второй. – У меня, кстати, и машина теперь есть. Старый «сааб». Даёт сто сорок километров в час и расходует четырнадцать литров. Или наоборот, точно я ещё не выяснил. Будем здоровы!

Не знаю, что русские находят в водке. Чудовищная дрянь.

– Но у тебя же нет прав, – вспомнил я.

– Ну и что? У меня и паспорта нет. Мне так и так нельзя попадаться. И зачем тогда права?

Я замахал руками, когда он собрался налить в третий раз. Всё же мне предстояло сегодня взламывать помещение, а попадаться мне тоже нельзя.

– И как же ты заполучил машину? Я имею в виду, ведь такие вещи надо регистрировать, страховать и так далее.

– Всё оформлено на одну хорошую знакомую. Квартира, машина, телефон – всё.

– На знакомую. Ну-ну.

Он клятвенно перекрестился.

– Вот те крест, только знакомая. Я с ней в церкви познакомился. – Про это он мог бы не упоминать. Со всеми, с кем общался Димитрий, он знакомился в церкви. – Да она и не в моём вкусе. Коренастая, чернявая. Не то ливанка, не то сирийка, не знаю точно. Но кто бы она ни была, она живёт у своего друга, а её родители ничего не должны об этом знать. Так что официально она живёт здесь, в этой квартире. И наши с ней потребности прекрасно дополняют друг друга: я плачу за квартиру, но мне нельзя никому открывать и подходить к телефону. Но он мне и так ни к чему, у меня вся связь через Интернет. Ещё по одной? – Он поднял бутылку.

– Нет. Правда нет.

– Как хочешь. – Он убрал это чёртово зелье вместе со стопками в сторону. – Тогда рассказывай.

Я рассказал и управился с этим довольно быстро. О похищении Кристины ему совсем не обязательно было знать. Рассказывать ему о шантаже было бы в высшей степени легкомысленно. Моё досрочное освобождение я представил ему как акцию власти, которая для меня самого была неожиданной. И потом мой рассказ дошёл до дискеты с таинственным проектом СЮА.

– Да, я тоже слышал, что в тюрьмах не хватает мест, – подтвердил Димитрий. – К сожалению, это не мешает им искать других людей, которых они хотят туда засадить.

– Даже не надейся, – сказал я. – Тебя-то они в мгновение ока переправят в Россию. Больше одной ночи в хорошо отапливаемых учреждениях короля Карла XVI Густава тебе провести не удастся.

Он скорбно склонил голову.

– Что да, то да. Сам виноват. Не надо было перегибать палку после того, как всё было тишь да гладь. Признаться честно, я провернул пару таких дел, которые были просто за гранью… Мне очень жаль, что тебе пришлось меня так долго искать. Если бы я знал, что ты выйдешь досрочно, я бы, естественно, оставил концы. – Он оттолкнулся вместе со своим креслом и подъехал к одному из компьютеров, взял мышь и запустил программу. – Дискета у тебя с собой?

Я достал её из кармана рубашки и протянул ему.

– Не то чтобы я всерьёз рассчитывал, что найду тебя, а просто мне больше негде было её оставить.

– Это мне знакомо, – сказал он и сунул дискету в щель дисковода. Послышался такой шум, будто её там рубили на куски. – СЮА. doc, этот файл?

– А ты видишь там другой?

– Кто его знает.

– Ты специалист, не я. Просто сделай так, чтобы читалось, и тогда нам не придётся спорить.

Он попытался сперва открыть дискету обычным путём, но потерпел неудачу, как и я тогда, в компьютерном магазине в Сёдертелье.

– С паролем, – кивнул он. – Нет проблем…

Он запустил какую-то программу, принялся мотать коленями, кусать верхнюю губу и через некоторое время хрюкнул что-то нечленораздельное.

– Всё-таки проблемы? – спросил я.

– Я попробовал обычные взломщики паролей для стандартных программ, не помогло. Это не часто, но бывает. Значит, дальше попытаем счастья с необычными взломщиками. – Он наградил меня беглой улыбкой. – Я как знал: только что загрузил себе такую клёвую штучку, индусы молодые разработали. Они молодцы, эти ребятки здесь, с нижних этажей, можешь мне поверить…

Короткий двухголосый рык из динамиков заставил его замереть. Я прямо-таки воочию мог видеть, как мир вокруг него стал исчезать, как он забыл обо всём на свете, включая и меня, и остался наедине с монитором. Должно быть, на экране возникали безумно интересные вещи, я даже не пытался на него взглянуть, поскольку был уверен, что ничего там не пойму.

Димитрий постарел, но ненамного изменился. По-прежнему казалось, будто что-то препятствует питательным веществам подняться до его грудины: всё, что располагалось выше, казалось измождённым и истощённым. Плечи были узкие, на висках цвели угри, а бородёнку можно было назвать только скудной.

Ругнувшись крепким русским выражением, он вернулся назад, в материальный мир.

– Всё мимо, – сказал он. – Зашифровано настоящим профи. Не могу припомнить, чтобы мне такое попадалось. Даже у бизнесменов. Не знаю, кто завёл этот файл, но ему есть что скрывать, уж это точно.

Это было не совсем то, что я надеялся от него услышать.

– И что это значит? Ты его взломаешь или нет?

– Терпение, мой друг, – буркнул он, и его пальцы заплясали по клавиатуре. – Сейчас я пока не могу сказать. Но если в этой стране и есть человек, который проникнет в тайну CЮA.doc, так это Димитрий Куряков.

Ожили мониторы остальных компьютеров. Открылись окна, запустились программы, застрекотали жёсткие диски, затрепетали цветные рамочки, в бешеном темпе замелькали шрифты, всё помещение разом наполнилось электронной лихорадкой.

– Можно узнать, что ты делаешь?

– Это называют brute-force-атакой,запущенной параллельно, – объяснил Димитрий, как будто этим всё было сказано. – Она должна найти решение. Но это потребует времени.

– Ага. И много?

Он пожал плечами.

– Один-два дня? Одну-две недели? Один-два года? Не знаю. Заранее нельзя сказать.

– У меня нет двух недель. У меня и двух дней-то нет.

Димитрий кивнул и закурил сигарету.

– Знаю. Но надо испробовать шанс. Всё зависит от того, насколько хитрым окажется пароль. Состоит ли он из больших и маленьких букв или только из одного сорта. Содержатся ли в нём особые значки и цифры. – Он глянул на настенные часы. – Пароль из шести маленьких букв был бы уже взломан, – он ткнул большим пальцем в монитор, перед которым сидел. – А на этом ящике я между делом попробую то, чего можно добиться головой. Если тебя это успокоит.

– Не знаю, успокоит ли это меня, – сказал я. Мне снова вспомнилось, чем я собрался заняться ночью. Туманно, насколько возможно, и точно, насколько необходимо, я описал ему свои намерения.

Димитрий ахнул.

– Ты хочешь проникнуть в Нобелевский фонд? Ты в своем уме?

– Надо, – сказал я, не вдаваясь в подробности, почему. Точно я этого и сам не знал. Я кивнул на его компьютер. – А не мог бы ты выйти на план здания? Я бы взглянул, чтобы потом иметь представление, где я нахожусь.

– Задачка для детского сада, – сказал Димитрий. – Ты смог бы посмотреть это в любом Интернет-кафе.

Я наморщил лоб.

– А что такое Интернет-кафе?

– Ах да. Я забыл, извини. Ты же только что выбрался из каменного века. – Он ещё раз затянулся сигаретой, а потом отложил её на край переполненной пепельницы, где ей суждено было медленно изойти дымом. Несколькими кликами он запустил программу, в которой я, после просветительских лекций для общего развития нашего брата, заключённых, опознал интернетовский поисковик. – Ну вот, так я и думал, – сказал Димитрий. – Смотри, Нобелевский фонд имеет свой сайт по адресу www.nobel.se. Если я не ошибаюсь, что, конечно, всегда может быть… Нет, всё на месте, смотри: виртуальная экскурсия по фонду. Так что можем осмотреться.

С едва поддающейся описанию растерянностью я следил, как открывается окно, в котором Нобелевский фонд собственноручно выкладывал мне всё, что я искал. В верхнем поле был виден фасад здания, но достаточно было кликнуть, чтобы заглянуть и внутрь. В нижнем поле – как удобно! – одновременно показывался план первого и второго этажей. Я узнал, что здание было построено в 1920 году архитектором Рагнаром Хьёртом, а в 1970-м обновлено Петером Цельсингом: такие вроде бы незначительные детали часто были в моём деле на вес золота, когда речь шла о том, чтобы получить точную информацию о здании фирмы. Не раз мне в порядке подготовки к основному взлому приходилось проникать сперва в архитектурное бюро, чтобы изучить там соответствующие планы строения.

За парадной дверью начинался длинный, напоминающий гробницу фараона коридор. Путь лежал мимо четырёх стенных ниш со статуями – из бронзы, как пояснял услужливый текст, – и вёл к большому мраморному бюсту Альфреда Нобеля, хорошо знакомому из книг. Лестница по левую руку вела вверх на второй этаж, где и располагался офис фонда.

– Вернись-ка назад, – попросил я. – В коридор. Вот, что это? – Можно было при помощи мыши оттянуть картинку в сторону так, будто управляешь воображаемой видеокамерой. – Вот эта дверь, куда она ведёт?

Вдоль левой стены коридора три узких окна доставали до пола, и по крайней мере одно из них было, судя по изображению, дверью, ведущей во внутренний двор. Димитрий кликнул на неё, и картинка «вывела» во двор, часть которого была занята фонтаном, а в одном солнечном уголке стояла зелёная садовая мебель. Значит, картинка была снята в разгар лета, когда, как следовало из текста, здесь было любимое место сотрудников для кофепития.

Мне это место тоже нравилось всё больше, чем дольше я вглядывался в картинку.

– Можешь увеличить вот это? – спросил я и указал на смутное тёмное пятно на двери. – Я хочу посмотреть вблизи, какой это замок.

– Да, – кивнул Димитрий и немножко покликал, но на картинке ничего не изменилось. – Не так всё просто. Но подожди. – Я не понял точно, что он делал; кажется, вынимал картинку из интернетного браузера при помощи другой программы, чтобы потом эту картинку обработать уже в третьей программе, меню которой было написано кириллицей: часть картинки увеличить, яркость, цвет и резкость улучшить и так далее. – Эту программу мне прислал мой старый друг, который работает в космическом агентстве «Энергия». С её помощью они обрабатывают картинки, которые им поставляют космические зонды. Алгоритмы в этой программе гораздо лучше, чем в Ami, – сказал он, посмеиваясь.

Программа действительно извлекла из маленькой картинки на удивление много. Увеличение получилось не настолько чёткое, чтобы можно было прочитать название фирмы-производителя – на хороших кодовых замках оно так и так не указывается, – но достаточное, чтобы я мог опознать марку. Я невольно надул щёки: деньги явно не играли для Нобелевского фонда роли, когда речь шла о системе безопасности. Взломать эту штуку будет нелегко.

– Да, я тоже думаю, что экономить им не приходится, – согласился Димитрий с моим замечанием на этот счёт. Он переключился на другую интернетную страницу Нобелевского фонда. – Вот, пожалуйста тебе: финансовый отчёт.

Я глазам своим не верил. Действительно, с точностью до мелочей здесь выставлялось на всеобщее обозрение, как велика на настоящий момент рыночная стоимость инвестированного капитала – 3,59 миллиардов крон, – стоимость различных портфелей в акциях и прочих ценных бумагах и так далее, какова доходность и какие расходы возникали в каких областях, а также, естественно, на каком уровне дотируются Нобелевские премии: десять миллионов крон каждая из них.

– О'кей, – сказал я наконец, давая ему знать, что он может снова закрыть страницу. – То, что у них есть деньги на то, чтобы ими бросаться, все и так знают.

– И что? Ты исцелился от своего плана? – спросил Димитрий. – Или я теперь снова увижу тебя только через шесть лет?

Я помотал головой.

– Шесть лет? Шестью годами я уже не отделаюсь. Но это ничего не меняет, все равно мне надо попасть внутрь. Сегодня.

– Кто же платит тебе столько, что это оправдывает такой риск? Скажи, если ты мне друг. Я тоже готов поработать на такого заказчика.

– Тут не деньги замешаны, – сказал я.

– А что же? Пари? Попытка рекорда?

Я указал на увеличенный участок картинки с кодовым замком.

– Это я открою. И как попасть во двор, я тоже знаю. В полночь меня никто не увидит, и я смогу работать спокойно.

– О'кей, тогда посмотри сюда, – он указал на другую картинку, вид одного из внутренних помещений, увеличил её участок. – Я-то думал, ты давно заметил. Уж если даже мне, любителю, это бросилось в глаза.

Я уставился на экран, и в животе у меня возникла странная, бездонная пустота.

– Ой-ой-ой, – протянул я. – Вид не радующий.

– Да уж. Датчик движения, насколько я припоминаю уроки, полученные от некоего Гуннара Форсберга, – констатировал Димитрий. – Ими полон весь дом. Только ступишь внутрь, как начнётся тревога.