Текст книги "Для фортепиано соло. Новеллы"

Автор книги: Андре Моруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Это действительно был несчастный случай?

– Никто в этом не сомневался… Вы думаете о закамуфлированном самоубийстве? Да с чего бы этот счастливый человек решил убить себя?.. Нет, это был глупейший несчастный случай, внезапный, непоправимый… Умирающего Вальтера перенесли в замок. Он кричал от боли, а между криками настойчиво твердил: «Нотариус, мне нужен нотариус…» Тианж позвонил нотариусу в Рамбуйе, но тот уехал в Париж, контора была закрыта. Врач, поняв, что жить Вальтеру осталось несколько минут, спросил его: «Вы хотите составить завещание?» «Да, – ответил Вальтер, – я хочу завещать все мое состояние…» Имени никто не расслышал. Он впал в кому и на следующий день умер.

– И вы думаете, он хотел сделать своей наследницей Лилиан, чтобы освободить ее?

– Я уверена в этом, Клер. Она тронула его, она заставила его испытать угрызения совести; близких родственников у него не было; такой поступок был совершенно естественным. Но Елена, жившая в другом мире, практически не знавшая о существовании Лилиан и совершенно не подозревавшая об отношениях с ней Вальтера, думала по-другому. По ее мнению, последняя фраза Робера не могла закончиться иначе, нежели: «Я завещаю все мое состояние Елене…» Она была потрясена. В тот же вечер она написала поэму «На смерть друга». Потом, распустив длинные волосы, которые так нравились ему, она, рыдая, отрезала их.

Через два дня она пришла на похороны, голова ее была покрыта черной траурной вуалью. Присутствовавшая там чета Мунесов с удивлением наблюдала за ней. Проходя перед могилой, Елена романтическим жестом бросила на гроб свои косы, и они, падая, развернулись на крышке. «Бедный мальчик, – сказала она мне, выходя с кладбища и опираясь на мою руку, – бедный мальчик! Я всегда знала, что он любит меня; он так и не набрался храбрости сказать мне об этом, а я не набралась храбрости поощрить его в этом признании. Я должна была по крайней мере принести эту жертву его тени…» Вот такая история о волосах Елены.

2

– Они отросли заново, – сказала Клер.

– Конечно, – ответила Женни, – и теперь ее новая шевелюра воссоединилась под землей с останками того, кто якобы любил ее. По сути дела, жизнь – это очень простая штука, при всей своей иронии.

– Очень простая и очень жесткая, – сказал Кристиан. – Папаша Гюго не ошибся. Слово «ирония» происходит от железа.

– Месье Менетрие, – сказал официант, – что бы вы хотели на десерт? Суфле? Профитроли? Блинчики с ликером? Заказывайте, что угодно.

– Мне фрукты, – сказала Женни.

– Клубнику со сливками? – спросил Кристиан.

– Клубнику без сливок, – сказал Лоран. – Мне надо следить за фигурой.

– Холодные фрукты, – сказала Клер. – С мороженым… ванильным или клубничным.

– Как вам угодно, мадам, – сказал официант. – Я к вашим услугам.

– Всем клубнику с сахаром, – сказал Кристиан. – Вы свободны.

– Что до меня, – сказала Клер, – недавно я узнала историю, которую, как мне кажется, тоже можно назвать маленькой иронией парижской жизни. Женни, вы ведь были вчера в Музее современного искусства на открытии выставки коллекции Комароффа?

– Да, я видела вас издали, но не смогла подойти. Там была такая толпа. Но что за чудо! Боннар, Сера, Матисс и еще десяток художников, и все представлены лучше, чем в самых роскошных американских коллекциях. Маленькая картина Сислея – это лучшее, что я видела. Я понятия не имела, каким сокровищем владел этот Комарофф. А кто он такой? Русский? Англичанин? Судя по каталогу, он имеет английский титул: сэр Айвэн Комарофф.

– Русский по происхождению, британский подданный, – ответил Кристиан. – Он медный король.

– И каким же чудом медному королю посчастливилось выбрать одни из лучших французских картин? Он что, принес с собой из России врожденное чутье на хорошую живопись?

– Теперь моя очередь сказать вам: «Потерпите, Женни…» И прежде всего: довелось ли вам когда-нибудь видеть леди Комарофф?

– Нет… А почему вы спрашиваете в прошедшем времени?.. Она умерла?

– Три года назад… Мы с Кристианом были с ней знакомы. Она была американкой, из Балтимора, очень красивой, и она испытывала к Франции, в особенности к Парижу, страстное восхищение, понятное немногим французам. Мы любим Париж и чувствуем себя по-настоящему счастливыми только во Франции, но это естественно: Франция – наша страна, здесь мы среди своих, а красота Парижа – это красота, в духе которой мы воспитаны. Но представьте себе иностранок, которые с самого детства мечтали увидеть Париж. Они так хорошо изучили его карту, что, впервые приехав в город, чувствуют себя как дома и ни у кого не спрашивают дорогу. Наши памятники настолько знакомы им, что у них даже не создается впечатления, что они открывают их для себя. Однако свет, атмосфера, радость жизни, дух превосходят все их представления. Париж становится для них своего рода волшебным снадобьем, одним из тех, от которых становится так хорошо, что, попробовав их однажды, человек уже не в силах от них отказаться.

– Верно, – сказал Лоран. – Однажды моей соседкой за столом оказалась чилийка, и вот что она мне рассказала: «У нас в Сантьяго ставни всегда были закрыты; мы даже днем жили при электрическом освещении. Мама требовала этого, а я не понимала почему. И она объяснила мне, что когда папа работал секретарем посольства в Париже, они жили в квартире, откуда можно было видеть Триумфальную арку и Елисейские поля. „Я так любила этот вид, – сказала мама, – что любой другой для меня просто непереносим. Вот почему я буду жить, не выглядывая на улицу, до тех пор, пока мы все не сможем вернуться в Париж“».

– Эта чилийка зашла слишком далеко, – сказала Клер, – но в мире есть тысячи женщин, которые задыхаются, если лишить их этого кислорода. Так обстояло дело и с леди Комарофф. В начале своей жизни она была бедной американочкой, дочкой баптистского священника из Мэриленда, и редкостной красавицей. Отец, ценой больших жертв, сумел отправить ее в колледж, где она изучала литературу и искусство. Она писала стихи и рисовала, довольно плохо, но мечтала прославиться – эта слабость губит многие американские таланты. В колледже, где она училась, была прекрасная традиция отправлять студенток третьего курса в Париж. Для нее эта поездка стала откровением. Она внезапно открыла для себя Красоту.

– А ее саму открыл Комарофф.

– Терпение, Кристиан! Вы портите мне весь эффект… До замужества малютка Зельда (да, ее звали Зельда, как жену Скотта Фицджеральда) наслаждалась жизнью в Париже. Она жила во французской семье, сын хозяев за ней ухаживал.

– Без успеха?

– С небольшим успехом… Кино по вечерам и ничего не значащие поцелуи… Она пыталась писать портреты и благодаря своим хозяевам, которые знали Хольманов, получила заказ на портрет Денизы. Наша подруга Дениза в душе так и осталась студенткой; она радовалась любой возможности сблизиться с безденежной молодежью. Она подружилась с Зельдой, стала одалживать ей платья и приглашать к себе. Именно там Комарофф, имевший какие-то дела с Хольманом, Комарофф, уже очень богатый, но еще не медный король, и увидел эту восхитительную девушку. Он был на тридцать лет старше ее; он уже два года вдовел; это была классическая любовь с первого взгляда. Она над ним смеялась, обращалась с ним весьма грубо; это притягивало его еще больше. Он ухаживал за ней всю зиму, а потом сделал ей предложение. Она посоветовалась с Денизой Хольман, которая всячески отговаривала ее. «Посмотрите на меня, – говорила она. – Когда мы с Эдмоном поженились, я относилась к нему куда нежнее, чем вы к Комароффу, но между нами стояло это проклятое богатство, и наш союз обернулся неудачей; говорю вам это потому, что все кругом это знают… О! Мы постарались склеить по кусочкам наше счастье, и это сохранится до смерти… Однако я все же думаю, что вы хотите лучшего…» Однако Зельда любила успех, уют, безопасность. Комарофф давал ей все это, и он был настойчив; она уступила. Для нее это стало началом невероятного восхождения. Через десять лет она владела замком в Англии, вторым замком в Солони, особняком на улице Варен, виллой в Антибе, яхтой, самолетом; она стала леди Комарофф, одной из трех самых элегантных женщин мира, и она смертельно скучала.

– Почему? Он не любил ее?

– Нет, что вы! Он никогда не любил других женщин, но у него совершенно не было времени заниматься ею… к тому же он сам был невыносимо скучным… Один из тех мужчин, которые оживляются только в разговоре о прибыльности того или иного предприятия, о рентабельности ценных бумаг, или о производительности того или иного завода. И, поскольку все его друзья были похожи на него, бедная Зельда долго и напрасно искала своего Утешителя.

– Она искала его сознательно?

– Не думаю, что она говорила себе: «Я ищу любовника», но она думала: «Я ищу друга». После многочисленных путешествий она не утратила огромную любовь к Франции, к французскому искусству, к прелести Парижа. Муж старался окружить ее красивыми вещами, но ему не хватало вкуса… Короче, она стала одной из тех избалованных, всем недовольных женщин, которые полдня проводят в постели, жалуясь на мигрень, и она уже была на пути к сумасшедшему дому, когда случай вдруг послал ей спутника, в котором так нуждалось ее сердце. Им стал молодой хранитель провинциального музея, некто Берже-Коро (он был в родстве с художником по материнской линии). Он быстро приобрел блестящую репутацию в мире искусства благодаря тому, что возродил к жизни и прославил доселе неизвестную картинную галерею. Располагая очень скромными средствами, опираясь только на интуицию, на своего рода прозрение, он собрал в своей галерее лучших художников молодого поколения. Дениза и другие любители живописи говорили леди Комарофф: «Уж если вы едете на юг, сверните с дороги и посетите музей в Аннеси… Это невероятно…» Итак, Зельда выбрала Аннеси в качестве промежуточного пункта своей поездки, и Берже-Коро представил ей муниципальное собрание живописи. Он был эстетом, выглядел старше своих лет из-за длинных каштановых усов (что очень понравилось Зельде) и, обладая весьма современным вкусом, не отрицал никаких традиций. «Никогда не следует забывать, – говорил он, – что Ренуар и Дега почитали мэтров даже в те времена, когда их самих считали революционерами…» Если бы Зельда услышала это от другого человека и лет на десять раньше, она бы горячо проспорила с ним всю ночь, но спокойный авторитет Берже-Коро, не скрывавшего учтивого презрения к эстетическим взглядам профанов, сразу же покорил леди Комарофф. К великому удивлению сэра Айвэна, находившегося в то время в Боливии, она провела в Аннеси две недели. Она сняла апартаменты в единственном хорошем отеле города и принялась изучать окрестности под руководством молодого хранителя. В этой местности были горы, леса и бурные реки; там находили сюжеты для своих картин Курбе и Сезанн. Зельда горела желанием учиться, а Берже-Коро – учить.

– Видимо, он научил ее многим вещам.

– Это ваши слова, Женни, и эти вещи, безусловно, ей понравились, потому что, уехав, она поняла, что не может обходиться без него. Однако двумя неделями раньше она сообщила, что едет в Антиб, и теперь ей следовало отправиться туда. В конце концов она решилась поехать, но, как только сэр Айвэн вернулся из Латинской Америки, она попросила его пригласить Берже-Коро присоединиться к ним на Ривьере. Она сумела найти нужные аргументы: «Мы уже десять лет покупаем картины и делаем ошибки. Несмотря на помощь самых известных торговцев, а может быть, именно из-за их помощи, мы напрасно тратим миллионы, чтобы создать галерею, которая на самом деле не интересна ни нам, ни кому бы то ни было, потому что в ней нет изюминки… Да, конечно, у нас, как положено, есть Рембрандт, Рубенс, Греко, два Гойи, но это плохонький Рембрандт, заурядный Рубенс, а картины Гойи написаны им в старости, в Бордо… Таким образом, нам никогда не удастся сделать что-то похожее на галереи Ричарда Уоллеса, Меллона, Фрика, Камондо… И вот нашелся человек, который, потратив сотую, тысячную часть того, что мы выкинули на наши унылые картины, создал музей, посмотреть который приезжают со всех концов света… Когда я там была, я видела куратора музея из Провиденса, штат Род-Айленд, и хранителя музея из Осло… Почему? Да потому, ту dear,что этот человек обладает тем, чего нет ни у вас, ни у меня: знанием».

– Постойте-ка… Я знал этого Берже-Коро, – сказал Леон Лоран. – Он переехал в Париж… Именно он, году примерно в тысяча девятьсот тридцать пятом, показывал мне коллекцию Комароффа.

– Совершенно естественно, – сказала Клер. – Ведь он ее создал. И вот как это произошло. Сэр Айвэн, будучи мужем, который стремится доставить удовольствие жене, пригласил Берже-Коро в Антиб, а будучи просто мужем, быстро проникся к молодому искусствоведу горячей симпатией… У Берже-Коро было два главных козыря, чтобы понравиться Комароффу: когда речь шла о живописи, он обеспечивал ему компетентную оценку и консультации, когда же речь шла о семейной жизни, он обеспечивал ему покой. С его приездом прекратились все приступы слез, все мигрени, все жалобы. Зельда стала нежной и рассудительной. Вечером, накануне отъезда гостя, она сказала мужу: «Вот о чем я подумала, Айвэн… Уж коль скоро вы твердо намерены собрать коллекцию картин в Мотт-Бевроне, почему бы не поручить этому мальчику заняться ею?.. Вы сказали, что он вам понравился… Мы никогда не найдем никого более знающего… Он очень скромен в своих требованиях. В Аннеси мне рассказывали, сколько он получает… Меньше трех тысяч долларов в год, к тому же мы могли бы поселить его в замке… Сделайте это, Айвэн, и вы увидите, что через десять лет о коллекции Комароффа будут говорить не меньше, чем о коллекции Грульта».

– Итак, – сказала Женни, – мы обязаны этим великолепным собранием желанию леди Комарофф поселить своего любовника под семейным кровом, причем так, чтобы муж не мог ничего возразить?

– Более того, – ответила Клер, – сделать так, чтобы сам муж поселил его туда, да еще и платил ему… Впрочем, надо признать, что Берже-Коро честно отрабатывал свое содержание. Он привязался к этой коллекции, как некогда к своему провинциальному музею; собранная им коллекция постимпрессионистов не уступала по ценности коллекции импрессионистов музея Же-де-Пом. Ему, другу Матисса, Вуйяра, Марке, Фриша, было куда проще вести переговоры и покупать, чем бедному сэру Айвэну.

– А роман? – спросила Женни. – Что стало с их романом? Это ведь очень важно, Клер!

– Роман оказался успешным. Единственным недостатком Берже-Коро было огромное самодовольство; Зельда верила ему, как богу, и поэтому жизнь с ней его совершенно удовлетворяла. Представляете, какое опьянение должен чувствовать молодой человек, помешанный на живописи, если в его распоряжении оказываются практически безграничные средства для покупки любимых им полотен, для создания музея – свободно, без враждебно настроенного руководства, без вмешательства некомпетентных муниципальных властей, и при этом он может жить в настоящем «доме чудес», с очаровательной женщиной, которая ласкает и боготворит его… Никогда еще ни один мужчина не был настолько счастлив, но он, бесспорно, заслуживал это счастье, потому что Зельда до самой смерти неизменно восхищалась им.

– Что с ним стало? – спросил Лоран.

– Ну что! Вы знаете, что Зельда умерла от рака три года назад… Любовник пережил ее не надолго. Горе ли сыграло свою роль, или случай, я не знаю, но в следующую зиму он подхватил какой-то мерзкий грипп, у него случился сердечный приступ, и он внезапно умер… Сэр Айвэн, оставшись один на один со своей великолепной коллекцией, не захотел хранить ее. Он долго думал, кому подарить ее – Франции или Англии. Но у этого человека, имевшего все, сохранилась одна слабость и одно желание: он любит почести. Один разумный министр, помнивший историю с коллекцией Уоллеса (потерянной для Франции из-за какой-то несчастной ленточки), сообразил предложить ему желанную награду. Вот так и состоялась вчерашняя красивая церемония, в ходе которой сэр Айвэн, как вы все видели, стоя среди своих картин, получил орден и все мыслимые похвалы от министра национального образования в высочайшем присутствии Президента Республики.

– И все это, – сказал Кристиан, – лишь потому, что в течение десяти лет любовником его жены был хороший искусствовед с галльскими усами…

– Месье Менетрие, – сказал официант, – может быть, немного ликера к клубнике?

3

Уже несколько минут Леон Лоран сидел с рассеянным выражением лица, обычным для людей, которые, слушая чей-то рассказ, уже обдумывают, что расскажут сами. Женни, отлично исполнявшая роль дирижера в любом разговоре, заметила это и выжидала момент, чтобы дать знак новому инструменту подхватить тему.

– Ваша очередь, Лоран, – сказала она. – Вам в вашем театре наверняка довелось наблюдать не одну иронию жизни.

– Если позволите, – ответил он, – я расскажу вам историю, не имеющую отношения к миру театра. Я узнал ее от одного известного адвоката, с которым консультировался по поводу фильма из жизни полицейских…

– Да, правда, – сказала Клер, – вы, Лоран, судя по всему, обожаете играть детективов. Можно узнать почему?

– Дорогая моя, – сказал Лоран, – человека моего возраста роль детектива пьянит так же, как роль Дон Жуана – молодого актера… Всезнающий детектив чувствует себя всемогущим.

– И вы, по доверенности, наслаждаетесь победами ваших персонажей?

– Конечно, – ответил Лоран, – актер, как и писатель, «вознаграждает себя, как может, за несправедливость судьбы». Лилиан Фонтен, о которой вы только что говорили, утверждает, что она может безупречно сыграть любовную сцену, только если сама не влюблена… Но сегодня вечером я не буду снова рассказывать вам о парадоксах актерской профессии. Время идет; метрдотель уже кружит вокруг нас с видом, который ясно свидетельствует о желании нас выгнать, а я хочу рассказать вам историю о гангстерах.

– Чудесно! – воскликнула Женни. – Обожаю истории про гангстеров.

– Итак, от своего адвоката я узнал, – сказал Лоран, – что в Париже уже три года были два известных главаря банд, которые друг друга терпеть не могли. Один из них, Марио Бешеный, родом с юга, был настоящим сорвиголовой, великолепным организатором ограблений банков, но при этом отличался крайней неосмотрительностью и не раздумывая хватался за пистолет. Ему приписывали большое число краж, несколько убийств, и полиция никак не могла напасть на его след. Второй, Сальведр по кличке Профессор, был своего рода королем в корпорации угонщиков. Он довел это прекрасное ремесло до такого уровня, что практически поставил дело на конвейер, при этом на него работало много бригад, а сам он никогда не засвечивался. Его роль состояла в том, чтобы распределить город на участки между своими подчиненными, организовать сбор машин, их быструю перекраску и продажу. Он считался достойным и образованным человеком (отсюда и кличка «Профессор»); впрочем, он на самом деле имел степень бакалавра по филологии и, как говорил мой адвокат, который хорошо с ним знаком, общаться с ним было очень приятно. Он вращался в таких кругах парижского общества, где никто не догадывался ни о том, кто он такой, ни о его преступных занятиях. Его дочь. Марсель Сальведр, окончившая одну из лучших светских школ Парижа, сочеталась законным браком с человеком, которого я хорошо знаю и который занимается делом, достойным уважения. У Сальведра была любовница, миниатюрная, очень красивая женщина, англичанка, Мэриан Карстейр, которой, несмотря на бурную молодость, удалось сохранить тонкое и нежное лицо ангела с картины Рейнолдса. Сальведр ее обожал. Он вообще был сентиментален и, кстати, никогда не проявлял жестокость при занятии своим основным делом. Он хотел, чтобы его люди работали без оружия, и советовал им отправляться только на верные дела, где не потребуется стрелять. Итак, хотя Правосудию было прекрасно известно, что он держал в своих руках все нити целой воровской сети, никому и никогда не удавалось найти против него никаких очевидных улик. За ним следили, но увидеть его можно было не в подозрительных кафе, а за ужином в «Ритце» или у Ларю в безупречной компании.

– Великолепный персонаж для Конан Дойла, – заметил Кристиан.

– Великолепный персонаж для меня, – сказал Лоран. – Я хотел бы сыграть такого человека.

– Кроме всего прочего, из желания почувствовать себя всемогущим, – сказала Женни.

– Вот именно, – ответил Лоран. – Однако этот человек, отлично владевший собой, начал проявлять признаки нетерпения, когда Марио Бешеный и его банда вдруг стали вторгаться в сферу его деятельности. Нельзя сказать, что между этими людьми существовал какой-то, в буквальном смысле этого слова, договор о разграничении зон влияния, но до определенного времени их связывало молчаливое и сердечное соглашение… Марио и его друзья оставили за собой домашние кражи; Сальведр властвовал над улицей и над огромным парком машин, припаркованных вдоль парижских тротуаров. И внезапно, без предупреждения, в прошлом мае люди Марио начали угонять автомобили с передним приводом. Вначале Сальведр, как человек разумный и снисходительный, подумал, что им нужно сколько-то машин для работы, и закрыл на это глаза. Но скоро операции приняли такой размах, что у него не оставалось никаких сомнений в заранее обдуманном намерении перебежать ему дорогу. Под напором жалоб со стороны своих людей Сальведр решил встретиться с Марио, хотя и испытывал отвращение при мысли о необходимости вести дела с бандитом такого сорта. Конечно, свидание не могло состояться в публичном месте. Было решено, что два великих человека встретятся в небольшой квартирке Мэриан Карстейр, в Нейи.

– Но разве за ними обоими не следили?

– Следили, но они наловчились уходить от слежки… Итак, они встретились и поговорили без помех. Марио представил свои объяснения, весьма неправдоподобные, и пообещал передать своим людям суровые указания. Спокойные манеры и сдержанная речь Сальведра произвели большое впечатление на Марио, но его раздражало, что собеседник смотрел на него свысока. Кроме того, его очаровала Мэриан Карстейр. В тот вечер она надела сильно декольтированное домашнее платье, позволявшее увидеть ее безупречную грудь; она кокетничала с Марио, потому что он был моложе и красивее Сальведра. А может быть, и потому, что от него исходил некий запах крови, не присущий Сальведру.

– Мы возвращаемся к старику Гюго, – сказала Женни.

 
Красотки любят смельчаков. Под мрачным взором
Мерзавца в буйволовой шапке станут хором
Они вздыхать и нежно трепетать…
 

– Я знаю, – сказал Кристиан. – Это заканчивается так:

 
И с наслаждением постель свою откроют
Для тех, кто сеет смерть и кто могилы роет.
 

– Как бы то ни было, этой голубке захотелось открыть свою постель для бандита с черной шевелюрой. Марио и Мэрион стали встречаться, и вскоре Сальведр узнал от одного из своих людей, что в те вечера, когда он сам уезжал в Лион или в Марсель, где недавно открыл свои «филиалы», мисс Карстейр принимала его соперника. Можно испытывать какой угодно ужас перед кровопролитием, но существуют оскорбления, которые перенести невозможно. Банда Марио, вопреки всем обязательствам, продолжала пастись на землях Сальведра; к тому же Марио украл у него нежно любимую женщину; с этим следовало покончить. Однажды вечером, сообщив граду и мируо своем отъезде в Лион, Сальведр взял браунинг и отправился прямиком в квартиру Мэриан Карстейр. Она жила на пятом этаже дома рядом с мостом Нейи. Конечно, у него был ключ; он застал свою любовницу и своего соперника в постели, обнаженными. Без малейших колебаний (а с таким человеком, как Марио, любое колебание оказалось бы смертельным), он убил мужчину выстрелом в лоб. Он мог бы убить и Мэрион, которая вскочила с кровати и валялась у него в ногах, так что ее белокурые волосы рассыпались по ковру; но его трогала красота этой девушки, он любил ее, и поэтому он удовольствовался тем, что спокойно отстранил ее, потом положил револьвер в карман и вышел.

– Прекрасная сцена, – сказала Женни. – Готовый фильм.

– Подождите! Пока Сальведр спускался по лестнице с пятого этажа, у него, человека методичного, было время подумать. Он, ненавидевший кровавые преступления, только что влип в отвратительную ситуацию. Французские судьи легко простят убийство соперника, если речь идет об убийстве из ревности; но он убил главаря банды, своего конкурента, и при этом оставил в живых их общую любовницу. Обвинение вполне может заупрямиться и доказывать, что причиной преступления стала вовсе не ревность, а война между двумя бандами. Может быть, его даже заподозрят в том, что он воспользовался Мэрион, чтобы завлечь другого бандита в ловушку. Все это представлялось очень несимпатичным. Дойдя до первого этажа, он надолго задумался. Потом снова поднялся, останавливаясь на каждой площадке и вздыхая, как глубоко несчастный человек. Он снова вошел в квартиру и увидел Мэрион, стоявшую на коленях перед трупом с дыркой во лбу. Она посмотрела на него с болью и недоумением. Он не произнес ни слова, вытащил из кармана свой браунинг и убил ее одним выстрелом под левую грудь.

Вокруг столика, за которым сидели четверо друзей, стали гасить свет. Тем самым метрдотель деликатно давал понять, что ему уже хочется уйти домой.

– Я почти закончил, – сказал Лоран. – После этого Сальведр сразу же отправился к своему адвокату, с которым я дружу и от которого узнал эту историю. Он хладнокровно, как всегда сдержанно, рассказал ему о том, что сделал. «Вы понимаете меня, мэтр? – спросил он. – Я в ужасе от того, что пришлось убить ее. Бедная девочка! Она ничего такого страшного не сделала и, во всяком случае, не заслуживала смерти, но вы же понимаете мое положение… Если б я ее пощадил, не было бы речи об убийстве на почве ревности; а убив ее вместе с ее сообщником, я, как мне представляется, облегчил вам задачу. Я прав?» «Без всякого сомнения, – ответил адвокат. – Если говорить только о морали и милосердии, вы виновны вдвойне. Но отстоять вас в суде по обвинению в первом убийстве было бы невозможно, тогда как благодаря второму вы, без сомнения, будете оправданы».

– Плоды лестничных раздумий, – сказал Кристиан.

Погасла последняя люстра, и над столиком остались включенными только два настенных светильника. Кристиан попросил счет.

– Не спешите, месье Менетрие, – сказал официант. – Никто вас не торопит.