Текст книги "Для фортепиано соло. Новеллы"

Автор книги: Андре Моруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Зайдемте на минуту, – сказала леди Спенсер-Свифт французу.

Она остановилась поодаль от группы туристов, но внимательно прислушивалась к словам Миллера.

– Вот это, – объяснял дворецкий, – сэр Уильям Спенсер-Свифт (1775–1835). Он сражался при Ватерлоо и был личным другом Веллингтона. Портрет кисти сэра Томаса Лоуренса, так же как и портрет леди Спенсер-Свифт.

Молоденькая туристка, живо выступившая вперед, чтобы получше разглядеть портрет, прошептала:

– Той самой…

– Да… – сказал Миллер, понизив голос. – Той, которая была любовницей лорда Байрона.

Старая леди Спенсер-Свифт с торжеством взглянула на француза.

– Вот видите! – сказала она.

Подруги
© Перевод. Кира Северова, 2011

«Как же глупы мужчины! – подумала Соланж Вилье, глядя на худенькую Жюльетту с распухшими от слез глазами, с лицом испуганной лани… – Да, как же глупы мужчины! – думала она. – Вот хотя бы Франсис, он, конечно, в некоторой степени талантлив и успешен, но он должен был бы каждый день радоваться такой грациозной, мягкой и приятной жене, как Жюльетта… И за кем этот дурень волочится, словно неопытный мальчишка? За Шанталь, которая старше Жюльетты, к тому же она не скрывает, что ее любовник Манагуа! До слез обидно!»

Она улыбнулась Жюльетте; она чувствовала себя очень доброй и вдруг исполненной желания помочь ей.

– Дорогая, – сказала она, – отнеситесь к этой банальной истории с долей юмора. Она не так трагична, и я помогу вам выпутаться из нее… Истина заключается в том, что при всем очаровании, которым вы обладаете, вы не умеете удержать мужчину. Я научу вас… Почему ваш муж вьется вокруг Шанталь, которую вы превосходите и телом, и лицом, и умом? Шанталь, у которой вся красота уже давно от институтов красоты, от лифтинга,который делают пластические хирурги? Да потому, что она создает у него впечатление, будто любима и другими, потому, что она говорит ему: «Сегодня вечером я не могу, такой-то… Завтра? Ах нет, завтра я встречаюсь с таким-то…» Послушайте, дружок, вы мне симпатичны. Каждая молодая женщина нуждается в верной подруге. Так случилось, что я сейчас свободна, станьте для меня сестрой; выходите со мной в свет, я покажу вам, как надо обходиться с мужьями… Посмотрите на моего: он вымуштрован!

– Но у меня нет ни малейшего желания муштровать Франсиса… Я люблю его и хочу, чтобы он любил меня…

– Естественно… Это и есть наша цель; тем не менее нужно подумать о способах. А они с сотворения мира одни и те же – надо кокетничать, вызывать ревность и, в небольших дозах, льстить… Франсис писатель, он наверняка придает чрезмерное значение своим книгам. Вы сумеете поговорить с ним о творчестве?

Жюльетта глубоко вздохнула, оглядела заплаканными глазами лежащие повсюду книги.

– Я надеюсь… Но я так его люблю, что часто чувствую себя недостойной… Я не осмеливаюсь судить его.

– Какое самоуничижение! – воскликнула Соланж.

– Вы не можетепонять, – сказала Жюльетта страстно. – Никто не знает, какой человек Франсис… Прежде всего он знает все, он так одарен, что творит чудеса; он, как Бальзак, пишет роман за один месяц… но это не главное: в повседневной жизни он очаровательный, великодушный, нежный. Он угадывает желание женщины раньше, чем она сама осознает его. Жить рядом с ним – восторг!

– Правда? – спросила Соланж и вдруг вскинула голову, словно боевой конь, услышавший звук трубы. – Правда?.. Я таким его никогда не видела.

– Вы едва знаете его, – сказала Жюльетта. – До этой фатальной встречи с Шантальон редко выезжал куда-нибудь и никогда – без меня. Но вот уже шесть недель он избегает меня. Он находит предлоги для поездок, чтобы присоединиться к ней. Этим летом он оставил меня одну в деревне, а сам отправился в Далматию и в Пуйи.

– В Пуйи? – переспросила Соланж заинтересованно, потому что накануне ей рассказали о Бари и о каблуке итальянского сапога. [13]13
  Город Бари находится на юге Италии, в верхней части «каблука» так называемого итальянского сапога.


[Закрыть]

– А сейчас он сказал мне, что на уик-энд хочет поехать к вам в Марли, но что меня вы не пригласили… Шанталь там будет?

Соланж на мгновение отвела взгляд от этого пылающего лица, потом, решившись, посмотрела Жюльетте прямо в глаза.

– Она должнабыть там, – сказала она. – Я не знала… Франсис сказал мне, что вы терпеть не можете уик-энды. Потому я вас и не пригласила… Но теперь я устрою все иначе… Под каким-нибудь предлогом я отложу визит Шанталь до Пасхи или до Троицы и оставлю только тех гостей, которые не помешают мне найти время серьезно поговорить с вашим мужем… Обещаю вернуть его вам раскаявшимся и разочарованным.

– Разочарованным?

– Да, разочарованным в своих иллюзиях относительно Шанталь… Я открою ему истиннуюШанталь, она очень далека от того, какой он представляет ее себе… Ну что вы, дорогая? Вы по-прежнему выглядите испуганной пойманной птичкой… Я чувствую, как ваши крылышки отчаянно бьются в моей руке.

Жюльетта заколебалась:

– Но… я считала вас лучшей подругой Шанталь.

– Дружок мой, – строго сказала Соланж. – Нужно определиться, чего вы хотите. Вы пришли встретиться со мной, и это, как мне кажется, свидетельствует о том, что вы мне доверяете. Да? Не мудрствуйте. Я вовсене считаю Шанталь своей подругой. Мы союзницы; мы обе имеем прекрасные дома, которые открыты друг для друга. Больше ничего. Несколько раз я думала, что привязалась к ней, и всегда была обескуражена корыстным характером ее чувств… Заметьте, что когда она бросается на людей типа Манагуа, я нахожу это законным и хочу только помочь ей… Но если она приносит вам страдания, вам, тут уж нет, я ей не союзница… она встретит на своем пути меня… Ну, что еще?

– О, ничего!.. Но ведь вы пригласили ее вместе с Франсисом и тогда…

– Полноте, дорогая! Я пригласила ее с Франсисом в то время, когда была далека от мысли заподозрить, что Франсис так интересуется ею, и главное, что вы так любите Франсиса.

– Но вы же прекрасно знали, что Франсис мой муж.

Соланж откровенно рассмеялась:

– Вы говорите смешные вещи, Жюльетта… Возвращайтесь домой, дружок, и спите спокойно. Я избавлю вас от Шанталь, клянусь вам… Довольны? Успокоились? Поцелуйте меня, дорогая.

Через несколько дней Франсис Бертье приехал в Марли и был очень удивлен, не увидев там Шанталь. В первый же вечер, когда хозяин дома пил на террасе под звездами кофе с одной американской супружеской парой, Соланж, сославшись на то, что у нее побаливает горло, увлекла Франсиса в гостиную и усадила рядом с собой.

– Позвольте-ка мне взглянуть на этого донжуана, – сказала она… – Я не полагаюсь больше на женщин, которые приходят ко мне с рассказами о том, как вы заставляете их страдать… Начиная с вашей жены.

– Жюльетта? Надеюсь, она не позволила себе…

– Дорогой Франсис!.. Вы хотите иметь право обманывать эту прелестную девочку и находите скандальным, что она осмелилась посетовать на это!.. И из-за кого, спрашиваю я вас? Из-за Шанталь… Заметьте, я подруга Шанталь, и я скорее позволила бы отрезать себе язык, чем сказать о ней дурное слово. Но все же, Бертье, она в сотню раз менее красива, чем ваша Жюльетта…

– Возможно… «Но не красота правит любовью». Я лучше, чем кто-либо, знаю достоинства Жюльетты, но только…

– Только?

– Только меня привлекает, вдохновляет другое… Жюльетта смотрит на меня с блаженством, молча, словно я просто красивый пейзаж. Шанталь меня возбуждает, вдохновляет…

Соланж с удивлением широко раскрыла глаза, потом рассмеялась:

– Шанталь вас вдохновляет?Простите меня, Франсис, но я еще никогда не слышала ничего столь смешного… Если бы меня спросили, кто из моих подруг меньше всего может интересоваться писателем, я бы ответила: Шанталь.

– Почему же?

– Во-первых, потому, что она эгоистка и занята только своими личными делами, ничтожными делами, ничтожными… Во-вторых, потому, что ей нечего сказать, а это говорит не в ее пользу… Нет, не возражайте. Вы хоть раз по-настоящему слушали ее?.. Нет, мой дорогой… Мужчина, даже влюбленный, никогда не слушает… Но главное – потому, что она ни капельки не ценит ваш талант. А ведь вы талантливы, Франсис, это признают все. Шанталь единственнаяженщина, от которой я услышала, что ваши книги ничего не стоят.

Он с легкой иронией помотал головой:

– Не надейтесь, Соланж, что я могу поверить в это.

– Дорогой мой, вы можете сколько угодно мотать головой, но у меня есть свидетели… Еще вчера вечером мы говорили здесь о вас с Бертраном Шмитом и его женой, и тут Шанталь, она была с нами, сказала, слово в слово: «Бедняга, он, конечно, очень милый, но его последний роман за гранью банальности».

– Вы сами это слышали?

– Своими собственными ушами, и прошу вас, поверьте мне, я ее крепко одернула!.. И Бертран тоже… Впрочем, все прекрасно знают, почему она говорит подобное… Вы догадываетесь?

– Нет, не догадываюсь, – с трудом проговорил Франсис Бертье и залился краской.

– Да все просто потому, что это ей внушил Манагуа, а он сноб и только вторит Кристиану Менетрие и прочим заумным занудам… У Шанталь никогда не было собственного мнения, и в чтении она зависит от того, кого любит…

– А вы думаете, она любит Манагуа?

Соланж положила свою руку, очень изящную руку, на запястье Бертье:

– Вы провоцируете меня, Франсис? Уж не хотите ли вы сказать мне, будто вам неведомо то, что знает весь свет?.. Нет?.. О, да он весь побледнел… Право, мой бедный друг, я очень огорчена… Представьте, я даже подумать не могла, что романист, знаток человеческой души, прошел мимо такой явной интриги, не заметив ее… Что ж, это прекрасно, это даже трогательно… Contento lui, contenti tutti… [14]14
  Доволен он, довольны все (ит.).


[Закрыть]Полно, милый Франсис, возьмите себя в руки, у вас такой потрясенный вид. И это все потому, что вы узнали, что Шанталь просто потаскушка? Вот уж великая новость!.. Ладно, но не думайте, что меня будет грызть совесть за то, что я открыла вам глаза. Напротив, я горжусь при мысли, что благодаря мне такой достойный мужчина, как вы, не будет больше жертвой обмана женщины, которая его недостойна. Заметьте, я прекрасно понимаю, что человек художественной натуры может пренебречь буржуазным кодексом супружеской морали. Ваша малютка Жюльетта очаровательна…

– Соланж, не собираетесь ли вы сказать мне еще, что Жюльетта…

– Ах, Боже, нет! Она так вас обожает, бедное дитя… Но именно из-за такого обожания она не может дать вам то, в чем нуждается ваше искусство: остроты, волнения, наконец, той игры жизни, которая вдохновляет вас… И я, которая обожаетЖюльетту, я беспристрастно признаю, что она не может одна наполнить вашу жизнь. Только зачем же выбирать Шанталь? Я знаю не одну женщину из тех, кто окружает вас, которые были бы счастливы и горды стать вашим доверенным лицом и, если ей посчастливится, стать вашей вдохновительницей… Вот, к примеру, вспоминаю, кем я была для бедного Робера в те времена, когда он начинал… Хотя бы его «Молитва Удаиас»,ведь это я подала ему идею… Ах, Франсис, вы не представляете себе, насколько упоительно для женщины присутствовать при воплощении ее замысла в художественное произведение, и произведение мужчины, которого она любит… Это восхитительно… Увы! С тех пор как убили Робера, этого счастья я никогда уже больше не испытывала.

Словно смахивая слезу, она провела пальцем по ресницам. В эту минуту Вилье вошел в гостиную и вдруг повернул выключатель.

– Летучие мыши начинают свой полет, – сказал он, – да и вечер уже не такой теплый… Я думаю, что миссис Логанберри здесь будет уютнее. Я распорядился закрыть ставни.

– Ты прав, дорогой, – сказала Соланж, щурясь от яркого света.

Через три дня Соланж позвонила Франсису по телефону:

–  ДорогойФрансис, надеюсь, я не оторвала вас от работы?.. Да?.. Мне очень жаль… Или, скорее, нет, я не жалею: мне необходимобыло услышать ваш голос… Да, правда, наш разговор в тот вечер очень взволновал меня, взволновал больше, чем вы можете вообразить себе, Франсис… Что вы говорите?

– Ничего, – сказал Франсис.

– Вы не представляете себе, каким вы открылись мне, Франсис. Идеал мужчины, учитель, исповедник, поводырь… Мой муж, он, конечно, мне друг, он полностью посвящает себя мне, но все знают, что женщины не очень-то заглядываются на него… А крупный писатель, такой, как вы, их понимает, и это чу-у-десно; так вот, у меня родилась мечта, и вы сейчас скажете мне, осуществима ли она… Жак двенадцатого уезжает на уик-энд в Бельгию; я хотела бы повидаться с вами в Марли, наедине, только вы и я… Мы сможем, если вы захотите приехать, проболтать всю ночь, всерьез обсудить наши проблемы… Что вы говорите, дорогой?

– Ничего, – сказал Франсис.

– A-а, понимаю, Жюльетта… Бедное дитя! Я люблю ее всем сердцем… Но именно о ней я хотела бы поговорить с вами, и я уверена, она правильно поймет это.

– Правильно, – сказал Франсис.

– Что вы имеете в виду, дорогой? Мне послышались в вашем голосе суровость, насмешка… Что такого я сделала? Что плохого сказала?.. Вы меня огорчаете, Франсис. Я чувствую себя виноватой, но не знаю в чем.

– Правда? – сказал Франсис.

– Правда… Если я чем-то раздражила вас, объясните мне, дорогой… Я постараюсь загладить свою вину… Я хочу сказать – в ваших руках, таких обездоленных и податливых… Вы приедете в Марли?

– Нет, – сказал Франсис.

– Нет? Но почему?.. Я подарю вам два чу-у-десных дня… Вы не соблазнились?.. Да что с вами, Франсис? Я чувствую вас отсутствующим, далеким…

– Я скажу вам при встрече, – сказал Франсис. – Если позволите, я заеду к вам ненадолго сегодня к вечеру. Вы будете дома около шести часов?

– Если вы сказали, что приедете, я буду дома… Ни одно дело не устоит перед вами… Франсис, алло!.. Алло!..

Он положил трубку.

Он нашел ее одну, в домашнем лиловом платье, которое вполне откровенно, очень низко, открывало еще крепкую грудь. Она встретила его без слов, бросив на него смиренный взгляд, вопрошающий и печальный. Он с непринужденным, почти вызывающим видом сел и несколько минут молча смотрел на нее. Продолжая вопрошать его взглядом, она предложила ему сигарету, взяла себе тоже.

– Итак, Франсис? Вы наконец пришли объяснить мне ваш приговор? Я не знаю, в каком преступлении меня можно обвинить…

– Никто, Соланж, вас не обвиняет. Я упрекнул бы вас только в том, чему сам свидетель. Вот факты, которыми я располагаю. Скажите мне честно, если вы преследуете свои личные цели… Две недели назад я дал вам понять, что хотел бы видеть в Марли Шанталь; вы сразу же пригласили меня с ней. Вероломный поступок по отношению к Жюльетте…

– Вы забываете, Франсис, что тогда я едва знала Жюльетту, а Шанталь моя лучшая подруга.

– Погодите! Жюльетта приходит к вам, доверяет вам свои печали, вы обещаете ей поддержку; вы отменяете приглашение Шанталь, а через три дня с бьющей в цель жестокостью просто уничтожаете ее в моих глазах. Вероломство по отношению к Шанталь…

– Это немного прямолинейно, Франсис! Я сказала бы…

– Погодите! Увидев меня выбитым из седла, вы принялись привязывать меня к себе.Второй вероломный поступок по отношению к Жюльетте!

Она нервно усмехнулась:

– Это слишком комично, Франсис! Кто в этой истории первый проявил вероломство, разве не вы? Как? Вы просите меня об услуге, и вы же меня упрекаете в этом? Вы глупо обманываете вашу жену, а виноватой перед ней оказываюсь я?Я пытаюсь избавить вас от потаскушки, и меня же осуждают? Это уж слишком, дорогой!

– Я нисколько не стараюсь, Соланж, оправдаться за ваш счет. Да, я виноват, очень виноват перед Жюльеттой, и я постараюсь все исправить, вернувшись к ней, на этот раз преданно. Но признайтесь, ведь не ради того вы звали меня в Марли, один на один с вами, что хотели выполнить данное ей обещание?

Она выпустила через нос длинную струю дыма, подумала какое-то время, потом улыбнулась и вдруг смягчилась:

– Может, вы и правы… Но я вижу это иначе… Уверяю вас, в тот день, когда у меня была Жюльетта, я хотела, всем сердцем хотела, быть доброй… Для нее я пожертвовала Шанталь, которая, между прочим, в жизни для меня гораздо полезнее, чем Жюльетта… Да, потому что я огорчилась из-за вашей женушки… Только Жюльетта оказалась слишкомнеопытной: она рассказала мне о вас такие вещи, что у меня появилось желание поближе узнать вас… Я проговорила с вами весь вечер, в полумраке… Что вы хотите, дорогой? Я женщина, настоящая женщина, я ведь не деревянная…

Она положила ладонь на ладонь Франсиса, он быстро отдернул свою.

– Как вы боитесь меня! – сказала она с хриплым, немного нервным смешком. – Успокойтесь, о неофит верности! Я не мадам Пютифар. Вам нечего бояться.

Они, как добрые друзья, проговорили еще добрый час. Уходя, Франсис с непринужденным видом спросил:

– Скажите, Соланж, это правда то, что вы сказали мне тогда о высказывании Шанталь о моей книге? Или это еще одна ваша проделка?

– Ох уж эти авторы! – сказала она. – Вот единственное, что их по-настоящему задевает за живое… Ладно! Мне очень жаль, дорогой, но это правда.

Через несколько дней Жюльетта приехала поблагодарить Соланж:

– Вы такая милая! И умелая! Никогда бы не подумала, что такое возможно… Франсис вернулся ко мне, он снова прежний, каким был до этой истории… О Шанталь даже и речи больше нет…

– Но разве я вам не обещала этого, дорогая? – громко, торжествующе воскликнула Соланж. – Я оченьхорошая подруга, вы еще увидите.

Они расцеловались.

Ужин под каштанами
© Перевод. Е. Богатыренко, 2011

– Еще чего-нибудь, месье Менетрие? – спросил официант.

– Нет, спасибо, – ответил Кристиан.

– Не стесняйтесь, месье Менетрие; спрашивайте, что угодно.

– Я знаю, спасибо, – сказал Кристиан. – Принесите жаркое из гусятины и оставьте нас.

– А месье Леону Лорану? – спросил официант. – Может быть, немного тертого сыра к бульону?

– Месье Лорану не нужно ничего, кроме покоя, – сказал Кристиан.

Погрустневший официант отошел с обиженным видом.

– Не надо его одергивать, Кристиан, – сказала Клер Менетрие, – он из самых добрых побуждений.

– Может быть, – ответил Кристиан, – но почему он перебивает, когда мы разговариваем?

Всем удовольствиям на свете Кристиан предпочитал скромный ужин в Париже, с несколькими верными друзьями, двумя или тремя блестящими рассказчиками, превращавшими вечер в непрерывный поток анекдотов, раздумий, парадоксов. Бесплатная игра ума нравилась ему больше споров о политике или литературе, которые он считал никому не нужными. В этот вечер ему удалось объединить актера Леона Лорана и писательницу Женни, и он много чего ожидал от этих двух виртуозов. В свои семьдесят лет Женни сохраняла остроумие и блеск молодости. Великолепный актер Леон Лоран жадно интересовался жизнью и книгами и был замечательным пародистом.

– О чем мы говорили? – спросила Клер.

– О Гюго, – ответил Лоран, – о Гюго и его гордости. «Меня обвиняют в том, что я гордец, – говорил он, – и это правда. В гордости моя сила…» Он верил в переселение душ и уверял, что в прошлом был Исайей, Эсхилом и Ювеналом. «Я нашел у Ювенала свои стихи, – заявлял он. – Да, это точный перевод моих французских стихов на латынь…» Что в общем-то довольно забавно.

– Конечно, – сказал Кристиан, – но какой гений! Я скажу не: «Увы, Виктор Гюго!», а «Благодарение Господу, Виктор Гюго!..» И он гениален не только как поэт; в «Отверженных» есть замечательные исторические описания.

– И поразительные глупости, – возразил Лоран. – «Iron по-английски значит железо. Не от него ли произошло и слово ирония?» Ведь Гюго, прекрасно знавший латынь, совершенно не знал греческого.

Официант принес жаркое из гусятины и картошку по-сарладски.

– Может быть, хотите еще немного трюфелей, месье Менетрие? Только скажите…

Кристиан отстранил его, потом вернулся к слову «ирония» и спросил Женни, читала ли она новеллы Томаса Харди из сборника «Маленькие иронии жизни».

– Нет, – сказала она, – но я очень люблю Харди. Он обладал жесткостью и мыслил космически. «Тэсс» – это прекрасно… А что он имел в виду под маленькими ирониями жизни?

– Ситуации, в которых последствия какого-то действия оказываются прямо противоположными ожидаемым, в которых ошибки вознаграждаются, а добродетели наказываются, в которых действующие лица придают событиям смысл, которого в них вовсе нет.

– Понятно, – сказала Женни… – История о волосах Елены.

На трех обращенных к ней лицах читался вопрос.

– Как? – спросила она. – Я вам никогда не рассказывала?

– Нет, – сказал Кристиан, – а ведь вы знаете, что я интересуюсь Еленой. Она ведь тоже была гениальной…

– Она была единственной великой французской поэтессой после Марселины, – сказал Лоран. – И куда лучше Марселины… Но что за странная женщина! Я всегда немного побаивался ее…

– Я тоже, – сказал Кристиан. – Она меня не любила. Впрочем, она не любила мужчин. Она любила славу – и любовь в качестве темы для стихов. А больше всего она любила себя.

– Это не совсем так, – сказала Женни. – Она хотела бы любить себя, но у нее это не получалось. И в этом заключалась трагедия. Она нуждалась не в любовниках, а в почитателях. Отсюда и Робер Вальтер, и история о волосах Елены.

– Ну же, – воскликнула Клер, – не томите нас! Расскажите нам историю о волосах Елены.

– Мадам Менетрие, еще немного жаркого? – спросил официант. – Не стесняйтесь…

– Малюсенький кусочек, – со вздохом ответила Клер. – Не проклинайте его, Кристиан… Он уже уходит.

1

– Может быть, вы помните, – продолжала Женни, – как банкир Робер Вальтер настойчиво добивался Елены… Двадцать лет назад об этом говорил весь Париж. Что было между ними? Связь? Очень маловероятно. Тогда Елена, казалось, была влюблена (в той мере, в которой она была способна любить) в нашего друга Клода, а я-то знала, что официальной любовницей Вальтера была довольно известная в то время актриса Лилиан Фонтен, та, что вышла замуж за Люсьена Мунеса. Однако Вальтер гордился, и не без оснований, своей образованностью; он любил поэзию, и ему льстила дружба с Еленой. Все богатые люди скучают, а она обладала невероятным умом. Что же касается Елены, то с какой стати она стала бы отвергать поклонника, который говорил с ней о ней самой именно так, как ей нравилось, который обожествлял ее и который, что самое главное, искренне считал ее лучшей из всех поэтов? Не забудьте, что именно в это время восходила звезда Валери, и его блеск грозил затмить блеск Елены. Она имела слабость страдать от этого и сзывала под свои знамена всех верных людей. А Вальтер владел многими печатными изданиями. Он мог позаботиться о славе своей подруги и знал, как это сделать. Добавьте к этому, что он часто устраивал блестящие приемы; в его доме она встречалась со всем литературным и политическим бомондом; наконец, он был для нее отличным консультантом по финансовым вопросам… За пределами своего банка он неохотно распространялся на эту тему, и я всегда замечала, что ему приятнее поговорить о Расине, чем о «Ройал Датч», но в проблемах «Ройал Датч» он разбирался лучше, чем в Расине. Благодаря незаметным подсказкам Вальтера Елена получала большие деньги на бирже, что позволяло ей, как вы знаете, вести шикарную и беззаботную жизнь.

– Но у Елены имелись средства, – сказал Кристиан. – Она ведь родом из Румынии, из семьи, где было несколько поколений финансистов, не так ли? В ее карпатских владениях нефть, кажется, текла рекой?

– Румынский лев, – ответила Женни, – уже давно ничего не стоил; о нефтяных скважинах в то время только мечтали; а сборники стихов, даже самых прекрасных, совершенно не расходились. Прошли те времена, когда Байрону хватало одной песни из «Чайльд Гарольда», чтобы расплатиться по всем долгам. Короче говоря, советы Робера Вальтера только приветствовались, что позволяло ему деликатным образом, незаметно снабжать свою подругу деньгами. Вообще это было очень типично для Робера – при всей его щедрости (уж мне-то известно, что он делал для старых писателей, впавших в нужду) мысль о том, чтобы смешивать денежные вопросы с дружбой или любовью, приводила его в ужас. Он хотел быть уверенным в том, что его ценят за ум и сердце, и, в общем, это тщеславное стремление было вполне оправдано, так как он обладал и тем, и другим. Кристиан, вы наверняка помните, что он ежедневно приезжал на улицу Спонтини. Он оставался там с шести до семи, в час, который Елена отводила отдыху для поддержания своей красоты. Она лежала на черном диване, закрыв глаза, а Робер читал ей вслух. Время от времени какая-то фраза приводила Елену в восторг; она резко садилась, словно подброшенная невидимой пружиной, и пускалась в очередной по-шекспировски шутовской монолог, на которые она была большая мастерица. Робер жадно внимал ей; он был человеком очень умным, но совершенно не умел выражать свои мысли, и эти волшебные способности его просто очаровывали. Он оставался у Елены до тех пор, пока она не начинала одеваться к ужину. Она с видимым участием давала ему советы относительно его личной жизни, но в глубине души была уверена, что он любит ее.

– Что совершенно не соответствовало действительности, – сказала Клер.

– Я не согласна с вами, Клер… Во всяком случае, это зависит от того, что вы понимаете под словом «любить».Робер не хотел Елену. Он часто говорил со мной о ее андрогинном теле, и в его словах чувствовалось отвращение. Если не считать ее стихов, больше всего в ней ему нравились длинные черные волосы, заплетенные в косы и уложенные вокруг маленькой головки. Иногда она распускала их для него, и однажды я видела, как Робер с благоговением зарывался в них лицом… Когда он приходил или уходил, Елена целовала его в обе щеки, но вы же знаете, что она проделывала это со всеми близкими людьми, будь то мужчины или женщины, и что ее поцелуи не означали ничего, кроме крепкой дружбы. Заметьте, что она могла бы полюбить Робера. Он был хорош собой, прекрасно одевался; у него был красивый, хотя немного жеманный, голос; его отношение к женщинам отличалось галантностью, все реже встречающейся в наше время. Да, несомненно, Елена могла бы без отвращения и опасения быть осмеянной стать его любовницей, но он этого не хотел… Он был очень чувственным и знал (а в Париже сведения такого рода о женщине, имевшей хоть какие-то связи, расходятся быстро), что она станет для него неловкой и холодной любовницей. К тому же у него была Лилиан, которая, не обладая гениальностью Елены, была куда больше способна на любовь.

– На продажную любовь, – сказал Лоран.

– Нет! – возразила Женни. – Я имела возможность наблюдать за этой парой вблизи. Лилиан действительно любила Робера, без всякой денежной заинтересованности, к тому же по причинам, о которых я уже упоминала, денег он ей давал очень мало. Просто существовал Мунес, все знающий и серьезный муж, уже давно живший отдельно от Лилиан, Мунес, который соглашался быть обманутым, но хотел получить от этого выгоду. Вы помните Мунеса, Кристиан?

– Конечно… Высокий, томный парень, еще не вошедший в пору зрелости, с крашеными волосами… он напоминал торговца коврами… Он руководил каким-то авангардным театром.

– Театром, в котором играла Лилиан, и вот тут-то все и завязывалось в сложный узел. Люсьен Мунес дорожил своим театром; театр приносил ему убытки, и он постоянно нуждался в спонсорах, а Лилиан нуждалась в Мунесе, чтобы получать роли, которые хотела сыграть.

– Лилиан была очень талантлива, – сказал Лоран.

– Очень, но вы не хуже меня знаете, что если ты талантлива и к тому жежена директора, это служит двойной гарантией… Я часто виделась с этой парой и слышала их разговоры, порой весьма любопытные. Мунес цинично говорил Лилиан: «Все это чудно, моя дорогая, но твой друг Вальтер обещал мне миллион, а деньги все не приходят…» В то время миллион еще мог сыграть ощутимую роль в бюджете театра. Лилиан брала меня в свидетели: «Ну, Женни, что я могу сделать? Я двадцать раз говорила Роберу, что моему мужу не помешал бы меценат; он делает вид, что не слышит, и я прекрасно понимаю почему… Он хочет, чтобы его любили ради него самого… И, что самое интересное, он этого заслуживает…» Люсьен пожимал плечами: «Но он же не думает, что ябуду любить егоради него самого… Послушай, Лилиан, малышка: до сих пор я все терпел, и все понимал, и на все соглашался, и все… Но с меня довольно… Я попросил моего адвоката составить контракт – вот он, в нем оговариваются условия взносов Вальтера… Поручаю тебе его… Или твой Робер подписывает его в течение недели, или ему придется расстаться с тобой… Поняла?..» Лилиан хотела набить себе цену: «Это зависит от меня». Люсьен усмехнулся: «Нет, красавица моя, это зависит от меня…Потому что если я тебя выставлю, твой Робер на тебе не женится, не будет давать тебе роли и даже не подберет тебя… Он слишком дорожит своей жалкой жизнью светского холостяка; у него есть его возлюбленная поэтесса…» «Они только друзья», – сказала Лилиан. «О да! Так говорят… А тобой он гордится, пока ты актриса на первых ролях… А если тебе придется бегать за ангажементами, он будет гордиться?» И все это было правдой, и Лилиан это знала. Она взяла контракт, протянутый мужем, сделала вид, что пробежала его глазами, сложила и сунула в сумочку.

– И уговорила Вальтера подписать его?

– Не спешите; вы хотите узнать все сразу, Клер! Дайте мне насладиться подробностями этого рассказа… В следующую субботу (я прекрасно помню, что дело происходило в субботу, и вы поймете, что эта деталь очень важна) я обедала с Мунесами, и мне показалось, что Люсьен полностью успокоился. «Лилиан славная девочка, – сказал он мне, – в понедельник контракт будет подписан…» Выйдя из-за стола, я сумела остаться наедине с Лилиан. «Было очень трудно?» – спросила я. «Довольно трудно… – ответила она, – бедный Робер никак не хотел понять… Во-первых, потому что он не может быть таким циничным, как Люсьен… И потом, он гордый, и он отказывался уступить. Но я разыграла перед ним такую сцену… О! Лучшая роль в моей жизни… Я описала ему мой брак, черствость Люсьена, все лишения, которые мне приходится терпеть… Я растолковала ему, что он, Робер, эгоистичен, что он требует всего от меня, а сам не может пойти ради меня на малейшую жертву… Я сказала ему, что люблю его, что было правдой, что единственное, чего я хотела бы, это уехать и жить с ним, что было в не меньшей мере правдой, но что, коль скоро он этого не желает, я буду вынуждена терпеть Люсьена и существовать с ним… В конце концов я сломала его сопротивление».

– А почему Вальтер не подписал сразу?

– Потому что он тоже хотел показать контракт специалистам и точно понять, какие обязательства он на себя берет… Это совершенно нормально.

– Я так и вижу Фонтен в этой сцене, – сказал Лоран, – она, наверное, была великолепна. Я играл с ней в «Свадебном марше»; она доводила меня до слез.

– В тот день она довела до слез Робера Вальтера, но на следующий день плакать пришлось уже ей самой… Как я уже сказала, назавтра было воскресенье. Робера пригласили на выходные к Тианжам в их поместье под Рамбуйе, где была прекрасная охота. Там он стал жертвой самого банального и самого ужасного несчастного случая. Он хотел перепрыгнуть через небольшую канаву с ружьем в руке и упал. Ружье выстрелило, пуля попала Вальтеру в живот.