Текст книги "По следам кочевников. Монголия глазами этнографа"
Автор книги: Андрас Рона-Таш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
– Теб-Тенгрий пускал в ход руки и ноги на братьев моих. Он распускал между ними неосновательные и клеветнические слухи. Вот за что Тенгрий невзлюбил его и унес не только душу его, но и само тело [55]55
Там же, § 246, стр. 178–179.
[Закрыть].
В «Сокровенном оказаний» эта история заканчивается словами: «Хонхотанцы (род Теб-Тенгрия) присмирели» [56]56
С. А. Козин, указ. соч., стр. 179.
[Закрыть].
Укрепив свое царство, Чингис-хан, как и его предшественники, пошел на Китай. Сначала он напал на тангутов, властителей Северо-Западного Китая. Но разбить их оказалось труднее, чем степных пастухов. Тангуты вели оседлый образ жизни, рвы и крепостные стены помогали мм отбивать атаки степной конницы монголов. Чингис-хан так и не добился полной победы; поручив дальнейшую осаду тангутов своим полководцам, он повернул назад в отели. Чингис-хан шел на запад. Сначала он подчинил себе туркестанских уйгуров, затем разбил вождя найманов, пытавшегося поднять из развалин кара-китайское царство. Покончив с этим, Чингис-хан напал на Хорезм, разбил Хорезмшаха и дошел со своими войсками до Ирана и Крымского полуострова. Оставленные в Китае военачальники все еще никак не могли справиться с тангутами, и Чингис-хан отвел свои войска из Ирана и снова бросил их на тангутов. Во время этого похода Чингис-хан и умер в 1227 г. в возрасте шестидесяти лет. Его огромные владения разделили между собой сыновья. Самого старшего сына, Джучи, тогда уже не было в живых, поэтому западную часть владений получил внук Чингис-хана – Вату. Второму сыну, Чагатаю, достались земли у Иссык-Куля, Угэдэю – окрестности озера Балхаш, а самому младшему сыну, Толую, по древнему кочевому обычаю, – «коренной юрт» [домен] между реками Онон, Керулен и Тола.
В 1229 году состоялся хурал и новым великим ханом был избран Угэдэй. Главной своей ставкой Угэдэй избрал древний кочевой центр в долине реки Орхон и основал там город Каракорум, ставший впоследствии столицей монгольского государства. По велению Угэдэя в 1236 году начался поход на запад, возглавлявшийся Бату. В 1241 году монгольские армии разбились на две группы. Одна напала на Польшу, а другая, под командованием Бату и Субэтэя, – на Венгрию. Монгольскими ордами, устремившимся к Венгрии через Молдавию, командовал младший брат Бату – Хадан, теми, что надвигались из Галича, – Бату, а из Галиции, – другой брат Бату, Шейбан, который должен был стать монгольским наместником Венгрии.
Остальное нам хорошо известно из венгерской истории. В 1241 году венгры были разбиты в Мухи, а король Бела спасся бегством в Далмацию. Дальнейшее продвижение монголов было задержано смертью Угэдэя; военачальники оттягивали свои войска, спеша вернуться для подготовки к выборам нового хана.
До выборов нового хана монгольским государством управляла вдова Угэдэя. Следующий великий хан, Гуюк, правил всего лишь два года, его преемником был Мункэ, занявший ханский трон с помощью Бату. После смерти Мункэ в 1259 году власть перешла к его брату Хубилаю.
Если мы считаем Чингис-хана основателем монгольского государства, то можно смело сказать, что в правление Хубилая Монгольская империя достигла зенита своего могущества. Прежде всего Хубилай двинулся против Китая и к концу 1276 года занял всю его территорию, чего ранее не удавалось ни одному кочевому народу. Основанная Хубилаем монгольская династия Юань правила в Китае с 1280 по 1368 год. Но Хубилай не удовольствовался покорением Китая, а завоевал еще корейское государство Коре и дважды пытался высадить свои войска в Японии, но это ему не удалось. Затем он начал поход против Вьетнама и Бирмы и даже послал экспедиционный корпус на Яву. Однако и эти походы не принесли серьезных успехов.
Остальные Чингисиды тоже продолжали расширять свои владения. Братья и племянники то подчинялись Хубилаю, то заключали союз с его младшим братом Аригбугой, который выступал против Хубилая, опираясь на коренной домен предков, а позднее и с внуком Угэдэя Хайду, владевшим Западной Монголией, Преемники Чагатая двинулись на Туркестан и заняли всю восточную часть Средней Азии, где царствовали до конца XIV века.
Господство над Ираном захватил в свои руки младший брат Хубилая Хулагу, войска которого проникли вплоть до Египта.
Потомки Бату обосновались в южной России. Они возглавляли Золотую Орду, которую в 1382 году сменила Белая Орда, представлявшая интересы другой монгольской группы.
За какие-нибудь полвека немногочисленные монгольские племена, кочевавшие в районе рек Онон и Керулен, захватили половину мира. Монгольские орды подчинили себе население огромной территории, простиравшейся от Японии до Египта и от Китая до Венгрии. На пути своего продвижения монголы оставляли разрушенные и разграбленные города. Только правящая верхушка громадной империи состояла из монголов; но они умели хорошо использовать в своих интересах выходцев из местной знати. Так, например, один из последних чагатаидов [57]57
Чагатаиды – потомки хана Чагадая, правившие Самаркандом после его завоевания Чингис-ханом. – Прим. ред.
[Закрыть]назначил своим главным советником местного тюркского феодала из племени барлас, который под именем Тимур-ленга, или Тамерлана, вошел позднее в мировую историю.
Монголы заставляли покоренные ими народы нести воинскую повинность и облагали их тяжелой данью. Своими походами они перекроили этнографическую карту Азии. Но все же монголам не удалось сломить сопротивление народных масс завоеванных стран, которые постоянно восставали против своих поработителей.
7. Среди кочевников пустыни Гоби
Поиски семьи в пустыне. – Для чего нужен аркан на палке. – Цветущий Сад. – Поэт дарит нам свои стихи – Белый перевал. – Среди камней. – На границе вечных снегов. – «Ом мани падме хум». – Неудачная охота. – Самум. – Девять источников. – Снежный буран в пустыне. – Оазис на горизонте. – Убегающие озера. – Мы заблудились в пустыне. – Вот она, дорога!
Бросаем прощальный взгляд на развалины Каракорума и едем дальше. В одиннадцать часов делаем небольшой привал у ручейка, а затем продолжаем свой путь по долине Орхона. Долго петляем по широкой долине, пока наконец не добираемся до холмов, окаймляющих глубокое русло, С вершины одного из них открывается чудесный вид на всю долину. Но вот широкая серебряная лента извилистой реки скрывается за горизонтом, и, оглядываясь назад, мы с трудом различаем стены Эрдени-Цзу, а Каракорум как сквозь землю провалился. Через высокий перевал покидаем долину Орхона. Вдали, сверкнув, тут же исчезает озерцо величиной не больше венгерского озера Веленце. Только камыша здесь нет. Темносиняя вода покрыта черными полосками ряби. Это Огийн-нур. Въезжаем в маленькое селение и узнаем, что это центр шестого участка Огийннурского сомона. Тут мы обедаем. Нам подают баранину с лапшой – любимое кушанье монголов. Пока сопровождающий нас Вандуй занимается устройством всяких официальных дел, мы осматриваем селение. Оно состоит из нескольких кирпичных домиков. Стены побелены известью, двери окрашены синей краской, крыши глинобитные. В трех домиках разместились участковое самоуправление, школа и магазин. Вокруг разбросано несколько юрт. Селение кажется совсем безлюдным, лишь у постоялого двора нетерпеливо роют копытами землю три лошади, привязанные к натянутому между двух столбов канату, да огромный, величиной с небольшого теленка пес гоняется за маленькой собачонкой. Никакие другие шумы не нарушают тишины.
Вскоре возвращается Вандуй и сообщает, что наш таинственный спутник Чимед останется здесь. Только теперь мы узнаем, что родители Чимеда живут в шестом участке Огийннурского сомона, а так как постоянной связи с этим участком нет, то Чимед и поехал с нами, воспользовавшись оказией. Мы жалеем, что придется с ним расстаться. За короткое время мы успели привязаться к нашему попутчику. Идем на постоялый двор, чтобы попрощаться с Чимедом, но он как сквозь землю провалился. После долгих поисков, уже отказавшись от надежды найти исчезнувшего попутчика, направляемся к машине, и в ней, к нашему удивлению, обнаруживаем спокойно сидящего Чимеда. Он раздобыл две бутылки водки и терпеливо ждет, чтобы выпить с нами на прощание. Едва мы успеваем осушить свои пиалы, как шофер Сумья заводит мотор, и машина трогается. Я стучу в стенку кабины, чтобы предупредить шофера, что Чимед еще не успел вылезти из кузова, но Вандуй останавливает меня: оказывается, Чимед поедет с нами, пока не встретит юрту своих родителей, которая должна быть где-то поблизости.
Километров десять едем, не обнаруживая никаких признаков жизни. Чимед спокойно беседует с нами, как будто нисколько не волнуясь о том, где и когда найдет своих родителей. Наконец показалась какая-то юрта. Сумья вылезает из кабины, о чем-то расспрашивает ее обитателей, и мы едем дальше. Километров через двадцать показывается еще несколько юрт. Выскакиваем из машины. Собаки встречают нас крайне недружелюбно. Из какой-то юрты выходит старуха, и после долгих расспросов выясняется, что она кое-что слышала о семье Чимеда, стада которой паслись где-то здесь неподалеку, но это было еще в прошлом году. Где они теперь, женщина не знает.
Наша машина окончательно покинула проезжие дороги, и я начинаю расспрашивать Чимеда, когда он последний раз видел свою семью. Он рассказывает мне, что прошлым летом долго пробыл у родителей, а с тех пор только переписывался с ними; где они теперь кочуют, он и представления не имеет. Чимед родился в этих местах и знает их как свои пять пальцев; ему точно известно, где и когда растет та или другая трава, в (какое время года скот лучше пасти на склонах холмов и когда его перегоняют в долины. Но степь так обширна, а пастбища отстоят так далеко друг от друга, что он не может угадать, на каком из них сейчас разбили свои юрты его родители. Точного адреса для писем нет, Чимед шлет их в участковый центр, куда члены его семьи постоянно за чем-нибудь наведываются и забирают почту. Ответные письма следуют тем же путем: сначала в участковый центр, оттуда в сомонный, потом в аймачный и далее самолетом в столицу. На это, конечно, уходит много времени, и, пока письмо в дороге, стада продолжают кочевать в неизвестном направлении.
Меня все больше волнует вопрос, как же мы отыщем родителей Чимеда. Просто найти человека, когда он живет в постоянном поселении и у него есть точный адрес: название улицы, номер дома, квартиры, подъезда, этажа. Но здесь это отнюдь не такая простая задача. Помочь Чимеду найти родителей, которых он не видел целый год, – это лишь частный случай очень сложной государственной проблемы организации почтовой связи и управления страной. Наш грузовик более пяти часов мчится по степному бездорожью, пока наконец (вдали не показывается всадник. Вскоре мы с ним сближаемся и видим, что это седой старик, лихо гарцующий на горячем скакуне: под мышкой у него аркан на палке. Мы спрашиваем всадника, не знает ли он, где находится гер(юрта) родных Чимеда, на что получаем отрицательный ответ. Но старик указывает на пасущихся вдалеке верблюдов и говорит, что там есть юрта, где, может быть, нам ответят на мучающий нас вопрос. Обитатели этой юрты, действительно, наводят нас на след. Оказывается, надо пересечь каменистую равнину, повернуть на восток и ехать до тех пор, пока у подножия горы не покажется телеграфная линия. Следуя вдоль нее направо, мы быстро доедем до белой юрты, где живут родичи Чимеда, после чего найти его родителей будет уже совсем просто: в Монголии родичи пасут свои стада сообща.
Еще через несколько километров показывается юрта, из которой стремительно выбегают ребятишки; вслед за ними (выходит женщина, за ней мужчины. Наконец-то! День уже склоняется к вечеру.
Родители Чимеда встречают нас перед юртой, с левой стороны. Встреча отца с сыном трогательна: сначала они приветствуют друг друга по обычаю, обнимаются и целуются в обе щеки и только потом дают волю чувствам. Нас радушно приглашают в юрту и усаживают за очагом на постланных на земле шкурах. Глава семьи садится лицом к входу, против него Чимед, справа от двери сидят на корточках мать и две маленькие внучки. Кёхалми присоединяется к женщинам, но ей подают маленький стульчик, тогда как все остальные сидят или на корточках, или по-турецки.
Под котлом на очаге уже весело трещит огонь. Юрта совсем простая, каркас ее сделан из некрашеных планок. Чаепитие проходит почти в полном молчании. Нас угощают урумом(сметаной) и маленькими кусочками белого сыра арула [58]58
Урум (монг.) – пенка. В данном случае – кушание, приготовленное из молочных пенок. Арул (ааруул) – сушеный творог. – Прим. ред.
[Закрыть], затем всех обносят молочной водкой. Хозяева любезно расспрашивают нас о наших планах и работе, потом предлагают осмотреть другие юрты.
У семьи три юрты. Люди живут в большой чистой юрте, что посередине. В маленькой юрте, покрытой рваным войлоком, держат приплод скота, появившийся на свет осенью или зимой. Молодняк больше всего страдает от зимней стужи и нуждается в укрытии. В третьей юрте хранится различный инвентарь и инструменты; здесь же сушат лапшу и вялят тонко наструганное мясо. Хотя эта юрта служит мастерской, здесь находится ложе, на котором, очевидно, кто-то спит. Юрты обнесены изгородью, образующей двор ( хата) – точно такой же, какой мы увидели в городе. Изгородь сделана из жердей и веток. В углу двора сиротливо мычит теленок. Начиная от Худжирта, мы видели подобные дворики или загончики у каждой юрты. Иногда они огорожены досками или ящиками, иногда рифленой жестью. В большинстве случаев загоны бывают квадратными. Огорожены они лишь с одной стороны или с двух под углом, в виде римской пятерки, причем вершина угла направлена на север, а изгородь служит скоту защитой от холодных северных ветров.
Для изгородей используется то, что легче достать в данной местности. В лесистых районах Хангая изгороди деревянные, на равнинах – из больших камней, вблизи оазисов – тростниковые или камышовые. Там же, где, кроме земли, ничего нет, делают насыпи или ставят юрты у скалы. Во время нашей поездки мы часто видели на южных склонах большие черные пятна унавоженной земли; это места стоянки, где защитой от ветров служила гора.
Мы прошлись по окрестностям, осмотрели пасущиеся поблизости стада. Жеребцы пасутся вместе с кобылами, быки – с коровами. Огромные мохнатые собаки охраняют стада, но скот и так не разбредается, боясь волков; лишь изредка приходится посылать собаку за отбившимся от стада животным. При перегонах скота стадом управляет пастух при помощи палки с арканом. На конце палки высотой в человеческий рост укреплены еще одна маленькая, палочка и волосяной аркан, конец которого привязан к палке, а петля свободно скользит вдоль нее. К нижнему концу палки для равновесия обычно прикреплена какая-нибудь тяжесть или шар, Всадник едет сзади стада и подгоняет его, держа палку в правой руке или под мышкой, а если ему нужно поймать какое-нибудь отбившееся животное, он набрасывает ему на шею аркан.
Степь оживает: со всех сторон к юрте родителей Чимеда скачут всадники. Непостижимо, как могло известие о нашем приезде с такой скоростью разнестись по окрестностям. Вскоре в юрту наших хозяев набивается человек двадцать. Среди взрослых много детей, но их выгоняют из юрты; с нами остается лишь мальчик-калека. После торжественных приветствий нас опять угощают чаем и молочной водкой. Завязывается беседа.
Потом идем купаться на берег Орхона. Думается, мы – первые венгры, купающиеся в этой реке. Течение здесь очень сильное. Вода холодная, и мы скоро вылезаем на берег. Мы охотно провели бы здесь несколько дней, да и родители Чимеда уговаривают нас остаться, но надо подчинять свои желания заранее составленной программе исследований. Пора трогаться в путь, ведь еще сегодня мы должны добраться до Цэцэрлэга. Уже смеркается, когда мы покидаем гостеприимных хозяев. При выезде из долины Орхона нам опять попадается огромное количество древних погребений. Говорят, что около Цэцэрлэга есть Гунн-гора, где в прошлом году при раскопках было найдено много предметов древней монгольской культуры.
Без четверти девять вечера перед нами вырастает полукруглая гора, у склона которой приютился Цэцэрлэг (Цветущий Сад).
Проезжаем мимо небольшого аэродрома и сразу попадаем на главную улицу, по обеим сторонам которой выстроились каменные дома. Машина въезжает во двор гостиницы, и нас сразу же отводят в наши комнаты. Гостиница обставлена со вкусом. У Кёхалми – отдельный номер, у нас, троих мужчин, – общий. Здесь есть и ванная комната, правда без ванны, но с водопроводом и умывальником. Ужинаем и сразу ложимся спать.
На другой день рано утром к нам приходят представители городского самоуправления. От них узнаем, что зимой в Цэцэрлэге насчитывается до 8 тысяч жителей, но постоянно здесь проживают 5 тысяч человек. Население всего аймака составляет 80 тысяч человек. В городе две школы-десятилетки и пять семилеток. Есть и педагогическое училище, выпустившее в 1956 году 60 учителей начальной школы. После завтрака идем осматривать «краеведческий кабинет». Это, собственно говоря, небольшой краеведческий музей. Такие музеи имеются в каждом сомонном и аймачном центре. В них хранятся найденные в окрестностях остатки древней культуры и образцы природных богатств. В Цэцэрлэгском музее организована выставка «Животный мир нашего аймака». Музей состоит из выставочного зала и двух подсобных помещений для хранения экспонатов. Здесь можно найти самые разнообразные вещи – от чучела голубой лисицы до головного убора ламы, от грамматики древнего монгольского языка до семян всевозможных растений – все, что удалось собрать стараниями местной интеллигенции. Прежде всего интересуемся старинными книгами – их тоже тут собирают – и знакомимся с ними, Новые книги хранятся в аймачной библиотеке, куда мы и отправляемся из музея. Библиотекарь с гордостью показывает нам свои сокровища. В Монголии выходит много книг; здесь на душу населения приходится гораздо больше книг, чем в Венгрии. В библиотеке книги расставлены на полках по тематическому признаку. Пока мы знакомимся с ними, приходит несколько читателей. Есть и читальный зал, в котором учащиеся различных курсов по повышению квалификации готовятся к занятиям.
Едва мы возвращаемся в гостиницу, как нам сообщают о приходе гостя. Приглашаем его к себе. Оказывается, это поэт, узнавший о нашем прибытии в библиотеке. Он тут же поспешил к нам, чтобы преподнести два только что вышедших тома своих стихов. Кара знаком с его произведениями. Поэт чрезвычайно обрадован этим. Вполне понятно: каждому человеку приятно, если его произведения известны за 7 тысяч километров от родины. Расспрашиваем гостя о местной литературной жизни и фольклоре. В Монголии еще много поэтов-сказителей, безыменных творцов и собирателей произведений народной поэзии, но все больше появляется и созидателей письменной литературы, поэтов, чьи индивидуальные произведения появляются в печати. Это, конечно, объясняется не только особенностями поэтического мастерства, но и тем, что в Монголии появилась читающая публика.
Во второй половине дня Кара опять делает в местном театре доклад о Венгрии и о цели нашего путешествия, а вечером мы смотрим три монгольских фильма. Мы уже видели в Улан-Баторе документальный фильм, выпущенный к 35-летию Монгольской Народной Республики, а теперь знакомимся с двумя художественными фильмами. Один из них особенно меня заинтересовал. В нем показывалось, как заботливый пастух сохранил все поголовье окота в исключительно холодную зиму, заранее позаботившись о кормах на зиму, между тем как у его беспечного товарища все стадо погибает. Надо сознаться, что я следил не за игрой актеров, меня интересовала затронутая в фильме проблема. Заготовка корма в Монголии – дело новое, еще в 20-х годах об этом вряд ли что-либо знали. Когда глубокий снежный покров мешал скоту добраться до травы, начинался массовый, падеж [59]59
Страшным бичом для монгольских скотоводов в прошлом был так называемый цзуд – ледяная корка или большой слой льда, покрывавшие пастбища в суровые зимы. – Прим. ред.
[Закрыть]. Случалось, что в холодные зимы погибало от 40 до 60 процентов скота. При перекочевках запасаться сеном на зиму – дело отнюдь не легкое, для этого нужна известная степень оседлости. Кроме кормов, есть еще одна серьезная проблема: зимние укрытия для скота. Взрослые животные и теперь проводят зиму под открытым небом. В фильме замечательно показано бегство табуна, попавшего в метель. Нет никаких сомнений, что это были натурные съемки. В большинстве своем монгольские киноактеры не профессионалы, а любители. После окончания съемок на киностудии в Улан-Баторе они возвращаются к привычной жизни.
Проснувшись на следующее утро, 24 мая, мы видим за окном снежный буран, который кажется продолжением вчерашнего фильма. Вихрь треплет деревья, склоняя чуть не до земли макушки стройных осин. Боясь, что снег занесет расположенный в котловине город и мы не сможем вовремя выбраться, решаем тут же трогаться в путь, хотя по программе должны были провести в Цветущем Саду еще одни сутки. Цэцэрлэг заслуживает свое название: дома окружены деревьями и палисадниками, а в окрестностях зеленеют рощи и леса, радующие глаз, привыкший к пустынным горизонтам, В Монголии редко встречаются сады и древесные насаждения, природные условия и кочевая жизнь не очень-то благоприятствуют садоводству.
Мы выезжаем в десять часов; за день нам предстоит проделать 280 километров. Вот и Белый перевал [Цаган-Даба]. Здесь, действительно, все белое. С высоты открывается чудесный вид на вершины Хангайского хребта. На перевале лес. Наша машина с трудом взбирается вверх по покрытой льдом, земле. Мы среди самых высоких гор Ара-Хангайского аймака. Ледяной ветер хочет во что бы то ни стало пробрать нас до костей. Да, доха из козьей шкуры приходится весьма кстати. На мне лыжный костюм, шуба и поверх всего монгольская доха. Только в таком облачении можно вынести этот холод и ветер. Вспоминаю, что совсем недавно купался в Орхоне, и при одной мысли о купании меня охватывает озноб.
Миновав Белый перевал, попадаем в долину Хойт-Тамрын-Гола. Наш грузовик следует вдоль русла небольшой речки, В полдень останавливаемся в местечке Хурун, расположенном в Чулуте (Каменном сомоне) Ара-Хангайского аймака. Обедаем на постоялом дворе, являющемся одновременно магазином. Все это заведение обслуживает один человек, в котором Сумья узнает своего старого знакомого. Тогда наш водитель покупает у «лавочника» две коробки папирос и пачку печенья и тут же дарит их «смотрителю» постоялого двора. Обряд преподношения подарков хранит для меня еще много неведомых тайн, Вскоре убеждаемся, что название «Каменный» очень подходит к этому району. Вот и долина Каменного ручья, а вокруг нас каменные поля. Весь этот каменистый ландшафт поражает своеобразной красотой. Нас окружают скалы причудливой формы и окраски, дикие каменные гряды. Куда ни взглянешь, везде одни лишь камни, и все же можно ехать целыми часами и не соскучиться, любуясь новыми картинами и затейливыми каменными скульптурами.
Машина продвигается среди камней не быстрее, чем это мог бы сделать пешеход. Ручей некоторое время играет с нами в прятки, то появляясь, то исчезая на дне своего каменистого ложа, а (затем окончательно скрывается, и мы едем вдоль сухого русла. Укладываюсь на дне кузова и пытаюсь вздремнуть часок, что плохо удается при такой тряске. Снова любуюсь разнообразием окружающих нас ландшафтов. Незаметно день начинает клониться к вечеру.
Наша машина опять поднимается в горы. Немного потеплело, но ветер не утихает. Забираемся все выше и выше, скоро достигнем границы вечных снегов. Местность становится все более пустынной и мертвой. Деревья совсем исчезли, трава встречается все реже, а снежные пятна – чаще. Слева вздымаются увенчанные снегами вершины; мы почти на одном уровне с ними. Кажется, что здесь нет ничего живого – ни птиц, ни зверей. Каменистому руслу надоедает взбираться вверх, и оно сворачивает налево, в окутанную таинственной тенью котловину. Поднимаемся еще немного вверх и достигаем перевала Эгийн-Даба. Мы на высоте 2700 метров, почти в три раза превосходящей самую большую гору Венгрии – Кекеш. Воздух здесь слегка разреженный, но мы не испытываем никаких неприятных ощущений. Вид отсюда необычайно хорош: под нами весь Хангайский хребет, ведь мы находимся почти в самом его центре. Нигде никакого жилья, ни одной юрты, одна величавая мертвая природа.
На вершине перевала стоит странный холмик «обо». Согласно древним верованиям, среди духов гор, долин и ручьев самыми властными и могучими, а значит, и самыми страшными были духи «владыки» горных вершин и перевалов. Путник всегда старался умилостивить их, чтобы они не обрушили на него каменной лавины или оползня, не ослепили снежными вихрями, не подвергли самым ужасным опасностям. Для умиротворения горных духов им приносили различные дары: любимую вещь или прядь полос, словом, что-нибудь принадлежавшее путнику. Но жизнь вносила свои поправки и в суеверные обряды, не допуская, чтобы приношения становились слишком обременительными для жертвователя. Да и откуда было бедному пастуху достать столько сокровищ, чтобы одарить духов всех горных вершин и перевалов, встречавшихся на его пути? Поэтому вместо любимой пиалы он приносил в жертву старый черепок, вместо одежды – тряпку, а если у него вообще ничего не было, то бросал на холмик ком земли или камень. С течением времени холмики росли, пополняясь жертвоприношениями всех проезжавших мимо путников. Поклонение горным духам древнее ламаизма, но в Монголии и Тибете оно процветало до последних лет, облекаясь иногда в более современные формы: шоферы, например, бросали на жертвенник дырявые покрышки. Этот обычай широко известен и в других странах, но ученые сохранили за такими памятниками монгольское название обо [60]60
Обо, или памятники горным духам, чрезвычайно разнообразны по своей форме: начиная от таких холмиков из различных предметов, какой описывает Рона-Таш, до крупных построенных по плану сооружений геометрически правильной формы. С древних времен обо служили также ориентирами. Их ставили на вершинах, перевалах, границах феодальных владений, перекрестках дорог. В современной Монголии они строятся как дорожные указатели. См. Э. Мурзаев, Непроторенными дорогами, М., 1954, стр. 333–336.– Прим. ред.
[Закрыть]. Мы останавливаемся у обо. Холмик состоит из тряпок, дырявых кастрюль, конского волоса, костей, старых подметок, денег. Но мы находим тут и каменную плитку с знаменитым магическим заклинанием, написанную тибетскими буквами: «Ом мани падме хум».
До сих пор ученые еще спорят о том, что значит эта молитвенная формула. Помнится, в детстве мы любили изображать из себя факиров, совершая всякие чудеса вроде исчезновения яйца. Считалось, что чудо совершится, только если мы произнесем магическое заклинание «Чири-бу-чириба», В настоящее время в слова «Ом мани падме хум» вряд ли вкладывается больший смысл, чем в нашу детскую тарабарщину, хотя это самая распространенная буддийская молитва. Слова эти обычно пишут на маленьких ленточках, которые развевает ветер, как бы бесконечно повторяя молитву. Верующие ламаисты считают, что совершат подвижничество, которое зачтется им при будущем перевоплощении, если повторят эту формулу десятки тысяч раз. Но монгольские пастухи и тибетские землепашцы, зарабатывавшие в поте лица хлеб свой, не могли целыми днями повторять «Ом мани падме хум». Они находили выход из затруднения, изготовляя маленькие ветряные и водяные мельницы; на стержень, находившийся внутри медного цилиндра, наматывалась длинная бумажная лента с напечатанными на ней десятки тысяч раз словами молитвы; к цилиндру прикреплялся небольшой парус или лопасть, на который давили ветер или вода. Цилиндр беспрестанно вращался и с каждым его поворотом бесконечно повторялось заклинание. Такая мельница творила молитву вместо человека, который мог спокойно заниматься мирскими делами, не теряя преимуществ, обещанных верующим за усердное моление. Не все слова, входящие в заклинание, бессмысленны. Слово «мани» на санскритском языке означает «драгоценный камень», а в буддийской литературе под этим символом подразумевается буддийское учение. Слово «падма» или «падме» тоже санскритского происхождения и означает «цветок лотоса». Лотос тоже излюбленный буддистами символ чистоты и совершенства. Первое слово «ом» и последнее «хум» не имеют и никогда не имели определенного смысла, это магическое заклинание или, если хотите, тарабарщина фокусника. Поэтому если бы мы во что бы то ни стало захотели перевести знаменитое заклинание, то оно звучало бы примерно так: «О, драгоценный камень лотос, гей!» или, по буддийской символике: «О, совершенное учение, гей!» Но ни тибетцы, ни монголы санскрита не знают. Добавим к этому, что самые ловкие ламаисты ухитрялись сократить молитву до двух слов: «ом хум», которые и повторялись бесконечно на ленточках.
За перевалом Эгийн-Даба постепенно начинается спуск и пейзажи становятся более монотонными. Вокруг нас все еще каменистые склоны, но камни мельчают и под колесами нашей машины шуршит мелкая галька. Днем холод не очень донимает нас, но после заката солнца поднимается такой ледяной пронизывающий до костей ветер, от которого не спасают даже две шубы. Приходится забираться в глубину кузова.
В Дзаг мы приезжаем в девять часов вечера. Здесь нет гостиницы, ни глинобитной, ни кирпичной. Машина останавливается около уртона,как называли когда-то почтовые станции. В юрте тоже холодно, но зато она надежно защищает от ветра. Впрочем, вскоре появляется хозяин уртона, по-европейски – директор гостиницы, и растапливает железную печку. Желанное тепло постепенно разливается вокруг, и мы снимаем с себя одну одежду за другой. Юрта освещена всего двумя мерцающими свечами. Мам приносят хар шэл —суп из мороженой, очень жирной баранины, засыпанный лапшой. Если у повара имеется под рукой дикий лук, то и его он бросает в котел. За супом следует присоленный чай с молоком. Заедаем обед печеньем, привезенным из Улан-Батора, и укладываемся спать. В уртоне, как и в гостиницах, металлические кровати с сеткой и шерстяные одеяла. На рассвете становится так холодно, что поверх одеяла приходится набросить доху.
Назавтра выезжаем в десять утра. Степь постепенно переходит в пустыню, все меньше травы, все больше песка. На северных склонах, где ветер, переваливая через хребет, оставляет свою влагу, кое-где видны дубы, но южные склоны совсем голые.
По краям долины скалы чередуются с каменными осыпями. Местами для сокращения пути мы перебираемся через возвышенности, покидая извилистую долину. Дороги как таковой здесь нет, ее заменяют следы автомобильных шин, то параллельные, то разбегающиеся во все стороны. Шофер должен поминутно соображать, какой след ому выбрать, а дело это далеко не простое. Даже самый утоптанный след проходит через такие ухабы, что сломать ось здесь ничего не стоит, а малозаметный может увести и трясину, ведь пониженные участки здесь заболочены. Когда машина увязает в болоте, или «садится», как говорят монголы, то вытащить ее стоит многих часов напряженного труда. Но в большинстве случаев шоферы придерживаются телеграфных линий, пересекающих всю страну.
Из-под колес грузовика выскакивают маленькие зверьки – хомячки размером чуть побольше наших крыс, но со светлым мехом цвета сухой степной травы. Бегают они очень быстро и молниеносно исчезают в земляных норках. Вдруг раздается взволнованное восклицание моих спутников, и Вандуй вытаскивает захваченное с собой охотничье ружье. Оглядываюсь вокруг, но ничего не вижу.
