Текст книги "Одиссея генерала Яхонтова"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

Соавторы: Юрий Баранов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Угол Сорок второй и Пятой

Сейчас название Сорок второй улицы в центре Манхэттена стало нарицательным как символ разнузданного порока. Название Пятой авеню в Нью-Йорке тоже стало нарицательным. Это улица миллионеров, даже мультимиллионеров. Но вот один из парадоксов: именно на углу Сорок второй улицы и Пятой авеню расположено одно из лучших во всем мире учреждений культуры – Нью-Йоркская публичная библиотека. Виктор Александрович говорил, что многие годы она была его вторым домом в Нью-Йорке.

Яхонтов зачастил в публичную библиотеку, когда понял, что по газетам, даже солидным, он не сможет разобраться в интересующих его вопросах, и прежде всего в русской революции и в судьбе его Родины. Впоследствии он сам рассказывал, что на пятом десятке осознал, что он не может судить о политике. Ибо не знает азов политэкономии, социологии, не разбирается в переплетении и борьбе экономических интересов разных стран и разных классов.

Казалось бы, он многое знал о Колчаке и колчаковщине. Но вот о том, что через Колчака из России уплыла чуть не третья часть ее золотого запаса, он узнал только сейчас. Узнал он и о том, что другая немалая часть золотого запаса России, переданная Германии по Брестскому договору, была отнята у немцев англичанами и французами. Узнал, что в ходе гражданской воины и иностранной интервенции погибла четверть национального богатства его Родины. Зная это и не упуская из вида то, что за 1914–1922 годы погибло несколько миллионов россиян, и прежде всего – молодых мужчин, что в результате эмиграции страна потеряла еще сотни тысяч людей, в том числе значительную часть образованного слоя, Виктор Александрович умом и сердцем понял, что к СССР нельзя подходить с такой же меркой, как к другим странам. Что просто подло поступают те эмигранты, которые злорадствуют, читая в западных газетах о бедности страны, о плохой одежде, о тесных «коммунальных» квартирах.

Постепенно ему становились яснее и яснее циничные, хищнические расчеты западных держав, принявших участие в интервенции. Он прочитал слова Черчилля, который прямо заявил, что не они, не «союзники», сражались в России «за белое дело», а, наоборот – белые сражались за интересы «союзников». Только сейчас, на пятом десятке, Яхонтов понял, что далеко не все в его стране принадлежало его соотечественникам, даже богачам Рябушинским, Поляковым, Путиловым и прочим. Что очень многим владели иностранцы. Он вспомнил, что когда-то, в семнадцатом году, на роковом пути из Японии в Петроград, он случайно узнал от попутчика-американца, что мистер Гувер, ныне министр, имел огромные «интересы» в России и сделал на них миллионы. Теперь Яхонтов узнал, что соки из России сосали и Ротшильд, и Нобель, и Уркварт, и многие другие крупные капиталисты Англии, Франции, Германии, США, Бельгии, Швеции, а вместе с ними – и мелкие держатели русских акций. Вот в чем основа их ненависти к русской революции, а вовсе не в симпатии к Учредительному собранию! До всего этого Яхонтов доходил своим умом, в процессе, как бы мы теперь сказали, самообразования. Учителя-марксиста у него не было.

И еще одну америку открыл Яхонтов. Он понял, что не только в годы войны и революций Россия теряла людей.

А эмиграция? А Федор-Фред Плотников-Карпентер и множество ему подобных? Как бы пригодились их руки и головы сейчас там, на Родине. Многие из них уехали после Октября домой – десятки тысяч. Но сотни тысяч остались в США и Канаде. Они уже вросли в эту землю. Этой земле, и без того сытой и мирной, они отдают свой труд и талант. Обидно! И уж тут-то большевиков никто не обвинит.

Здесь, в публичной библиотеке, он регулярно читал советские газеты. Все было интересно. На Родине жизнь не только продолжалась, она шла вперед, да какими темпами! Яхонтову даже казалось, что это нетерпеливое стремление вперед и вверх превышает возможности страны. Ну вот, скажем, одну за другой «Известия» поместили две заметки, которые Виктор Александрович переписал, чтобы показать дома и близким друзьям. Одна заметка трогала до слез:

«Награда учителю Всеукраинский ЦИК постановил наградить орденом Трудового Красного Знамени учителя села Липцы Харьковской губернии Петра Васильевича Щепкина. Сейчас тов. Щепкину 56 лет, из них три десятилетия он беспрерывно работает в школе, расположенной в 30 верстах от Харькова. П. Щепкин – беспартийный. Он стал первым учителем-орденоносцем. В честь 30-летия педагогической деятельности ему подарены золотые часы, сукно на костюм и сапоги».

Покажи любому белоэмигранту – зашипит, что раз сапоги дают вместе с орденом, значит, страна ходит босиком. И разве нет логики в этом замечании? Но рядом в те же дни:

«Москве необходим метрополитен Московский Совет признал целесообразной и своевременной постройку метрополитена. В 1924 году при населении 1800 тысяч человек по городским путям сообщения будет перевезено 300 миллионов пассажиров. В 1925 году надо будет перевезти около 400 миллионов, а в 1930 году – около 800 миллионов человек. Началась разработка технического проекта московского метро. Точные сроки начала и окончания строительства пока не установлены».

Смотрите-ка, сапог нет, а метро проектируют. И ведь построят! Яхонтов представил себе, как через несколько лет москвичи совсем как ньюйоркцы будут сбегать по ступенькам к платформам своей подземки. Может быть, как в Нью-Йорке, они выложат стены станций кафелем, так что их легко можно будет мыть. Радовали и такие сообщения, как реставрация дома Тургенева в Спасском-Лутовннове. Многое радовало.

Но не все. Многое было непонятно, неприемлемо. Каждый раз Виктор Александрович пытался найти объяснение, представить себе мотивы тех или иных событии – и не мог. Не мог он понять разрушения церквей. Сам он не был религиозным человеком, отнюдь, но зачем и кому нужно было рушить храмы, в том числе и жемчужины архитектуры, – решительно не понимал. Смущала его повальная перемена названий. Он долго спорил сам с собой, но принял, оправдал появление на карте города с дерзким именем Ленинград. Он уже пришел к осознанию того, что Ленин – явление эпохальное. Яхонтов мог понять чувства людей, которые переименовали Царево-кокшайск в Краспококшанск (ему еще предстояло узнать, что Краснококшайск переименован в Йошкар-Олу). Но не понимал, почему переименовали Екатеринбург. Яхонтов допускал, что Свердлов вполне достойный человек, но и Екатерину из истории не вычеркнешь, да и привыкли люди… А уж появление на карте имени Троцкого Яхонтов оправдать никак не мог. Нет, дело не в личной неприязни, которую испытал Виктор Александрович к этому человеку, когда единственный раз увидел его в Предпарламенте. Он знал из тех же советских газет, что далеко не для всех большевиков Троцкий был авторитетом.

Непонятно было Виктору Александровичу, зачем понадобилось переименовывать Пречистенскую набережную Москвы-реки в Кропоткинскую, а Владимирский проспект в Ленинграде – в проспект Нахимсона. Белоэмигранты острили: вы слышали, в северной столице есть проспект Нахимсона с одноименным собором.

Но все это были штрихи, детали. Яхонтов не улавливал смысла гораздо более важных событии – борьбы, которая шла внутри самой большевистской партии. Он знал, что здесь, на Западе, спят и видят, чтобы партия распалась на враждующие фракции, а там, глядишь, одна из них, чтобы одолеть соперников, начнет искать союзников за рубежом… Вот чего боялся Виктор Александрович. Так, в сущности, оно и вышло. Стало известно о письме Троцкого на имя Орджоникидзе. Лидер оппозиции пригрозил, что в случае интервенции троцкисты будут добиваться свержения существующей власти. При этом и большинство ЦК, и «левый» уклон, и «правый» клялись именем Ленина. Чтобы понять, кто прав, надо было учиться и учиться.

К сожалению, заниматься учебой в полную силу не было возможности. Надо было думать и о заработке. Иногда удавалось достать заказ на перевод, но это было редко и платили мало. После того как корпорация сенатора Франса развалилась так же быстро, как и возникла (торговлю с СССР наладить пока не удалось), у Яхонтова какое-то время не было постоянной работы. Но недолго.

Яхонтову предложил стать своим секретарем его добрый друг доктор Михаил Исаевич Михайловский. Выходец из России, уроженец Сибири, он имел частную практику в Нью-Йорке. Связей с Родиной не порывал и согласился исполнять роль представителя наркома здравоохранения Семашко.

Михайловский возложил на Яхонтова, которому дал в помощь сначала одну, потом двух сотрудниц, широкий круг обязанностей. Виктор Александрович посещал медицинские съезды, писал о них отчеты, читал, реферировал «для Москвы» всевозможные медицинские журналы. И еще – сопровождал врачей, приезжавших из СССР в командировки. Он водил их по городу, в музеи, показывал небоскребы и объяснял, кому какой принадлежит. Тогда самым высоким зданием в Нью-Йорке и во всем мире был 57-этажный Вульворт.

Исполняя обязанности гида, Яхонтов, конечно, не упускал случая порасспросить своих подопечных о жизни на Родине. При всей разнице в деталях гости сходились в одном: жизнь в СССР бьет ключом, работы – невпроворот, жизнь – трудная, настроение – оптимистическое. Люди уверены, что завтра будет лучше, чем сегодня, а послезавтра – лучше, чем завтра. Стараясь быть непредвзятым и подходить к делу «научно», Виктор Александрович после каждой встречи с земляками анализировал полученную им информацию, сравнивал с тем, что писали в газетах. Выходило однозначно: буржуазные газеты, как правило, лгали об СССР. Не всегда, но – как правило. Зато оценки гостей обычно совпадали со сведениями, которые удавалось извлечь из серьезных книг.

Позднее Виктор Александрович с усмешкой говорил: для того чтобы стать инженером, надо учиться пятнадцать лег, врачом – еще больше, а вот на «знатока политики» учиться не надо – достаточно проглядывать заголовки в двух-трёх газетах. Верхоглядство, невежество было характерной чертой многих американцев из разных классов общества.

Однажды Яхонтова пригласили погостить новые знакомые – очень богатые люди из Южной Каролины. Виктор Александрович с удовольствием откликнулся на их любезное приглашение и впервые оказался на американском Юге.

Спустя несколько лет он писал об этих днях: «Я был поражен, обнаружив, сколько похожа жизнь богатых американских южан на жизнь богачей в России в дореволюционные времена. Та же самая отстраненность от реальной жизни; легкое, беззаботное существование; то же самое превосходство – класса землевладельцев. И цветные, казалось, играют ту же самую роль по отношению к белым богачам, что и крестьяне в святой России царей по отношению к своим господам. Мои хозяева были милы, культурны, рафинированы, хорошо воспитаны, но, несмотря на это, я был убежден, что мне не пристало быть причастным к такой жизни».

Новые знакомые предлагали Яхонтову помочь обосноваться на Юге. Он поблагодарил и отказался, ссылаясь на то, что в деловой атмосфере Нью-Йорка ему легче будет выковать в себе качества, необходимые для завоевания успеха в Новом Свете. На Юг его больше никогда не тянуло. Здесь все было пропитано расизмом, к которому его радушные, «культурные и рафинированные» хозяева привыкли как к воздуху. Как-то один из их гостей почему-то почувствовал неприязнь к Яхонтову и, когда разговор коснулся русской литературы, сказал со злобой: «У вас в России самый лучший поэт был негром!» Хозяева постарались отвлечь Яхонтова от «нанесенного оскорбления», но тот не обиделся, а только усмехнулся, вспомнив стихи великого Пушкина:

 
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал…
 

В Америке ему предстояло встретить еще очень многих фигляриных.

Вильямстаун

Однажды Ольга что-то спросила о Корее, и Виктор Александрович толком не смог ответить дочери. Не смог – к своему собственному изумлению. Ведь он был специалистом по Дальнему Востоку. Собственно, а почему надо говорить об этом в прошедшем времени? Если к солидному запасу своих старых знании прибавить то, что накопилось за несколько последних лет, он снова, выражаясь по-спортивному, обретет форму. Может быть, так или иначе удастся добиться признания и здесь, в Америке. С этого дня дальневосточная тематика прочно вошла в круг его занятий в публичной библиотеке.

Поглощенный мыслями о России, он действительно многое пропустил. Например, только сейчас, из книг Яхонтов узнал, что на Версальской конференции, подводившей итоги мировой войны, в 1919 году, была сделана попытка вырвать Корею из японских рук и… отдать в американские. На конференции рассматривался меморандум о передаче Кореи (еще в 1910 году аннексированной Японией) под опеку США. Оказывается, было создано эмигрантское «правительство» несуществующей пока «Временной Корейской республики» во главе с неким Ли Сын Маном. Номер не прошел – с какой стати Япония, союзница держав-победительниц, должна была отдавать Америке жирный кусок? Яхонтов с усмешкой подумал тогда, что этот, как его, Ли Сын Ман исчез из корейской истории так же, как из российской исчезли (или скоро исчезнут) многочисленные эмигрантские «премьеры» и «цари». Но он ошибался. Через двадцать лет, в конце 1945-го, тот же самый Ли Сын Ман будет доставлен на американском военно-транспортном самолете в Сеул и станет первым марионеточным диктатором-президентом Южной Кореи.

Вглядываясь в происходящее, Виктор Александрович увидел, что японцы, не довольствуясь Кореей, зарятся на Китай, прежде всего на Маньчжурию. Понял он и то, что русская белоэмиграция в Китае рассматривается японцами, как потенциальный союзник. И хотя СССР не делал никаких попыток что-то отхватить у своих дальневосточных соседей, «большая пресса» Запада дружным хором пела лживую песню о красной опасности на Дальнем Востоке, что СССР продолжает «политику царей». Эти обвинения поддерживали и многие белоэмигранты, в том числе и монархисты, что весьма позабавило Яхонтова.

В конце двадцать пятого года кончилась служба у доктора Михайловского. Москва поручила его обязанности другому человеку, с которым Яхонтов не сработался. Приходилось экономить, хвататься за любую работу.

Л так нужно (шло учиться! Но деньги, деньги. Яхонтов даже переводил с французского какой-то глупый роман.

Весной 1926 года в «Нью-Йорк таймс» он случайно заметил объявление. Газета извещала, что в известном колледже Вильямса (Вильямстаун, штат Массачусетс) летом состоится сессия института политики. Это был типично американский дискуссионный клуб. Но объявленные темы и участники заинтересовали Яхонтова. Тем более ехать от Нью-Йорка туда недалеко, участников приглашали с семьями; указывалось, что разместятся все в студенческом общежитии (институт был леший, собирался во время каникул), питаться будут в недорогой студенческой столовой. Для Яхонтова тогда это имело большое значение. Он написал в Вильямстаун о себе и вскоре получил ответ с уведомлением, что его участие «будет приветствоваться».

В августе Виктор Александрович с Мальвиной Витольдовной и Ольгой впервые приехали в колледж Вильямса. Утром проходили секционные заседания за «круглыми столами», а после обеда – общие «форумы» в большом зале. Яхонтов был включен в секцию, занимавшуюся проблемами Дальнего Востока. Председательствовал за этим «круглым столом» консультант госдепартамента профессор Дж. Блексли. Видимо, к Яхонтову присматривались. Наконец, ему предложили выступить на одном из общих «форумов»– но не по дальневосточным проблемам. Его попросили сделать доклад о Советском Союзе. Много лет спустя Виктор Александрович вспоминал об этом важном для него дне:

«Прекрасно понимая, что основная часть аудитории настроена прохладно, если не сказать, враждебно по отношению к СССР, я постарался начать свой доклад как можно более спокойно и сдержанно. Сделал необходимый исторический экскурс, а затем перешел к излюбленной своей теме – о «вековом разладе» между господствующими классами и угнетенными массами, о закономерности и неизбежности тех социально-политических и экономических преобразований в России, начало которым положила Октябрьская революция. Закончил я свое выступление кратким анализом текущей внутренней и внешней политики Советского государства.

Слушали меня довольно внимательно и даже наградили дружными аплодисментами. Успех доклада не замедлил вылиться в формулу пространных отчетов как в местной, так и в центральной прессе. Газета "Нью-Йорк таймс», наиболее влиятельная и самая читаемая в США, на следующий же день поместила на первой полосе сообщение о том, что «бывший офицер царской армии, генерал Яхонтов, выступив в институте политики в Вильямстауне с докладом о положении в Советском Союзе, не оставил сомнений в том, что он одобряет его». Далее цитировались непосредственно мои слова, суть которых сводилась к тому, что я «убежденный противник вмешательства одних государств в дела и жизнь других, так как это нарушает существующие нормы международного права».

Одна из газет поместила даже мой портрет, дав под ним подпись: «Выдающийся участник института».

Так совершенно неожиданно мое выступление стало главным событием сессии 1926 года».

С этого дня Яхонтов стал профессиональным лектором. Чтение лекций стало и основным источником его доходов. Вскоре после окончания сессии в Вильямстауне Яхонтова пригласили в город Сиракьюс прочесть лекцию в местном клубе. Потом он выступил в городе Сент-Пол, штат Миннесота, в «шикарном» дамском клубе, куда, правда, пришло немало мужчин. Готовился к лекции основательно, рассказывал Виктор Александрович, привез с собой множество карт, схем, таблиц. Все обошлось как нельзя лучше. Ступив на эту стезю, Яхонтов вскоре познакомился с женой одного преуспевающего в ту пору профессионального лектора-американца и попросил прочитать тексты двух его лекций (о Советском Союзе и о Дальнем Востоке).

– Я еще плохо чувствую аудиторию, – сказал Виктор Александрович. – Подскажите, что здесь так, а что не так.

Дама рассмеялась:

– Вы наивный человек! Как вы не можете понять: совсем неважно, что вы будете говорить, достаточно уже одного того, что вы бывший русский генерал…

«Позже я не раз имел случай убедиться в ее правоте, – с улыбкой вспоминал Яхонтов. – Американцы удивительно падки на любые титулы: «князь», «граф», «профессор», «генерал»– для них эти слова звучат почти магически. Послушать «титулованного» оратора всегда соберется больше народу, нежели простого смертного, будь он даже семи пядей во лбу».

Это, конечно, правда, но не вся. Яхонтов скромничал. По мнению весьма авторитетных людей, он стал одним из самых лучших лекторов в США. Он изъездил Америку вдоль и поперек, и, разумеется, не только из-за его генеральского чина всюду собирались полные аудитории. А начало всему положило его выступление в Вильямстауне.

Заметка с первой полосы «Нью-Йорк таймс», констатирующая поддержку Яхонтовым Советского Союза, пополнила не только его личный архив. Она была аккуратно вклеена в досье на него, которое к тому времени перекочевало в ФБР. За полтора года перед тем директором этого учреждения стал Эдгар Гувер, поставивший на широкую ногу слежку за всеми «подрывными», «неблагонадежными», «опасными» элементами, за «красными» и «розовыми», да и вообще «не совсем понятными». Особенно из иностранцев. Естественно, странный русский генерал не мог остаться вне поля зрения охранки. Заметке из «Нью-Йорк таймс» в досье на Яхонтова предшествовало донесение агента о посещении «объектом» 14 августа 1925 года вечера, на котором выступал коммунистический поэт Маяковский, приезжавший из Москвы. Яхонтов вместе с другими выходцами из России (вечер шел на русском языке) аплодировал выступавшему, в том числе и тогда, когда тот прочитал стихотворение «Нью-Йорк» – явно антиамериканской направленности. Дотошный агент приложил буквальный перевод крамольной строфы. Это были заключительные строки стихотворения «Бродвей», которое Маяковский действительно сначала озаглавил «Нью-Йорк»:

 
Я в восторге от Нью-Йорка города.
Но кепчонку не сдерну с виска.
У советских собственная гордость:
На буржуев смотрим свысока.
 

Дотошный агент носил фамилию Жаров (окружающие обычно звали его Ярроу), он был русским из белоэмигрантов. Работал на совесть, красных и даже розовых ненавидел люто. Со временем его усердие было замечено. Во время второй мировой войны его взяли в Управление стратегических служб к генералу Биллу Доновану, Ярроу исполнял его задания в Восточной Европе…

Яхонтов, разумеется, ничего такого и не предполагал. Он пo-прежнему считал себя гостем, не имеющим права выступать против порядков в приютившей его стране. Увы, понятия о лояльности у него и у мистера Эдгара Гувера были несколько различными.

Успешный лекторский старт окрылил Виктора Александровича, и он с жаром принялся за дело. Лекторская работа, естественно, приблизила Яхонтова к журналистике. Ему стали предлагать выступить по радио, сделать реферат, написать статью. Работал он много. Так как приходилось очень часто ездить, Яхонтов приучился в поезде и в автобусе не только читать, но и делать пометки, записи в блокноте. На лекционном рынке тоже шла конкурентная борьба, и удержаться в седле, тем более вырваться вперед было непросто. Но работа приносила удовлетворение. И деньги. Год был настолько успешным, что следующую сессию института политики в Вильямстауне Яхонтов… пропустил. Он смог позволить себе провести с семьей лето в Европе.

Яхонтовы побывали во Франции и в Италии. До того в Италии никому из них быть не приходилось. Разумеется, они проехали и прошли всеми туристскими маршрутами, но не только соборы, дворцы и музеи с их неисчерпаемыми сокровищами искусства занимали внимание Яхонтова. В этом путешествии он впервые увидел фашистов. Другие американские туристы попросту не реагировали на чернорубашечников, когда их видели. А Яхонтов вглядывался в лица фашистов, побывал на митинге, где выступал Муссолини, наблюдал за реакцией толпы… Выводы он сделал тревожные. Он сразу понял, что нельзя отмахиваться от феномена фашизма, что это не очередной каприз политической моды, который пройдет, как проходят другие, не повлияв, в сущности, на страну, не говоря уж о внешнем мире.

Яхонтов избегал общения с белоэмигрантами из «непримиримых», но с их прессой, конечно, знакомился. Он помнил, что еще в 1924 году монархисты на съезде в Париже разглагольствовали о том, что в «освобожденной от большевиков России» желательна будет фашистская диктатура. Один из этих безумцев зачитал доклад о «государственном строительстве фашизма», доказывал применимость его в русских условиях. А сейчас, в 1927-м, в Берлине начал выходить журнал «Русский колокол», в котором пропагандировался опыт итальянского фашизма.

«Русский колокол» призывал белоэмигрантов создавать во всех странах расселения фашистские организации под девизом «Воля, власть и подчинение». Да только ли одно это изданьице! Журнал «Двуглавый орел» открыто писал: «Фашизм заслуживает одобрения и подражания». Знал Яхонтов и то, что незадолго до того, как попасть в руки чекистов, у Муссолини искал поддержку Савинков. Нет, нельзя благодушно попыхивать сигарой, посмеиваясь над опереточностью дуче и его бандитов! И напрасно американцы думают, что фашизм ни когда их не встревожит. Пресса сообщала об секретных контактах японцев с фашистской Италией. А Япония для Америки не то что Италия. Япония для них, в сущности, соседняя держава… Так каков же вывод, генерал? А вывод такой: если Япония будет иметь за спиной сильную и дружественную Америке Советскую державу, она не сможет угрожать агрессией Штатам. Значит, логика истории диктует, что СССР и США должны наладить отношения. Но пока этого нет, хотя осенью большевистскому режиму исполнится уже десять лет. Десять! Практически все крупные страны имеют нормальные дипломатические отношения с Советским Союзом. Почти все – кроме Америки.

Статью такого содержания Яхонтов написал на борту лайнера, возвращаясь в Нью-Йорк. Вскоре она была опубликована. Прошла она, в сущности, незамеченной. Разумеется, ее прочитали и проанализировали специалисты, да неутомимый Жаров-Ярроу из ФБР подклеил ее к яхонтовскому досье.

Эту тему поднял Яхонтов на следующей сессии института политики в Вильямстауне летом 1928 года. Под руководством того же Дж. Блексли за «круглым столом" секции шла дискуссия о тихоокеанских проблемах. Говорили здесь и об усилении в Китае коммунистов. Кое-кто поспешил приписать этот процесс проискам Москвы. Но согласились с этим не все. Яхонтов высказал мнение, что подъем коммунистического движения в Китае вызывается двумя основными причинами: поведением Японии и обнищанием китайского населения. Так завязывался узелок проблем, которые на протяжении целого десятилетия активно разрабатывал Яхонтов: переплетение интересов СССР, Китая, Японии и Америки. Компетентность Яхонтова в этих проблемах была замечена вдумчивыми участниками вильямстаунских дискуссий, и вскоре ему предложили написать книгу «Россия и СССР на Дальнем Востоке». Написать на английском. Виктор Александрович засомневался было, но американские коллеги дружно уверили его, что он уже совершенно свободно владеет языком и его опасения напрасны.

Яхонтов был очень рад взяться за такую книгу и потому, что в 1928 голу с тревогой следил за ходом предвыборной кампании. До того он редко обращался мыслями к хозяину Белого дома. Гардинг, при котором он окончательно поселился в Штатах, и сменивший его Кулидж были весьма бесцветными личностями. Сейчас все шло к тому, что в президентское кресло сядет Герберт Гувер. Если это случится, ожидать улучшения американо-советских отношений не придется. Удачливый и опытный бизнесмен, разбогатевший на вложениях в Россию и потерявший в результате революции важнейший источник своих доходов, Гувер не скрывал ненависти к социализму, СССР.

Однажды во время секционных заседаний участникам вильямстаунского института предложили срочно покинуть свои «круглые столы» и собраться в большом зале, чтобы послушать предвыборную речь Гувера. «Великий гуманист» (так называли его за организацию «бескорыстной» помощи голодным и холодным в разрушенной войной Европе, и прежде всего в России), «знаменитый инженер» (это звание ему было дано придворными льстецами, видимо, за умение выколачивать огромные прибыли из заморских вложений), Герберт Гувер говорил уверенно, напористо, авторитетно. В той речи в августе 1928 года он сказал слова, которые потом неоднократно вспоминали:

– Мы в Америке сегодня ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо за всю историю нашей страны. Работные дома исчезают из нашей жизни. Мы еще не достигли цели, но, если нам дадут возможность продолжить политику последних восьми лет (то есть правления президентов-республиканцев Гардинга и Кулиджа), мы скоро с божьей помощью приблизимся к тому дню, когда бедность будет изгнана из нашей страны.

Многие из собравшихся в зале колледжа Вильямса встретили эти слова восторженными восклицаниями. В основном это были, как заметил Виктор Александрович, сторонники республиканской партии – партии Гувера. Другая часть иронически усмехнулась – это были преданные своей партии демократы. Ну, а третья часть, по численности наибольшая, оставалась равнодушной: они хорошо знали, что предвыборные речи вовсе не должны находиться в строгом соответствии с действительностью. Так испокон веку заведено в Америке.

Гувер между тем, решив, очевидно, переплюнуть хрестоматийного французского короля, пообещал, что под его управлением в каждом гараже будет по два автомобиля, а в каждом котелке на кухне будет по воскресным и праздничным дням по две курицы.

Надо сказать, что тогда не только республиканский кандидат в президенты расписывал лучезарные перспективы американского капитализма. Эйфория обогащения захватила миллионы людей. Американцы, казалось, забыли, что во время спада осенью 1921 года в Центральном парке Нью-Йорка спало 80 тысяч безработных. Такое не повторится! Настало другое время! Эпоха джаза, эпоха обогащения, золотой век… Сдавали позиции и многие из тех, кто совсем недавно мыслил трезво-критически и даже радикально.

Тот же Уолтер Липпмап, который в 1919 году подверг беспощадному анализу ложь о Советской России, сейчас писал:

«Более или менее бессознательная и бесплановая деятельность бизнесменов стала наконец более современной, более смелой и, в общем, более революционной, чем теории прогрессистов». Слова «бесплановая» и «прогрессисты» в этом контексте употреблены, видимо, не случайно. Из СССР приходят вести о разработке пятилетнего плана. Большевики замыслили что-то невероятно дерзкое: одним рывком построить в своей отсталой стране современную промышленность. О советском пятилетием плане с интересом говорят в рабочих клубах Америки. Буржуазные пропагандисты призваны нейтрализовать этот интерес.

«Большой бизнес в Америке обеспечивает то, что ставили перед собой целью социалисты, – пищу, одежду и пристанище для всех. Вы увидите все это в годы администрации Гувера». А это – Линкольн Стеффене, да-да, тот самый знаменитый «разгребатель грязи», блестящий публицист, еще недавно разоблачавший пороки капитализма. Но сейчас 1928 год. Америка процветает.

На таком фоне читать лекции с призывами к установлению нормальных отношений с СССР, с объяснениями истинного положения дел в Советском Союзе, с правдивым анализом его внешней политики – нелегко. Нужно быть осторожным. Правда об СССР должна быть преподнесена в такой форме, чтобы не отпугнуть среднего американца. Чтобы была «хорошая пресса», обеспечивающая дальнейшие приглашения. Помогает генеральское звание. Слово «генерал» на яхонтовских афишах печатается крупным шрифтом. И очень мелким – «старой русской армии. Отставной». Нередко в лекцию как бы невзначай Виктор Александрович вставляет рассказ о том, как он обедал у царя Николая, как должен был плыть в 1916 году из Англии в Россию вместе с фельдмаршалом Китченером, но в последний момент все изменилось, и он поехал во Францию. А Китченер погиб, едва отплыв от британских берегов, и до сих пор тайна взрыва на корабле неразгадана. Это действует на американскую аудиторию. Яхонтов ездит по Америке, читает лекции, выступает по радио. И пишет книгу. Уже весна 1929 года.